Тартановый Дракон — Эйгон, сын Бейлона

Начало 99 года после З.Э, горы Тарта

      Звуки взмахов крыльев Мисарагорна и Лиазмариньи и их визг отдавались эхом в округе, когда Мисарагорн со стуком приземлился на одну из немногих плоских мест в горах Тарта.       Его глаза осматривали округу и он улыбнулся когда посмотрел вниз на запад, где находился Закатный, замок Дома Тартов. Даже отсюда можно было увидеть знаменитые чистые голубые воды этого острова.       Его глаза продолжали блуждать по сторонам, и он мог видеть высокие луга и тенистые долины, которыми славился остров. Он услышал, как Лиазмаринья приземлилась рядом с ними, и увидел Гейль, красиво улыбающуюся, когда она спустилась со своего дракона и неслышно разговаривала ней, и он тяжело вздохнул.       Гкйот отошла от Лиазмариньи, и Эйгон заметил настороженность драконицы, когда она посмотрела на них, даже несмотря на то, что Гейль успокаивала более меньшего дракона.       Он спустился со спины Мисарагорна и легонько постучал его по чешуе, когда дракон вытянул шею и тихо зарычал на него.       — Не провоцируй ее, — Сказал Эйгон, встретившись с огромными, большими глазами своего дракона.       Рычание Мисарагорна стало немного громче, и Эйгон пристально посмотрел на него: — Мисарагорн…, — Предостерегающе начал Эйгон. Отношения Мисарагорна с другими драконами были не самыми лучшими, за исключением одного — Мелеис.       Будучи еще птенцом, Мисарагорн был самым маленьким, и те немногие взаимодействия, которые он имел с другими молодыми драконами, были совсем не лучшими, из того, что Эйгону удавалось узнать с течением времени.       И потом, конечно… был Каннибал.       Зверь едва не настиг Мисарагорна и Эйгона во время одного из их первых полетов над Драконьей горой, и только благодаря случайности и искусному пролету Мисарагорна мимо дракона им удалось избежать пасти огромного черного зверя.       Никогда больше, ни один из них, в одиночку или вместе, не приближался к Драконьей горе с той стороны или откуда-либо поблизости от того места, где, как было известно, обитал Каннибал.       Мисарагорн фыркнул, слегка взъерошив тем самым ему волосы, но Эйгон улыбнулся в ответ на его согласие: — Спасибо. Мы позже поохотимся в Студеном море на китов, — Эйгон пообещал ему и рассмеялся, когда Мисарагорн издал глубокий, низкий рокочущий рык, который был настолько близок к удовлетворительному мурлыканью, насколько это возможно у дракона.       Он постучал по чешуе Мисарагорна еще раз, прежде чем пойти к Гейль.       Она немного нерешительно посмотрела на Мисарагорна, прежде чем посмотреть на Лиазмаринью, которая, казалось, была готова улететь в мгновение ока, но Эйгон улыбнулся Гейль.       — Не волнуйся, Мисарагорн не причинит ей вреда, — Эйгон заверил ее, и она скептически посмотрела на него, прежде чем посмотреть на Мисарагорна, который начал сворачиваться калачиком: — Видишь? — Сказал Эйгон с дразнящей улыбкой.       Лиазмаринья казалась чуть расслабилась, когда Мисарагорн свернулся калачиком, а Гейль тепло улыбнулась этому зрелищу, прежде чем практически вцепиться в его руку и потащить к скалам, возвышавшимся над западным побережьем острова Тарт.       — Расскажи мне все о королевской поездке! — Почти прокричала Гейль, когда она строго посмотрела ему в глаза: — Твои письма были совершенно без подробностей! — Сказала она, и Эйгон рассмеялся на это, прежде чем начать рассказывать историю его путешествия, которая заставит их говорить долгие часы.       Он говорил о почти кажущихся бесконечными полях Простора, о море возделанных земель и бесчисленное количество домашнего скота, которое можно было увидеть вдалеке, когда они шли по дорогам Простора.       Он говорил о Хайгардене и его стенах из белого камня, впечатляющем и красивом замке, который больше походил на дворец, чем на замок с садами и внутренними дворами, хотя он упоминул, что он выглядит обманчиво в своей красоте, потому что этот замок было бы трудно взять с его лабиринтом, похожим на сады и толстыми стенами, которые было бы тяжело разрушить без драконов.       Снова и снова он говорил и отвечал на ее вопросы, когда она задавала их, он рассказывал обо всех замках и поселениях, которые он посетил, от безумного богатства и великолепия, которые были в недрах горы, на которой стоял Утёс Кастерли, до впечатляющего Риверрана, который был почти неприступным без огромных потерь и некоторых хитростей.       Все это время он чувствовал себя непринужденно, тревоги о завтрашнем дне таяли, и с улыбкой он продолжал рассказывать, все ближе и ближе приближаясь к концу историй, которые он приготовил для нее.       Он закончил рассказом о своем пребывании в Штормовом Пределе и дуэли с наследником Дома Баратеонов и был тронут тем, как она разозлилась за него, когда она крепче сжала его руку, когда он рассказал о почти смертельном ударе, который он получил от молодого Баратеона.       Это было внезапно, когда Гейль наклонилась вперед, его взгляд упал на ее губы, и на мгновение он замер, прежде чем почти инстинктивно отстраниться, чувство, поднимающееся внутри него, которое боролось с чувством, которое он пытался заглушить.       — Гейль… мы не можем, — Сказал ей Эйгон с выражением боли на лице, осторожно вынимая свою руку из ее руки, ее лицо было шокировано, прежде чем превратиться в пораженное.       — Это всего лишь поцелуй, — Сказала Гейль с хрупким тоном в голосе.       Боже… Он был такой дурак. До этого никогда не должно было дойти. Никогда.       — Поцелуй…, это не просто поцелуй, Гейль. Мы не можем пересечь эту черту, — Тихо сказал Эйгон, вставая и отходя на некоторое расстояние от нее.       — Но…, — Начала Гейль, обернулась и увидела, как она смотрит на него с обиженным выражением лица, прежде чем ее глаза расширились, а лицо расплылось в неуверенной улыбке, когда она тоже встала, сокращая расстояние между ними.       — Если вы беспокоитесь о том, чтобы опозорить меня, не беспокойтесь. Мы должны…, — Гейль замолчала, ее голос замер.       Эйгон грустно посмотрел на нее, в его животе закипела борьба, но он укрепил свою решимость: — Жениться? — Эйгон закончил за нее, и она посмотрела на него с удивлением, отпечатанным на ее лице, и Эйгон криво улыбнулся, его выражение лица было мягким, когда он говорил: — Я знаю, что наши отцы замышляют выдать нас за друг друга.       Гейль посмотрела на него с противоречивыми эмоциями на лице, и он понял, о чем она думает. Ему почти хотелось убежать, чем вести этот разговор, сделать это с ней.       — Но я не собираюсь жениться на тебе, Гейль, — Наконец он произнес, его голос изобиловал твердостью, которую он не чувствовал, решимостью, которая трещала под тяжестью ее обиженного выражения и почти преданного блеска в глазах.       Он хотел заключить ее в свои объятия, извиниться перед ней, успокоить ее, но это только еще больше запутало бы ее.       — Почему? — Спросила Гейль сокрушительным шепотом, углубляя маленькую трещину в его решимости.       Эйгон поморщился и выглядел огорченным, когда отвернулся от ее умоляющего взгляда, взгляда, который, казалось, умолял его передумать, взгляда, который так много говорил о ее уязвимости в этот момент. Он не мог. Он бы не стал.       От его прежней жизни, от его жизни, в которой он был счастлив, осталось так мало.       И все, что у него осталось, это его воспоминания… ценности, которым его учили, и мораль, с которой он был воспитан.       Ценности и чувство морали, которые он уже должен был сбросить в значительных количествах и которые ему нужно было бы сбросить еще больше, чтобы выжить в этом дерьмовом мире.       Он знал, что в конечном итоге ему придется убивать.       Даже если бы он не был принцем, он не мог бы позволить себе роскошь оставаться с чистыми руками.       Он будет путешествовать по миру, моря которого кишат пиратами и работорговцами, он, вероятно, окажется в местах, которые кишат убийцами и насильниками, и он должен быть реалистом в своей ситуации. Он точно будет убивать.       Этот мир был ужасен для нравственных людей, и он еще не был готов окунуться в его бездну — он еще не приспособился к этому миру.       Он нашел причины жить в Мисарагорне, и он нашел цель, ради которой он будет жить, и это означало принятие того, что его чувство морали, его старый образ жизни должны быть… Конечно, они не будут забыты и не проигнорированы, но должны быть поставлены на второе место после прагматизма и выживания.       Но это… Это не было необходимым для его выживания, это искушение безвозвратно порвать со всеми своими ценностями и моралью вместо того, чтобы согнуть их, как ему пришлось бы, чтобы выжить здесь. Это был разврат, с которым он не мог смириться и не хотел мириться.       Он на мгновение закрыл глаза, его разум боролся сам с собой. Нет… Он будет жить своей жизнью настолько прагматично, насколько это необходимо, но есть границы, которые он не переступит.       А Гейль… его тетя… была чертой, которую он не переступил бы.       — Это потому, что ты хочешь плавать по морям? — Выпалила Гейль, не желая терпеть молчание, которое воцарилось между ними: — Семеро, помилуйте, ты можешь плавать по морям сколько угодно, ты даже можете взять меня с собой! — Сказала она, будучи почти в отчаянии, и ему пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы не вздрогнуть от ее голоса.       Он слабо улыбнулся ей. Он мог бы солгать ей. Он мог бы сказать ей, что именно это и было причиной, по которой он не хотел жениться на ней. Что он не хотел быть привязанным к ней каким-либо образом, потому что хотел быть свободным и исследовать мир, как он признался ей когда-то давно.       Но заслужила ли она такую ложь? Особенно ложь, которая была такой же твердой, как мокрая бумага?       Он встретился с ней взглядом и понял, что в этом мире есть только один человек, которому он не будет лгать, как он это делал с тех пор, когда он очутился в этом мире.       Он оторвался от ее взгляда. Но от этого не стало легче, мрачно подумал Эйгон.       Наконец, после минутного молчания: — Ты моя тетя, Гейль, — Сказал Эйгон, глядя вдаль, оранжевые и красные лучи солнца освещали горизонт, искаженный свет солнца падал на чистую голубую воду.       Тарт действительно был прекрасным островом.       — Вот почему, — Наконец сказал он, не сводя глаз с береговой линии.       Он знал, что она не поймет, да и она не примет никаких других причин, которые могли бы у него быть, кроме того, чтобы рассказать ей всю правду и что… никогда бы не произошло.       — Я не понимаю, Эйгон, — Сказала она, подходя к нему и заставляя его смотреть на нее, когда ее руки мягко поворачивали его лицо к ее: — Почему это имеет значение? — Спросила она его смущенным тоном, ее глубокие фиолетовые глаза впились в его собственные.       — Это важно. Мы семья, — Эйгон отвел взгляд от нее, его разум кружился от уродливой развращенности своего существования, их существования.       Он обходил это, просто не думая об этом, но, честно говоря, было трудно этого не делать.       Гейль могла быть рождена от бабушки и дедушки, но, учитывая, что он родился от союза брата и сестры во втором поколении, Гейль практически была настолько близка к нему как сестра с точки зрения генетики, насколько это вообще возможно. И это без учета того, насколько круглым на самом деле было его генеалогическое древо, по крайней мере, два столетия!       Поколения Таргариенов, возможно, в целом были в порядке без болезней или безумия, несмотря на поколения браков братьев и сестер, которые не прерывались в течение почти двух столетий, и хотя Эйрис, который определенно был психически болен, мог быть диким исключением, несмотря на то, что будущие поколения продолжали эту практику, в его сознании этого было недостаточно, чтобы принять и совершить то, что, как он знал, было неправильным.       Это было неправильно, независимо от того, насколько это было «нормально» для этой семьи.       В Доме Таргариенов было много высокомерие, они думают, что они были ближе к богам, чем к людям — возможно, это было правдой, учитывая, что они должны были закончиться много лет назад, если бы на них влияла только природа, — но они все еще были всего лишь людьми, какими бы «магическими» они ни были.       Кроме того, он знал, что там есть нечто большее, чем они могли когда-либо узнать.       Очевидно, что его продолжительное существование не было естественным, и оно было настолько близко к доказательству божественного, насколько это возможно, если не столкнуться с божественным напрямую.       — Ты моя тетя, человек, которого я считаю семьей превыше всех остальных, — Сказал Эйгон, глядя на нее с грустью, но твердостью в груди: — Это неправильно, и я не могу видеть тебя как свою жену.       Гейль отступила назад с замешательством и болью на лице.       —Но наша семья…, — Начала она.       — Я знаю, — Сказал Эйгон, отводя взгляд от ее растерянного взгляда: — Все равно это было бы неправильно. Я не могу жениться на тебе, Гейль, — Сказал он еще раз твердо.       — Не можешь или не хочешь? — Спросила она его дрожащим голосом.       — Разве это имеет значение? — Тихо сказал Эйгон, с интонацией утверждения, чем вопроса.       Гейль рассмеялся с глубокой грустью, ее голос звучал почти пусто, и она посмотрела на него, показывая, что это имеет значение и что она также знает ответ на свой вопрос.       Она отвернулась от него, став спиной к нему, и некоторое время молчала. Молчание, каким бы тягостным оно ни было, было очень желанным только для небольшой передышки от этого разговора.       — Кажется, теперь я понимаю, — Сказала она, нарушив их молчание.       — Понимаешь что? — Осторожно спросил Эйгон, чувствуя себя неловко на фоне ее почти пустого голоса.       — Почему ты чувствовал себя таким далеким от нашей семьи… Мы тебе противны, — Гейль грустно рассмеялась, когда она повернулась к нему с выражением отчаяния и печали: — Ты чувствуешь отвращение к себе, — И взгляд, который она бросила на него, сказал: — И ко мне ты чувствуешь отвращение.       — Нет! — Защищаясь, сказал Эйгон, подходя к ней, его высокая фигура нависла над ней, когда он нежно схватил ее маленькие руки: — Я не испытываю отвращения к нашей семье… или я… или к тебе, — Сказал он со всей силой, на которую был способен.       — Никогда не верь в это, Гейль. Пожалуйста, — Серьезно сказал он.       — Тогда скажи мне об этом, — Умоляюще сказала Гейль: — Тогда почему бы и нет? — Спросила она шепотом. Она посмотрела на него глазами, в которых уже начали появляться слезы: — Я знаю, что ты заботишься обо мне, никто больше не заботится обо мне… Не один заботится о семье, — Сказала она так тихи, что он почти ее не услышал.       Эйгон тяжело сглотнул и отвел взгляд от нее, почти подтверждая, что в том, в чем она его обвиняет, есть доля правды.       Но не просто не мог сказать ей, что его чувству морали не место в этом мире, что он не просто Эйгон, сын Бейлона, но также рожден и сформирован миром, который был чужд ей и всем остальным людям этого мира?       — С ее стороны это звучало бы как наглая ложь из его уст? — Подумал Эйгон.       Даже если бы он мог каким-то образом преодолеть свое чувство неправоты, даже если бы он был готов сломать свое чувство морали, свое чувство добра и зла, но он понял последствия своего существования здесь, в этом не таком уж вымышленном мире, как оказалось. Возможно, он не молился и не проповедовал Бога, которого проклинал бесчисленное количество раз, но он верил.       Он даже молился Ему в самые темные времена, несмотря на гнев и предательство, которые он так долго испытывал, когда его сопротивление было сломлено после того, как его заставили пойти в септу много лет назад, когда он был ребенком, и он чувствовал, что не может молиться никому, кроме Него.       Гейль продолжила: — Скажи мне, почему ты так против, когда мы — кровь Старой Валирии… когда так было на протяжении тысячелетий. Даже Вера не противостоит нашему праву как валирийцев.       Эйгон ухватился за ее слова о том, «как все всегда было»: — Что каждый из нас на самом деле знает о Старой Валирии и ее обычаях? — Сказал Эйгон, прерывая зрительный контакт и глядя сквозь ее плечи, его разум с благодарностью отвлекся на тему Старой Валирии.        Очарование его жизни и в то же время проклятие его жизни.       Какой бы ни была Валирия на самом деле, за зернышками правды из рассказов о жестокости и ужасе, которые существовали в общественном колодце знаний, она была потеряна в песках времени.       «Историческим» книгам Староместа нельзя было доверять и применять как доказанные факты, и тот факт, что многое из того, что они знали и на чем они воспитывались, было идентично тому, что сообщал Старомест, заставил его усомниться в том, что даже его дед знал так много о Старой Валирии.       — Сомневаюсь, что даже дедушка знает о Старой Валирии больше, чем мейстеры Староместа, — Сказал Эйгон с отстраненным вздохом.       Хотя он был почти уверен, что они знают гораздо больше, чем те немногие свитки и книги, которые остались на Драконьем Камне, или книги, которые они одолжили Элисару.       Для такой семьи Драконьих Владык, как Таргариены, Дома одного из легендарных Сорока, даже если это был очень скромный Дом, не иметь больше информации о Старой Валирии было подозрительно, особенно учитывая, что все, что осталось, это всего лишь несколько свитков и книг, которые предлагали самые скудные подробности, и большая их часть была их семейной историей и несколько отчетов о деяниях во время войн, которые Старая Валирия вела в нескольких сотнях лет за годы до Рока.       Там не было ничего о валирийском обществе, кроме нескольких записей о Сорока и их междоусобицах, ничего о культуре и обществе валирийцев. Не было никаких упоминаний о том, как заключались союзы, о брачных практиках и о том, как магия была задействована в повседневной жизни валирийцев.       Даже о Карфагене, о империи, которую стерли с лица земли и посыпали солью, остались сведения о их обществе и ее обычаях за тысячу лет до появления археологии.       Он снова посмотрел на Гейль: — Мы говорим, что мы кровь Старой Валирии, но мы даже не знаем, что это значит, Гейль. Что мы знаем об их обычаях, о том, как они проживали свою жизнь? Мы даже больше не придерживаемся тех же Богов.       Эйгон Завоеватель принял Веру в Семерых, и теперь у них остались только намеки на валирийских богов и религию. Он продолжил: — Что мы знаем об их магии и как они могли использовать ее для связывания драконов? — И устранить слабости и болезни в их крови? Этот остался несказанным.       Хотя это правда, что Таргариены практиковали инцест еще до Рока — брак Геймона и Дейнис был доказательством того, что эта практика, безусловно, была им не чужда — но, насколько они знали, это могло быть не стандартной практикой, по крайней мере, не в той степени, в которой ее практиковал Дом Таргариенов.       Он покачал головой, и его плечи ослабли от усталости.       По правде говоря, не имело значения, если это не было стандартной практикой, и не имело значения, если это было так.       — Я не могу жениться на тебе, Гейль… пожалуйста, — Спросил Эйгон усталым и усталым голосом: — Я знаю, что для тебя это не имеет никакого смысла, но я сказал, почему. Пожалуйста… Прими это.       Он не хотел знать, почему ему нужно, чтобы она была в порядке с его отказом, но ему просто было нужно, чтобы она признала, что у них нет совместного будущего. Это было к лучшему. Так и было, да.       Гейль посмотрела на него красными от непролитых слез глазами, и молчание растянулось еще на мгновение, прежде чем ее рука поднеслась к глазам и смахнула капли слез.       Она не взглянула на него, прежде чем подойти к краю обрыва, и он осторожно последовал за ней на всякий случай, но ему не о чем беспокоиться, потому что она села на участок росистой травы среди обильной каменистой земли. Он наблюдал, как она на мгновение взглянула на их драконов, которые пристально, но молча смотрели на нее, прежде чем она снова отвела взгляд к них, и он молча присоединился к ней на земле.       Он почти затаил дыхание от ожидания того, что она скажет что-нибудь, и когда она посмотрела на него со странным выражением лица, которое он не мог понять, она сказала: — Никто ничего не может сделать, чтобы изменить твое мнение, не так ли? — Спросила она, и на ее лице появилась дрожащая и грустная полуулыбка.       Он ответил слабой улыбкой, понимая, что она имела в виду, прежде чем покачать головой.       — Нет. Я не изменю своего мнения, — Он не обратил внимания на то, как эти слова были похожи на пепел во рту. Это было к лучшему. Это был правильный выбор. Это было правильно.       — Даже если тебя изгонят, чтобы никогда не вернуть? Даже если они скажут, что отнимут у тебя Мисарагорна? — Сказала она, отводя взгляд от него, и ее слезящиеся глаза блестели в свете уходящего солнца.       Одна только мысль об этом горела в нем, когда его глаза ожесточились, прежде чем он взял себя под контроль, зная, что гнев в этой ситуации не нужен: — Мисарагорн всегда будет будет свободным.       Она улыбнулась, даже если не смотрела на него.       — Он был рожден, чтобы быть свободным, — Сказала она несколько минут спустя почти меланхоличным голосом, и Эйгон инстинктивно положил свою руку на ее руку, пытаясь успокоить ее.       — Я поговорю с дедушкой. Он будет слушать меня, когда я…, — Она положила другую руку на его руку и покачала головой, грустно улыбаясь ему, и любые слова, которые могли слететь с его губ, застряли у него в горле.       Ее фиолетовые глаза почти мерцали, как две звезды, отражая свет уходящего солнца. Это было прекрасно, то, как он мог видеть такой насыщенный фиолетовый оттенок, а ее серебристые волосы, пораженные лучами света, которые придавали им неземное сияние.       Он никогда не видел ничего прекраснее нее в этот момент, и он никогда не чувствовал себя более опустошенным, когда она отвела от него взгляд обратно на запад.       — Расскажи мне историю, — Прошептала Гейль, глядя на горизонт.       Эйгон закрыл глаза из-за звука ее голоса, который, казалось, нес боль, которую он подавлял внутри себя.       — В начале…, — Начал он, все еще закрывая глаза, ее рука все еще лежала на его руке.       — Вначале, в Чертогах Безвременья, до того, как время стало временем, и до того, как существование стало существованием, был только Эру Илуватар, Вездесущий. Единый и Всеотец, — Сказал Эйгон тихим голосом, звуки вокруг них стали такими тихими, что они почти ничего не слышали.       — До того, как время стало временем, и до того, как Неугасимое Пламя зажгло существование из небытия, Всеотец сплел первую тему музыки, но она не была чистой, потому что Мелакс втягивал струны диссонанса в первую тему, из-за того, что он жаждал власти и жаждал раздора.       — Вторая тема началась с улыбки Эру Илуватара среди бури первой, но Мелакс бился и бушевал, прежде чем он снова поднялся и посеял диссонанс во вторую тему музыки Эру, встревожив остальных, которые танцевали под ноты музыки Эру Илуватара.       — Наконец, с суровым темпераментом, Эру Илуватар закалил Мелакса, который успокоился под Эру Илуватаром, прежде чем Всеотец сплел свою третью и последнюю тему. И из этой темы произошли Семеро, Семь существ великой силы, прежде чем было создано что-либо еще, родились, чтобы быть с Единым, чтобы тот больше не был Одиноким, — Прервался ненадолго Эйгон.       Прошло мгновение, и последние лучи солнца осветили мир, прежде чем он продолжил, холод, который он чувствовал, казался ему далекой болью по сравнению с болью, которая шла изнутри, болью, которая уменьшалась с каждым его словом, сплетая великую историю, которая зажигала в их воображении чудесный мир, далекий от их печального.       — После того, как музыка была соткана, Всеотец показал Семерым свое видение того, что должно быть после того, как время станет временем и существованием станет существованием, воспламенившимся из ничего…       Эйгон говорил эту историю даже когда наступила глубокая ночь, его тихие слова были одеялом утешения.       И…       Пока его тихие слова плыли по миру, который уменьшал, но не развеивал дисгармонию, натянутую на то, что было трудной ночью, без ведома ни одного из них, история начала гармонизироваться в другую песню, песню, рожденную из боли, любви, праведности и неповиновения, песню, которая со временем разожжет ледяные ветры в летний бриз, когда великая музыка будет исполнена голосами тех, кто пришел после тех, кто не мог петь.       Такова была важность этой ночи, которая будет потеряна для истории так же легко, как сотканная Эйгоном история была потеряна для ветров. ———————————————————————————————————————————————————

Конец 99 года после З.Э, Королевская Гавань

Бейлон от первого лица

      Бейлон наблюдал за хаосом, десятки мальчиков и мужчин сражались вместе, прежде чем так же быстро наброситься друг на друга, как только их союзы исчерпали себя.       Хотя, среди всего этого хаоса, он отчетливо видел только одного из этих мальчиков и мужчин, того, кто был одет в доспехи малинового, синего и желтого цветов, характерных цветов, которые вскоре стали известны как принадлежащие Эйгону и только Эйгону.       И с учетом того, как Эйгон сражался, делая это не как мальчишка, а как взрослый мужчина, его сильные удары наносились расчетливо, а его парирование было отличным и контролируемым, в то время как его движения оставались быстрыми и решительными, несмотря на то, что он носил латные доспехи, прошло совсем немного времени, прежде чем все в королевстве узнали цвета Эйгона Юного Дракона.       — А ПОБЕДИТЕЛЕМ В БОЮ ОРУЖЕНОСЦЕВ СТАЛ ПРИНЦ ЭЙГОН!       Пока Бейлон стоял и хлопал в ладоши рядом со своей невесткой, сестрой и Визерисом, по земле раздавались бурные крики поддержки как простолюдинов, так и дворян, громогласные крики «Эйгон, Эйгон, Эйгон» становились все громче, когда его сын взмахнул своим мечом в воздух.       Его отец поднялся со своего места, и аплодисменты стали громче, когда отец захлопал в ладоши в знак поддержки: — Он готов к рыцарским турнирам, — Сказал ему отец, когда Визерис ушел, когда Эйгона увели в его палатку, чтобы прийти в себя и предстать перед мейстером, на всякий случай.       Бейлон покачал головой: — Ему нужно вырасти. У него есть навыки, но нет силы. Ему всего пять и десять лет, — Рукопашный бой был опасным, и он не хотел, чтобы его сын сражался, пока он не станет достаточно сильным, чтобы победить.       — Ты слишком опекаешь его, — Укоризненно сказал его отец, прежде чем вздохнуть и уйти. Бейлон молчал, пока следовал за ним, Королевские Гвардейцы были всего в нескольких шагах от них: — Может быть, это и к лучшему. В конце концов, для этого Эйгону нужно быть посвященным в рыцари, — Сказал отец, взглянув на него, прежде чем отвернуться.       Бейлон придержал язык, зная, что это принесет мало пользы. Посвящение Эйгона в рыцари в более молодом возрасте, чем даже Деймон был посвящен в рыцари, только уязвило бы растущее эго его второго сына, как бы Бейлон ни хотел это отрицать.       Это уже было достаточно плохо, это пренебрежительное отношение Деймона продолжало расти, даже, когда весть о доблести Эйгона как воина распространилась по всему Вестеросу.       К этому моменту их держали подальше друг от друга, чтобы они не забыли, что они братья и не напали друг на друга, и в глубине души он знал, что почти ничего не сделал, чтобы исправить их испорченные отношения.       — Алисса, я знаю, ты бы так разочаровалась во мне, — На мгновение подумал он сам.       — Пойди к нему, — Его отец сказал ему, прежде чем он на мгновение остановился: — Скажи ему, что я поговорю с ним после нашего небольшого заседания Совета завтра утром.       Бейлон расстался с отцом, а сир Крэбб последовал за ним. Он взглянул на рыцаря, прежде чем посмотреть вперед, пока они спускались к полю, где оруженосцы разбили свои палатки.       — Как ты думаешь, он готов к рыцарскому титулу?, — Спросил он старого рыцаря, прежде чем тот пристально посмотрел на него: —Говори свободно.       Королевскому Гвардейцу потребовалось еще мгновение, прежде чем он ответил.       — Не было бы ничего плохого, если бы он стал рыцарем сейчас, мой принц, — Мужчина осторожно сказал, прежде чем добавить: — Рыцарями становились и гораздо менее достойные.       Да, было много тех, кто не заслуживал титула «рыцарь», его младший сын определенно достоин его: — Но…, — Сир Крэбб продолжил: — Я бы сказал, что ему нужно больше опыта в борьбе с другими противниками за пределами турнирных мест. Я бы хотел увидеть его в реальном бою, мой принц.       — Ты бы взял его в бой до посвящения в рыцари? — Легкомысленно спросил Бейлон.       До того, как в королевстве установился мир, до правления его отца, мужчины нередко посвящались в рыцари после битвы или охоты на бандитов. Однако во времена беспрецедентного мира мальчиков и мужчин обычным делом стало посвящать в рыцари после того, как их признавал достойным рыцарского титула либо лорд, либо рыцарь, под командованием которого они служили.       — Да, я бы хотел это сделать, мой принц, — Подтвердил сир Крэбб, и на его лице появилось нерешительное выражение.       — Ты чувствуешь, что это необходимо, — Понял Бейлон, на его лице появился намек на удивление, и сир Крэбб решительно кивнул на слова принца Бейлона.       — Чем скорее он лишит кого-то жизни, тем лучше, как бы мрачно это ни звучало, мой принц, — Сир Крэбб сказал: — Принц Эйгон может поколебаться, когда ему не следовало бы этого делать.       Бейлон на мгновение взглянул на сира Крэбба, прежде чем отвернуться, они уже подходили к палатке его сына в поле. Он знал о чем говорил старый рыцари Королевской Гвардии.       Большинство людей знали о этом.       Большинство из них перебороли себя еще, когда были мальчишками, притворяющимися взрослыми мужчинами. Это поколение… Он сомневался, что многие из них вообще были в таких обстоятельствах.       Даже Деймон заметно изменился, когда вернулся из Долины после охоты на одичалых в Долине. Визерис… ну, Визерис никогда не был воином.       — Очень хорошо, — Вслух подумал Бейлон. Уже поступали сообщения о, пока что, мелких беспорядках в деревнях и городках на пути к Сумеречному Долу. Возможно, он поручит Эйгону разобраться с проблемами с сиром Крэббом и тремя десятками их стражников.       Они увидели палатку Эйгона, стоящую в отдалении от других. Даже в десятках шагов от нее он мог слышать веселье изнутри палатки.       Стражники стояли перед входом в нее, они поспешно склонились перед ним, хотя он не обратил на это внимания, когда вошел внутрь, и зрелище, которое его встретило, поразило его.       Мужчины пили из привязанных к рукам кастрюль, следы вина стекали по их одеждам, когда они выливали жидкость себе в глотки, а Визерис рядом с Эйгоном подбадривал их.       И только когда один из компании, может быть, мальчик Сангласс, крикнул, когда заметил его: — Здесь наследный принц! — Веселье закончилось моментально.       — Оставь меня с моими сыновьями, — Голос Бейлона звучал властно, и, они, в мгновение ока, покинули палатку, а многие из них, особенно те, у кого были привязаны кастрюли к предплечьям, остались без своего достоинства, споткнувшись и вылетев из палатки.       Как только они остались одни, Бейлон пристально посмотрел своих сыновей, у которых хватило порядочности хотя бы выглядеть несколько смущенными в этой ситуации: — Кто придумал эту чепуху? — Спросил он у них, уже не смотря на них, а смотря на потерявшего сознание какого-то дурака в дальнем углу палатки.       Эйгон выглядел еще более смущенным и почти кротко подняв руку свою руку: — После турнира в Утёсе Кастерли… Мы хотели найти новые способы отпраздновать.       Бейлон посмотрел на сына с нескрываемым удивлением. Он знал из отчетов, что Эйгон был намного меньше… Он был далек и не похож на мальчика его возраста.       Тем не менее, видеть его таким, было… не так ужасно.       — Отец, все это было в шутку. Конечно, ты же не будешь нас наказывать, мы всего лишь отпраздновали победу моего младшего брата, — Сказал Визерис с громким смехом, обнимая младшего из его сыновей. Смех Визериса застрял у него в горле, когда Бейлон пристально посмотрел на своего наследника, и вскоре в палатке воцарилось неловкое молчание.       — Я бы хотел поговорить с Эйгоном наедине, — Сказал Бейлон.       Визерис вздрогнул, его взгляд метался то с него, то на Эйгона. Он хотел было что-то сказать, но еще один взгляд Бейлона остановил все, что Визерис хотел сказать, и тот встао: — Отец, — Сказал Визерис, прежде чем уйти из палатки, не сказав больше ни слова.       Бейлон посмотрел на сира Крэбба, который поклонился и ушел охранять вход в палатку. Бейлон перевел взгляд на Эйгона, который смотрел на него непонятным взглядом, прежде чем он исчез, и на его лице появилось выражение настороженности.       Бейлон вздохнул, прежде чем сесть напротив сына и посмотреть на обнаженный торс Эйгона. На его бледной коже были черные и синие пятна, но ничего более серьезного, что указывало бы на какие-либо переломы или боль в костях.       — Алисса, ты бы так гордилась нашим сильным мальчиком, — Тяжело подумал он.       Ещё…       — Какие-нибудь более опасные травмы? — Решил все равно спросить Бейлон.       Эйгон выглядел немного удивленным, прежде чем слегка покачать головой: — Нет, ничего такого нет. Все это исчезнет в течение одной ночи, — Спокойно сказал Эйгон, и Бейлон слегка кивнул в знак согласия с его словами, прежде чем тишина поглотила отчужденных сына и отца.       — Ты хорошо сражался, — Начал Бейлон, больше не в силах выносить молчание, которое только напрягало обстановку, но его слова не смогли уменьшить напряжение между ними. Тем не менее, он продолжал говорить.       — Меня особенно впечатлил трюк с ногами, — Сказал Бейлон.       Эйгон все еще выглядел настороженным, но ответил медленным кивком и начал: — Кое-что, что я придумал на тренировках. Я заметил, что это общая черта многих людей — быть небрежными в работе ног и сохранять равновесие в пользу силы и впечатляющих ударов, — Сказал его сын, прежде чем снова замолчать, его спина немного выпрямилась.       — Я просто воспользовался этим, — Его сын закончил, и снова разговор оборвался.       Бейлон не был уверен, что еще он мог бы сказать, но все, что он знал, это то, что ему хотелось сказать больше своему сыну.       — Отец…, — Нерешительно начал Эйгон, и Бейлон кивнул Эйгону, чтобы тот продолжал.       — Ты хотел от меня что-то? — Спросил он.       Бейлон удивленно посмотрел на Эйгона, он не ожидал, что тот спросит его об этом, как будто это было так странно, что они остались наедине по какой-то другой причине, а не для того, что ему что-то нужно, и все же, когда он подумал об этом, он понял, что, возможно, это было правдой.       — Твой дедушка хочет увидеть тебя завтра утром, — Ответил Бейлон.       Хотя он никогда не знал, о чем думает Эйгон, он никогда не упускал из виду эмоции Эйгона, которые отражались на его лице, выражение лица Эйгона менялось от настороженности к нерешительности.       — Понятно, — Эйгон медленно кивнул в знак согласия: — Я схожу к нему, — И снова тишина воцарилась в палатке, прежде чем Эйгон прочистил горло.       — Если это все, что тебе нужно от меня, отец…, — Начал Эйгон.       — Это не так, Эйгон, — Сказал Бейлон, прежде чем продолжить, продолжая: — Наоборот. Я пришел главным образом для того, чтобы сказать, что я…, — Полон гордости за твое достижение, — Он замолчал, не в силах сказать то, о чем думал и чувствовал, но увидел подозрительные глаза Эйгона, он на мгновение подумал о том, чтобы оставить это на месте, но каким-то образом ему удалось найти другие слова, более слабые слова: — Впечатлен, — Бейлон встал со своего места.       — Пройдет совсем немного времени, и ты будешь посвящен в рыцари, сын мой. Может быть, в скором времени ты разделишь титул самого молодого рыцаря Таргариена с Деймоном, что будет большим достижением, — Сказал он, и Эйгон улыбнулся ему, хотя было ясно, что это было не совсем искренне.       — Спасибо, отец. Это то, к чему я стремлюсь, — Сказал Эйгон, его лицо снова было напряжено, прежде чем оно снова было окутано фальшивой любезностью, а глаза Алиссы смотрели на него безучастно, и только тогда Бейлон понял, как можно воспринять его слова.       Прежде чем он успел что-то сказать, Эйгон тоже встал: — Я чувствую боль в ребрах, я пойду к мейстеру, если это все, — Сказал Эйгон, его взляд почти смотрел мимо него, и Бейлон только кивнул, увидев, как взволнован Эйгон, и как только он это сделал, Эйгон поспешно ушел.       Бейлон проводил его взглядом и на мгновение ничего не делал, только смотрел, как створки палатки, откуда вышел Эйгон, полностью останавливаются.       — Алисса…, — Сказал Бейлон со вздохом. Она всегда лучше владела словами: — Острый ум и острый язык, — Вслух подумал он с бессознательной улыбкой, прежде чем она исчезла, и он слегка покачал головой, его лицо стало нейтральным, когда он пошел к выходу из палатки.       Сир Крэбб ждал его и последовал за ним, пока он шел в сторону главного турнирного поля, где Деймон должен был сражаться в рыцарском турнире.