Мы поженимся, когда выпадет снег

Впервые на памяти Ната справедливые боги Кавата явили тень своей хвалёной справедливости. После гибели главы семейства жизнь в комнате над цирюльней стала сложнее и безрадостнее, но вместе с хорошим из неё ушло и кое-что плохое. Линма отныне была до самой смерти освобождена от посещения храма — ведь какие дети могут быть у вдовы? По ночам Нат слышал, как старуха за своей ширмой шепчет слова молитвы, а Линма, подвывая, убивается о безвременно погибшем муже. Вся нерастраченная за годы воздержания страсть обратилась в тоску, подпитывая черное безумие этой женщины. Мика получил отсрочку от свадьбы и кастрации на один год. В Кавате считали, что смерть близкого человека, тем более отца, наносит тяжёлую рану, а потому молодой человек мог попросту не выжить после наносимого в храме увечья. Однажды наедине Нат похлопал паренька по спине и тихо сказал: — Жаль, что так вышло, Мика. Но всё же подумай, что отец сделал этим для тебя очень большое благо. Он не мог тебе дать большего, подумай об этом и не натвори глупостей. Мика огрызнулся на манер своей матери, но, почувствовав участие, сменил гнев на благодарность. Теперь он перестал гулять с утра до вечера, взялся помогать наемному цирюльнику, приглашенному на место его отца, вернулся к работе в бане, но философский настрой его не оставил. Спустя несколько дней, Мика попросил Ната: — Послушай, ты не мог бы рассказать мне о своих богах? Вопрос поначалу поставил работника в тупик. Он никогда не был особо религиозен, и по его сбивчивым рассказам парнишка, вероятно, составил не самое стройное представление о его вере. Впрочем, Нату было по большей части наплевать: для кастрата небо закрылось в тот день, когда нож оскопителя совершил над ним таинство. Слушая и задавая вопросы, Мика вдруг сделал совсем неожиданный вывод: — Значит, у всех вас единый отец… А помнишь, ты сказал, что я не ублюдок? — С твоей полоумной стервой-матерью я ни в чем не уверен, — мрачно буркнул Нат. Мика воодушевлённо продолжил: — А по твоей вере выходит, что ублюдков и не бывает, раз отец у всех един! — Думай, как хочешь, — равнодушно ответил Нат. … Первый снег покрыл землю в предсказанный ещё летом день. Город лихорадило: несмотря на в целом праздничные приготовления, в простых семьях мало верили в удачу. Нат слушал, как новый цирюльник отвечает на вопросы первых зимних посетителей и, сам того не ожидая, всё больше скучал по Гарелу. Не в меру болтливый толстяк умел для каждого найти несколько ободряющих слов и добрых советов, а ведь смущённые и раздираемые опасениями женихи остро нуждались в них. По обычаю свадьбы назначались в тот день, когда у невест не шла кровь из лона — ведь надо было соблюдать законы справедливых богов. Девушки еще осенью приходили на осмотр, заметив на белье красные капли, а после жрецы составляли очередность. Тилле — сестре Мики — выпала честь выйти замуж во вторую неделю после первого снега. Её-то не должны были кастрировать, а потому отсрочку она не получила. Нат знал, что Линма не рассказала дочери правды, но лишила девственности весьма удобным для этой цели гладким шестом. Тилла была не в меру религиозна, как и её бабушка, а ещё болтлива и впечатлительна, и потому мать решила до поры оставить всё в секрете. Неизвестно, что именно наврала ей Линма, но Нат слышал характерный вскрик, когда девушку брили накануне свадьбы. Наконец, настал час провожать Тиллу под венец. Нат всегда избегал подходить к храму в это время года, но тогда и он, прихрамывая, присоединился к процессии. Шагая рядом с Микой, он смотрел на упругие бёдра Линмы, всю дорогу державшую дочь за руку. Храм, ступени которого стали белыми полосками на фоне черных стен, окружало плотное кольцо горожан. Каждая семья, из которой происходил жених, пригнала на площадь повозку, чтобы увезти молодого кастрата после того, как беднягу изувечат. В толпе сновали крикливые, как чайки, торговцы целебными травами. Жрецы собирали свежий снег с верхних ступеней своего обиталища в специальные глиняные горшки. Священные тигры меряли шагами клетку и свирепо ревели, предчувствуя скорое угощение. Нат видел, как родня Джара — жениха Тиллы — провожает парня навстречу судьбе. Его хлопали по плечам и снабжали советами, от которых кровь стыла в жилах и вставали дыбом волосы. Какой-то старичок настоятельно рекомендовал ему сходить в отхожее место напоследок, чтобы не обгадиться на столе перед оскопителем — это могло засорить рану, и тогда шансы выжить резко уменьшатся. Тилла, которую он держал под руку, обменивалась с ним смятенными взглядами. Время от времени Джар целовал её в лоб, неуклюже обнимал и шептал о любви. … По особому сигналу все вступающие в брак юноши и девушки взяли друг друга за руки, поднялись по ступеням. Откуда-то из тёмного нутра пирамиды доносились гулкие звуки, валил благовонный дым. Толпа на площади слышала отзвуки песнопений, жадно внимала каждому слову. Нат морщился, притихший Мика слушал несколько испуганно, а Линма внимала жадно, беззвучно повторяя слова знакомых гимнов. Она ждала того момента, когда молитвы стихнут, а молодых отправят разделить ложе в первый и последний раз. Наконец, в храме наступила тишина. Стихли все разговоры на площади, и стало слышно, как случат сердца. В настороженном безмолвии прошло около получаса, а потом портал пирамиды открылся, и из темноты вышла пара: одна из тех, что недавно ещё вошли внутрь навстречу своей судьбе. Под недоверчивыми, но всё более благоговейными взглядами горожан бледный, оглушенный и даже испуганный Джар вёл под руку такую же бледную Тиллу. Обоих била крупная дрожь. Линма протягивала руки навстречу дочери, не веря в то, что безумная идея принесла плоды, и дочь будет счастливее её самой, а по толпе волнами заходили вздохи. Кто-то упал на колени, кто-то истово взмолился. Женщины, вопя, пластались по земле, матери женихов кропили подмерзшую брусчатку слезами. Мужчины стояли, не дыша. Родственники женихов бросали полные надежды взгляды на портал, истово желая увидеть на лестнице и других юношей. Господа, правившие Каватом, как правило, удачно проходили испытание. Но простой парень из рабочего переулка и дочка цирюльника… Джар подвёл молодую жену к лестнице, и только в этот момент по-настоящему понял, что вышел из храма с яйцами. Слишком потрясённый, чтобы стесняться, он запустил руку в штаны и ощупал свой пах, потом торжествующе закричал. Нат снова поморщился. Разыгравшаяся сцена стала ему противна, и он отошёл к краю площади, так и не решившись уйти насовсем. Счастливчик-Джар спускался навстречу толпе, бросив Тиллу на полпути. Пьяный от радости, он демонстрировал своё достоинство направо и налево, мастурбировал и даже давал потрогать, совершенно позабыв о молодой жене. Нат видел, как Линма тигрицей взбежала по ступеням, обняла дочь за плечи, повела вниз, что-то горячо шепча ей на ухо. Мика, который быстро сложил два и два, также обнял младшую сестрёнку, тепло и искренне поздравил её. После Нат увидел родителей Джара. Мать бросилась перед сыном на колени, ощупывая его мошонку и невнятно повторяя хвалебную молитву справедливым богам. Отец — разумеется, не родной — смотрел хмуро, неприветливо. Чужеземец, не так давно прошедший болезненное оскопление, прекрасно понимал, что кастрат ощущает зависть и обиду, но никак не гордость. Джару, впрочем, не было никакого дела до родителей. Какая-то женщина, годившаяся ему в матери, скользила рукой по его стоявшему колом члену. Муж этой дамы присутствовал здесь же, но смотрел в сторону, не желая видеть чужое, неожиданно отвратительное и грязное счастье. Джар кончил, а потом за него взялась другая истосковавшаяся по плотским утехам женщина, и снова, и ещё. Нат гадливо отвёл глаза и снова посмотрел на семью молодой жены. Линма изредка бросала долгие взгляды на своего зятя, не переставая держать дочь за руку, а Мика решительно встал между сестрой и нездоровой оргией, разыгравшейся у подножия пирамиды. Нат видел его профиль. На лице Мики была написана буря чувств: смятение, счастье, досада, смущение, испуг и непонимание. Увидев Джара, целого и невредимого, мальчишка, вероятно, подумал, что он отнесёт его сестру в свой дом на руках и будет жить с ней долго и счастливо. Теперь же он мог только загораживать от её глаз происходящее вокруг молодого супруга. … После продолжительной паузы пирамида снова приковала к себе внимание горожан. Из её чрева снова послышались скежещушие звуки, точно на цепях тащили гигантские крюки, взвыли трубы и загудели барабаны. Из дверей на третьей ступени храма потекли облачённые в белое с красным оскопители, торжественно воздевая окровавленные руки. Двумя ярусами ниже вышли облаженные в чёрное жрицы. Каждая несла на железном подносе горку белесых, испачканных кровью комочков. Из неприметной дверцы у самого основания храма нестройной толпой, прихрамывая, выбрались юноши, ещё недавно взошедшие по лестнице вместе с любимыми девушками — тех вывели отдельно, и они сразу бросились к своим законным мужьям. Объединённые несчастьем, молодые рыдали в объятиях друг друга, неумело, но искренне целовались. Даже истошный рёв пирамиды не мог заглушить слов любви. Казалось, молодые не замечают никого, кроме друг друга, и, засмотревшись на них, Нат к своему счастью не увидел, как безжалостно отрезанные яйца полетели в пасть священным тиграм.