Trinitas

      Сбежавшего Ису на полпути догнал Синан.       — Ты сильно расстроился, — скорее констатировал, чем спрашивал кочевник. — Могу я побыть рядом?       Исе было так обидно и тошно от слов Огненного Анкаа, что только усилилось прежнее нежелание находиться среди шума, ярких огней костров и пьяной толпы, и отчего все больше манила тишиной и прохладой пустыня.       — Можешь, если сопроводишь на окраину лагеря, — хлюпнул носом Иса. Подумав, добавил: — Хочу уйти подальше настолько, насколько мы сможем оставаться в безопасности.       Понятливый Синан не стал отговаривать и только кивнул, двинувшись в обратном от центра лагеря направлении. Когда они ушли достаточно, чтобы музыка притихла, а свет луны освещал холодным светом вместо жарких всполохов огня, Иса наконец вздохнул облегченно, ощущая, как сильно он в действительности был напряжен.       Оттерев слезы, он прикрыл глаза и прислушался к едва слышному ночному гулу. Пустыня была тиха, пусть и не безмолвна: ветер шелестел песком и редкой сухой травой, в которой трещали насекомые, а откуда-то из нор раздавалось шуршание ночных зверей. Все звуки пустыни смешивались между собой — почти музыка.       Вслушиваясь в природную мелодию, Иса очень медленно, глубоко вдохнул, насыщая себя воздухом, в котором перемешались запахи остывающего песка и ночной свежести, с отдаленной примесью дыма и еды.       Открыв глаза, он опустился прямо на песок, подтягивая к груди колени, и вгляделся в далекий смутный горизонт, где почти сливались воедино темное небо, полное звезд, и тускло подсвеченная лунным светом пустыня. Рядом зашуршал песок — это присел Синан, да так близко, что Иса почти касался его плечом. Но отчего-то в этот час печальный омега и не подумал отстраниться, напротив, он сократил это расстояние и ощутил плечом тепло. Оно, внезапно, вновь всколыхнуло в груди подостывшие чувства, и глаза припекло. С раздражением оттерев их краем рукава, Иса обнял себя за колени и спросил зло:       — Что он вообще знает о жизни науфальских омег? — возмущение взбурлило в Исе, и он не стал его сдерживать, выговариваясь Синану: — Говорил со мной так, будто это наша вина, ты слышал? Как будто мы хотели быть связаны. Как будто хотели стать третьей стеной. Как будто у нас был выбор! Ну почему он так сказал?       Пытаясь унять чувства, Иса зло пыхтел. И сам не понимал, что выводило его больше всего: слова Анкаа или собственная реакция на них? Было одновременно обидно и стыдно, что его так легко довели до слез, вынудили сбежать. Знакомство не задалось с самого начала, но в конце Иса и вовсе все испортил. Нет, это Анкаа испортил своей грубостью и жестокими высказываниями!       — Если действительно хочешь знать, я могу попробовать объяснить, почему, — спокойно предложил Синан.       Повернувшись к бете, омега умостил щеку на колено и глянул, спрашивая нетерпеливо:       — Ну?       Синан принялся рассказывать негромким голосом.       — Когда Науфаль начал выводить людей в черных одеждах никто не понимал, что это значит. Выглядело опасно, мне сразу вспомнились воители Кавсара, которые всегда носят черную одежду. Они, знаешь, очень опасны, эти всадники на черных же скорпионах. Поэтому лучникам дали команду приготовиться. Акид готов был отдать приказ. Стрелы направили прямо в центры черных одежд, точно в грудь. Тетивы натянули — а их нельзя долго держать натянутыми, выстрелить надо в течение нескольких секунд. Десятки, сотни омег от смерти отделяла пара секунд, понимаешь? — спокойный голос дрогнул, выдавая настоящие чувства кочевника. — А потом ты побежал. Началось волнение, со стен Науфаля пустили стрелы, и кто-то догадался, что ты омега, что вся та черная стена — омеги.       Иса сглотнул, покрываясь мурашками и легонько вздрагивая. Кажется, Синан это заметил, потому что он вдруг поднялся, развязал пояс и стянул с себя верхний халат, чтобы накинуть на плечи омеги. Тепло и приятный запах окутали, почудилось, будто Синан обнимал его — и было так хорошо. В груди трепетало и Исе совсем не было холодно, напротив, жар смущения согревал щеки. Он хотел спросить, не замерзнет ли бета, отдав свой халат и оставшись лишь в нижнем, когда Синан, завязав пояс, опустился на прежнее место и заявил внезапно:       — Ты их спас, всех омег Науфаля, — он покачал головой: — Если бы ты тогда не побежал…       Мысли омеги смешались. Не верилось, просто в голове не укладывалось, что его отчаянный, безрассудный поступок, неожиданно повлек такие глобальные последствия. Иса — и спаситель? Даже звучит смехотворно. Вот только было совсем не до смеха.       Укутавшись в халат Синана, источающий его приятный и ненавязчивый запах, Иса почувствовал себя так уютно, что даже решился спросить:       — Что случилось бы, если бы я не побежал? — голос слегка дрожал. — Если бы армия Джафара начала стрелять и науфальские омеги погибли, неужели лучников наказали бы?       Лицо кочевника обернулось к нему, голубые глаза ярко и неестественно сверкали, подсвеченные холодным светом луны. Согретый остаточным теплом на халате кочевника, Иса покрывался мурашками не из-за холода, но по вине чувств, и с замиранием сердца ждал ответа.       — Они ведь не знали, никто не стал бы наказывать лучников. Вот только кочевники, раскаиваясь и сожалея, сами бы перерезали себе глотки, чтобы отплатить за отнятые жизни омег.       Жестокая правда о не случившемся холодила кровь. В нее совсем не хотелось верить.       — Но как же… — растерянно бормотал Иса. — Зачем же?..       — Мы должны были бороться, сражаться за них, пока сами не падем замертво. Однако стать убийцами этих омег… нам не было бы прощения, — голос кочевника звучал глухо в ночной тиши, а глаза сверкали холодно-голубым, словно отражая лунный свет. — Случись мне быть на месте одного из них, пронзи моя стрела грудь невинно убиенного омеги — я не вынес бы такого горя. Будь я проклят и разорван шайтанами, если б в страхе за свою жизнь побоялся отплатить за совершенный грех и вспороть себе за это глотку.       Иса не понимал, совсем ничего не понимал. Синан же легко убил не причинившего вред скорпиона и ради ужина пристрелил детеныша джейрана, так почему омега для него стал бы невинно убиенным? Напрашивался лишь один вывод: можно убить ради защиты себя, можно убить ради еды и выживания, но нельзя убить случайно или без веской причины. Это единственная логика, в которую Иса мог вписать слова и поступки Синана. И после всех дней в пустыне омега уже не находил эту логику такой уж неправильной.       — Поэтому Огненный Анкаа злится на омег Науфаля? — тихо спросил Иса. — Из-за того, что кочевники убили бы себя?       — Ты так ничего и не понял, — покачал головой Синан, переводя взгляд с Исы на темный пустынный горизонт. — Я знаю его много лет, с самого детства, и уверен, злился он по той же причине, что и любой из кочевников — потому как считал, будто омеги добровольно решили пожертвовать собой и умереть за мучителей. Он злился вовсе не на омег, а на себя самого — за бессилие, и на нас всех — за то, что чуть не совершили непоправимое и не можем раз и навсегда прекратить этот кошмар.       Открытие ошеломило Ису. Он пытался вспомнить весь разговор, понять, правду говорил Синан или искренне верил в собственное заблуждение. Но в отличие от беты, омега совсем не знал этого Анкаа, а поведение его находил грубым, потому не мог оценить и понять. Оставалось только слепо довериться убежденности Синана, который вполне мог также слепо доверять товарищу.       Из этого напрашивался другой вопрос:       — Если вы с ним так давно знакомы, то, наверное, еще и очень близки?       По собственному опыту омега знал, что нет ничего хуже доверчивости и наивности, а потому совсем не хотелось, чтобы Синан действительно оказался жертвой заблуждения.       Вдруг он протянул к омеге раскрытую ладонь и, точно как когда показывал татуировки, указал кончиком ногтя на едва заметную полосу светлой кожи — явно давний шрам. Бета объяснил:       — Остался после ритуала братания, — Синан погладил стянутую кожу шрама почти любовно. — Он брат мне. Брат, которого я выбрал сам, и который выбрал меня, а потому ближе него просто нет.       Иса не понимал, какого это — иметь брата или хоть какую-то родню. Теплое чувство, которое разлилось в груди, когда Синан в очередной раз без просьб проявил об Исе заботу, вдруг стало жарче, распространяясь и расширяясь. Оно жглось и пекло, и омега сразу понял, что оно означало, потому что оказалось хорошо знакомым — то была зависть.       За свою не особенно долгую жизнь Иса много кому завидовал. И омегам, что родились без проклятия Нанны, о которых заботились родители. Всем тем счастливцам, что могли удачно выйти замуж и создать собственную семью, в то время как Иса всегда был совсем один. И бетам, чьи тела были крепкими и сильными, которым было позволено жить так, как они хотят. Втайне Иса фантазировал о том, как хорошо бы жилось ему, родись он вместо омеги бетой. И альфам, имеющим полную власть и свободу от самого рождения, не стесненным никакими правилами. Только альфы могли позволить себе все, чего только захотят, потакать любой своей прихоти.       Но вот так он завидовал впервые. Не просто случайному человеку, у которого семья была, а у Исы — нет. Он завидовал тому, что именно Синан был этой семьей. Какие же счастливцы те, к кому этот бета искренне привязан! Иса мог понять, ощутить это хотя бы отчасти из-за его доброты даже к малознакомому омеге. А как же много ласки он может дать кому-то по-настоящему близкому?       То, как нежно Синан оглаживал связывающий их с Анкаа шрам на ладони, вызывало в Исе жгучую зависть.       — У тебя ведь есть немощные отцы и с десяток братьев, разве они не ближе? — постарался омега спросить как можно нейтральнее, запирая внутри пылающие чувства.       Только потому, что все еще прожигал взглядом раскрытую ладонь, Иса смог заметить, как дернулись пальцы Синана при упоминании семьи. Ладонь собралась в кулак и он опустил ее.       — Они моя семья, но мы не близки, — ответил как-то сухо, будто не хотел сильно вдаваться в подробности. Его плечи на миг напряглись, но следом так же быстро расслабились. — Может, только с Самурой немного, моим омегой-двойняшкой.       При упоминании родного брата голос Синана снова потеплел.       — Твоя семья живет в Джафаре? — поинтересовался Иса, но кочевник качнул головой:       — Нет, я прибыл воевать за Джафар издалека, из самой Хибы… Погоди, сейчас покажу.       Синан придвинулся и закатал рукав, оголяя предплечье и снова демонстрируя татуировку-карту. Иса быстро взглядом нашел уже знакомый треугольник, но бета ткнул пальцем в противоположенный край рисунка, указывая местонахождение.       — После Джафара нужно пройти еще три оазиса, чтобы добраться до Хибы, — пояснил кочевник, раскатывая рукав обратно.       Иса взялся мысленно подсчитывать. За столько дней пути они от Науфаля добрались лишь до первой деревни, а ведь Синан рассказывал, что между городами их несколько. Если помножить дни пути на несколько деревень, а потом на три города… Выходило долго. И далеко.       — Раз твоя семья в Хибе… то ты продолжишь путь, после того как доберемся до Джафара?       Сердце в груди сжималось, в животе неприятно тянуло. Неужели им придется расстаться в Джафаре? Выходит, Синан оставит Ису в безопасности, уйдет навсегда и они никогда больше не встретятся? Как же так…       Иса считал, что стал проводить слишком много времени с этим бетой, создавая тем очень комфортную почву для зарождения чувств, которых омега совсем не желал. Он собирался отдалиться, чтобы избавить себя от этой неожиданной опасности, однако оттолкнуть не хватало воли, а возможность потерять и вовсе страшила…       Кажется, кочевник понял причину его тревоги, потому как постарался по-своему успокоить:       — Я действительно должен буду вернуться к родным, но не переживай, мы с тобой расстанемся не скоро — от Науфаля до Джафара немалое расстояние.       Страхи Исы это заявление не уняло, но знание о том, что время еще есть, ослабило беспокойство. По крайней мере он не лишиться первого такого близкого человека прямо сейчас, а об остальном можно подумать позже. Было кое-что важнее, о чем Исе стоило озаботиться в этот момент:       — Ты не замерз? Отдал мне вот так свой халат, а здесь холодно, между прочим, — поджал губы Иса, вставая. — Пойдем обратно.       Кочевник поднялся легко, будто ночной холод в самом деле был ему нипочем. Может, так оно и есть, однако это не важно — Иса не мог позволить Синану замерзнуть и заболеть из-за него. Поэтому, когда дошли до палатки, омега принялся было выпутываться из халата:       — Одень и иди греться у костра, а то ведь так и заболеть можно…       Бета же покачал головой и улыбнулся, останавливая этот порыв.       — Оставь себе и ложись в нем спать, так будет теплее. У меня еще есть, так что я пойду — оденусь и вернусь к костру.       Оставшись наедине с собой, Иса, как и советовал Синан, улегся на ковры, закутавшись в халат. И пусть после всех потрясений вечера уснуть удалось не сразу, но приятный запах, который будто бы обнимал, постепенно убаюкал омегу, избавляя от всех тревог.       Разбудили его наутро привычные звуки возни, голоса чем-то занятых людей, только место отличалось — это были голоса поднявшихся привычно рано вояк и их утренняя рутина, а не окрики старших омег, поторапливающих целителей в монастыре.       Плотно скатав халат Синана, Иса засунул его в суму, поправил на себе одежду и платок, который даже развязывать на ночь не стал, и, оттянув полог, робко выглянул наружу. Его взгляд сразу же наткнулся на караулящих снаружи двоих покрытых, чьи лица тут же обернулись в его сторону — в голубоглазом Иса узнал Синана, а свисающий на шнуре зеленовато-желтый камень на груди второго позволил опознать в нем Огненного Анкаа. От неожиданности вмиг оробевший омега спрятался обратно, скрывшись под сводами шатра от внезапно застигшего врасплох внимания.       — Прости, что напугали, — прозвучал из-за ткани уже почти родной голос Синана. — Я принес воду для умывания, но ждал, пока сам не встанешь — мы засиделись вчера, и ты поздно лег, хотелось дать выспаться. Могу я войти?       Этот бета был заботлив, как и всегда, что грело Ису. Оттого и пугало — его собственные чувства к Синану день ото дня становились все нежнее. В день побега он бы и помыслить не мог, что настолько привяжется к незнакомцу.       Нет, это все не то, опять мысли завели Ису куда-то не туда. Нужно было собраться.       Тряхнув головой, омега ответил, как мог строже:       — Ты можешь войти, — на первом слове был сделан особенный акцент.       Полог на мгновение откинулся, пропуская внутрь Синана, но за этот миг Иса успел увидеть за его спиной скрытое тканью лицо второго беты и даже пересечься взглядом с зеленоватыми глазами, в тон камню на шнуре.       Как и в прошлый раз, много дней назад, Синан оставил до половины полный водой таз подальше от входа и передал в руки Исы несколько чистых белых тканей. Понаблюдав за его действиями, омега немного задумался, после чего решился сказать:       — В следующий раз не приноси мне все готовое, а лучше научи, где самому взять. Ты же обещал, помнишь?       Пусть рутинные походные дела были не тем же, что выживание в пустыне, Иса все равно хотел научиться заботиться о себе, чтобы стать самостоятельнее — и перестать так полагаться на доброту беты, с которым не хотел быть связан ненужными чувствами.       — Тогда начнем с завтрашнего дня? — сощурился кочевник. — Позволь мне поухаживать за тобой хотя бы сегодня.       Не зная, как реагировать на это «поухаживать», Иса молчал, слегка смущенный. Синан подловил его, заявляя:       — Раз возражений нет, то я вернусь с завтраком, — но перед тем, как покинуть палатку, тихо произнес так, чтобы только омега расслышал: — Мой товарищ Огненный Анкаа пришел извиниться за вчерашнее. Хочешь выслушать или мне прогнать его?       Иса мог даже прогнать? Даже слушать извинения не обязательно? Казалось, в этом новом незнакомом мире омегу уже ничто не должно было удивлять, но каждый раз Синан открывал перед ним новые возможности. Однако прогнать, даже не выслушав, было бы жестоко. Да и не хотелось вынуждать Синана портить из-за него отношения с близким товарищем. Поэтому Иса качнул головой, шепнув в ответ:       — Я выслушаю его, но только оттуда — пусть не заходит.       Пускать того грубого бету в свою личную платку, маленький уголок безопасности, совсем не хотелось. Еще меньше хотелось, чтобы весь шатер пропах запахом его агрессивного альфы — Иса же тогда спать в нем больше не сможет.       Синан понятливо кивнул, вовсе не нуждаясь в объяснениях, и вышел наружу. Глухо заговорил о чем-то — видимо, передавая товарищу желание Исы. До чутко прислушивающегося омеги раздался отчетливый вздох, потом крайне тихий скрип песка под подошвами — не шаги Синана, а словно Анкаа переминался на одном месте, не зная, с чего начать. Наконец, зазвучал его певучий голос, который в тоске был даже более красив, чем Иса запомнил:       — Прости меня, пожалуйста… Я такой болван, — сокрушался он так покаянно, что омега мог бы даже пожалеть о своей вчерашней резкости, не причини ему те жестокие слова настоящую боль. — Я совсем ничего не знал о жизни науфальских омег или о том, что вы не по собственной воле вышли за стены, а были связаны. Но меня это не оправдывает, я не должен был так говорить. Прости, мне очень жаль.       А красиво говорить этот бета умел… Иса уже даже не злился, хотя может повлияло не только извинение, но и вчерашний разговор с Синаном. Уже собираясь открыть рот, чтобы вслух простить и наконец покончить со всей этой неприятной историей, Иса был остановлен неожиданно мягким, утешающим голосом:       — Страшно было, да?.. Вам всем, наверное, было так страшно…       Иса замер, забывая даже вдохнуть. В носу неожиданно защипало, даже к глазам подступили слезы. С губ сорвалось тихо признание-вздох:       — Очень страшно…       — Мне очень жаль… — ответный вздох прозвучал так близко, словно Анкаа стоял всего в шаге. Казалось, даже полог колыхнулся от его дыхания. — И я так рад, что мы не начали стрелять — никакая победа не стоила ваших жизней… твоей жизни. Ты самый храбрый омега из всех, кого я знаю.       Вовсе нет. Иса бежал не потому, что хотел кого-то спасти — он просто собирался сбежать, как трус, хоть бы и в смерть, в забытье. Вовсе он не был храбрым. А если Огненный Акнаа и впрямь его таковым считал, то он видел вовсе не того Ису, каким он был на самом деле.       Однако разубеждать, становиться в чужих глазах еще более жалким науфальским омегой, Иса не стал. Собравшись с силами, он постарался замять тему и звучать как достойный уважения омега:       — Я прощаю тебя… Поэтому не топчись у моего шатра и иди уже по своим делам.       Договорив, Иса чуть не прикусил себе язык: надо же было ляпнуть грубость! Однако вместо ожидаемой ответной брани он услышал, как Анкаа хмыкнул весело, из серьезного вдруг снова становясь слегка язвительным:       — Повинуюсь, мой омега!       После этого Огненный Анкаа наконец ушел, вернулся с подносом Синан, а после завтрака Ису неожиданно пригласил на прогулку Марджана.       — Еще в прошлый раз я собирался показать тебе лагерь, но встретиться наутро у нас так и не вышло, — улыбался рослый накиб, пока Иса, смущенный, молча шагал рядом — все еще было неловко за свой побег. Марджана же, будто не замечая, продолжал: — На самом деле у лагеря есть четкая структура, даже если со стороны так не кажется. Поэтому важно знать, что из себя эта структура представляет, чтобы хорошо ориентироваться на местности. Вот сейчас мы с тобой находимся в центре, где располагаются шатры командования — акидов и накибов. А также и твоя личная палатка.       Удивленный, Иса оглянулся. Он, конечно, знал, что Марджана распорядился возвести палатку Исы рядом со своей, но не думал, что расположение окажется настолько почетным.       Вместе с тем накиб продолжал:       — Далее, выходя из центральной зоны, мы попадаем либо к белым шатрам целителей по одну сторону лагеря, либо к голубым складам провизии по другую. Обыкновенно враги, пытаясь проникнуть в лагерь, стремятся уничтожить провизию или целителей, чтобы ослабить армию, потому эта зона особенно охраняема. Все остальные шатры, которые ты видишь до самых окраин, это уже жилища солдат. Как правило, яримы и бади спят отдельно по много человек в одном шатре, — доведя Ису до невидимой границы второй от центра зоны, Марджана остановился и оглянулся. — Ну как, разобрался?       Структуру Иса, конечно, понял, но выглядело все просто как шатры, шатры, шатры, отличающиеся лишь по размерам и цветам. Впрочем, в бесконечности синего цвета то были хоть какие-то ориентиры, поэтому Иса в ответ кивнул. Следом, от волнения нахмурившись, задал немного беспокоящий вопрос:       — А что мне делать дальше?.. — и, увидев озадаченность в лице накиба, поспешил объяснить: — Ну, знаешь… Должен же я приносить какую-то пользу, раз вы взяли меня с собой. Нельзя же просто бездельничать…       — Почему нет? — спросил вдруг Марджана, чем поверг Ису в ступор. — Ты ведь не служишь Джафару, зачем тебе что-то делать, быть полезным ее армии?       — Но как же так… — растерянно отозвался омега. Разве можно есть, спать, получать доброту и заботу от едва знакомых людей… просто так?       Может, Марджана догадался о ходе его мыслей, потому как внезапно опустил свои крупные ладони на плечи Исы, вынудив вздрогнуть, и склонился с высоты своего роста, чтобы лица оказались напротив. Было все еще непривычно смотреть на открытое лицо собеседника, потому Иса терялся, не зная, куда девать взгляд. Непроизвольно он скользил по волевым чертам: по жесткому, узкому и аккуратному подбородку, по тонким суровым губам, которые вопреки своему виду часто были растянуты в улыбке, по выступающим скулам и теням на щеках, что они создавали. Но больше всего внимание Исы привлекли вдруг глаза, которые впервые удалось разглядеть так близко — и они оказались не карими, как представлялось раньше, а самыми что ни на есть черными. Удивительно, но уродливыми они Исе отнюдь не показались. Может, потому что было красиво лицо, на котором они располагались? А может дело в самом взгляде — пронзительном, уверенном. Глядя этим повелительным взглядом, Марджана будто не говорил, а внушал:       — Иса, расслабься уже, пожалуйста. Ты наш бесценный дар Нанны, понимаешь? Все, что от тебя требуется — это быть в безопасности, пока не доберемся до Джафара. Много кушать, хорошо спать и становиться счастливее не так уж и трудно. Тебе не надо ни о чем переживать, тем более делать что-то для армии. Наоборот, делать что-то для тебя — исключительно наша обязанность. Так что выбрось из головы, будто должен что-то взамен, ладно?       — Ладно… — шепнул потрясенный Иса. Разве мог он ответить что-то другое, находясь под воздействием этих гипнотических, решительных, черных глаз?