Мы поженимся, когда выпадет снег

В тот день Нат впервые отправился на празднично украшенную храмовую площадь. Ему было омерзительно и жутко даже смотреть на высокую ступенчатую пирамиду, в недрах которой его три года назад жестоко оскопили, но в то же время какая-то сила тянула его к ней. Не то, чтобы Нат хотел приобщиться ко всеобщему ликованию, и всё же предстоящее зрелище вызывало болезненное любопытство. Гарел вел себя в отношении к своему работнику по-честному. Все понимали, что популярность его цирюльни набирала обороты благодаря необычной внешности Ната. В конце каждой недели чужеземец получал долю прибыли, из которой Гарел опять-таки справедливо вычитал плату за продукты — ведь Нат питался за одним столом с его семьёй. За крышу над головой с него ничего не брали, щедро полагая, что справедливые боги сочтут их как-нибудь иначе. Справедливых богов Кавата Нат ненавидел всеми фибрами своей души. Все придуманные ими законы, нормы морали и нравственности были вывернуты наизнанку, изуродованы и противоестественны, а все предписанные благочестивым мужчинам Кавата пути вели в пирамиду, под нож оскопителя. Произошедшее с ним самим не убило его, но, несомненно, погубило его душу. Мечась в горячечном бреду, Нат вспоминал невесть когда услышанные в церкви родного города слова: «у кого отняты ятра не может войти в Царство Господа нашего…». Непоправимое несчастье, обрушившееся на него, давило и пригибало к земле, глухая тоска не выпускала из цепких когтей, и самой большой пыткой было видеть Линму. Первое время она не без оснований опасалась, что Нат выдаст в бреду и её — их — секрет. Сидя возле постели больного, обрабатывая его раненую мошонку, женщина не молилась своим справедливым богам. Вероятно, она тоже их проклинала, а вероятно — угрожала им. Линма была готова в любой момент зарезать бывшего любовника, если тот начнёт болтать лишнее. Но до этого не дошло. Потом Нат вынужден был видеть каждое утро, как она, нагая, поднимается с постели. В Кавате супруги спали раздельно, ведь надобности в супружеском ложе уже не было. Женщина вставала на ноги, зевая, потягивалась, рассчесывала волосы и заплетала в косы, и только после этого не спеша надевала одно из своих длинных платьев, перепоясывалась широким ремнём. Нат смотрел, как плотная ткань занавесом скрывает широкие темные соски грудей, испорченный четырьмя родами живот, округлые высокие бёдра и заросшую тёмным волосом промежность. Линма была прекрасна, как сильная, уверенная в себе дикая тигрица. Вечером пытка повторялась в обратной последовательности, и угасающее вожделение Ната мучительно возвращалось к нему на грани сна и яви. Итак, праздничным утром Нат неожиданно засобирался вместе со всеми на улицу. Девчонки, одна из которых уже была невестой, живо сморщили носики. Желчная физиономия Ната, его прихрамывающая походка, сгорбленная фигура — не украшение компании. Не обрадовалась и мать Гарела, старуха Шилна. Той не нравилось нескрываемое омерзение, с которым чужеземец воспринимал всё, связанное с храмом. Гарел же, с самого начала взявший Ната под своё крыло, неожиданно обрадовался его желанию пойти со всеми. Нат не раз задумывался, выдержит ли солидарность евнуха удар, если тот однажды узнает, что друг и работник переспал с его любимой женой накануне кастрации. Линма, как всегда, осталась деловито-собраной, дружелюбной и недоступной. Стоя в дверях под руку с мужем, она ещё раз крикнула приболевшему сыну, чтобы даже не думал вставать с постели, и все вышли. На площади кипела толпа. Гарел махал знакомым, здоровался, кивал. Линма, чинно шествующая подле него, заговаривала с замужними женщинами, белозубо улыбалась. Старуха сначала семенила следом, а после отправилась в часть площади, предназначенную для самых рьяных прихожан. Девчонки разбежались кто куда, стараясь держаться подальше от Ната и поближе к компаниям молодёжи. Нат и сам незаметно отделился от семьи, встал на углу двух вливавшихся в храмовую площадь улиц, заполненных праздной толпой. Он был не вполне уверен, что захочет смотреть ритуальное действо до конца, а потому постарался очутиться там, откуда можно было бы без труда уйти. Храм нависал над ним, доминировал над городом и был как минимум втрое выше всех строений, когда-либо виденных Натом в его жизни. Ступенчатая пирамида превосходила высотой крепостные башни его родного города, а о том, как удалось принести и поставить друг на друга циклопические плиты, Нат и помыслить не мог. Обиталище справедливых богов было величественно и высо́ко, но всё же синее, без единого облака небо было выше. В установленный час послышались гул барабанов, песнопения, надрывный вой труб и ещё какие-то звуки, издаваемые неведомым инструментом в толще пирамиды и похожие на тигриный рёв. Из дверей, расположенных на разных уровнях, потекли жрецы. Нат сжал вспотевшие ладони. Ему впервые пришла в голову мысль, что он может узнать среди них оскопителя и его помощников. Оскопители — их было несколько десятков — занимали третью ступень пирамиды. Перепутать этих страшных людей с кем-либо было невозможно. Белые одежды, расшитые красным, безошибочно давали понять, что именно входит в обязанности этих жрецов. Если бы Нат огляделся кругом, он заметил бы, какие взгляды все прошедшие через таинство мужчины бросают на третью ступень пирамиды. Но он сам впился глазами в лица оскопителей, выискивая то одно, единственное и ненавидимое больше смерти. Женщины, напротив, сверлили взглядами четвёртую и пятую ступени. Раз в месяц каждая из них приходила в храм, чтобы совокупиться с безликим и безымянным членом, просунутым через отверстие в ширме. Но ведь с противоположной стороны той ширмы был мужчина, жрец, пусть каждый раз разный, и все они сейчас стояли перед глазами поиметых ими прихожанок. После моления, во время которого площадь несколько раз бросалась на землю, вывели быков. По обычаю, каждый счастливчик, успешно прошедший испытание минувшей зимой, жертвовал храму быка. Несчастным животным вырезали яйца на глазах толпы горожан и скармливали священным тиграм. После быков убивали и гадали по их внутренностям о погоде, о дождях и засухах и, конечно, о первом снеге. К последнему в Кавате относились с особым трепетом, потому что первый снег означал начало свадебного сезона и сотен связанных с ним кастраций. Нат смотрел, сжав зубы, как быков намертво приковывают к положенному месту, как выводят тигров и молятся. Он так и не увидел того, кто три года назад оскопил его, и ничуть не удивился, когда этот человек появился возле одного из быков со своим узелком. Обречённые животные истошно ревели, толпа же замерла в богобоязненном ужасе. Когда бычьи яйца по одному полетели в клетку с тиграми, Нат согнулся пополам и вывалил завтрак на мостовую. То, что было дальше, оказалось для него совсем невыносимым. По команде верховного жреца все, кто стоял на ступенях пирамиды, одновременно откинули за плечи длинные одеяния и принялись мастурбировать. Вскоре пирамида была покрыта каплями семени, как голубиным помётом. Старые и молодые жрецы, через чьи руки проходили тысячи кастрированных юношей — все они были мужчинами в полном смысле этого слова. У каждого оскопителя были яйца, и в те минуты они с гордостью пускали их в ход. К жрецам присоединялись и господа из паланкинов, также присутствовавшие на площади в окружении своих женщин. Нат круто повернулся и бросился прочь, презирая весь этот город, всех каватцев и, заодно, себя. На пустых улицах он всё время натыкался на жрецов, освобождённых от участия в отвратительной мистерии. Этим были поручено расставить столы и соорудить ларьки, в которых после можно было бы приобрести сладости, религиозные книги, полоски ткани с молитвенными строками, травы и креплёное вино для обработки ран. Немного успокоившись, Нат подошёл к фонтану, чтобы напиться и долго умывался, тёр глаза, пытаясь выцарапать из памяти окровавленные бычьи яйца и сотни крепких членов, извергающих сперму. Он твёрдо решил немедленно возвращаться домой, но задержался из-за Мики. Мальчишка обожал сушёные фрукты, а из-за того, что он не видел эту омерзительную кончающую пирамиду, Нат почему-то почувствовал к нему симпатию. Разумеется, парень видел это годом ранее, и двумя, и видел с самого раннего детства, и всё же… Всё же не пополз, лихорадочный, поглазеть на то, как быкам режут яйца. Войдя в дом, Нат очень тихо притворил дверь. Больному нужен был сон, а самому Нату хотелось побыть в одиночестве. Сверху доносились какие-то звуки, что-то говорил звонкий девичий голосок. Нат прислушался. Неужели этот тихоня провел отца и мать, чтобы покувыркаться с девчонкой, пока и родные, и соседи смотрят то мерзкое зрелище на площади? Однако, расслышав болезненный вскрик юноши, Нат ринулся наверх и, по всей видимости, успел в самый последний момент. То, что произошло позже, помнилось ему смутно, будто в кровавом тумане. Смазливая невеста Мики с ножом в руках, его перетянутые яйца, царапины на члене и мошонке, а потом вопли, треск упавших перегородок, отчаянные попытки дряной девчонки удрать. Ослеплённый ненавистью, Нат расправился бы с ней, но подвела хромота. Три года назад воспалённая мошонка дала осложнения на суставы бёдер, и теперь Нат сильно припадал на одну ногу. После, уже глядя на спящего юношу, Нат ощущал, как его охватывает незнакомое прежде чувство. Зимой в цирюльню приходили сотни молодых парней, и он, знавший секрет, которым так жестоко злоупотребляли жрецы, никому его не открыл. Он не открыл его и Линме, не раз пристававшей к нему в расспросами, пытавшейся понять, почему после их безумной близости у неё не пошла кровь. У него отрезали яйца, и почему он обязан спасать чужие? Подметая сбритые волоски, затачивая бритвы, и иногда взбивая мыльную пену, Нат не сочувствовал никому из обречённых юношей. Теперь же, глядя на влажный лоб Мики, ему впервые захотелось спасти кого-то от страшной участи. Предупредить и… И спасти.