Герои и Злодеи

      Все душевные силы Дмитрия мгновенно сосредоточились на желании разгадать загадку. Ему было знакомо это чувство — когда нечто настолько притягивает внимание, что остальной мир перестаёт быть важным. А если точнее, весь мир вдруг останавливался, время замирало, и ждало, когда он внесёт в ткань бытия своими действиями немного порядка. Когда он всё исправит. Это состояние походило на одержимость.       Много кругом было неправильно. Добрые и злые люди окружали его, но всё было бы куда проще, если бы они в самом деле делились просто на злых и добрых. На деле и хорошее, и плохое, смешиваясь, проявлялось даже в нём самом, и он никак не мог контролировать проявления своей натуры. Быть слишком добрым нежелательно, потому что добротой могут воспользоваться. Зло в себе, порой, вообще усмирить не получалось. И единственное, что он — маленький мальчик — сейчас мог, так это решить головоломку. Разъединить две половинки, чтобы постигнуть её суть.

***

      Демьян на всякий случай всё поглядывал на притихшее умертвие, прикладываясь к Агатиной бутылке с остатками вина. Больше в ожидании заняться было нечем, а ждал он того, впрочем, не без некоторого страха, что аномалия, ими случайно состряпанная, рассосётся сама собой. Часть дома сместилась очень глубоко в иное измерение, но всё-таки полностью там не была. Демьян сам себе объяснить бы это не смог, но понимал, что Город Крепостей слишком далеко. Так далеко, что, выйди он сейчас за порог, никогда не сумел бы туда обраться. Они оказались ни там, ни тут, а как бы между. Это было настолько неправильно, что просуществовать долго не могло.       Мальчишка крутил в руках странный подарок графа, забыв всё на свете. Иногда он замирал на целые минуты, иногда, продолжая проворно шевелить пальцами, подносил головоломку к уху и внимательно слушал. Ну и ладно. Хоть кому-то весело. Пусть уж будет чем-то занят, чем начнёт паниковать или ещё чего… Впрочем, от этого толкового парнишки глупостей меньше всего приходилось ожидать, он не был похож на обычного ребёнка. Демьян пытался вглядываться в него. В парне было нечто похожее на судьбу Грегора. Мальчик такой же одинокий и странный. Люди рядом с ним испытывали необъяснимое отторжение, словно знали, что он отличается какими-то очень глубокими составляющими своей души. И в то же самое время Дмитрий на Грегора похож не был. В Грегоре сильнее всего было желание оказаться полезным и всем нравиться, он сильно страдал, когда его отвергали. Этому мальчику же никто к чёрту не нужен.       Значит, дело не в магических способностях, подумал Демьян. В каждом племени есть такие — настолько холодные, что смотрят искренними и пустыми глазами, когда речь заходит о любви и других понятных живым существам материях. Наверное, в них просто нет чего-то. Просто нет. Они смотрят на тебя и спрашивают: «Что такое эта твоя любовь?».       Когда он погружался в задумчивость или пытался уснуть после тяжёлого дня, в голове его проносились мелодии и обрывки песенных строк. В последнее время тех, что он видел в той старой тетрадке, которая досталась от учителя Грегора. Всё-таки, чародеи знаю больше простых людей. В тетрадке Велеслава были такие песни, каких в этих краях слыхом не слыхивали. «О, я помню эту песню, — говорил Грегор, заглядывая через плечо, — мастер её всё время напевал».

What is love? Baby don't hurt me, Don't hurt me, No more.

      Сам Демьян в английском был не силён, но помнил, что перевёл для него Грегор. «…так не честно. Я отдаю тебе свою любовь, а тебе всё равно». И навязчивый мотивчик прилип намертво. Скоро все начали напевать его.       Он с уже привычной тихой злобой в душе снова хлебнул из бутылки и поморщился: или Агате продали неважное вино, или оно уже успело слегка скиснуть. Грегор — некромант, как и Лето, — продолжил размышлять он, — но, когда всматриваешься в их суть, холод не продирает по спине. Рэнделл — демон, но он порой ведёт себя куда человечнее иных людей. Милосердие у него своеобразное, но, по крайней мере, намерения честные. Совсем другое дело — сида. Может быть, они все такие — будто там и нет никакой души, просто шелуха и сверкающая пыль. Что я ещё могу сделать? Что я ещё могу сказать? Хотя… Он вспомнил ту, другую, у которой были чёрные волосы и ясные глаза. Она играла музыку, а значит какое-то представление о человечности имеет. Сложно любить прекрасное и быть безжизненной куклой.       И всё же они так непохожи на людей… Что бы она сказала, если бы узнала, какой образ жизни он ведёт? Наверное, им наплевать даже на такое. Да и ему самому тоже наплевать. Пару лет назад он бы обосрался на месте, встреть вот так в тёмной комнате демоническое порождение чьей-то чёрной магии, а теперь смотрит на этого вонючего чёрта свысока и даже потягаться силой с ним может. Он вырос над собой, но много ли счастья принесла эта чужая сила? Всё, что он может делать, это выслуживаться. Отдавать ей и Рэнделлу себя со всеми потрохами и… О, он многое получает взамен. Несправедливо бы было укорить графа в скупости, он-то как раз щедрый хозяин, но вот она остаётся такой отсутствующей, что тошно. Да и чего, собственно, остаётся от неё ожидать? Откровенно говоря, он сам не знал, чего хочет. Радовало только то, что она нуждалась в его услугах даже больше, чем граф, и иногда, очень редко, но в глазах у неё всё-таки мелькало жуткое, какое-то зверское выражение.       Теперь Розалинде приходилось хуже всего. Она, родом из таких далёких земель, что их нет на картах, с наступлением зимы превратилась в полупрозрачный призрак. Она сидела в глубоком кресле, поджав ноги, и куталась в серую шерстяную шаль. Паутинное кружево покрывало её голые плечи, мерцающие сквозь тонкое плетение мириадами крошечных блестящих частиц, похожих на пыль мотыльковых крыльев. При движении эта сверкающая пудра отделялась от её рассыпанных волос и летела по воздуху. Когда Демьян увидел это, сердце у него пропустило удар. Показалось, что она, всего лишь подперев голову ладонью, просто сломается и рассыплется, как сделанная из пепла. Вот бы хоть раз, чтобы убедиться, что она настоящая, сжать её плечи руками, да так, чтобы на этой белой коже остались синяки!.. Пот на голой спине ещё не успел обсохнуть, но от этой мысли он мгновенно возбудился до боли. Он всё ещё был мокрый как из бани и вымотанный, как и всегда, когда Рэнделл брался за него.       Саднящая боль ссадин, разъедаемых солью, становилась привычной. Демьян, хмурясь, медленно провёл ладонью по скользкому плечу, где хитиновые шипы глубоко разодрали кожу, и снова увидел кровь. Ерундовая царапина. Он выдерживает и большие раны. Однако разгоревшееся вожделение только подхлестнула мысль о том, что, не обладай демон способностью притуплять телесную боль и исцелять даже самые страшные увечья, он просто умер бы под ним в первый же раз.       Демьян давно перестал стесняться своей наготы. Поначалу он чурался слуг, и, понятно, самой хозяйки, но немудрено махнуть рукой на условности, когда тебе каждый день говорят, насколько хорошо твоё большое молодое тело. А когда на её глазах с тобой делают такие вещи, слово «стыд» теряет смысл. Сначала он в самом деле отстранялся и воображал себя мясной тушей на кухне. Знающие свою работу руки разбирали его на части. Даже приятно иногда снять с себя всю ответственность, принять роль жертвы и отдаться чужой воле. Потом это начало ему искренне нравиться.       Потому что заботу тяжело отвергнуть. Это было не то, что раньше, совсем не так, как раньше! — так он себе говорил, припоминая позорные попытки заработать славу и богатство в жестоком реальном мире. Реальный мир — дерьмо! Кому он нужен?! Здесь, где чудовища дарят самую тёплую ласку и трепетную заботу, здесь, где ты — на своём месте и нужен, даже тьма превращается в свет. Здесь ничего не унизительно.       Единственное, что омрачало этот прекрасный ночной кошмар — того, что он уже имел, ему было мало. О, если бы она любила его так же сильно, как её чудовищный покровитель любит всех вокруг! Какая злая ирония — Рэнделл готов рассыпать заботу кругом щедрыми горстями, но кому она нужна, если ты для него не единственный?! Кому нужна возможность припасть к ногам красавицы-феи, если она тебя не любит?! Она смотрела на него, как смотрят на красивое занятное животное: на породистую лошадь в загоне или собаку на выставке, послушно замершую в вынужденной позе, пока судья её изучает. Демьян вскинул голову, зло вперив взгляд в лицо хозяйки, и сильно закусил губу. Он ловил малейшее проявление чувства, кроме тупого хищного интереса кошки, наблюдающей за агонией мыши. Она женщина, в конце концов!.. А его собственные достоинства ему известны. Посмотри на меня, посмотри, как влага течёт по напряжённым мышцам рук и бёдрам, взгляни, насколько я велик здесь, потрогай и удивись его каменной твёрдости и тому, какой же он горячий. Бери его в руки, бери его, если захочешь!..       Мужское начало в нём сильно, и энергия жизни бьёт ключом. Он похож на молодого оленя, обезумевшего от запаха самки, на росомаху, что в бессильной злобе раздирает кору деревьев, заявляя о себе, или на лосося, способного преодолеть горные пороги в беспамятстве нереста. Потом и умереть не страшно. Покоряться Рэнделлу приятно, но, кончая, он всегда представлял, как сжимает пальцы на горле Розалинды.       Он стиснул зубы, тяжело дыша. От злости напряжение в теле не спадало, оно усиливалось, медленно переходя в томящее состояние на грани разрядки. Видя откровенное страдание на его горящем лице и затуманенные глаза, Рэнделл не смог совладать с желанием помочь. Его прикосновения были такими горячими! Демьян, подавшись вперёд, прижался лбом к подлокотнику низкого кресла. Прямо перед его лицом теперь были её ноги — изящные женские пальчики, выглядывающие из-под шёлкового подола. Полированные отпущенные ногти, блестящие, как пластинки перламутра.       — Тебе нравится, что он со мной делает? — хрипло прошептал Демьян.       — А тебе нравится, что он с тобой делает?       — А это важно?.. Если это принесёт тебе хоть крупицу радости, я жизнь готов отдать!       Розалинда вдруг усмехнулась.       — Смотреть приятно! — воскликнула она. — Но, думаешь, я не предавалась бы плотским наслаждениям, если бы могла? Ха! — Тут её лицо исказилось уже довольно мрачной улыбкой, и она потрясла рукой и сжала её в кулак. — Я ненавижу это тело! Эта никчёмная оболочка — моё проклятье. Лучшее — враг хорошего! Даже тела людей — просто насмешка, прах, в сравнении с тем, из чего состоят тела обитателей нижних миров. Что может быть безупречней несокрушимой твёрдой брони, выращенной, а не выкованной? Ты понимаешь это, мальчик? После того, как маркиз поделился крупицей силы, ты в состоянии понять прелесть этой неуязвимости? Думаешь, будь ты всё ещё простым человеком, а не пропитанным насквозь телесными жидкостями одного из военачальников Ада, смог бы пережить такое?! — Розалинда схватила Демьяна ладонью за лицо, глубоко впиваясь острыми ногтями в кожу, и заглянула в глаза. — Он бы тебя давно на части порвал.       Оргазм получился таким сокрушительным, что на несколько секунд лишил сознания. Глаза Демьяна закатились, сквозь стиснутые зубы потекла слюна. Он упал на мягкий ковёр у хозяйского кресла без сил даже ворочать мыслями в голове.       В блаженном оцепенении минута шла за минутой. Он только слушал. Слушал, как Рэнделл перебирает лапами, как раздаётся тихий скрип суставов, и как шелестит его хитиновая броня.

***

      — Как странно, что ничего не изменилось, — прозвучал голос Розалинды. — Как и прежде, я хотела бы быть похожей на тебя. Ах, верни мне мои доспехи!       — А я бы хотел быть снова похожим на тебя нынешнюю, — тихо сказал Рэнделл.       — Да и твоё тело раньше было привлекательнее!..       Рэнделл рассмеялся.       — О! Вот как! Я думал, тебе нравятся мои прекрасные доспехи!       Демьян слушал их, по началу не задумываясь над смыслом слов, но, пробуждаясь от короткого обморока, медленно начал понимать. Они разговаривали так, как раньше ему не приходилось слышать. Они говорили друг с другом, будто старые друзья. Желание проникнуть в тайну заставило его приподняться на локтях и поднять взгляд. Он посмотрел на них с той присущей ему проницательностью, что позволяла заглянуть в чужую судьбу и услышать обрывки музыкальных строк. Но в этот раз он увидел, а не услышал.       Перед ним предстал рыцарь, закованный в тускло мерцающие латы из хитина, и женщина-сида неземной красоты. У него длинные бесцветные волосы неряшливо падали на бледное лицо, и сквозь них смотрели бесчувственные большие серые глаза. Броня сплошь покрывалась длинными острыми шипами, как на ветвях терновника, за плечами подобно плащу лежали два крыла прозрачных как стекло.       Она улыбалась открыто, по-детски, отчего казалась особенно очаровательной. То, что поначалу показалось блестящими доспехами, оказалось богатым серебряным убранством: её талию обхватывал пояс в три ряда, запястья — широкие браслеты, на груди лежали тяжёлые ожерелья с гирляндами чеканных блях. Поверх чёрных волос, разделённых на пробор, был одет обруч, украшенный филигранью, зернью и драгоценными камнями. За её спиной тоже поднимались тёмнооперённые сложенные крылья, похожие на крылья хищной птицы.       Демьян моргнул, и видение пропало. В миг Розалинда стала такой же скучной и бледной, свернувшись в кокон в своём кресле. Рэнделл в человеческой форме сидел по другую сторону кофейного столика, высоко засучив рукав рубашки. В вену у сгиба локтя была вставлена игла, присоединённая к стеклянной части шприца. Кровь из вены неторопливо набиралась в бокал.       — О, ты становишься сильнее, — задумчиво проговорил Рэнделл. — Дар видеть истинную суть вещей ты унаследовал от своей матери, а упрямство от отца. Кир в своей безудержной гордости поклялся сорвать звезду с неба — только её он считал достойной, а она сопротивлялась его ухаживаниям, видела, что хлебнёт с ним горя. Но всё же сдалась в итоге — такая она, любовь... Как странно переплетаются судьбы!       — Вы что, знали мою маму? — растерянно прошептал Демьян. В его памяти на месте матери была только темнота и пустота, он не знал даже, как она выглядела. Тут же он одёрнул себя. Разумеется они её знали. Им обоим сотни лет. Нет. Им двоим — десятки тысяч лет.       — Эстрелла была дерзкой, за словом в карман не лезла… — улыбнувшись, сказал Рэнделл. — И демонов не боялась. Ты мне её напоминаешь, знаешь ли! Помню, пришла она ко мне и спросила, есть ли для неё способ родить в третий раз, да непременно мальчика. Я сказал, что помогу с её трудностями, но, если парень родится, заберу его себе.       Рэнделл вынул иглу из вены и подал бокал Розалинде. Она выпила демоническую кровь, не поморщившись.       Теперь её не тошнило. Она тоже изменилась.       — Даже если ты станешь слишком похожей на меня, я не перестану тебя любить, — сказал он вдруг, поглядев на Розалинду.       — Ты мне постоянно это говоришь. Что такое любовь, господин маркиз?       — Oh, I don't know, — пропел Рэнделл, сделав страдающие брови. — Why you're not fair! I give you my love, but you don't care!

***

      Так он просидел в кухне, освещённой рассеянным светом пепельного неба и совсем неяркой керосиновой лампой, минут сорок и или пятьдесят, предаваясь воспоминаниям. Немудрено провалиться в Ад, когда Ад творится в мыслях!.. Его начало клонить в сон. Демьян яростно тряхнул головой и хотел было встать и размяться, и в этот момент что-то маленькое, но тяжёлое стукнулось об пол и покатилось. Мальчишка держал в руках две половинки своей головоломки, из которой и выпал маленький металлический шарик.       Дмитрий поймал его и вложил обратно в бороздку. Из центра одной из половинок головоломки он достал ещё один небольшой шар — прозрачный, наверное, стеклянный. Мальчик смотрел на этот шарик, тускло блестящий в его руке. Демьян подошёл ближе и заметил внутри стекла маленькую бабочку.       Кажется, разгадав загадку, мальчик остался собой доволен. Вернее сказать, успокоился. Он всегда был невозмутим, но теперь пропала та нервозность, что повисла в воздухе, едва паренёк раскрыл подарок. Да, всё-таки что-то свойственное всем чародеям в нём было. Грегор, когда чего не понимает, на месте готов дырку рыть!..       — Знаешь, — сказал Дмитрий, — я читал в одной книге про практику подчинения тонкоматериальных существ, ну, вроде ифритов и джиннов на востоке… В сказках их обычно, ну, сажают в бутылку или иной сосуд.       — Типа волшебной лампы?       — Да, но сосуд тут не так важен. Важен предмет-посредник. Какая-то штука, на которую можно нанести печать. Ещё, говорят, можно с помощью магии выкрасть душу из тела и привязать её к чему-то.       — Ты это к чему? — спросил Демьян. — Я знаю в общих чертах как работают маги. Но предмет-посредник может быть где угодно…

***

      — Нет, — перебил Дмитрий. — Это личная вещь. Она у него с собой.       — И что это может быть?       Умертвие в углу зарычало. Оно выползло из-за печки и теперь было похоже на сплошной сгусток черноты, где светились два жёлтых глаза.       — Не знаю, — сказал Дмитрий, прилагая все усилия чтобы увидеть. — Это должно быть что-то небольшое и правильное. Он вспоминал всё, что приходилось читать о теории магии… Конечный результат алхимической работы чаще всего сравнивали с кристаллом. С камнем.       — Пошарь у него по карманам. Это украшение или какая-то небольшая штука, вроде этого. — Дмитрий показал прозрачный шарик из головоломки.       — Легко сказать… — проговорил Демьян.       Он встал напротив твари, что уже почти не походила на человека. Мёртвое тело принадлежало тому миру — миру людей, и оно медленно утекало в привычное измерение. На его месте проявлялось привязанное существо: кожа почернела, надо лбом поднялись рога. Демьян решительно шагнул к нему, как всегда не боящийся драки. Впрочем, сейчас он тоже не был похож на человека. В темноте его фигура изменилась — он весь окутался прозрачной беспрерывно шевелящейся вуалью из летающих насекомых. Это было даже красиво, не будь так жутко. Тварь он пихнул локтем в грудь и прижал к стене, от чего с него посыпались целые гроздья и ворохи маленьких блестящих тел.       Чтобы не потерять Дмитрий машинально вложил все составные части обратно, соединил головоломку и вдруг с удивлением отметил, как непривычно странно выглядит рука. Сперва показалось, что корпус шара уменьшился, но он тотчас сообразил, что это его ладони стали больше. Длинные пальцы как у взрослого. Он взглянул в маленькое зеркало, что висело между окнами у кресла и не узнал себя.       Он увидел юношу, почти молодого мужчину. Он всегда был болезненно бледным, но в этом облике его кожа светилась белизной. Его глаза отражали свет красными огнями, и в них не было ни капли жизни. Дмитрий, испытав странный трепет, неуверенно коснулся зеркального стекла, и оно тотчас треснуло.       — Отдай, падлюка! — воскликнул Демьян, вырывая добычу из цепких лап умертвия. Он со своей немаленькой силой отшвырнул его в сторону и бросил на обеденный стол предмет, который Дмитрий придержал, не дав соскользнуть со скатерти.       Под его ладонью холодом отозвался корпус дешёвых латунных часов. Крышку украшал непрозрачный, но довольно крупный камень вроде красной яшмы. Едва взглянув на него, Дмитрий ощутил на себе ответный враждебный взгляд. Там была и слабая полусонная душа человека, и горячее удушливое присутствие демона.       — Это оно, — воскликнул он, — сломай этот камень!       Демьяну объяснять два раза было не нужно. Он подхватил ту самую кочергу, которой уже орудовал, и очень метко хватил по самой крышке, только шестерёнки брызнули. Камень раскололся.

***

      В ту же секунду они оказались в такой приятной прохладе, будто в летнее пекло удалось, наконец, нырнуть в реку. Свет моргнул и мягко ярко разгорелся. Дмитрий глубоко вздохнул. Кухню Агаты наполнял аромат рождественской ёлки, корицы, золы и тот самый неповторимый и уникальный для каждого дома запах уюта. Между тем, обоняния коснулись и другие запахи — какой-то довольно несносный смрад. На столе в вазе, где совсем недавно лежали яблоки и один большой апельсин, теперь остались только их съёжившиеся мумии с остатками пуха от белой плесени.       Дмитрий осмотрелся. Он сам выглядел, к его мимолётному разочарованию, прежним. А вот вид Демьяна немного, но изменился. Когда тот небрежным жестом зачесал за ухо свои вихрастые волосы, Дмитрий отметил, что они здорово отросли, теперь доставая почти до плеч. На подбородке у него появилась запущенная щетина. В остальном в комнате всё казалось таким же, как всегда, только труп жильца с третьего этажа в углу портил картину. Демьян внимательно осмотрел чугунную кочергу и аккуратно поставил её обратно в стойку. Его взгляд невольно пал на в дребезги разломанные часы.       — Хорошо, что ты догадался, парень, — сказал он.       Дмитрий пожал плечами. Большой своей заслуги он не чувствовал. Даже этот вот человек, имеющий несоизмеримо меньшие магические способности, соприкасается с таинственным потусторонним миром куда теснее и может постоять за себя. Вспомнив отталкивающий и грозный вид Демьяна в драке, Дмитрий испытал несвойственную эмоцию. Она была не очень-то приятной.       — Слушай, — заметил Демьян. — А ты как будто бы подрос.       Мальчик поднял на него вопросительный взгляд, и Демьян показал на манжеты его рубашки. Только теперь Дмитрий понял, почему рубашка стала тесновата — она была ему мала.       — Вершка на два, — Демьян показал пальцами. — Хоть что-то хорошее, а?       Дмитрий не ответил взаимностью на его улыбку.       — Как тебе это удаётся? — спросил он таким тоном, что улыбка Демьяна мгновенно растаяла. — Откуда такие умения?       — О, чародей! — проговорил Демьян, оскалив зубы уже в совсем иной усмешке. — Ты такой же как они все… Жаждешь власти, а, парень? Хах! Но так секрет могущества всем известен. Поклонение верховным демонам посредством кровавых жертвоприношений — вот, что ты ищешь. Нравится тебе такой ответ, мальчишка?

***

      Прошло три дня. Наступил рождественский сочельник. Город кое-как оправился от произошедшего переполоха. Хотя из-за траура многие намеченные мероприятия пришлось отменить, никаких возможностей отказаться от новогодней ярмарки, к которой иные ремесленники и фермеры готовились за полгода, не было, потому и народные гулянья решено было не упразднять. Даже если кто-то и помер, разве это отобьёт желание молодёжи отправиться на танцы? К тому же Макс Мориц был достаточно прозорлив, чтобы понимать необходимость раздать награды особо отличившимся. В письмах на гербовой бумаге все причастные к устранению нашествия нежити очень официально приглашались на встречу с бургомистром.       И вечером на торговой площади горели фонарики вокруг украшенной в цвета города эстраде. Народу было столпотворение.

***

      Грегор так нервничал, что приехал довольно поздно, буквально к самому назначенному часу. Недалеко от сцены он заметил красный шаперон Хайденберга и протиснулся ближе. Очень хотелось быть рядом со знакомыми лицами. Городской маг стоял под руку с раскрасневшейся от небольшого мороза Белладонной.       — А вот и главный герой, — сказала ведьма. — Макс уже и волноваться начал, что ты застесняешься и не приедешь! Чёрные маги бывают такими заносчивыми, знаешь ли.       Грегор неловко рассмеялся и поправил совершенно новый галстук. Он был уверен в его цвете только потому, что не смог выбрать ничего нарядного и купил чёрный, ставший третьим по счёту чёрным галстуком в гардеробе. Тут же он пожалел, что приблизился к Хайденбергу: от того, чей дом пострадал от огня, не сильно, но заметно пахло гарью. Этот запах пожарища невозможно было с чем-то спутать, и он всегда ужасно воздействовал на Грегора. У него мгновенно вспотели ладони и желудок завязался узлом.       — Как я мог?.. — пробормотал Грегор.       — Судя по всему, ситуация дома у госпожи Бергманн обошлась благополучно? — спросил Хайденберг.       — О, да! Меня всё ещё в дрожь бросает, но это умертвие, чёрт его возьми, никому серьёзно не навредило. Мой ученик оказался очень смышлёным и упокоил его.       — Вот как? — Хайденберг удивлённо изогнул бровь. — Ты обзавёлся учеником?       Грегор потупил взгляд. Конечно, не принято тому, кто не имеет звания мастера, учить кого-то магии, но Хайденберг-то не в курсе их щепетильной ситуации. Своим положением «учителя» Грегор вовсе не гордился и только благодарил судьбу, что племянники Агаты вышли и в этот раз сухими из воды. Особенно паршиво на душе было от осознания, что существо искало его — некроманта. И было подослано кем-то. Грегор подавил в себе желание обратиться к Хайденбергу за помощью. Маг не мог не иметь хоть каких-то догадок на этот счёт. Может быть, после, но не сейчас…       — Между прочим, — понизив голос, начал Хайденберг, — я хотел сказать тебе спасибо, Грегор.       — О, — некромант растеряно поднял глаза. — За что?       — Ты, как никак, спас мою библиотеку. Не буду долго распыляться в описании её невероятной научной ценности и моей личной душевной привязанности. Думаю, ты и сам в состоянии их понять. «Рукописи не горят» — можно иногда услышать фразу, но…       — Ещё как горят, — тихо сказал Грегор.       — Уж ты-то знаешь, — добавила Белладонна, и Грегор снова несколько оторопел от таких откровенных слов. Ведьма не знала жалости.       — Не стоит благодарности, — сказал он, открыто поглядев на Хайденберга. — Вернее, стоит, конечно, но я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя обязанным. Я сделал то, что мог. Из благих побуждений.       Хайденберг по-доброму усмехнулся и кивнул. У Грегора слегка отлегло от сердца.       — Что-то официальные мероприятия начинать не торопятся. Пока суд да дело не выпить ли нам чего горячего? — спросила ведьма.       Грегор осмотрелся. Похоже, он не так уж опоздал. За кулисами эстрады всё ещё происходила какая-то суета и приготовления.       У палатки с едой его оттеснили от коллег по ремеслу, но почти сразу он нос к носу столкнулся с Себастьяном Хансоном, который стоял в сторонке, благодаря росту возвышаясь над людской массой, и, подняв меховой воротник, грел руки о кружку с глинтвейном. Грегор не видал его с самого конца октября.       — Здравствуй! — сказал Грегор. — Не ожидал тебя здесь увидеть… Хотя, не то, чтобы я был не рад!       — Понимаю, — сказал Себастьян смиренно, заметив мгновенное смущение Грегора. — Я тоже рад тебя видеть, господин чародей. Вот, решил всё же присоединиться к празднику. Если буду всё время сидеть дома — совсем одичаю. — Тут он усмехнулся уже меланхолично. — Хочется иногда, знаешь, побыть среди людей, почувствовать свою причастность к чему-то общему… Говорят, ты много потрудился во время этой напасти.       — Пустяки.       — Всё равно здорово, что всё разрешилось лучше, чем могло. Ты… — Себастьян замялся, прежде чем подобрал слова, — я вижу, что ты сам костьми готов лечь, когда нужно спасти жизнь. Не знаю, что уж у тебя лично такого случилось, что ты так стараешься, но я тебя понимаю… Наверное, нужно потерять не одного близкого друга, чтобы так беспокоиться о незнакомых людях.       Себастьян помолчал и продолжил:       — Ты — хороший человек и у тебя золотые руки: такие аккуратные швы сделал, когда меня подрал тот проклятущий зверь, что рубцов почти не видно… Рад я, в конце концов, что повстречал тебя, ведь… иначе я бы тут и не стоял. — Себастьян смущённо поскрёб щетину на щеке, и вдруг увидел на лице Грегора настоящее страдание.       — Не любишь похвалы?       Грегор только неловко рассмеялся.       — Я тоже жутко неловко себя чувствую, когда вынужден говорить такие речи, — сказал Себастьян, — но, знаешь, заставляю себя это делать. Лучше, если человек и в самом деле будет знать, что ты хорошо о нём думаешь. Добром нужно делиться и всегда быть благодарным, иначе, так можно взрастить нечто ужасное… Думаю, мы все в этом нуждаемся. — Он поднял кружку. — Господь благословил Гелен ещё одним волшебником. Твоё здоровье, Грегор!       — Спасибо, — прошептал чародей, готовый провалиться сквозь землю, и тут услышал собственный голос: — Знаешь… Кое-кто небезосновательно считает, что в этом… стихийном бедствии есть часть моей вины.       — Что ты имеешь ввиду? — тихо спросил егерь.       «Тебе ли не знать, — пронеслось в уме Грегора, — что иногда ничего нельзя сделать с собственной природой».       — Чем больше волшебников живёт в одном месте, — сказал он, заставив себя усмехнуться, — тем больше концентрация магии в атмосфере. Стало быть, вероятность какого-то неестественного всплеска повышается.       Себастьян не ответил на улыбку. Он, посмотрев внимательно и не без сострадания, положил Грегору руку на плечо.       — Не стоит винить себя во всём, что происходит в мире, — сказал он. — А иначе и возгордиться не долго. Понимаешь?       — Да. Наверное, понимаю.

***

      Геленбург не такой уж большой город. Ровно у этой же самой палатки с едой Грегор вдруг увидел знакомую невысокую фигуру девочки в чёрном мундире с золотой отделкой. Бриджит Грэхем без всякого сопровождения в одной руке держала стакан с какао, в другой — сосиску в булочке.       — О, господин Волховский! — воскликнула она.       — Здравствуйте, госпожа Грэхем, — сказал чародей, как и всегда испытывая странную смесь жалости и стыда за свою невольную, как над любой нежитью, власть над ней. Странно было даже называть её именем отца, когда она полностью принадлежала свите Рэнделла. — Вы одна? А где граф?       — Скоро появится, — интригующе заверила Бриджит. — Я не одна, не извольте беспокоиться. Я жду подруг.       Тут она начала так неистово махать рукой, в которой держала свою завёрнутую в бумагу датскую сосиску, что аж лук посыпался.       — О! О! Лаириэль! Я здесь! — закричала она, изо всех сил вытягиваясь на носочках. Недостаток роста она вполне компенсировала отсутствием предрассудков и громкостью голоса.       И Грегор увидел Алексея, Александру, а с ними и названную Лаириэль Майер, несущую на руках своего поросёнка. На Зефира по случаю прохлады надели вязаный жилет.       — Поверить не могу, что вы знакомы, — пробормотал Грегор. С одной стороны причин для удивления не было — семьи Грэхемов и Майеров не могли не общаться довольно тесно, но вот своих «племянников» ему было удивительно обнаружить у Бриджит в друзьях.       Лаириэль оделась по-праздничному — её короткое двухцветное красно-зелёное верхнее платье явно намекало на костюм Коломбины, в то время как Бриджит снова щеголяла в шикарном мужском наряде, напоминающем военную форму. Александра и Алексей просто надели всё самое лучшее. Эффектностью, они, конечно, своим подругам уступали, к тому же оба сопливили. Все, кто был дома в тот злополучный вечер, кроме Дмитрия, на следующий день слегли с простудой. Но, несмотря на недомогание, оба были в приподнятом настроении. Александра то и дело вытирала нос платком и, судя по огромным сверкающим глазам и горящему лицу, её лихорадило.       — Простуда любит постельный режим, — хмурясь, заметил Грегор.       Алексей хмыкнул.       — Попробуй удержи её дома, когда все обещали быть на празднике.       — Это!.. З-здорово, что вы пришли, — потупив взгляд выпалила Лаириэль, начиная теребить шлейку Зефира. — Но… если простуда серьёзная, надо было, конечно, оставаться дома!       — Раз уж давали слово, — сказал Алексей, и Лаириэль покраснела. — Дмитрий вот хоть и не заразился, никуда не пошёл. Клещами на улицу не вытащить. А, кстати, Грегор… Ты же сегодня сможешь представить меня графу Рэнделлу? Хочу сказать ему спасибо за ту книгу, которую он прислал мне в подарок.       — Да, и я тоже, — сказала Александра.       — Конечно. Где только он сам?       — Подождите! — отозвалась Бриджит. — Увидите.       — Да, я всё хотела сказать… — Лаириэль снова запнулась, но, как умела, смогла взять себя в руки. В такие секунды становилось очевидным, что она уже взрослая девица. — Я всё хотела сказать вам, господин Волховский, спасибо за вашу доброту. Я всё думала, что поблагодарила кое-как, так сильно была в тот день расстроена… А это некрасиво. Вы сделали, что обещали — вернули мне Зефира. Мы вам благодарны. — Лаириэль подняла Зефира выше. — И он тоже благодарен, он помнит вас. Ведь по итогу вы сделали гораздо больше, чем просто спасение маленького поросёнка.       Грегор вздохнул. Он знал, что именно она хотела сказать, но не решалась. По какой-то негласной договорённости никто в их компании больше никогда не вспоминал о Степане, видно, не желая расстраивать Лаириэль. Будто парень умер. Впрочем, так оно и было. Точно так же Себастьян не вспомнил Айзека и Трезора, которых Грегору спасти не удалось, как бы он ни бил себя в грудь. Убивать всегда получалось лучше, чем спасать жизни… «На самом деле, — пронеслось в уме Грегора, — то, что мои друзья ещё живы — это просто чудо».       — Жаль, что я сразу не смогла познакомить вас с папой, я ведь самовольно решила обратиться к вам тогда, — продолжала тем временем Лаириэль, не замечая отстранённости Грегора. — Как-нибудь я попрошу его вас всех пригласить в гости.       — С удовольствием приму приглашение. — От этих светских любезностей у него уже голова шла кругом. — И не стоит благодарностей. Как я мог бросить вас в беде?       — Грегор очень любит животных, — сказала Александра. — Посмотреть только, как они нежничают с нашим Тайгером!       — Кто такой Тайгер? — спросила Бриджит.       — Наш кот.       — О-о-о! — воскликнула она в восторге, — у вас есть котик?!       И у них пошли разговоры про котиков и домашних животных.       Грегор вздохнул с облегчением и хотел было тихо утечь, как вдруг ощущение близкого присутствия нежити продрало его холодом по телу. На плечо легла тяжёлая рука, и его кто-то мягко, но властно приобнял и куда-то повлёк.       — Какая прелесть, — услышал Грегор возле самого уха низкий вкрадчивый шёпот. — Тебе бы пошло быть отцом.

***

      Покосившись вверх он встретился взглядом с бароном Гедзом собственной персоной. Облачённый в тяжёлую шубу чёрного меха, он выглядел не менее представительно, чем в их первую приснопамятную встречу, разве что был моложе на лицо. Его рыжая грива лежала на плече, заплетённая в толстую косу, в левом ухе покачивалась довольно щегольская рубиновая серёжка.       — Когда это вы воскресли? — спросил Грегор.       — Это дело не хитрое, когда ты немёртв, — отрезал Гедз. — А что за сварливый тон? Ты разве не рад меня видеть в полном здравии?       — Да как бы… — Грегор не нашёлся, что ответить. Не то, чтобы он не размышлял на досуге о такой могущественной фигуре из мира нежити, как Гедз, но не рассчитывал так скоро снова с ним повстречаться.       — Не нужно тревожиться, Грегор, — сказал барон, сверкнув зубами. — У тебя сердце так и колотится!.. Ребята хотели сказать тебе привет — всего-то и делов… Марк! — позвал он, и на зов обернулся парень, лицо которого показалось Грегору знакомым.       Тут же он узнал его, потому что парень этот держал под руку Маргариту — дочку хозяина бара из соседнего городка. Марк был, слава Богу, жив здоров, хотя, по всему видать, тесно общался с местными вампирами.       — Я смотрю, ты решил осесть в наших краях, — сказал Грегор, пожав Марку руку и поздоровавшись с Марго. — С чего бы это?       — А я смотрю, ты как творил безрассудные штуки, так и творишь, а? — ответил Марк на колкость, не моргнув глазом. — Когда до нас дошли слухи, чего приключилось в городе, и о том, что какой-то молодой маг выложился по полной, чтобы спасти положение, я даже не удивился, что им оказался ты!       Грегор очень хотел пошутить, что оказался ещё и более удачливым охотником на нежить, но не стал из уважения к Марго. Молодые люди поболтали с ним ещё парочку минут и ушли, светясь от счастья, как любая глупая влюблённая пара.       — Как странно… — сказал Грегор, глядя им в след. — Чем же это для него закончится?       — Что странного? То, что они разные, не может помешать любви. Тем паче, они схожи в том, что они оба люди, даром, что она мертва, а он живой. Такие союзы — не редкость. — Гедз, всматриваясь в глубину веков, задумчиво прикрыл свои алые глаза, в которых отражался блеск огней. — Любовь побеждает смерть.       Грегор вздохнул, брови его дрогнули, и Гедз, конечно же, заметил это.       — Меланхоличный вздох? — спросил он пытливо. — Как ты склонен понимать эти слова, скажи мне?       — Так, что смерть в конечном итоге всегда побеждает и берёт своё, — сказал некромант. — И да, когда вижу в тексте слово «замок», я, всю жизнь работая с тайными ключами, читаю с ударением на последний слог, а вы, надо думать, на первый.       Гедз рассмеялся, а Грегор продолжил:       — Отрадно видеть, что вы и в немёртвом состоянии остаётесь таким жизнерадостным, но мне сложно… сложно быть оптимистом. Я постоянно помню про опасность, что от меня исходит, и не могу не понимать, что во многих смертях виноват я. Эта странная сила… Она словно концентрируется на тех, на кого направлено моё внимание и любовь. И сжигает их.       — Ещё многие болезни человечеству предстоит покорить, — заметил Гедз, — и всегда жаль, что победа случилась не на нашем веку.       Грегор закусил губу, размышляя.       — Мне только что сказали, что не стоит взваливать на себя ответственность за случайности, иначе можно начать много мнить о себе и переоценивать свои возможности. Видно, это-то со мной и случилось. Над анатомическими театрами пишут: «Hic locus est ubi mors gaudet succurrere vitae» — это место, где смерть охотно помогает жизни. Патетично, но верно, на мой взгляд. Я всегда думал, что с моим талантом я смогу сделать даже большее, чем мой отец, всю жизнь боровшийся с болезнями. Он ведь не смог спасти ни маму, ни сестру… — Грегор сардонически усмехнулся. — Мать и свою младшую сестру я любил больше всех, просто без памяти. Я был младшим среди своих братьев и много времени проводил с мамой и Роми, знаете, больше внимания уделял всяким девчачьим делам, нежели мальчишескому досугу… Мама умерла от чахотки, когда мы были ещё малы, но я всё равно запомнил её последние дни. А потом, когда Роми было шестнадцать, и она закашлялась и залила кровью своё новое белое платье, я понял, что и она от меня уйдёт. — Грегор поднял взгляд на собеседника. — Надеюсь, это не возбудило ваш аппетит. Я долго ждал у себя проявления симптомов, но не дождался — всегда был болезненным, но при этом странно живучим, да и никто из моих братьев чахотку не подхватил. Всё это и заставило меня, как вы могли догадаться, искать тайных знаний. Стремиться к власти над смертью. Поэтому, эти ваши пассажи про любовь… Любовь побеждает? Что такое любовь? Против неизбежного она не помогает. Для человека любовь — это главный враг. Она делает его слабым и глупым. Она делает только больнее!       Грегор издал сдавленный нервный смешок, в ответ на что Гедз глянул на него испытывающее и снова довольно крепко приобнял за плечи.       — Не стоит быть таким самоуверенным и смеяться над стариками, — сказал Гедз, — ты считаешь себя очень могущественным, но где же результаты твоей власти? Ты добился того, что хотел? Нашёл, что искал? Ты стал сильнее или, может быть, умнее? Бунт не помог тебе вернуть потерянное.       Вырываться из объятий вампира желания не было, было даже как-то спокойно. Несколько месяцев назад они о существовании друг друга не знали, но вот — как же всё-таки просто разжечь пожар из одного уголька под золой — вожделение заставило их обоих сражаться насмерть. Один жаждал знаний, другой крови, но в конечном итоге оба хотели вернуть себе смысл — ту остроту восприятия, которая и делает людей живыми. Теперь, так же легко, как гаснут, встретившись, две стены огня, они ничего не пытались взаимно урвать, но в Грегоре противоречивая натура желала возразить ехидным словам старика.       — Бросьте, — сказал Грегор. — Я не смог не улыбнуться настолько заплесневелой банальности, что вы изрекли. Знаете, господин барон, со времён вашей молодости многое изменилось. Теперь не принято говорить вслух прописные истины на полном серьёзе. Если не хотите выглядеть смешно, нужно над ними смеяться.       — Иронизировать к месту и не к месту, чтобы не сойти с ума или чтобы сказать правду про неприглядную истину? Это не ново. Да вот только в моё время это была прерогатива шутов. Неужели теперь все лепят на себя дурацкие личины?       Грегор вздохнул, внезапно поняв, что старик весьма проницателен.       — Судя по всему, так и есть, — сказал Грегор.       — Как твои дела с Агатой?       Грегор решительно парировал этот выпад:       — Не очень хорошо. Тут, видно, любовь тоже не сможет стать сильнее смерти.       Гедз хмыкнул.       — Что? — спросил он, заметив, что Грегор, задрав голову, внимательно смотрит на него.       — Не знаю. Может, это ваше природное обаяние, но мне почему-то так спокойно стало, как… Когда приходится иметь дело с по-настоящему древними созданиями, мне всегда на ум приходит мой учитель. Рядом с ним все проблемы казались разрешимыми, а печали — пустыми. Рядом с ним я не боялся каждую минуту, что он умрёт по моей вине. Но…       Гедз помолчал, продолжая загадочно улыбаться, но Грегор больше ничего не сказал.       — Ты тоже мне кое-кого напомнил в тот самый миг, как я впервые увидел тебя. Ты блуждал один по пустоши, останавливался и долго смотрел на горизонт, бесшумно шептал, проговаривая мысли. Потом ты вдруг улыбнулся, опустился на колени и долго наблюдал, как какая-то божья тварь ползёт по былинке. И так раз за разом. Ты замечал жизнь и любовался ей: будь то голос перепела на лугу, летучие мышки в сумерках, ящерицы, что греются на камнях… Яромир, мой любимый ученик, тоже то и дело останавливался и нагибался, чтобы понюхать какой-нибудь цветочек, но никогда не срывал их просто так. Сколько противоречий может жить в одном человеке! Я хотел разубедить себя, доказать, что ты — не он, что ты в сравнение идти не можешь с отпрыском благородного рода. Но вместо этого доказал, что и в это время живут благородные люди. И очень талантливые некроманты. — Гедз чуть сильнее сжал плечо Грегора. — Ты доставил мне немало удовольствия, молодой человек. В этом мире, где я очнулся в полном одиночестве, я вдруг встретил тень того, кого так сильно любил. Это помогло мне прийти в себя и снова начать жить.       — Скажу, что говорил не раз, — тихо заметил Грегор. — Жизнь налаживается у всех, кроме меня. Сегодня мне столько раз сказали спасибо…       — Разве ты не этого хотел?       — Этого? Я не привык привлекать к себе внимание. Для чародея в иных местах это может быть опасно.       — Мне кажется, ты лукавишь.       — Вы так думаете? — Грегор скептически поднял бровь. — Знаете меня лучше, чем я сам?       — Готов спорить, — спокойно заверил Гедз. — Стремление к земной славе — это естественно. Глянь только на этого красавца! — С этими словами он поднял руку, указывая вдаль.

***

      От эстрады донеслись звуки оркестра, а в дальнем конце площади зазвучали приветственные возгласы и аплодисменты. Толпа стремительно расступалась, давая дорогу громадной тёмной фигуре. Грегор мгновенно признал Рэнделла, хотя лицо того было скрыто большущей маской с закрученными козлиными рогами. На нём был наряд, состоящий из шкур и ветоши, на руках гремели цепи. Горожанки в первых рядах с визгом и хохотом отпрянули, потому что Крампус — а изображался именно он — попытался стегнуть их связкой прутиков. Иллюзия с каждой секундой становилась всё убедительней — в глазницах маски вспыхивал огнь. Когда «Крампус» в два прыжка взобрался на сцену, Грегор успел даже рассмотреть длинный хвост с кисточкой. Рэнделл одним движением сорвал маску, сбросил магию со своего облика и, широко раскинув руки, поприветствовал толпу. И его приветствовали в ответ. Грегор аж за сердце схватился, какой шум грянул вокруг.       — Сегодня должен был пройти конкурс на лучший костюм, — сказал Рэнделл. — Я вынашивал тщеславный план победить в нём. Всегда мечтал самолично раздавать детишкам подарки на ёлке и не смог отказать себе в удовольствии продемонстрировать наряд! — он расхохотался так легко и искренне, что Грегор невольно тоже улыбнулся.       — Но бал-маскарад пришлось отменить в этом году, — голос Рэнделла помрачнел. — Не найти слов, чтобы описать сочувствие, которое я питаю к семьям, потерявшим дорогого человека накануне такого светлого праздника. И сегодня мы собрались, чтобы чествовать тех, без кого жертв стихийного бедствия стало бы ещё больше! Верно, господин бургомистр?       Макс Мориц вышел вперёд и встал рядом с сенатором.       — Первым делом спасибо вам, ваша светлость, — сказал он, пожимая Рэнделлу руку. — Нет другого члена Парламента, кто бы с таким рвением участвовал во всех аспектах общественной жизни республики Геленбург. Его светлость граф Рэнделл не только щедрый меценат, но и талантливый автор и руководитель множества уже осуществлённых и только инициированных проектов по благоустройству города, сохранению памятников и приведению городской среды в современный вид.       На каждую фразу Морица, расхваливающую сенатора, раздавались аплодисменты и одобрительные возгласы. Рэнделл был очень популярен. Его любили. В Грегоре вдруг поднялись страх и предвкушение. Он связался с ним не зря. Кто знает, может быть, крошки со стола могущественного демона — это не так уж плохо. Рэнделл умел не просто нравиться — он влюблял в себя толпу, а с кем поведёшься, от того и наберёшься…       — Когда мы столкнулись с непредвиденным бедствием, граф был первым, кто пришёл на помощь и в дальнейшем координировал мероприятия по устранению проблемы, — продолжал Мориц. — Администрация не может не отметить подобную отвагу и самоотверженность. Позвольте от имени города вручить вам памятную грамоту.       Помощник со всей положенной торжественностью вынес грамоту в богатой рамке и передал бургомистру. Мориц и Рэнделл снова пожали руки, и где-то в первом ряду полыхнула фотоаппаратная вспышка. Грегор аплодировал вместе со всеми, забыв о своих заботах и волнениях. Каким бы одиночкой по жизни ему ни пришлось стать, и как бы он, в душе, не боялся толпы, ему нравились общественные мероприятия. В таких ситуациях он был не один, но как бы становился совсем незаметен. Чувство единения было очень приятно. Но всё же… — А теперь позвольте мне пригласить на сцену не менее, а может быть и более дорогого гостя, — произнёс Мориц. — Его вклад в спасение Геленбурга воистину бесценен. Господин Волховский, прошу вас.       Грегор обмер и побрёл на эстраду, не чувствуя ног.       Он оказался на ярко освещённой сцене подле Морица и, стараясь вежливо улыбаться, пожал протянутую руку. Ему вручили грамоту. Рэнделл, видя, что Грегор растерялся, поддержал его за плечи и развернул лицом к людскому морю внизу.       — Дыши глубже, — сказал он тихо.       Сердце готово было проломить рёбра. Грегор сделал глубокий вздох, борясь с головокружением, и возблагодарил небеса за то, что толпа больше не шумела. Все слушали разглагольствования Морица довольно дисциплинированно, и внимательные взгляды были прикованы к стоявшим на помосте. В последний раз, когда на него смотрело сразу много людей, в него кидали мусор и камни. Если бы они шумели, — подумал Грегор, — я бы свалился в обморок. Но тут снова грянули аплодисменты, и кто-то в толпе громко ликующе засвистел.       В последний раз, когда его освистывали, он в абсолютном бешенстве клялся, что каждый из них скоро будет гореть.       Рэнделл заставил Грегора, которого кинуло в холодный пот, снова повернуться к бургомистру.       — У муниципалитета для вас есть ещё кое-что, господин Волховский, — сказал Мориц. — Было решено даровать вам свободу города. Знайте, что в Геленбурге вы всегда желанный гость.       Он протянул волшебнику большой декоративный ключ из тонко отлитого чугуна. Ушко ключа было украшено гербом — рукой, держащей пылающий факел.       — Это большая честь, — только и смог сказать Грегор, принимая подарок.       Он снова поглядел вниз. В этот раз аплодировали ему. Все эти люди были рады ему. В первом ряду прямо напротив он вдруг увидел сияющую улыбку Агаты. Агата была бледной, но всё же пришла посмотреть на него. Рядом с ней стояли её племянники, его коллеги, его друзья. Весь первый ряд — знакомые лица. Люди, которые лично его благодарили. Это было почти так же трогательно, как тот торт, который подарила Агата, вспомнив про его день рождения.       И тут он понял ясно, как божий день, что в этой толпе есть тот человек, который не желал ему добра. И к этому тайному врагу Грегор ощутил почти благодарность. Потому что он не достоин этой любви. Кто бы ни скрывался в тени, он был прав в желании уничтожить чернокнижника. И те люди, которые бросали в него камни, и те, кто сожгли его живьём тоже были правы. Он никогда не сможет стать одним из них — просто степенным горожанином. Он — волк среди овец, опасен уже по своей природе, и даже не желая того, когда-нибудь он навредит, и тогда людская любовь сменится ненавистью так же легко, как сменяется весенняя погода.       — Позволь им самим решать это, Грегор, — негромко, но твёрдо сказал Рэнделл. — Не нужно слишком многое на себя брать. Вот это — точно никогда добром не заканчивается. Прямо сейчас позволь себе побыть счастливым.       Грегор шмыгнул носом и с силой стиснул в руках ключ от города. По щекам побежали слёзы.