Хелейна Несчастная

Красный замок. Закат двадцать второго дня пятой луны 130 г. от З.Э. Утро начиналось, как всегда, с тихого шороха за дверями покоев. Хелейна лежала, прислушиваясь к приглушённым звукам шагов и тихим голосам, которые постепенно проникали в её сознание, вытягивая её из мира снов. Сны больше не приносили покоя, но и пророчества ушли, оставив за собой пустоту. Она сама была пустой. Пустой оболочкой себя. Безумной. Ужасной. Больной. Раньше она всегда жила под тяжким бременем предвидений, что, подобно проклятию, неумолимо преследовали её. Драконьи сны, пугающие и жуткие видения, что разрывали её сознание, всегда пророчили одно: разрушение, пламя и кровь. От рождения, от самых первых дней жизни она была обременена этим ужасным даром, который не давал ей покоя, терзал её душу и оставлял её в вечной тревоге. Её жизнь была мрачным скитанием, и она, словно загнанная в угол своим роком, уже не ждала ничего от будущего, кроме новых бедствий. Она жила в плену своей души, измученной драконьими снами, видениями, которые, казалось, тянули её разум к безумию, и, как итог, она действительно стала безумна. Хелейна открыла глаза. Комната была окутана серым светом раннего утра, и всё вокруг казалось застыло — шелест ткани, звуки за окном, стук капель дождя о каменные плиты замка. Вскоре дверь слегка приоткрылась. В покои вошли служанки. Мария и Лили были её верными спутниками, привыкшими к любой ней. Они двигались тихо и умело, как всегда, их лица были спокойны и отрешены. Хелейна наблюдала за ними, как будто она была кем-то другим, сторонним наблюдателем в собственном теле. Она не шевелилась, когда девушки приблизились к кровати. Они знали, что Хелейна в таком состоянии не терпела лишних разговоров. Омовение, завтрак, одежды — все действия были механическими, лишёнными всякой жизни. Она сидела перед зеркалом, глядя на своё отражение, так, будто смотрела на что-то чужое. Служанки заплетали её светлые волосы в сложную косу, но она не чувствовала их прикосновений. Всё это было частью рутины, от которой уже давно не осталось никакого смысла. После того, как закончили, они вышли, оставив её одну. Она сидела молча, сжимая руки в кулаки, ощущая как впиваются ногти в тонкую кожу руки, пытаясь почувствовать что-то, кроме пустоты. Был момент, когда она, как обычно, должна была пойти к детям. Был. Сейчас нет никого. Она пленница в собственном доме. Каждый день Хелейна делала это — поднималась, выходила из покоев и шла туда, где когда-то ждали её дети. Раньше они были её единственным оставшимся утешением, единственной связью с жизнью, которая тогда казалась ей реальной. Сейчас же её тело окутывает страх при мысли о них. Сегодня она вновь не могла подняться. Её ноги словно приросли к полу, а сама мысль о том, чтобы увидеть детей, парализовывала её. Она сидела за столиком у окна, выходящего на Королевскую Гавань, и перед глазами вновь всплыли образы — Джейхейрис, его светлые волосы, окровавленные на каменном полу, искалеченное тело, безжизненные глазки. Она слышала гнусавый, отвратительный смех Крови, ей виделась ухмылка Сыра. Тот момент, когда она произнесла имя Мейлора, всё ещё терзал её. Как можно было сделать выбор между своими детьми? Как она могла назвать его имя? Как могла выжить после этого? Её душа разрывалась на части всякий раз, когда она думала об этом. И теперь, каждый раз, когда она собиралась пойти к детям, что-то внутри неё останавливалось. Она больше не могла смотреть на Мейлора, не могла видеть его невинные глаза, которые не знали о том, что мать, родная мать, обрекла его на смерть. Хотя он был жив, Хелейна видела в нём тень Джейхейриса, ребёнка, которого она потеряла. Как она могла смотреть на своих детей, когда каждый взгляд напоминал ей о том, что она стала причиной их страданий? А малышка Джейхейра? Как она могла быть с ней, если она убила её вторую половинку, часть её души?! Её мир потерял все краски. Тьма поглотила её душу. Хелейна больше не видела смысла ни в жизни, ни в своих пророческих снах. Она жила словно в тени смерти, лишённая всякой надежды. Её руки задрожали, когда она снова попыталась встать, но тело не подчинялось. Она сжала подлокотники стула, её дыхание стало тяжелее. В голове кружились образы: Кровь с его хищными глазами, Сыр со зловещей улыбкой, Джейхейрис, маленький, беззащитный, мёртвый. Она закрыла глаза, пытаясь прогнать эти видения, но они не уходили. Они стали частью её, неотъемлемой частью её существования. Она не могла пойти к детям. Она и не имела возможности увидеть их. Обнять их. Поцеловать их. Вдохнуть нежный молочный запах. Рассказать им сказки. Погладить их волосы. Поворковать перед их сном. Услышать их. Поиграть с ними. Эйгон забрал их. Она даже не смогла последний раз увидеть их. Она сама виновата. Тогда она в своем безумии не имела никаких сил на них. Ей не хватило душевных сил и смелости, чтобы встретиться с ними, заботиться о них дальше после Джейхейриса. Сейчас же она лишь бесплотный призрак в Твердыне Мейгора, принцесса в башне, заброшенная никому не нужная душа. Она лишь молиться, чтобы Эйгон смог защитить их детей. Она до сих пор искренне верит в глубине души, что с ними все в порядке, но… Эта проклятая женщина подтачивала её разум каждый день, новости, она лишь передавала новости. Да какие новости?! Она лишь рассказывала ей ужасы, что сотворят с её детьми, Эйгоном, ней, матерью. Она не может. Она пуста внутри, её жизнь пуста и больше не осталось никого и ничего… Белый призрак ужасной женщины, приспешницы Рейниры, приходил каждый день, она не может вынести этого. Разум, казалось, уже ясно понимал: её долг — перед детьми, перед собой. Но тело сопротивлялось, не желало вновь возвращаться к тем воспоминаниям, которые мучили её с того самого ужасного дня. Тело предавало её, стало слабым и тонким. Она тихо выдохнула, закрывая глаза, пытаясь найти в себе силы. Осталось лишь одно действо, что она может выполнить. Тогда она перестанет мучиться, тогда она больше не будет слышать её «новости». Тогда будет спокойно. Тогда она увидит их. Она медленно шагнула к окну. Там был только предрассветный туман. Паутина, серебрящаяся в утреннем свете, дрожала от ветра, как струна, и казалось, что за её пределами раздаётся звонкий детский смех. Она провела ладонью по холодному камню подоконника, её пальцы скользнули по царапинам, оставленным временем. Её разум был полон голосов. «Ты жалкая», — звучал один. «Нет, ты сильная, ты всё выдержишь», — перебивал другой. «Нет, ты никому не нужна!» — отвечал третий. Её сердце разрывалось на части: было ли это окончанием или освобождением? На этот раз она поднялась на него. Ветер ударил в лицо, словно пытаясь остановить её. Она закрыла глаза, почувствовала, как холодный воздух заполнил лёгкие, как волосы взметнулись в бешеном танце. «Может, это знак? Может, это предупреждение?» — на миг в ней загорелась искра сомнения, но тут же погасла. Она опустила взгляд вниз: железные пики внизу казалось жадно оскалили пасти. Шум ветра смешивался с её учащённым дыханием, её сердце стучало, как барабан, но теперь не от страха. Её пальцы, цеплявшиеся за оконную раму, медленно разжались. В тот миг, когда её тело оторвалось от каменного подоконника, время будто остановилось. Воздух вокруг стал вязким, как вода. Она почувствовала, как ветер подхватил её, шепча что-то на ушко? Падение. Ветер хлестал её по лицу, её руки раскинулись в стороны, как крылья, но в этом полёте не было свободы. Было только смирение. Пики приближались с ужасающей скоростью, но в этот последний миг она наконец почувствовала долгожданную тишину. Тишину внутри себя. Когда ветер ворвался в пустую комнату, паук сорвался с нити и растворился в предрассветных сумерках.

***

Её смерть — прыжок из окна Твердыни Мейгора, завершивший её короткую и мучительную жизнь, казалась неизбежным исходом. Но смерть не стала концом. В тот момент, когда её тело разбилось о железные пики, душа Хелейны ушла в забытье, однако не исчезла окончательно. Смерть не принесла ей покоя. Вместо этого, её душа оказалась заперта где-то между миром живых и миром мёртвых. Ничто не смогли принять её, а голос её драконьей крови всё ещё звал её назад, как будто сама судьба отвергла её попытку сбежать от предначертанного. Она оказалась в месте, где время текло иначе, где её окружали лишь сны, образы и голоса прошлого. Это было как бесконечное эхо её страданий: дети, которых она больше никогда не увидит, крики Джейхейриса, предательский шёпот Крови и Сыра. Толпу, что разрывала её малыша Мейлора. Малышку Джейхейру в свадебном платье с проткнутой грудью и животом. Хелейна, казалось, жила в этом состоянии вечно, без надежды на искупление или прощение. Но однажды она почувствовала нечто новое. Голос, зовущий её, был мягок и настойчив, словно шелест крыльев дракона, её Мечты. Он манил её обратно, к тому миру, где её имя ещё не стерлось из памяти живых. Голос, шептавший, что её путь ещё не завершён.

***

В тот день, когда тело королевы Хелейны Таргариен, любимой народом, было найдено под окнами Твердыни Мейгора, замок погрузился в траур. Для некоторых её смерть была лишь очередной ступенью в кровавом водовороте переделки власти, захлестнувшем Вестерос. Принцесса Джейхейра осталась без матери. Иные лишь приняли очередную смерть в череде погибели танца драконов. Этот день стал лишь ещё одной главой в летописи крови и предательства, сотрясавших королевство. Одни оплакивали её как мать и королеву, другие видели жалкую смерть слабой безумной женщины. Однако слухи о том, что дух бывшей королевы бродит по Красному замку, появились почти сразу. Сначала это были тихие шёпоты среди слуг, потом страх стал охватывать даже рыцарей и лордов, прибывавших ко двору. Слуги шептались о её отражении, мелькавшем в зеркалах и оконных стёклах. Стражники, несущие ночную вахту, клялись, что слышали тихий плач, доносившийся из её бывших покоев. А некоторые утверждали, что видели, как её призрак стоит у окна, откуда она бросилась вниз, с глазами, наполненными болью, но без тени гнева.

***

Красный замок. 127 г. от З.Э. Мейлора больше нет. Не было Крови и Сыра. Были Джейхейрис и Джейхейра. Хелейна сидела на краю кровати, словно кукла, забытая в пыльном углу. Её волосы, обычно аккуратно убранные служанками, ниспадали спутанными белыми кудрями, а лицо — осунувшимся и мрачным, как само небо за окном. Взгляд, направленный в пустоту, казалось, пытался найти там ответы, которых не было. За последние пять дней всё в её мире изменилось. Три дня лихорадки, когда она была буквально между жизнью и смертью, а потом ещё два дня, когда она едва начала оправляться, лежали на ней тяжёлым грузом. Её мысли, беспорядочные и мучительные, вновь возвращались к тем ночам, когда лихорадка жгла её изнутри. Воспоминания о предсмертных видениях были болезненно ясны: кровь, пламя и её дети, стоящие на краю пропасти. Голоса, слышимые лишь в её разуме, тянули её обратно, словно пытались увести её из жизни. Она пережила это, но плата была велика. Её силы, её душа — всё казалось истощённым.

***

…она была истощена, а разум — ещё больше спутанным, чем обычно. В те страшные дни, когда её сознание плавало между реальностью и грёзами, она чувствовала, как что-то ломается внутри. Это было нечто большее, чем физическая слабость; это было как будто её душа пыталась вырваться наружу, но оставалась пленницей её тела. Когда лихорадка наконец отступила, она осознала, что всё вокруг стало другим. Даже звуки замка: шаги слуг, скрип дверей, голоса стражников — звучали иначе, как будто издали, словно она находилась за толстым стеклом. Её собственный голос, когда она пыталась что-то сказать, звучал чужим, словно он принадлежал не ей. Но самым пугающим было чувство, что время больше не имело значения. Дни тянулись, сливаясь в один бесконечный поток в магме, и её память путалась. Она уже не знала, что было сном, а что — реальностью. Иногда ей казалось, что она всё ещё жила в те дни, когда Джейхейрис, Джейхейра и Мейлор были рядом. Иногда же — что они давно ушли, оставив её одну в пустоте. Но сны… Сны не покидали её. Они стали ещё ярче, ещё мучительнее. В этих снах лихорадки она вновь видела лицо Джейхейриса, искажённое страхом и болью. Видела Джейхейру, стоящую одна на краю пропасти, протягивающую к ней руки, её малютка была в свадебном платье с пробитыми грудью и животом. Толпа, разрывающая крохотного Мейлора, в желании получить долю, его страдания. А за ними всегда было пламя, всегда кровь. И голос. Тот самый голос, шепчущий ей слова, смысл которых она не могла постичь. Однажды ночью, ей казалось, что она встала с постели и подошла к окну. Луна освещала Красный замок холодным кровавым светом, и в этом сиянии он казался ещё более мрачным, ещё более пугающим. Она смотрела на двор, на шпили Твердыни Мейгора, и внезапно почувствовала, как дрожь пробегает по её телу. — Ты не должна быть здесь, — прошептала она сама себе. Её голос звучал хрипло, словно из горла вырывался не звук, а скрежет металла. — Это не твой дом. Твоё место там, где они. Её рука медленно потянулась к стеклу, словно она могла дотянуться до чего-то за его пределами. Но в этот момент в её сознании вспыхнуло воспоминание — не о боли, не о потере, а о тепле. О детских ручках, обнимающих её шею. О смехе, таком чистом и звонком, что он казался светом, разгоняющим тьму.

***

…И она тяжело выдохнула и закрыла глаза, пытаясь вернуть себя в настоящий момент. Мейлор… Его маленькое личико, яркие аметистовые глазки — всё это осталось позади. Её разум упорно старался не думать о том, чего больше нет, но каждое воспоминание о сыне приносило только новые волны вины. Она не могла оставаться такой. Не могла позволить себе продолжать прятаться от жизни, от детей. Они нуждались в ней, как и она в них, хотя каждый раз при мысли о том, чтобы встретиться с их взглядом, внутри её что-то ломалось. Образы Джейхейриса, окровавленного и безжизненного, преследовали её, но сейчас были и другие дети. Живые, тёплые, с маленькими ручками, очаровательными глазками, пучками белоснежных волос, которые когда-то тянулись к ней в ожидании заботы и любви. Они ждали её все это время, не понимая, почему мать, которая всегда была с ними, исчезла из их жизни. Джейхейра и Джейхейрис, её живые, тёплые малютки, которых она должна защищать, любить и хранить. Пусть они напоминают ей о прошлом, но это были другие дети, другие жизни, которые нуждались в ней. Она тихо выдохнула, чувствуя, как горячие слёзы подступили к глазам. Но сейчас не было времени для слёз. Ей нужно было идти к ним, нужно было видеть их, чувствовать их присутствие. Они были её спасением, единственной связью с жизнью. Если она не увидит их сегодня, завтра может быть поздно. Она встала медленно, как будто её тело протестовало против каждого движения. Любое движение давалось с трудом, словно её тело сопротивлялось тому, что должно было случиться. Но с каждым шагом её дыхание становилось всё ровнее, а разум — яснее. Она стояла у окна, глядя на светлое небо над Королевской Гаванью. В голове гремели образы прошлого — Кровь и Сыр, крики Джейхейриса, её собственные слёзы. Но теперь это были лишь отголоски. Прошлое нельзя стереть, но она обязана. Она провела рукой по холодному камню подоконника, пытаясь зацепиться за что-то реальное, что могло бы вернуть её в настоящий момент. Снаружи слышался шум двора, жизни, которая продолжалась, несмотря на её внутренние муки. Паутина, серебрящаяся в утреннем свете, дрожала от ветра, как струна, яркое солнце пробивалось сквозь кучевые облака.

***

Кажется, Лили постучалась в дверь, мягко напомнив, что дети уже давно ждут её. Её сердце замерло на мгновение, но затем оно забилось снова. Больно и глухо. Она не могла больше избегать их, не могла прятаться за стенами своего страха. Если она снова не увидит их сегодня, то, возможно, потеряет навсегда — не физически, но душевно. Её дети нуждались в ней, как никогда раньше. Три дня лихорадки и два дня, что она отходила от неё, прошли, и ей больше нельзя было тянуть. В голове Хелейны промелькнула мысль о том, как она снова будет смотреть в глаза Джейхейре и Джейхейрису, в их невинные лица, полные жизни. Эти малыши — её единственная связь с миром, единственная нить, которая удерживала её от того, чтобы погрузиться в бездну, где её раздирали бы на части воспоминания и вина. Джейхейре и Джейхейрису было нужно её присутствие. Она знала, что служанки заботятся о них, но дети не могли заменить мать кем-то другим, тем более Эйгон сам боится быть настоящим отцом. И пусть её сердце разрывалось от боли каждый раз, когда она вспоминала Джейхейриса, которого потеряла, она больше не могла позволить себе отстраняться от живых. Она чувствовала, что, если не сделает этого сейчас, никогда не сможет собрать силы вновь. Хелейна шла медленно, каждый шаг требовал усилий, но с каждым шагом она чувствовала, как её страх отступает. Он не исчезал полностью, но она училась его подавлять. Каждый раз, когда она думала, что сможет его преодолеть, что сможет войти и снова стать их матерью, прошлое обрушивалось на неё с нестерпимой силой. Джейхейрис, её маленький мальчик, больше не был с ней. Его образ вечно стоял перед глазами, как и та ужасающая сцена, когда она, обезумевшая от боли, назвала имя Мейлора, не успев осознать, что обрекала его на гибель. Сейчас это не должно иметь значения. Мёртвого Джейхейриса больше нет. Но перед ней — её живые дети. Джейхейра и Джейхейрис. Они дышат, они живут. Они ждут её, пусть даже не понимают, почему она так долго их избегала. Её рука дрожала, когда она коснулась двери. Хелейна закрыла глаза, пытаясь выровнять дыхание, собраться с мыслями. Она должна была быть сильной, ради них. Ради этих двоих, что оставались ей в этом мире. Она знала, что больше не может скрываться от них, как бы больно ни было. Она лихорадочно поправила волосы и ночное платье. Медленно открыла дверь. Наконец, она остановилась перед дверью детской комнаты. В груди сжалось, но она не позволила себе замереть на месте. Слуга открыл дверь, и принцесса вошла. Тепло комнаты, мягкий свет ламп, пробивающегося сквозь занавески, встретили её. Там, у окна, на ковре, сидели её дети — Джейхейра и Джейхейрис. Они играли вместе, их светлые волосы отражали свет, а их голоса были полны жизни и радости. Её сердце на мгновение остановилось. Они выглядели такими невинными, такими живыми. В этом моменте не было места боли или страху. Эти дети ещё не знали, что мир вокруг них полон опасностей и трагедий. Они просто жили, смеялись и играли, не замечая мрачных теней, нависших над ними. Хелейна сделала глубокий вдох и шагнула вперёд. Как только её глаза встретились со взглядом Джейхейры, девочка, заметив мать, встала на ножки и, улыбаясь, бросилась к ней с несдержанным восторгом. Хелейна опустилась на колени и, обняв её, почувствовала, как тепло дочери наполняет её сердце, выталкивая на задний план тьму и страх, которые так долго её преследовали. Джейхейрис, всё ещё погружённый в свою игру, лишь бросил на мать мимолётный взгляд и снова занялся своими игрушками. Его беззаботность дарила Хелейне странное чувство спокойствия, как будто напоминала о том, что жизнь продолжается, несмотря на всё, что произошло. Она мягко повела носом, впитывая нежный, ещё детский аромат Джейхейры, словно это было нечто священное, и поцеловала её в лоб, щёчки, носик. Её сердце наполняло то, чего не было с тех пор, как она оказалась в плену своих страхов. Погрузившись в легкие, пушистые волосы дочери, она чуть приподняла голову и взглянула на Джейхейриса, показывая глазами, чтобы он присоединился к ним. Пожалуйста. Мальчик взволнованно ответил на её взгляд, словно спрашивая: «Мама, что случилось? Почему тебя так долго не было? Мы скучали». В его глазах читалось смешение чувств: радость от встречи и обида от разлуки. Но, не дождавшись слов, он аккуратно встал и лёгким бегом направился к матери с сестрой. На подходе он остановился, будто обдумывая свои действия, и, галантно поцеловав Хелейну в щеку, смущённо отвернулся, стараясь скрыть стеснение. Хелейна тихо рассмеялась, а в глазах вновь стали собираться слёзы, но она не позволила им вытечь. «Только не здесь. Только не с детьми», — прошептала она про себя. Она не была Алисентой, не могла позволить себе утонуть в слезах при детях, не могла дать им почувствовать её слабость. Она хотела, чтобы они видели в ней силу, которую она сама с трудом восстанавливала. Обняв обоих, она чувствовала, как их присутствие словно наполняло её светом, вытаскивая из мрачных теней, которые затмевали её душу. Теперь, когда она вновь оказалась рядом с ними, Хелейна понимала: она должна быть сильной, должна делать всё возможное, чтобы защитить их. Ведь это были её дети, её единственная надежда на будущее, которое она так отчаянно хотела сохранить.

Это её дети — её настоящие и реальные дети.

***

Эйгон стоял в тени дверного проёма, наблюдая за тем, как Хелейна обнимала детей. Он прибежал, словно идиот, как только узнал, что она решилась навестить детей после страшной лихорадки. Он, как бы ни был безответственен в большинстве дел, понимал, что за этим моментом ему следовало приглядывать. Не потому, что он считал, будто Хелейна могла бы навредить детям — нет, она всегда была лучшим родителем, чем он, и в отличие от него самого, прекрасно справлялась с обязанностями матери. Но всё же он боялся, что ей опять может стать также плохо. Его взгляд был сосредоточен, но в глубине глаз проскальзывала усталость и беспокойство. В душе Эйгон не был тем человеком, который мог бы нести ответственность за что-то серьёзное. Он был погружён в свою беспутную жизнь, где удовольствия и пороки превалировали над долгом. Но когда дело касалось Хелейны, всё было иначе. Он любил её — не как жену, но как сестру, по-своему, искренне, в прочем, это не мешало ему сгорать от ненависти к себе и мерзости за то, что он должен блять трахать свою сестру. Мать всё же прививала с самого детства грёбаные андальские традиции, и он в раз, в свои шестнадцать должен был вдруг резко стать истинным валирийцем: уж точно пределом его мечтаний не являлось желание трахнуть родную тринадцатилетнюю сестру с явным помешательством рассудка. Впрочем, он и это стерпел. Эйгон бесхребетный трус и тупой ублюдок. Но даже он знает, что о своих детях и сестре надо заботиться. Когда он узнал, что Хелейна свалилась в лихорадке на три дня, и её состояние было настолько тяжёлым, что она даже не просыпалась, сердце его ухнуло в пропасть. Как сестра могла просто так исчезнуть? Он не был готов к этим чувствам, которые бурлили внутри. Его сердце сжалось, когда он вспомнил, как она лежала в лихорадке, не способная даже открыть глаза. Как можно было так быстро потерять её, как будто она просто исчезла, словно песчинка унесённая ветром? Ему было трудно поверить в её выздоровление — это было слишком быстро, слишком неествественно. Он ощущал в этом нечто мракобесное, что таило за собой большее. Он мог бы подумать, что это чудо, если бы не знал, как часто чудеса бывают на самом деле проклятиями. Тогда он лишь бегом мчался к ней, не заботясь о том, что его образ жизни был далёк от идеала. Он пренебрегал обязанностями, проводил время в наслаждениях и пороках, но, когда речь шла о Хелейне, об этом не могло быть и речи. Это было важнее. Он знал, что не может рисковать её потерять, знал, что должен быть рядом, несмотря на всё, что заставляло его чувствовать себя чуждым в этой роли. Он чувствовал себя предателем, не заслуживающим быть её защитой. Это была такая боль, такая несоизмеримая тупость и стыд — как брат, который не может принять то, что по долгу должен заботиться о сестре. Он был беспомощен тогда. Он видел сгорающую её. Он мог бы осудить себя за свои слабости, за свои нелепые чувства, за свои страхи, но он знал, что, если бы не эти ощущения, она бы не была для него важной. Он вновь чувствовал себя таким беспомощным, как в тот момент, когда увидел её больной, будто чудо излечения не оставило времени для раздумий. Он должен был радоваться, но вместо этого он ощущал предвестие чего-то тёмного, неизбежного, чего-то, что он не мог предотвратить. Он знал — если случилось что-то хорошее, впереди всегда скрывается беда. И этот мрак, поглотивший его сердце, не оставлял ему спокойствия. Она обнимала детей, а он стоял там, в тени. Эйгон стоял, наблюдая, как Джейхейра, смеясь, обвивала своей маленькой ручкой шею матери, а Джейхейрис робко тянулся к ней, стараясь скрыть свою радость за маской сдержанности. Он не знал, но чувствовал, что Хелейна изменилась. Она всегда была тихой и странной. Но сейчас она вела себя слишком… Её глаза, по крайней мере, из того, что он видит, не были в кои-то веки чем-то замутнены. В них виделись человеческие эмоции, слишком яркие для нее, полные боли, отчаяния и любви. Она сжимала детей так, будто не видела их годами. Такие глаза он видел только лишь у больных куртизанок на Шелковой улице, что теряли свое дитя, и все равно им приходилось жить дальше. «Всё же, — думал Эйгон, — я должен быть здесь. Я должен делать хоть что-то. Я мужчина, я её брат, и, пусть не хочу признавать, но муж, от которого она имеет двух детей».