Розовая заря

      На следующий же день Ю Ынсу заглянула к Юнь Чжэньбяо. В кузне было очень жарко, а тяжёлые взмахи кувалды не располагали к приятной беседе и уж тем более — доказыванию своей профессиональной компетентности. Но раз уж пришла — необходимо всё-таки обозначиться.       — Вы звали меня… господин?       Чёрные глаза хмуро глянули на неё из-под лохматых бровей.       — Садись, — старик обтёр рукавом вспотевший лоб и показал на табурет рядом с печью. — Что ты там наговорила моему сыну?       — Сказала, что есть шанс вылечить его руку.       — Шанс? Кто такой этот «шанс»?       — Я имела в виду: возможность, — Ю Ынсу исправила современное слово, решив не обострять непонимание ещё больше. — Так говорят у нас… в Кэгёне… Мальчика можно вылечить.       — Не неси ерунды. Лекарь говорит: ничего нельзя сделать. А он из города к нам приехал! — Юнь Чжэньбяо со значением поднял указательный палец.       Диагнозы городского коновала, зовущего себя лекарем, в этой деревне несомненно были авторитетнее, чем слова малознакомой крестьянки. Похожая ситуация возникала и в самом начале её карьеры: все «тораксы» и пульмонологи с первого места работы Ынсу были мужчинами… Надо для начала объяснить всё просто и доходчиво — Ю Ынсу прибавила голосу твёрдости и уверенности:       — Кости в руке срослись неправильно. Я могу исправить, но для этого необходимо…       — Скудоумная баба! — со злости Юнь Чжэньбяо ещё пару раз вдарил кувалдой, и от бесформенного куска раскрасневшегося металла отлетели искры. — Ты-то куда? Образованный человек! Лекарь! А не вылечил!       — Послушайте… — Ынсу встала, подойдя чуть ближе.       Кузнец раззадорился и продолжил с яростью отбивать полыхающую железяку, придавая ей форму цилиндра.       — Не желаю слушать! Ты пришла в мой дом, ешь мой рис, теперь семью баламутить вздумала? — взяв отбитую заготовку клещами, старик развернулся в сторону женщины, вынуждая её вновь отступить на безопасное расстояние. — Пошла прочь!       Брови Ынсу нахмурились. С женщинами в этом времени мужчины церемониться не привыкли. Презрительное «лишний рот» могло прозвучать даже в знатном доме. Она подумала, что опасно спорить с человеком, который минуту назад так лихо отбивал железо, да и после услышанного мало удовольствия было говорить с кузнецом, но всё же продолжила настаивать на своём:       — Ваше отношение к людям меня нисколько не удивляет. Я — чужой человек, но пожалейте хотя бы своего сына, свою жену. Им легко приходится? Хотите, чтобы Пэйлун навсегда остался калекой? Проблема есть, и не притворяйтесь, что этого не видите! Бедный парень уже сам себе не рад. На какую жизнь после себя Вы его обрекаете?..       — Да что ты можешь-то, слепота грешная?       Глядя на поникшего старика Ынсу решила, что драматичной речью слишком сгустила краски, и ответила более жизнеутверждающе:       — Не всё, но многое. Мне искренне жаль парнишку. Позвольте помочь, пока есть возможность.       — Поклянись Буддой, что мой сын останется жив.       «Скорее Аполлоном врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей», — Ынсу не была буддисткой, да и в принципе верующей женщиной, но всё же поклялась «как надо» для успокоения кузнеца.       Она решила начать от простого к сложному, для начала — заняться подготовкой «медицинских инструментов». Одна только просьба одолжить какой-нибудь менее увесистый молоток предсказуемо повергла кузнеца в шок. Взамен своей клятвы Ынсу взяла со старика слово не вмешиваться в ход лечения и последующее восстановление пациента. К женщине-врачу из двадцать первого века Юнь Чжэньбяо был настроен всё так же неблагожелательно, но, в глубине души надеясь на чудо и гоня от себя дурные мысли о возможной смерти сына, он всё-таки согласился. Поэтому, закончив порученную работу, Ынсу сразу же выбралась «на шоппинг».       Местный рынок был не таким большим, как столичный, но при этом не менее шумным. Жители деревни Фу активно отоваривались в погожий денёк.       По намеченному плану следующим пунктом был визит в рукодельные лавки. Заглянув в одну из них, Ынсу поздоровалась с пожилой торговкой и начала придирчиво осматривать мотки цветных ниток.       — Тебе для вышивания, дочка? — поинтересовалась старушка.       — Для шитья. Шёлковые. И попрочнее, пожалуйста.       Торговка вручила ей белые. Ынсу отмотала нить и подёргала, проверяя. Удовлетворившись увиденным, она попросила показать иглы и выбрала наиболее подходящие для сшивания плотных и мягких тканей.       Чтобы избежать нагноения ран, шёлковую нить полагалось вымочить в парафине или воске. Ынсу купила свечу и задумалась о самом сложном: об анестетике.       В суровых реалиях вариантов действенного обезболивающего было немного. В истории медицины широко известен Papaver somniferum — он же мак опийный. Полулегендарный Хва Та использовал в качестве наркоза убойную смесь вина и растёртой в порошок конопли. Помимо привыкания применение медицинского каннабиса влечёт за собой кучу побочных эффектов. Исходя из этого, возникала первая сложность: точное определение дозировки. Люди, не привыкшие к современной фармакотерапии, острее ощущают действие даже привычных лекарств. К тому же, опиум или гашиш даже в четырнадцатом веке можно было достать не везде. Одурманивающие курительные смеси в Дайду привозили индийские торговцы. Цены на озорные зелёные растения были соответствующими, и покупала их в основном тамошняя богема.       Давние шутки анестезиологов о беготне голышом по конопляным полям на данный момент стали не смешными, а вариант с каннабисом был забракован из-за его труднодоступности.       Ынсу почти отчаянно запустила пятерню в волосы, разрушая аккуратную причёску и думая, как ей не хватает помощи доктора Чжана. Верный друг был первоклассным специалистом в местной фармакологии и акупунктуре.       «Что ж, тогда Пэйлуну придётся выпить другой «коктейль» и стиснуть зубы покрепче», — Ынсу решила положиться на крепость юного организма парнишки, а ещё на свои силы, умения и дар убеждения.       К купленным швейным принадлежностям добавились крепкая верёвка и несколько бутылок алкоголя. Именно того, с помощью которого ныне покойная Хва Суин разжигала огонь. У торговца травами удалось купить, конечно, не опиум, но аконитовый корень.       С кузнецом и его женой Ынсу благоразумно в подробности не вдавалась. Была мрачной и серьёзной, готовя инструменты к операции. Ынсу почистила нож и стамеску. Навощила нить свечой. Прокалила швейные иглы над огнём и согнула полумесяцем, превращая их в хирургические.       «Прокипятить и проспиртовать…»       Юнь Пэйлуна она предупредила сразу: ломать кости ещё раз — очень больно.       Парень, конечно же, был напуган, необходимо было настроить его на позитивный лад.       — Не трясись так, — перед операцией она взлохматила его волосы, — прорвёмся! Ты же сильный, справишься и вновь будешь здоровым.       — Да… да… — рассеянно повторял он, следя за манипуляциями женщины.       Одетая в белое, Ынсу уложила его на спину и обмотала верёвкой. Глядя в полные ужаса глаза юноши, она пояснила:       — Так надо. Если будешь шевелиться, то я не смогу сложить кости как положено. Не бойся, всё будет хорошо, — Ынсу погладила его по голове.       Она постаралась успокоить пациента, но, понимая возможные риски, сама чувствовала, как трясутся поджилки. При открытой репозиции* перелом быстрее сросся бы с помощью остеосинтеза**. Но хирург не должен выглядеть неуверенным и слабым. Только спокойствие и собранность. Женщина повернулась к юноше спиной и разорвала ещё одну чистую простыню на тряпки. Под одной — скрыла волосы, а другой — обмотала лицо.       За дверью образовалась своеобразная группа поддержки. Спорили и пытались прислушаться родители и ещё два корейских постояльца. Ынсу сверкнула глазами и, выглянув в коридор, велела вести себя потише.       Вернувшись обратно в комнату, она взяла глиняную бутыль с самодельным «коктейлем» и достала пробку.       — Пей, — приподняв голову юноши, женщина влила в его рот настойку из аконита и байцзю***, от крепости которого Юнь Пэйлун сразу же закашлялся.       Напоив парня, Ынсу тщательно вымыла руки и вылила на них вторую бутылку байцзю. Ослабевший от алкоголя и травяного анальгетика Юнь Пэйлун всё не засыпал, смотря на нож в её руках.       — Сожми её зубами, — она всунула ему в рот свёрнутую рулоном тряпку. — Не смотри на меня. Смотри в другую сторону.       Юноша кивнул и повернул голову, смотря на стену.       — Постарайся расслабить тело, — сказала Ынсу, понимая, что эта задача была практически невыполнимой.       Женщина ничего не делала, пока наркоз не начнёт хоть немного действовать. Он закрыл глаза, начав засыпать, и только тогда она сделала надрез, оголяя неправильно сросшуюся лучевую кость. Юнь Пэйлун издал тихое мычание.       Вдох.       Ынсу занесла молоток над стамеской и прикрыла глаза.       Выдох.       Она открыла глаза и, точно ударив по рукояти, услышала треск разломанной кости. Тело парня дёрнулось, насколько позволяла верёвка, и он окончательно потерял сознание.       Закончив операцию, только Ынсу решила выйти на свежий воздух, как в комнату пациента поспешили взволнованные родственники. Пришлось преградить им путь. Постояльцы же молча продолжили наблюдать в стороне.       — Сейчас нельзя. Позже…       — Но как же… Мой сыночек родненький… — пожилая женщина утёрла слезу, а Ынсу взяла её за плечи.       — Да уйди ты!.. — кузнец оттолкнул пожилую жену. — В смысле, «нельзя»? Я его отец, и я хочу знать, живой он или нет!       Истерику кузнеца Ынсу жёстко пресекла:       — Я сказала: туда нельзя! Живой он, куда денется. Только устал, пусть поспит сначала и как следует наберётся сил. Попозже можно будет его проведать. Но, — она погрозила пальцем и оглядела всех присутствующих, — только по одному. И не шуметь, а то сразу выгоню! Всем ясно?       Пытаясь сбить жар у больного холодными компрессами, Ынсу провела следующий день. Когда сын кузнеца проснулся, она напоила его остатками аконитовой настойки.       «Было бы неплохо найти и что-нибудь противовоспалительное и укрепляющее».       В предрассветных сумерках она, на коленях сидя у постели юноши, умудрилась заснуть и проснулась от того, что затекли ноги, спина и шея.       Юнь Пэйлун вновь очнулся, и отец с матерью удостоверились: ещё не здоров, но жизни ничего не угрожает. Ынсу пересмотрела свой график, с огорчением признавая, что новый визит к вратам в ближайшее время ей не светит. Долго ли ещё это будет продолжаться? Женщина не могла дать ответа на этот вопрос, но чувствовала, как уходит время. И не сказать, что время уходило бесполезно и напрасно. Изъедаемая тоской по возлюбленному, она с большим усердием занималась помощью старухе по хозяйству. В конце концов ей платили за работу, а не за пролитые ночами слёзы. Пареньку же она искренне сочувствовала и не жалела о своём решении, ухаживая за ним, как ухаживала бы за любым больным ребёнком.       Кузнец ничуть не ослаблял бдительность и продолжал наблюдать за поведением своей необычной работницы. Просить денег, чтобы покупать необходимые лекарства, Ынсу не стала. Вместо этого интересовалась у других постояльцев, где можно продать свою драгоценную заколку.       Юнь Чжэньбяо чувствовал себя уязвлённым: вздорная женщина захотела унизить его? Старик приказал жене передать той, чтобы немедленно заглянула к нему в кузню.       — На, возьми, — сказал кузнец, протягивая мешочек с монетами. — Это тебе на лечение моего мальчика.       — Не стоит утруждаться, господин, — ответила Ынсу. — Я хочу помочь Юнь Пэйлуну от чистого сердца…       — Возьми, тебе говорят, — кузнец требовательно потряс мешочек с медяками. — Или считаешь, что я не в состоянии оплатить лечение сына?       — Я нисколько не хотела оскорбить Вас.       Содержать кузню, сдавать комнаты, платить работнику жалование — довольно хлопотно. Ынсу хотела сказать, что времена сейчас наступили тяжёлые, но только поблагодарила старика, широко улыбнувшись.       Юнь Чжэньбяо не удержался от сварливого высказывания:       — Чего скалишься? Я деньги для сына даю, а не для тебя.       — Я радуюсь за него.       — Выздоровеет — сам за себя порадуется.       Поводов для радости ждать пришлось долго. Высокая температура у сына кузнеца вместе со всеобщим напряжением спала только на шестой день. Ынсу не зря засыпала местного травника вопросами о лекарственных травах и кореньях. Проснувшийся у юноши аппетит был добрым знаком, а ещё она теперь знала, как отличить настоящий эцзяо**** от поддельного.       Перевязки были болезненными. До тех пор, пока рана не затянулась, Ынсу обрабатывала шов, затем вновь стягивала сломанную и обложенную дощечками руку бинтами и фиксировала её в подвешенном состоянии, чтобы положение костей не менялось. Всю процедуру она шутила с Юнь Пэйлуном, а ещё рассказывала сказки по мотивам её любимых в двадцать первом веке японских комиксов и шедевров мирового кинематографа, тем самым отвлекая его от крайне болезненных ощущений. Иногда в ход шли какие-нибудь истории из жанра «пхансори»*****, который был пусть и поздним, но всё же более близким к этой эпохе. Видя такую заботу о её сыне, старуха Чжао дивилась, как в одной голове могут придумываться такие удивительные рассказы, и постепенно проникалась к этой странной и взбалмошной, но по-настоящему доброй женщине.       В состоянии руки пациента медленно-медленно, но всё-таки намечались первые улучшения. Благодаря быстро распущенным слухам, жители деревни стали наведываться в дом кузнеца, чтобы поглазеть на «личного домашнего лекаря». Ынсу и не заметила, как работу по хозяйству потихоньку начала вытеснять работа по специальности; её комнату в пристройке заполнили пряные и горькие запахи засушенных трав. Авторитет Ынсу в семье кузнеца значительно поднялся: приходившие пациенты отзывались о ней добрым словом. С местным «лекарем», оказавшимся тщедушным женоподобным мужчиной, у них сложилось чувство крепкой взаимной неприязни, едва не доходящей до драки. Сталкиваясь на рынке, они тут же начинали громко ругаться, «делить владения» и критиковать навыки, внешность и повадки друг друга.       Пожалуй, при такой занятости собственные горести и правда переживаются легче…