Мы поженимся, когда выпадет снег

Щедрая на подарки судьба дарила благословлённому господину Джару день за днём. Незадачливый убийца, поливавший по ночам цветы в парке его соседа, до поры не спешил с местью. Дважды Мика был готов перелезть через хилый забор, но оба раза покушение срывалось из-за бдительности родителей Джара. Сын господина Калиба пробыл в имении пять дней, а потом вернулся в пирамиду. Из разговоров слуг Мика понял, что жрец пять дней каждого лунного месяца проводит дома, а остальное время живёт в храме. Помимо этого осеменитель прохлаждался в родном особняке зимой, когда пирамида была слишком занята свадьбами и кастрациями, чтобы принимать женщин. Отец избегал молодого жреца, как и большинство слуг: носитель белой мантии, расшитой зелёными узорами, обладал скверным характером и в добавок был скуп на подачки. Мика каждый день видел Ниилону. После обеда в ту сторону парка, куда выходило окошко комнаты для слуг, приходила тень, и девушка неизменно появлялась там с книгой в руках. Она садилась на скамейку в беседке или на качели, поправляла волосы, какое-то время сидела, задумавшись, а после принималась за чтение. В отличие от брата, обаятельная и дружелюбная Ниилона была горячо любима всей прислугой в доме. При встрече с ней Мика отворачивался и не утруждал себя приветствием: после наблюдений за развратной жизнью Джара он относился ко всем представительницам слабого пола с большим предубеждением. Лёгкое поскрипывание качелей нарушало его дневной сон, а потому юноша нередко чувствовал даже раздражение по отношению к дочке господина Калиба. Полив гортензий неожиданно пришёлся Мике по душе. Ночью он мог беспрепятственно гулять в парке, переживать в уединении свои потери и размышлять о чём угодно. Время от времени призрак Тиллы напоминал о себе прикосновением ледяных пальцев, и тогда Мика подбирался к хилому заборчику, за которым жил Джар со своей семьёй. Устав от наблюдений за развратом, преисполненный крайней гадливости, юноша брезгливо отворачивался и снова шёл к прихотливым цветам. Когда Мика получил две серебряные монеты по истечению первой рабочей недели, Джар встал на пороге нового нравственного преступления. Его мать, дежурившая ночью в хибаре, достаточно насмотрелась на чужое удовольствие, и её взяла зависть. Отец, окончательно спившийся, ночевал на улице — там, где неверные ноги отказывались его нести. Невидимый в темноте Мика слышал, как свекровь его погибшей сестры непривычно сладким голосом разговаривает с сыном, увещевает, подлизывается. К чести Джара, негодяй не с первого раза понял, что же мать от него хочет, а, поняв, решительно отказал ей. Но толстуха не собиралась сдаваться так легко. Мика видел, как ночью она выходит из хибары, тайком вытаскивает из груды хлама бутыль креплёного храмового вина и возвращается внутрь, покачивая широкими бёдрами. Вероятно, ей казалось, что, изрядно напившись, Джар примет её за очередную посетительницу и окажет известную услугу. Соблазняя сына, женщина засиживалась с ним до утра, и Мика никак не мог улучить момент для своего преступления. Когда на улице появлялись первые прохожие, в хибаре ещё не стихали голоса: полупьяный принадлежал Джару, а приторно-сладкий — его мамаше. Отвращение несостоявшегося убийцы к своей жертве достигло апогея, когда похотливая старуха добилась своего. Мика твёрдо решил убить эту женщину вместе с сыном, когда сумеет-таки добраться до своего врага. Видят справедливые боги, она выпила у бедняжки Тиллы немало крови. … Однажды ночью Мика из любопытства подошёл к украшавшим парк мраморным статуям и долго разглядывал их. Мужчина, сражающийся с демоном, был изваян очень давно. Мика ничего не понимал в скульптуре, но смело полагал, что исхлестанные дождями плечи, почерневшая от сырости спина и полустёртое лицо борца много старше всех построек в имении. Демон, казавшийся хилым сопляком рядом со своим могучим противником, и вовсе наполовину зарос мхом. Вероятно, у чудища когда-то было пять змеиных хвостов, но побеги плюща давным-давно превратили их в юбку. Эта статуя была прозрачным намёком на то, что мужчины из этого дома из поколения в поколение успешно проходят испытание, побеждая злого духа своими силами. Вспоминая об этом, Мика злорадно усмехнулся: вот Джар тоже победил, только что с того?! Что хорошего?! А, впрочем, он не победил сам, это Линма, мать Тиллы, подставила злому духу подножку… Если можно так сказать. Юноша, рассматривающий гранат, не заинтересовал Мику. На его постаменте, к слову, совсем новёхоньком, было выбито имя мудрейшего из справедливых богов. Эту статую в изобилии окружали каватские гортензии, а потому подле неё пришлось провести гораздо больше времени, чем мраморный юноша того заслуживал. Мика нашёл ракурс, с которого казалось, что белый рот вот-вот откроется и, каменный обитатель парка попробует укусить каменный гранат. Мало того, что не настоящий, так ещё и с кожурой. Поливая гортензии, Мика некоторое время развлекал себя, мысленно распекая статую за нерадивость. Третья скульптура заинтересовала Мику больше остальных. Красивая — действительно очень красивая — молодая девушка, босая, в лёгком платье, приоткрывающем стройные икры, играла с огромной породистой собакой. Положив лапы на плечи девушки, пёс лизал её лицо, а та, смеясь, отворачивалась, подставляла щёку. Искусная рука мастера выточила каждый волосок на шкуре домашнего зверя, тяжёлые когти, прожилки вен на узких лапах, преданные глаза под кожистыми веками. Девушка и вовсе была, как живая. Казалось, озорной глаз следит за любознательным Микой, а с губ вот-вот сорвется приветливое слово. Мраморные пальцы гладили собачью шерсть, по плечам и спине разлетелись длинные локоны, и под ними можно было различить очертания тоненьких лопаток. Под круглой пяткой изваяния лежала цветочная гирлянда, тоже каменная. Надпись на постаменте гласила, что прелестное создание олицетворяет Иегонгу — одну из форм Тысячеликой богини. «Подружившись» с мраморными статуями, Мика стал коротать ночи в их молчаливом обществе. Раделавшись с нехитрыми обязанностями, он улучал минутку между поливом гортензий и шёл к каменной девушке, гладил породистого пса между стоящих торчком ушей. У юноши никогда не было домашних животных, и он не знал толком, какие прикосновения могут понравиться такой огромной собаке, но изваяние не жаловалось и не отрывало преданных глаз от красавицы-хозяйки. Освоившись, Мика набрался беспечности и заговорил с другими слугами о мраморных скульптурах. Ему сообщили, что эти три изваяния куплены ещё дедом господина Калиба, и стоили дороже особняка и парка вместе взятых. Юноша едва не ляпнул непристойность о своём могущественном покровителе — ему хотелось едко спросить, сколько же женщин пришлось поиметь его деду, чтобы собрать такую сумму. Однако, Мика добросовестно учился держать язык за зубами, старался меньше говорить и больше слушать. Прилежание было весьма щедро вознаграждено: Мика выяснил, что род господина Калиба издревле занимает почётное место в совете, а сам хозяин поместья владеет обширными лесными угодьями за чертой города и, вдобавок, получает доход от медных рудников. Работы у благословлённого господина оказалось выше крыши, и любая мелочь требовала живого ума, дальновидности, образования. Фактически, он жил в своём кабинете, допоздна засиживаясь над бесконечными бумагами. Женщин, годившихся господину Калибу в жены или же в любовницы, юноша так и не увидел. Тщательно присмотревшись к своему окружению, Мика выбрал для беседы одного из охранников и спросил, как мог, наивно: а что же у нас есть хозяин, но нет хозяйки? Тот не отмахнулся от невоспитанного плебея, как это сделал бы лакей, но сдержано объяснил, что жена господина Калиба скончалась в третьих родах вместе с младенцем, оставив мужа доживать свой век с двумя детьми. Мика задал наводящий вопрос, потом ещё один и ещё, но охранник, давно приученный держать язык за зубами, стоял на своём: нет, хозяин более не женился. У его соседей — не считая, разумеется, Джара — по десятку жен и по дюжине наложниц, а господин Калиб… Гордец. Гордец! Всю последовавшую после разговора ночь Мика размышлял, гордец или все же дурак его временный хозяин. Пройти испытание в пирамиде и жить, как евнух… Чего ради?! В качестве благодарности за откровенность Мика рассказал собеседнику, как его мать в молодости отказалась стать наложницей благословлённого господина. После всего произошедшего Мика начал сомневаться в правдивости этой старой семейной байки. Его отец когда-то гордился этим, хоть и не без грусти в обычно оживлённом взгляде. Якобы, ещё до их свадьбы Линму пытался забрать себе какой-то старик из богатого района. Разумеется, лишь на правах живой игрушки, но всё же девушка могла рассчитывать на хорошую крышу над головой и сытую жизнь до того момента, как расстанется с молодостью и привлекательностью. В ответ юная мать Мики цапнула важную шишку по лицу, едва не выцарапав глаз, а потом, преследуемая погоней, бросилась наутёк и пряталась в цирюльне своего жениха — тогда совсем юного Гарела. — И что, твои родители надеялись пройти испытание? — спросил тогда охранник равнодушно. Мика энергично кивнул. — Они очень любили друг друга, — в голосе юноши, был скорее энтузиазм, чем печаль. Охранник мрачно кивнул в сторону хибары Джара. — Вон, его тоже кто-то очень любил. Мика застыл, чувствуя, как призрак сестры кропит холодными слезами кожу у него на груди. Вытянувшееся побелевшее лицо могло выдать незадачливого убийцу с головой, но охранник тоскливо смотрел на хилый забор, окружавший нелепое жилище негодяя. Юноша догадался, что красивая жена евнуха-охранника уже побывала в объятиях Джара. Мучительно захотелось открыться, попросить совета, помощи, но… Нельзя. Надо держать язык за зубами. … А ещё любознательному Мике было любопытно, что за книгу так прилежно читает Ниилона. Он не решался с ней заговорить, но, выглядывая из крошечного оконца у самой земли, каждый день пытался рассмотреть название, оттиснутое золотом на толстом корешке. Поглощённая чтением, Ниилона выглядела такой задумчивой и увлечённой, что Мика против воли любовался её лицом, точёной фигуркой на качелях. Однажды ему представился случай завладеть книгой. Девушку для чего-то окликнул отец, и та послушно поднялась с качелей, оставив на них свой зачитанный до дыр фолиант. Чутко дремлющий Мика проснулся мгновенно — он так привык к мерному поскрипыванию качелей, что, когда звук оборвался, по-собачьи стряхнул неглубокий сон. То, что случилось потом, он не мог толком объяснить даже самому себе. Мика наскоро оделся, босиком пробежал по лестнице и, одним прыжком очутившись у качелей, схватил книгу. Он вовсе не думал её красть, но вдруг проснулось желание… Проказничать. Пожалуй, так. Захотелось посмотреть, как Ниилона будет в недоумении искать пропажу, а он посмеётся над ней, подглядывая через окошко для слуг. Всё-таки Мика был очень молод, и ещё не разучился радоваться подобным шалостям. Задумка была совершенно невинна, но воплощение показалось бы стороннему наблюдателю подозрительным. К счастью, свидетелей у проказника-Мики не было, а потому никто не помешал ему сунуть увесистую книгу под ступени крыльца и юркнуть в неприметную дверцу, ведущую на лестницу для слуг. Шутник успел вернуться к своему наблюдательному пункту раньше, чем Ниилона появилась у качелей. Мика ждал, приплясывая от нетерпения, но девушка всё не показывалась. Время шло, и удлинялись тени деревьев, указывая прочь от солнца. То и дело поднимался порыв ветра, поигрывая стеблями молодой весенней травы. Стало ясно, что Ниилона так быстро не появится. Вскоре Мика начал зевать и, решив, что можно подождать развития событий в постели, помощник садовника устроился в своём закутке. Дремоту прогнал влажный сквозняк. Мика по-прежнему был один в комнате для слуг, а за окном крупный град вколачивал в землю нежные каватские гортензии — гордость садовника и отраду господина Калиба. Наверное, стоило выбежать в парк и помочь другим слугам укрыть кусты и клумбы, но юноша рассудил, что при свете дня Джар, чего доброго, увидит его и насторожится. Приняв благоразумное решение оставаться на месте, Мика увидел Ниилону. Девушка прибежала к качелям за своей книгой. Она не взяла зонтика, как-то полагается знатной даме, не укрылась платком, как сделала бы мать Мики. Мокрая юбка цвета слоновой кости плотно облепила стройные ноги, а на плечах, груди и животе светлая ткань стала полупрозрачной, словно матовое стекло. Волосы тоже промокли, градины колотили по узкой спине, неприкрытому затылку. Каждое движение девушки было нервным и порывистым, как у молодой цапли. Не обнаружив книги там, где она её оставила, дочь хозяина дома принялась заглядывать под качели, скамейки и кусты, беспомощно закружила по небольшому пятачку газона. Ниилона в таком волнении искала забытую вещь, что, глядя на неё, Мике разом стало не до забавы. — Твоя книга под крыльцом! — крикнул Мика забыв про намерение разыграть богачку. — Под крыльцом! Она не расслышала. Глухо ворчал гром, оглушительно стучали градины по черепице добротного дома. Застонала шеренга столетних дубов, с которых новый порыв ураганного ветра срывал ветви вместе с молодыми листьями. Не рассуждая, Мика бросился на лестницу, распахнул дверь и выскочил наружу. Ниилона, наконец, испугалась. Позабыв про поиски книги, она метнулась к мощному стволу дерева, дрожа прижалась к нему всем телом. Мика подбежал к ней, решительно схватил за локоть и потянул к дому. Спину юноши обожгла резкая боль — это в него попала тяжёлая ветка, порвав рубашку и оставив глубокую царапину от плеча до пояса. Сорвавшийся с его губ вскрик отрезвил Ниилону, помог стряхнуть оцепенение. Повинуясь неведомому инстинкту, Мика обнял её за плечи одной рукой, подтолкнул вперёд и побежал с ней к дому, прикрывая спину девушки своим телом. Новый порыв ветра хлестнул обоих ворохом листьев. Стоило приоткрыть дверцу на лестницу для слуг, как та резко распахнулась и ударила бы Ниилону в висок, но Мика вовремя перехватил створку рукой. Как только они вошли внутрь, юноша ещё на несколько мгновений задержался на пороге, с натугой закрыл дверь, хлопающую, точно простынь на ветру. Лишь отгородившись от грозы добротной деревянной створкой, оба почувствовали себя в безопасности. Тяжело дыша, мокрые до последней нитки парень и девушка стояли в полутьме. Мика ещё держал одну руку на плечах Ниилоны, словно собирался прикрывать её от опасности даже в стенах родного дома. Она смотрела на своего спасителя широко распахнутыми глазами, хрипло дышала приоткрытым ртом. В её светлых волосах запутался песок и мокрый травяной мусор, к бледной щеке прилип дубовый листочек. Через минуту до сознания обоих долетели обрывки разговоров, крики, ругань, плач испуганного ребёнка. Несколько ступеней и поворот коридора отделяли Мику и Ниилону от комнаты для слуг. Пустая ещё несколько минут назад, она была полна народа. Слуги вытирались, переодевались в сухое, пересчитывали ребятишек и голосили, как стая чаек на птичьем базаре. Визгливый хор их голосов перекрывал низкий зов господина Калиба, доносившийся из основной части дома. Благословлённый господин звал дочь, мечась по комнатам и выглядывая в окна, за которыми всё ещё бушевал ураган. — Спасибо! — Ниилона порывисто схватила запястье Мики обеими руками и потрясла, торопливо зашептала слова благодарности. — Спасибо, спасибо! Как ты… Твоя спина! Да у тебя кровь идёт! Мика, к которому всё ещё не вернулся дар речи, буркнул что-то невразумительное и повлёк Ниилону вверх по лестнице. Ему хотелось немедленно передать её в руки господина Калиба, словно он по ошибке завладел одной из его фантастически дорогих вещиц, и его вот-вот могли уличить в краже. Выбравшись в коридор, они тут же наткнулись на хозяина особняка. Благословлённый господин бросился к дочери, схватил её за локти, встряхнул, оторвал от Мики и привлёк к груди. По коже юноши пробежал озноб. В минуту опасности он не разобрал, тёплая кожа у Ниилоны или холодная, но когда её изъяли из его объятий, ему резко стало зябко, мокро и очень неуютно. А ещё накатило смущение: ведь сейчас придётся объяснять господину Калибу, что его дуреха-дочь сама вылетела под град. Объяснять, впрочем, ничего и не пришлось. Отец обнимал Ниилону, кажется, даже ругал в сердцах, но на его лице была написана такая буря эмоций, что Мика разом почувствовал себя лишним. Позже, многими часами позже ему вспомнился его собственный отец и юноша угрюмо задумался: а смотрел ли Гарел когда-нибудь так на своих дочерей? Во взгляде благословлённого господина была первобытная нежность, смешанная с беспокойством, отголосками животного страха за жизнь своего ребёнка, счастье, что они жива и невредима… Любовь. Казалось, неровные удары могучего сердца способны были перекрыть вой урагана — и для господа Калиба и Ниилоны, вероятно, перекрывали. Мика хотел было юркнуть обратно на лестницу, но его остановил голос девушки. Успокаивая отца, она не забыла про своего спасителя. — Постой, тебе нужна помощь! Рваная рана, оставленная дубовой веткой на спине, была не очень глубокой, но выглядела поистине ужасающе. По мокрым штанам Мики обильно стекала кровь, разбавленные водой капли марали каменный пол. Чудо, что удар пришёлся вскользь и не переломил юноше хребет. … До прихода врача Мика попал под опеку старухи-кухарки. Женщина как смогла вытащила щепки из раны, а потом обернула его торс чистой простынёй. Нашлось храмовое креплёное вино — главное лекарство простолюдинов от любых болезней. Приняв его и внешне, и внутрь, Мика провалился в тяжёлый пьяный сон, убаюканный монотонным бормотанием старухи: она то ли молилась, то ли причитала над «бедным мальчиком». Скорее всего, имело место и то, и другое. Врач, за которым послали немедленно после окончания грозы, не смог даже пообещать прийти в скором времени. Ураган натворил немалые разрушения, даже на улице, мощёной белым мрамором, хотя там ни у одного из домов не сорвало крышу. Много было и погибших, и покалеченных, которым нужна была неотложная помощь. В полусне-полубреду Мика неотрывно думал о своей семье: живы ли, успели ли укрыться? Уцелела ли цирюльня? Уж её крыша точно не выдержала бы такого ветра, но она далеко, может, в том районе ветер был не таким сильным? Проснувшись через пару часов, Мика разобрал в причитаниях старухи новость: Ниилона лежит в горячке. Слуги любили эту хрупкую девушку, а потому кухарка совершенно искренне молила справедливых богов о её спасении. Это ведь это простолюдинки живучи, как сорняки. Девушка из благословлённого сословия — создание эфемерное, уязвимое. Нежное, наконец. Год назад лихорадка едва не убила её, и вот теперь… На помощь Ниилоне очень скоро явился врач. Это был не тот лекарь, который, вероятно, мог бы поспешить к постели раненого Мики. Сухой старик лет восьмидесяти происходил из благословлённого сословия и лечил только благородных господ, членов их семей и, если хозяева дома очень хорошо просили, мог взглянуть на особо отличившегося слугу. С Ниилоной врач пробыл недолго, а после, брезгливо поджимая губы, отправился осмотреть её плебея-спасителя. Освободив от повязки рану Мики, врач достал тонкую изогнутую иглу и принялся зашивать, прилаживая на место лоскуты плоти. Это было весьма болезненно, но длилось не слишком долго — врачеватель был большим мастером своего дела. — А что молодая хозяйка? — обеспокоенно спросила у него старая кухарка. Мика лежал на животе и не видел лица пожилого врача. Умелые руки не дрогнули и не остановились, но в тоне проскочила скептическая нотка. — Ничего серьёзного, — сухо ответил старик и добавил, обращаясь к Мике. — Спать на животе, с постели не вставать без повода. Ясно? — Поправится? — сердобольная кухарка погладила настрадавшегося юношу по голове. Тот нахмурился, не желая, чтобы чужие люди ласкали его. — Заживёт, как на собаке. Господин Калиб всё время, что длилась процедура, безмолвно стоял рядом. Только когда врач засобирался прочь, он пошёл его проводить и заплатить за оказанные услуги. Оставшись с раненным наедине, кухарка наклонилась к его уху и торопливо зашептала. — Это Ниилона всё придумала, видать, чтобы врача к тебе заманить. Она девочка умная, сердце золотое… Всё, всё она. Жалко, замуж выходит зимой, уедет отсюда, а мы уже привыкли, что она к нам, как к людям…