Песнь вещего ворона

      Едва послышался сигнал, противники сорвались с места, обменялись яростными ударами и разошлись, осторожно переступая по траве кругом. Дождь усиливался, гладил по спине. Народ, толпящийся под стенами, галдел, дружинники стучали в щиты, отбивая бодрый ритм. Все это сливалось в один неразборчивый гомон.       Олег, подгадав момент, с обманным замахом кинулся вперед, но варяг с легкостью ушел, отбивая удар. Чтоб его... не проведешь.       — Уж прости, поддаваться как раньше я не намерен, — пожал плечами Вадимир, не сводя с него хищного, немигающего взгляда. По одному этому взгляду делалось ясно — этот человек готов идти по головам ради своей цели. Удивительно как то, что теперь виделось так отчетливо, раньше оставалось незамеченным.       — Я смотрю, ты не наговорился, — отозвался князь, едва не пропустив удар.       Шаг назад, перенести вес на правую ногу и с лязгом уверенно отбить сильной частью клинка. Не расслабляться, концентрироваться на своем дыхании и мече противника мысленно отчитывал себя Олег, совсем как Федор Иваныч журил в отрочестве.       Вадимир продолжил наступать, попытался провернуть одну хитрую связку, от которой Олег прытко ушел, выходя тому за спину. Ведь и он за все эти годы прекрасно выучил, ссадинами и тумаками, как дерется варяг. Но он давно уже не тот мальчишка, каким был. Так что лыбится тот так самоуверенно очень даже зря.       Первые минуты поединка они оба были осмотрительны, насторожены. Изучали, следили за каждым движением, изматывали друг друга короткими, но безвредными стычками, пытаясь просчитывать на несколько шагов наперед. От напряжения все мышцы сводило до боли, чувства были обострены до предела.       Олег за все годы, что владел оружием, усвоил главное правило: бой — это контроль. Контроль дыхания, движений, шагов, самообладания, выдержки. Хладнокровный боец одержит верх с большей вероятностью, чем тот, кем движут эмоции. Гнев туманит разум, заставляет ошибаться, глупить и просчитываться. Потому князь прилагал все душевные силы, чтоб сдержать пламя, клокочущее в груди. Старался думать о бое просто как о цепочке действий, а не о том, как хотелось вгрызться в глотку своему врагу. Такой ненависти он ни к одному живому существу в жизни не испытывал. Но он, стискивая зубы, заставлял себя сохранять спокойствие, хотя и ощущалось это, словно пытался рассуждать здраво, стоя в горящем костре.       Нельзя идти на поводу у своих эмоций, у него просто нет на это права, ни раньше, ни тем более сейчас. Потому Олег каждым нанесенным ударом забивал этот гнев ко всему остальному, годами копящемуся под ребрами. Все потом, сейчас дело. Поединок — просто очередной бой, который нужно выиграть.       — Долго в кошки-мышки играть будем? — подначивал Олег, надеясь вывести на необдуманные действия. Вадимир держался уверенно, спокойно и лишь изредка дерзко кидался в атаку.       — Не знаю, это ты осторожничаешь, — с вызовом отозвался тот и едко добавил, — как и в своем правлении.       Когда Олег коротко атаковал, снова отступая в защиту, варяг рассмеялся вдруг:       — Знаешь, никогда не мог понять одну вещь...       — Только одну? — Зло поддел Олег, перебивая, но тот, пропуская мимо ушей его выпад, продолжал:       — Ты же вроде не дурак. Так почему, имея столько возможностей, столько власти, ты этим не пользовался? Да будь я на твоем месте, я бы уж все окрестные княжества под себя подмял. Великим князем сделался бы. Всех данью обложил.       Олег замахнулся, пытаясь подловить, пока варяг говорил, но тот лишь разозлился. Отражая его выпад, он выкрикнул раздраженно:       — Где твое честолюбие? Где стремления? Одна посредственность и слабость, — очевидно, оскорблениями выводил на эмоции. Олег понимал это и сдерживался, но смолчать не смог:       — Да потому что власть — это не сила, а ответственность, — он стал уверенно наступать, отвечая в перерывах между столкновениями. — А княжество — это не земли, а люди, — он, вновь подгадав момент, удачно отбив клинок, полоснул варяга по предплечью, разрезая парчовую темную рубаху. Тот, озлобленно скалясь, отступил, медленно пятясь назад.       — А битвы — это не слава, а сотни, тысячи жизней, которые придётся сгубить в погоне за твоими амбициями. По мне так оно того не стоит, — загнав варяга к краю крутого берега, азартно сверкая глазами, отвечал Олег.       — Почему я понял это еще в малолетстве, а ты, здоровый лоб, и на третьем десятке понять не можешь, — выйти за пределы круга равносильно проигрышу, потому он уверенно наступал, намереваясь закончить начатое, вытолкнув варяга.       Чувствуя, что отступать уже некуда, Вадимир с грозным криком ринулся вперед, отбивая клинок вверх и перекатываясь по мокрой траве обратно к середине поля. Олег, только досадливо кривясь, поспешил отбежать дальше от края.       — Это чушь и трусость, — отозвался варяг, тяжело поднимаясь на ноги. Лицо его было искажено ненавистью. Явно не рад тому, что не поспевал за молодым и сильным князем, оказываясь так близко к проигрышу.       — Трусость — это в глаза льстить, а за спиной козни строить, — парировал Олег, — мог ведь давно вызов бросить и оспорить мое право, но ты не стал. Лучше ведь исподтишка, конечно.       — Твое право на престол? — Насмешливо, с пренебрежением отозвался тот, — Ты его не заслужил. Ты просто юнец, которому все досталось при рождении. Даже палец о палец не ударил, — ожесточенно начал наступать Вадимир.       Олег, уже чуть сбившись с дыхания, удвоил усилия, но все равно пропустил удар по касательной — плечо обожгло лезвием. От короткой боли ярость подступила к горлу, застревая комом.       Они скрестили клинки, тесня друг друга. Варяг, наваливаясь всем весом, стал бить коленом по бедру. Пришлось с лязгом расхлестнуть мечи и разойтись, чтоб не потерять равновесие. Кажется, тот не сдавал, а, наоборот, берег силы изначально.       — Нет в тебе ничего эдакого. Не будь ты Доброславичем, никому не было бы до тебя дела. Без престола ты никто. Но и с ним ты ни черта не сделал для Ладоги.       Олег уже не отвечал, был слишком сосредоточен на бое и на том, как сдержать рвущуюся на волю ярость. А Вадимир все никак не умолкал. Щедро сыпал злыми, жестокими словами:       — Ты каким был десять лет назад, таким и остался. Просто удачливый мальчишка, который жаждет всем нравиться и чтоб отец наконец его заметил, — выплюнул варяг в лицо.       Олег на мгновение остановился, стекленея взглядом. Он медленно выдохнул, вместе с воздухом выпуская наружу то, что пытался сдерживать:       — Ах ты скотина неблагодарная, — сорвалось с губ прежде, чем красная пелена разорвалась перед глазами. Гнев захлестнул, безвозвратно лишая контроля, выжигая все мысли, стратегию боя, план, все человеческое. Олег разъярённым зверем кинулся в атаку, нанося удар за ударом, забывая обо всем.       Конечно, откуда варягу знать, насколько это, черт возьми, тяжело: в шестнадцать лет взвалить на плечи то, с чем взрослые мужчины не всегда справлялись. И все эти годы безукоризненно нести эту ношу. Искренне гореть лишь Ладогой, верить в нее. Жить с полной уверенностью в том, что все вокруг понимают, ценят его труд, что благодарны за то, что он делает, на какие жертвы идет.       Только правда в том, что, видимо, никто не видит дальше своего носа. Всем плевать на него, на то, каково ему. Никому, кроме разве что покойного отца, не понять этой неподъёмной ноши ожиданий, этой ответственности. Сколько бы добра Олег не делал, как бы не выкладывался, им все мало, все равно найдутся такие сволочи как Вадимир, которые станут попрекать, наивно полагая, что сами на его месте справились бы лучше. Да откуда варягу знать, каково это — прожить целую жизнь, не имея выбора. Ведь никто и никогда не спрашивал, какой жизни он хотел бы, все было предрешено еще до его рождения. Ничего из этого Олег не выбирал сам. Так сложились обстоятельства, судьба, этого ждали от него все вокруг, обязывала княжья кровь. Но он же справлялся, делал все, что мог, чтоб не подводить свой народ. И в мыслях допустить не мог, что можно иначе, как сказал Вадимир: взбрыкнуть и скинуть правление на кого-то другого.       В ушах звенело. Взор окутывала пелена ярости. Олег с остервенением накинулся на своего врага, то и дело зацепляя клинком. С выпадами из горла вырывался крик. Поскальзываясь на мокрой траве, они покатились по земле. В ближнем бою мечом всерьез не зацепить, но это не имело никакого значения. Он едва ли осмысливал то, что делает, иступлено нанося удар за ударом.       Приложив варяга рукоятью меча по виску, Олег и сам получил по лицу, лишь сильнее распаляясь. Вадимир, ревя медведем, скинул его с себя, упрямо поднимаясь на ноги и продолжая схватку, но уже не подпуская князя близко. А тот все наступал с новыми выпадами.       Ранил, не ранил, уже ничего не понимал помутненным рассудком. Бил за то, что угрожает Серёже и друзьям, за то, что своей жадностью губит Ладогу. За каждую из тех стрел, за все эти годы лжи.       Давний закоренелый гнев прожигал насквозь, вырываясь наружу, за все: за сломанное детство, положенное на алтарь его будущего правления, за то, что юность прошла мимо него, за то, что из-за клейма князь и пропасти, отделяющей его от мира, был чудовищно одинок, даже находясь в толпе. За то, что зря так сильно старался, всю жизнь из кожи вон лез, пытаясь стать достойным сыном своего отца и хорошим князем. Зря надеялся делами, служением на благо народа заполнить пустоту в груди. Ведь оказалось, что достаточно просто быть собой, чтоб его приняли, поняли и полюбили всем сердцем. Но чтоб осознать это, пришлось почти умереть, хоть ненадолго скинув с плеч бремя ответственности.       Олег всю свою боль, отчаянье, обиду, гнев, страх, покоящийся на сердце, все, что долгие годы сдерживал, подавлял с себе, надеясь, что оно исчезнет, теперь обрушил, вкладывая в этот бой.

***

      Дождь усиливался, промозглый ветер задувал с реки. Но, казалось, никто на берегу не замечал скверной погоды, люди и не думали расходиться, так же толпились, гомонили, лишь пребывая. Из первых рядов Шуру быстро оттеснили, а из-за высоких спин и макушек ничего не удавалось разглядеть, потому дружинник отошел подальше, забираясь на подъем у стен, чтоб во все глаза следить за боем уже свысока. Нервно топчась на месте, он бессознательно наклонялся из стороны в сторону, присаживался и подскакивал, точно сам находился на поле боя, мысленно просчитывая защиты, атаки и пытаясь предугадать следующие ходы.       Олег держался молодцом. Хотя, честно сказать со стороны, в таком бешенстве Шура его ни разу в жизни не видел. Обычно спокойный, сдержанный вдумчивый князь в какой-то момент рассвирепел, не давая продуху ни себе, ни варягу, непрерывно кидаясь на него с выпадами. Однако отчего-то казалось, что Вадимира такой расклад нисколько не пугал. Он не уступал, держался бодро, хотя и преимущественно в защите. Словно намеренно выводил Олега еще сильнее.       На мгновение отвлекшись от боя, Шура бросил мимолетный взгляд в сторону, где толпящийся люд оживился и зашумел сильнее прежнего. Он чуть не подскочил на месте, когда увидел знакомую рыжую копну и княжеский плащ. Ведун упорно продирался сквозь сутолоку к месту боя.       Дружинник расторопно поспешил за ним следом, едва не скатываясь по мокрой траве с вала и пытаясь не упустить того из виду в толпе. Он мысленно пенял на себя и горе-сторожей. Вот и перекладывай свое поручение на других. Макаровых след простыл, а Олегово сокровище одно разгуливает, хорошо хоть вовремя заметил.       Нагнал его Шура, когда ведун уже подобрался к дружине и попытался протиснуться сквозь окружение.       — Куда лезешь! — строго прикрикнул витязь в ратном шлеме с сулицей в руках, небрежно отталкивая наглеца локтем.       Ведун попятился, захлебываясь возмущением, но упрямо кинулся вперед, намереваясь поднырнуть под щитом. Но тут уже Шура, ухватив того за плечи, потянул назад. Ведун в первые секунды растерялся от неожиданности и не сопротивлялся, но оглянувшись через плечо, узнал его.       — Пусти! — вмиг осмелев, начал вырываться он, негодуя, отчего дружиннику пришлось перехватить покрепче, понемногу уводя того от места поединка. Народ от них сторонился, расступаясь и ворча.       — Никому нельзя вмешиваться, таковы правила, — терпеливо разъяснял дружинник. Мысленно добавляя: «а даже если не правила, снова полезешь — дружина в карауле церемониться не станет, вмиг желание соваться отобьет. Ну а если каким-то чудом проскочишь в круг — тебя просто зашибут».       — Что вы все мне мешаете его спасать! Не друзья, а изверги! — Шипел ведун, выкручивая руки и пытаясь пинаться. Но как ни старался, не упирался, отказываясь идти, освободиться из хвата ему не удавалось. Он хоть и повыше Шуры, но хилый, сил против умелого воина отчаянно не хватало.       — Хоть кому-то в этой вашей Ладоге до него есть дело?!       — Да послушай же, таковы порядки, в этом и суть, что они один на один бьются. К Олегу до конца поединка никак нельзя, только его подставишь, — тяжело вздыхал дружинник, поражаясь его рвению. Лезет, а куда, сам не знает.       — Плевать мне на ваши порядки, он мне живой нужен! — Надрывно возопил тот.       — Да успокойся ты! Тогда отпущу, — вспылил Шура, когда ведун исхитрился и все же больно пнул его по колену, но, смягчаясь, добавил:       — Он тебя ждал, раньше нужно было приходить, а не спать. Друзья и семья должны быть рядом в такой момент, поддерживать...       — Да вы все издеваетесь?! — гневно вскрикнул ведун, перебивая его.       Он вдруг резко откинул голову назад, попадая затылком прямиком Шуре по носу. Дружинник, вскрикивая, отшатнулся, ослабляя хватку, а Серёжа наконец вырвался, быстро скрываясь в толпе.       Шумно выдыхая, Шура болезненно зажмурился, размазывая по губам хлынувшую кровь. Он невольно припомнил недобрым словом, сколько раз в детстве в шуточных потасовках ему так же по носу от Олега, случайно или не очень, прилетало. Ну и зазнобу себе князь выбрал, ничуть не лучше его самого. Одного поля ягоды. Дружинник осторожно ощупал саднящий нос. Вроде просто ушиб, ничего не сломал. Но все же какая муха ведуна укусила, как с цепи сорвался. Понятно, за Олега волнуется, но орать и драться-то зачем.       Дружинник было огляделся, пытаясь отыскать того взглядом, но тут со спины налетели запыхавшиеся от бега Макаровы.       — Шур, он опять сбежал, — принялась досадливо виниться Лера, — этот балбес его выпустил, — махнула она на брата.       — Откуда выпустил? — Недоуменно прищурился юноша.       — Ну, мы его в светлице заперли, — поспешил разъяснить Кир.       — Вы что?! — Шура поднял брови широко распахивая глаза на секунду даже переставая утирать кровь из носа рукавом. — Да ёшкин кот, я ж сказал приглядеть! Ему же плохо было, мало ли что надо, водицы принести, или еще чем помочь, а вы... — махнул он рукой раздосадовано. — А Олег ведь велел его к нему проводить...       — Ой, — испуганно и пристыженно протянула Лера, закрывая лицо руками.       Сделалось ужасно совестно. Хотели ведь как лучше, так старались исполнить приказ, что и в голову не пришло подумать, как нехорошо поступают с самим ведуном. Нет, оно, конечно, понятно, если бы он вел себя иначе, не кидался бы чуть что с криками, как на врагов, а хоть объяснил бы спокойно, у них бы и мысли не возникло относиться к нему как к малахольному, взбалмошному упрямцу, за которым нужен глаз да глаз, который никого не слушается, даже самого князя. Но если поставить себя на его место, то их поступки казались ужасно грубыми и несправедливыми. И то, что это он такой дикий и с людьми общаться не умеет, нисколько их не оправдывало.       Ну вот и все. Плакало их место в дружине. После такого им точно влетит. Еще ни дня на службе у князя, а уже такая промашка. Хорошо, если после такого им хоть конюшни чистить доверят.       До Кира вся трагичность ситуации еще не дошла, потому он принялся запоздало оправдываться:       — Ну он в прошлый раз тоже сбежал. Вот мы и решили, что под замком ему всяко сохраннее будет, — и, отвлекаясь, спросил, — А что у тебя с носом?       — У меня с носом — разгневанный суженый-ряженый князя, которого вы заперли, — устало выдохнул Шура, хмурясь и утирая наконец остановившуюся кровь.       — Так чего, — сгорая со стыда, неуверенно проговорила девушка, вжимая голову в плечи, — может, поищем его, извинимся...       — Да оставьте вы его в покое, — лишь махнул рукой Шура. А заслышав поражённые возгласы в толпе, вызванные чем-то на поединке, поспешил попытать удачу, подбираясь в первые ряды.

***

      Ярость пьянила, туманила рассудок, но даровала силы. Меч светлой лентой разрезал воздух. Олег, отбивая очередной удар, добавил локтем по челюсти, тратя считаные мгновения, чтоб обернуться и вновь кинуться в бой. Но секунды промедления хватило, чтоб варяг подгадал момент.       Левый бок обожгло леденящей болью. Единственное, что инстинктивно успел Олег, это подставить руку в кожаной наручи под удар, отталкивая от себя клинок, не давая врезаться в плоть еще глубже. Не успел он опомниться, как Вадимир, сделав подсечку, ударил по лицу, несильно, ведь больное плечо не позволяло, но этого хватило, чтоб Олег ухнул на мокрую траву. Он тут же перекатился в сторону, как раз когда воевода воткнул меч в землю в месте, где он был мгновение назад.       Не теряя драгоценных секунд, пока боль от увечья еще не ощущалась, он перекатился через плечо, уходя от очередного удара, и поднялся, отходя на безопасное расстояние от обрывистого берега и противника.       Сердце колотилось в ушах, заглушая все вокруг. Голова после захлестнувшего гнева ватная, словно огрели чем-то. Боль от глупого ранения быстро нарастала, разносясь по всему телу как лесной пожар. Она отрезвляла, остужала захлёбывающееся в ярости сознание. Стараясь не отвлекаться на это, не выпадать из боя, Олег с криком отразил очередной удар, все отступая, чтоб хоть немного перевести дух, опомниться.       Варяга потрепало, но не сильно. В своем бесполезном порыве он так серьезных ран нанести и не смог, лишь измотал и сам подставился, почти выдыхаясь. Бок резало, любое движение отзывалось болью, а горячая кровь быстро напитывала ткань. Сильно зацепило. Мокрая от дождя рубаха противно липла по телу. Вена на шее вздулась от напряжения и сдерживаемой боли. Соберись стискивал зубы Олег. С раной тело хуже слушалось, больше шансов ошибиться.       Он, уходя в глухую защиту, напряженно соображал, восстанавливая дыхание и отгоняя остатки той слепой ярости.       Вадимир азартно наступал. Добивать собрался. Значит так он решил вести бой: сначала беречь силы, изматывать, выводить на эмоции, чтоб потом выгадать удачный момент и нахрапом добить. Хитёр. Ничего не скажешь. Он как хищник, учуявший раненную добычу, с остервенением кидался на запах крови. Думает, уже победил. Еще чего.       Олег, приходя в себя, понял вдруг: выводит на эмоции, хитрит, потому что боится, что в честном бою ему уступит. Ведь в отличие от варяга ему по-настоящему есть, ради чего биться: ради своего родного города, народа, ради друзей, любви. Он князь не по воле случая и не по собственной прихоти, не потому, что возжелал власти, как некоторые. Он князь, потому что это его судьба. Бог или боги доверили ему эту ношу, значит, так и должно быть. Значит, он нужен здесь всем этим людям и он нужен своим близким. Что бы этот подонок не говорил, даже если отчасти горькую больную правду, в одном он сильно ошибался. У Олега есть те, кто всегда будут на его стороне, стоять за него горой, любить безусловно, верить в него. А варяг просто боится. Это озарение придало сил.       — Знаешь, может, ты в чем-то и прав, — тяжело дыша и переступая по траве, заговорил Олег, чтоб выбить еще пару спокойных мгновений, — но зато моя совесть чиста. Я тот, кто я есть.       Вадимир, хищно скалясь, не смог отказать себе в удовольствии ответить:       — Совесть, — пренебрежительно усмехнулся он, — сам посуди: я был никем и своим трудом пробился так высоко, как никому не снилось. Я князем стал! Думай я о совести — так бы и загнивал на краю света.       Олег едва успел увернуться от укола в грудь, вынужденный отходить ближе к берегу.       — Тоже мне труд. Лицемерить и жить во лжи. А у тебя ведь правда был дом, друзья, положение. Ты сам лишил себя этого своими неуемными аппетитами. Для тебя есть хоть что-то святое?       — Это все условности, — заносчиво оскалился варяг, словно уже одержал верх, — Олег, очнись. Жизнь устроена иначе. Вокруг одни враги и соперники, которые только и ждут случая всадить тебе нож в спину. Просто я опередил их.       — Не ровняй всех по себе, — упрямо стискивая зубы, отвечал Олег. Дождь заливал глаза, рана вынуждала крениться на бок. — Как, должно быть, паршиво жить в мире, в котором вокруг лишь враги и возможности. Мне тебя жаль, — он через силу усмехнулся.       — Да катись ты со свой жалостью, недоносок, — прорычал варяг, свирепея и начиная наступать, — Спустись уже с небес на землю. Ты сам виноват в том, что веришь всем подряд. Это не я тебя дурачил, а ты сам позволял, сам обманывался!       Он, движимый яростью, бездумно рубанул, обрушивая удар с такой силой, что уставший за годы битв металл не выдержал, и клинок разлетелся надвое. Но и Олег, стойко встретив удар, в итоге не удержал скользкую от воды рукоять.       Варяг, отбрасывая обломок меча, шагнул ближе, хватая за плечо. Ребра подсознательно заныли, предчувствуя удар. Олег выхватил нож из сапога как раз когда тот замахнулся, чтоб дать коленом под дых. Не раздумывая, он направил лезвие прямо навстречу, останавливая подлый удар.       В голове промелькнули слова, сильно отложившиеся в памяти: нечестно, зато правильно. Тот, кто сказал это, определенно одобрит его поступок и совершенно точно будет счастлив, если за счет этого он выбьет себе преимущество и вернется живым.       Нож почти до половины вонзился в колено. Вадимир, не ожидая такого, отшатнулся и, кривясь, схватился за ногу, едва не теряя равновесие. Олегу хватило времени поднять свой меч с земли и встать в боевую стойку. Он замер, выжидающе глядя на врага, никак не решаясь пересилить себя и пойти на безоружного.       Вадимир тем временем, болезненно скалясь и тяжело дыша, медленно вытащил нож из раны. Бурая кровь хлынула, напитывая прорезанную штанину. Он поднял на Олега совершенно дикий, звериный взгляд. Сжимая в руке этот самый нож, он с гортанным криком кинулся вперед. Князь успел лишь выставить перед собой клинок, прежде чем тот всем весом налетел, насаживаясь брюхом. Осознав, что именно произошло, лицо его исказилось гримасой бессильной ярости.       Олег выдернул окровавленный меч, сильным ударом сбивая того с ног. Варяг грузно повалился наземь и тут же попытался подняться вновь, но был обезоружен и припечатан сапогом к земле. Олег приставил острие меча к его горлу, прикрытому светлой бородой, запачканной кровью.       Он смотрел в искаженное гневом и болью лицо и думал: сможет вот так, глаза в глаза? Да, Вадимир подонок, худший из всех, но не обязательно ведь играть по его кровожадным, жестоким правилам. Не обязательно самому становиться чудовищем, чтоб одолеть его.       Сейчас, глядя сверху вниз, искренне не верилось, что еще недавно из-за этого человека он сомневался, стоит ли возвращаться домой с возлюбленным, из-за него в собственном городе и людях видел угрозу, из-за него ночей не спал в тревогах о том, как распутать козни. Хотя на деле Вадимир не зло во плоти, а просто жалкий, лживый человечишка, живущий в своем жестоком мирке. Пёс, покусившийся на еду с хозяйского стола.       Поверженный, обозленный, жадный, завистливый, он больше не внушал ни страха за близких, ни гнева, ни досады, ничего. Глядя на того, кого называл своим врагом, Олег не испытывал ничего, кроме отвращения.       — Много чести, меч о тебя марать, — Проговорил князь и, размахнувшись, всадил клинок в землю возле его головы. Пренебрежительно сплюнув кровью под ноги, он просто ушёл, оставляя того и все, что было, за спиной.       Олег, покачиваясь и тяжело дыша, чуть прошелся вдоль берега. Звуки, очертания, нависающая громадой крепостная стена и все вокруг медленно возвращалось. Дождь легонько шуршал, обволакивая уютной пеленой и умывая город от грязи. Грудь наполнял свежий сырой воздух. Он потер мокрое лицо, лишь сильнее размазывая кровь. Жуткий, должно быть, у него видок. Серёже лучше не показываться.       До ушей донесся протяжный густой звук сигнального рога. Вот и все. Поединок окончен. Он справился.       Олег, облегченно выдыхая, пошатнулся, едва устояв. Ноги не держали, все тело гудело, подрагивало от усталости, синяков, ссадин и ноющих ран. Но с этим отчего-то на душе настала небывалая легкость и умиротворение. Точно груз, что копился под ребрами полжизни, полегчал, сгорел в пламени, осыпаясь пеплом. Выплеснув в бою то, что подавлял в себе, он отпустил, наконец, все лишнее, неважное, застарелое. Он снова чувствовал себя свободным.       Князь, собирая остатки сил, шагнул ближе к центру круга, чуть кренясь на одну сторону и зажимая рукой рану на боку. Он окинул слегка мутным взглядом собравшийся люд. Притихли, ждут его слова.       — Значит так, — начал князь твердым, но подсевшим голосом, — поход на Византию отменяется. Сбор второй дани тоже. Не народу отдуваться за промашки правителей. А если кто-то жаждет повторить подвиг мятежного воеводы, — махнул он рукой в сторону, — просьба подходить на княжеский двор на следующей седмице, потому что на этой — пир в честь моего возвращения и женитьбы.       Толпа разорвалась радостными криками, в воздух полетели шапки. Князь, вдыхая полной грудью воздух пахнущий сырой землей и речной свежестью, прикрыл глаза, подставляя лицо последним каплям затихающего дождя.

***

      Пелена перед глазами, шум воды, далекие крики толпы. Ликуют, беснуются, радуются его поражению. Жалкие твари. Он не позволит им одержать верх. Он так легко не сдастся. Вадимир, собирая все силы, всю волю в кулак, стал подниматься, несмотря на боль и страшные раны.       Олегу просто повезло, как и всегда. Не всади он ту стрелу, не достань он тот нож. Не прогляди Вадимир тот меч, на который напоролся из-за застилающей глаза ненависти. В честном хольмганге он ни за что не проиграл бы этому юнцу.       Такого унижения варяг еще никогда не сносил. На глазах у всей Ладоги этот щенок показал, что не считает его равным, ведь сохранил ему жизнь. Пощадил. Думает, наверное, что хорошо поступил. А на деле ему просто силёнок не хватило закончить начатое, и он поплатится за это.       От солоноватого запаха собственной крови тошнило и кружилась голова. Выглянувшее из-за облаков солнце слепило. Вадимир поднялся, пошатываясь, как хмельной. Пробитое ножом колено дрожало, норовя подкоситься. Он, опершись о воткнутый в землю меч, не стал пережидать, когда темнота в глазах развеется. Выдернув оружие из земли, он, держась за рану на животе, нетвердо двинулся вперед, приближаясь к Олегу со спины. Думает, победил. Только вот у варяга свои правила.       Люд в толпе заорал громче, замахал руками, неужто предостеречь своего князя хотят, но уже поздно. Не добегут, не остановят, и все поплатятся за то, что выбрали не его.       Варяг, превозмогая боль, поднял кажущийся ужасно тяжёлым меч и замахнулся, намереваясь одним движением обезглавить всю Ладогу. Даже если это будет последнее, что он сделает.       Как вдруг резко стало не до возмездия. Вадимир сам не понял, что произошло, успел лишь зажмуриться от летящего прямо в лицо предмета. То, с хищным свистом разрезая воздух, со стороны толпы в него влетел нож скругленной формы, каким обычно собирают травы.       Варяг взревел, отшатнувшись, кровь хлынула, заливая глаз и обжигая лицо нанесенной раной. Меч выскользнул из обессиленной руки. Не успел тот звякнуть, падая наземь, как князь обернулся и без промедления врезал ему по челюсти, уже окончательно сбивая с ног.       Все вокруг пошатнулось, закружилось, Вадимир, заваливаясь, попятился назад, чувствуя, как земля уходит из-под ног. А дальше лишь камни, торчащие из крутого берега, ледяная вода и темнота.