Забытый

Сынмину не дали ни секунды, чтобы перевести дух, как его тут же втянули в новое расположение для съёмки. Его мозг едва успевал обрабатывать всё, что происходило, но прежде чем он смог понять, что к чему, камеры снова были направлены на них, фиксируя каждый намёк на растерянность и панику в его взгляде, подчеркивая каждую, даже самую крошечную, деталь его лица. Сынмин сделал глубокий вдох, заставляя себя оставить голову пустой и полагаться на инстинкты, чтобы справиться со съёмкой. Однако ослепительные вспышки света проникали в его глаза, заставляя их слезиться, непрерывный щелчок затвора камеры бил по нервам, вызывая новый приступ головной боли, а тепло от софитов впивалось в его кожу, заставляя чувствовать головокружение и подступающую к горлу волну тошноты. Ему приходилось бороться с самим собой, чтобы не дать натянутой улыбке соскользнуть с лица, чтобы не позволить иррациональной тошноте взять верх и не позволить слезам разочарования пролиться из его глаз. Но стоило директору подать сигнал, как свет погас, а камеры опустились, позволяя Сынмину с облегчением выдохнуть. Группа быстро сошла со сцены, и Сынмин не замедлил шаг, следуя за ними с опущенной головой, когда они собрались вокруг студии. Обычно участники использовали перерыв, чтобы выпить воды или завести разговор, но после всего, что произошло сегодня, атмосфера казалась странно напряжённой. Вместо громких, раскатистых голосов и бурного смеха, группу заполнили приглушённые шепотки и обмены взглядами. Резкая смена настроения вызвала у Сынмина дрожь вдоль позвоночника. Он знал, что всё испортил, — просто не думал, что мог испортить настолько сильно. С тех пор как они обсуждали ситуацию в гостиной накануне вечером, участники группы разбились на свои “альянсы”. А после его срыва в гримёрной всё стало ещё хуже: остальные держались своих новых пар буквально как приклеенные. Чонин и Феликс не отходили от Джисона и Хёнджина ни на шаг, Чанбин буквально следовал за Минхо по пятам, а Чан оказался в центре всей этой ситуации, вынужденный в одиночку разбираться с хаосом, который создал Сынмин. Но прежде чем Сынмин успел погрузиться в свои мысли, Феликса и Джисона внезапно вызвали обратно на площадку. Сынмин нахмурился, не понимая, почему. Как всегда, их перерывы длились ровно десять минут. Даже если в этом не было особой необходимости, Сынмин всегда держал часы при себе, чтобы отслеживать время. Компания строго следила за графиком, так что это было скорее для его собственного спокойствия, чем для чего-то ещё. В редких случаях их перерыв мог продлиться на минуту дольше или закончиться на минуту раньше, что Сынмин даже находил приятным — в этом была предсказуемость. Но, не взглянув на часы, он был уверен, что этот перерыв едва длился дольше пяти минут. И всё же вскоре неприятная реальность медленно начала доходить до Сынмина. С тем временем, которое он потратил, они, вероятно, просто не могли позволить себе более длинный перерыв. Когда Феликс и Джисон вышли в центр съёмочной площадки, свет включился, и камеры начали снимать. Только тогда Сынмин понял, что происходит. Парные съёмки. Однако это только ещё больше запутало его. Обычно компания организовывала их съёмки в определённом порядке: сначала всей группой, затем индивидуально, а уже потом в случайных парах. Почему они вдруг нарушили порядок? Разве что… возможно, они решили вообще отказаться от сольных съёмок. Может быть, у них просто не осталось на это времени. Волна вины накрыла Сынмина, и его сердце медленно опустилось куда-то в желудок. Он направился в угол комнаты, стараясь держаться на достаточном расстоянии от остальных, пока его взгляд не остановился на двух участниках на съёмочной площадке. Однако Феликс и Джисон выглядели настолько естественно вместе, что их яркие улыбки, казалось, освещали всю студию, заставляя Сынмина задуматься.. может, вся эта напряжённость в группе просто его фантазии? Но стоило ему взглянуть на остальных участников, стоящих рядом, как реальность тут же напомнила о себе. Осторожный гнев, читаемый в их взглядах, их стремление держаться друг друга, избегая его, и то, как они подсознательно отстранялись от него, были слишком очевидны. И тут два низких, приглушённых голоса донеслись до его ушей. По шёпоту было сложно понять, кто именно говорит, но Сынмин мгновенно узнал один из голосов, несмотря на его смутность и расстояние. В знакомом голосе слышалась нотка беспокойства и лёгкая тень тревоги — нечто, что совсем не сочеталось с их обычной манерой говорить. А второй голос был острым, строгим, словно лезвие, и пропитанным назиданием. Сынмин знал, что не его дело, кто это говорит и о чём идёт речь. Но странная искра тревожного любопытства разгорелась внутри, не давая ему покоя, пока он не узнает. Это было не просто любопытство — и даже не желание лезть не в своё дело. Это было что-то другое. Что-то более настойчивое. Может, это было беспокойство. Сынмин всегда говорил себе, что он не из тех, кто подслушивает. Но в последнее время он становился тем, кем раньше никогда не был. Может, пора перестать выдумывать оправдания и просто признать, что он уже не тот, кем был раньше. Но признать это означало бы признать, что он потерял себя. А с этим знанием — какой смысл двигаться дальше, если он знал, что никогда не сможет найти себя снова? Он потерял это. Потерял разум. Сошёл с рельсов. Слова Минхо эхом отозвались в его сознании, пробуждая ледяную дрожь в его теле. Но Сынмин быстро тряхнул головой, стараясь вместе с этим избавиться от накатывающей тревоги. Это была иррациональная мысль. Она ничего не значила. Он не был сумасшедшим. Он не был психически больным. Он не терял рассудок. С ним всё в порядке. — …менеджмент сообщил мне, что ваша группа… отстаёт от согласованного графика. Есть причина для этого? — требовательный, приглушённый голос привлёк внимание Сынмина. Голос звучал из скрытого угла студии, вдали от места, где собрались остальные. Говорящие находились достаточно далеко, чтобы Сынмин мог уловить отдельные слова, но более тихие фразы оставались непонятными. — Нет, сэр… мы… исправим это немедленно, — заговорил другой голос, на этот раз знакомый. Это был Чан. Сынмин был настолько погружён в себя — так сосредоточен на том, чтобы не издать ни звука, не вызвать раздражения или не выставить себя дураком, — что даже не заметил, что их лидер не стоял за группой, как обычно. Его вообще не было рядом. Странное тошнотворное ощущение подкатывало к горлу Сынмина. — Международное… партнёрство… компания… не облажайтесь… — снова заговорил первый голос, его тон был резким и наставительным. Несмотря на приглушённость, теперь, когда Сынмин прислушивался, ему не составило труда догадаться, кто это. Директор. Наступила короткая пауза. Молчание, которое, как чувствовал Сынмин, было далеко не комфортным. Но прежде чем он успел задаться вопросом, необычно тихий, но уверенный голос, который без сомнения принадлежал Чану, снова прозвучал, однако разобрать слова было почти невозможно. — Воспринимайте это серьёзно… головной офис… внутренние проблемы… это ваша работа разбираться с этим. Ясно? — перебил старший, его резкие слова становились всё более акцентированными, по мере того как его голос усиливался. — Да, сэр… извиняюсь… больше не повторится. Сынмин едва слышал Чана — но даже так он улавливал напряжение в его голосе. Чувствовал тревогу, скрытую под профессионализмом. Почти ощущал горечь стресса за вежливыми словами. Группа настолько выбилась из графика, что их проклятый директор был вынужден отвести Чана в сторону, чтобы разобраться. Они были настолько разобщены, что это влияло на их работу. Настолько потеряли баланс, что их лидер взял на себя всю ответственность за ошибки, которые даже не были его. Сынмин тяжело вздохнул, опустив взгляд в пол, ощущая, как грудь сдавило гнетущей тяжестью. Он не хотел всё испортить. Не хотел их ранить. Он не хотел оскорбить Чонина. Не хотел толкать его. Не хотел ревновать к нему. Не хотел кричать на Чанбина. Не хотел спорить с Джисоном. Не хотел быть обузой для Чана. Не хотел добавлять ему стресса. Не хотел бросать вещи в Хёнджина. Не хотел причинить ему боль. Он не хотел потерять контроль. Но он потерял. Потерял и продолжал терять. И он ранил всех вокруг себя из-за неконтролируемого вихря извращённых эмоций, которые не мог распознать. И всё же он продолжал пытаться разобраться, что с ним не так. Но, возможно, это неудивительно, думал Сынмин. Всё становится ещё запутаннее, когда понимаешь, что рядом нет никого, кто мог бы помочь. — Ты! — внезапно раздавшийся голос вырвал Сынмина из его мыслей, заставив вздрогнуть. Он быстро поднял взгляд, чтобы посмотреть на того, кто его окликнул, и столкнулся с холодным, строго-настроенным взглядом мужчины с седыми прядями, полностью сосредоточенного на работе. Оглядевшись по комнате, Сынмин с удивлением заметил, что ни директора, ни лидера больше не было в углу студии. А ещё больше его поразило то, что половины участников группы тоже уже не было в комнате. Похоже, они успели завершить свои парные съёмки. Сынмин, должно быть, выпал из реальности дольше, чем он думал. — Выйди вперёд, — продолжил директор, жестом руки указывая ему на сцену. Уши Сынмина вспыхнули от смущения. Быть вызванным так небрежно, даже без имени, заставило его почувствовать себя чуть ли не домашним животным, выполняющим прихоть хозяина. Но, глубоко вздохнув, он быстро направился к сцене, стараясь не медлить ни секунды, чтобы не усугубить и без того испорченную ситуацию. Он не мог позволить себе всё ещё больше испортить. Как только Сынмин вышел на сцену, яркий свет софитов ослепил его, заставив на мгновение пошатнуться. Камеры мгновенно включились, а сотрудники и менеджеры столпились у видоискателя, поправляя реквизит и настройки. Однако всё это казалось лишь фоном на фоне обжигающего взгляда, который, казалось, прожигал его насквозь, заставляя волосы на руках встать дыбом. Набравшись храбрости, Сынмин всё же поднял взгляд, чтобы встретиться с этим взглядом. Директор пристально смотрел на него, словно изучая странный кусочек пазла, пытаясь понять, куда его пристроить. Его взгляд сканировал каждую черту, каждый изъян, как будто Сынмин был выкрашен в ярко-синий цвет. Резко вздохнув, директор взглянул на свои часы, прежде чем снова обернуться к сцене. — Что мне с тобой делать… — пробормотал он себе под нос, смотря на Сынмина, словно само его существование было раздражающим. — Хёнджин, подойди на минуту, — вдруг позвал директор. Через несколько мгновений к сцене подошёл новый силуэт. Похоже, имя Хёнджина директору запомнить не составило труда. Сынмин резко вдохнул, чувствуя, как тяжёлая волна ужаса и вины захлестнула его, когда другой участник встал рядом с ним. На мгновение, под светом софитов, он заметил слабые следы тонального крема и пудры, скрывающие бледный порез на щеке Хёнджина. Мгновенно отведя взгляд, Сынмин ощутил, как воспоминания о недавнем инциденте с силой обрушились на него. Брошенное зарядное устройство. Недоверчивый смешок. Повышенные голоса. Яростные выражения. Потеря в гневе. Потеря контроля. Бесконечное разочарование. Этот момент крутился в его голове, как заевшая запись, которую невозможно остановить. Чувства и эмоции вновь вспыхнули в его груди. Боль, обида, злость — но сильнее всего на сердце Сынмина давила вина. Как он мог позволить себе так потерять контроль? Почему он так резко отреагировал на что-то столь глупое, как зарядное устройство? Какие мысли могли оправдать то, что он бросил острый предмет в своего же участника? Волна стыда поднялась к горлу, сдавливая грудь, наполняя лёгкие тяжёлым пеплом. Это чувство захватило Сынмина целиком — так сильно, что он едва мог дышать. Так сильно, что он не мог отделить себя от своих поступков. Так сильно, что он не мог даже взглянуть Хёнджину в глаза. — Хёнджин, наклонись немного вправо, — голос директора прорезал вихрь мыслей Сынмина, возвращая его к реальности. Хёнджин без колебаний выполнил указание, идеально следуя инструкции и тут же получив похвалу от старшего. — Отлично. Теперь чуть ближе наклонись… Превосходно, — похвалил его директор, практически не объясняя ничего. Фотогеничность Хёнджина говорила сама за себя. Сынмин не сомневался: Хёнджин мог бы сняться для обложки Vogue сразу после пробуждения и всё равно выглядел бы идеально. Стараясь не потерять самообладание, Сынмин почувствовал, как его тело невольно напряглось. Он медленно начинал осознавать, насколько нелепо он, должно быть, выглядел рядом с «идеальным» парнем, словно сошедшим с подиума. Он всё ещё ощущал напряжение и скрытую неприязнь, исходящие от Хёнджина. Но тот с идеально натянутой улыбкой и спокойной, уверенной позой, казалось, был способен замаскировать любое волнение. От этого у Сынмина пробежала дрожь по спине. Старший так искусно притворялся, что на его лице не было ни следа дискомфорта. Настолько хорошо притворялся, что Сынмин почти мог поверить, что всё в порядке. Настолько хорошо, что он почти чувствовал себя другом Хёнджина. И именно это осознание причиняло Сынмину вдвое больше боли, ведь для Хёнджина он был, по сути, ничем больше, чем чужаком. Как Хёнджин мог кричать на него в один момент, а в следующий обнять за плечи? Как мог делать вид, что ничего не произошло, и тут же смеяться за его спиной? Как мог надевать на лицо эту улыбку, зная, что его раздражает одно лишь присутствие Сынмина? Но что ещё больше сбивало с толку — как Сынмин мог винить его за это, если с каждым днём сам чувствовал себя всё большим чужаком в собственном теле? Хёнджин просто держал всё на профессиональном уровне. То, чего Сынмин не смог сделать. — Ты, — после небольшой паузы позвал директор, мгновенно заставив Сынмина поднять взгляд. Его тон резко изменился: от сладковатой лести, с которой он говорил с Хёнджином, не осталось и следа. Казалось, он так и не собирался произносить имя Сынмина. Может, не хотел тратить на него своё время и дыхание. Или ему просто было всё равно. — Постарайся хотя бы улыбнуться. Мы ведь хотим привлечь фанатов, а не отпугнуть их, — резко бросил он, сопровождая свои слова колючим взглядом. Улыбаться было последним, чего хотелось Сынмину, но стоило ему услышать приказ директора, как он мгновенно выпрямился, натянув ещё более напряжённую, неестественную улыбку на лицо. Однако, что бы он ни делал, он не мог избавиться от чувства ничтожности рядом с великолепным Хёнджином. Словно крошечная пылинка, мешающая идеальному объективу. Словно назойливая муха, которая легко теряется из виду, но раздражает всех вокруг. Словно уродливый прыщ, который замечают только при близком рассмотрении, но который упорно не хочет исчезать. Щёлчки затвора камеры и ослепляющие вспышки вновь заполнили его поле зрения. Сынмин уже не знал, сколько снимков сделали или как долго это продолжалось. Он даже не мог вспомнить, дышал ли вообще. Всё происходило так быстро, что единственное, на чём он мог сосредоточиться, — это всепоглощающий страх ошибиться. Но слишком скоро этот поток мыслей прервал неожиданный голос, прорезавший хаос в его голове. — Это не кажется вам немного несправедливым? Сынмин резко повернул голову, пытаясь определить источник незнакомого голоса, и встретился взглядом с явно обеспокоенным сотрудником. Почувствовав, как неприятный холодок пробежал по телу, он быстро отвёл взгляд. Но не успел он обдумать это, как в воздухе раздалось одобрительное мычание. — Думаю, их не стоило ставить вместе на одну съёмку. Это выглядит неравноценно, — произнёс ещё один сотрудник с краю. Не прошло и минуты, как весь персонал начал кивать в знак согласия, указывая на несоответствия и бросая на двух парней косые взгляды, будто только сейчас осознали, насколько нелепо смотрится «никто» рядом с Хёнджином. Директор, тяжело вздохнув, проверил часы и с явной неохотой кивнул. — Это не работает. Почему бы нам не вызвать двух самых младших участников? И так, с лёгким поклоном, Хёнджин молча покинул сцену, камеры отключились, оставив Сынмина одного. Свет продолжал падать на него сверху, яркость прожекторов обжигала глаза, заставляя их слезиться, но, даже стоя в центре сцены, Сынмин не чувствовал себя звездой. Если бы он и был звездой, он был бы падающей звездой — взрывающейся вдали от всего мира, так далеко, что её свет не достиг бы земли. Её существование завершилось бы так быстро, что она сожгла бы и себя, и всё вокруг. Годы давления годы боли, обид и гнева — не оставили бы о ней ни следа, кроме рассеянного звёздного пепла. — Ты можешь покинуть площадку, — голос директора внезапно прозвучал, словно пронзая туман отчаяния в голове Сынмина, сопровождая слова колючим взглядом. Но до Сынмина смысл сказанного дошёл лишь спустя мгновение. Покинуть площадку…? Разве директор только что не вызвал двух самых младших участников на съёмку? Почему он попросил Сынмина уйти сразу после этого? Что Сынмин упустил? — Я-я… — Сынмин открыл рот, чтобы что-то сказать, чувство растерянности и тревоги охватило его, словно буря. Но прежде чем он успел произнести хоть слово, его перебил другой голос. — Простите, сэр, но… по-моему, он второй младший, — робко заметил один из сотрудников. Повисла пауза. — …Он? На лице директора отразилась смесь удивления, недоверия и лёгкого раздражения — словно сама идея о том, что Сынмин может быть одним из младших, казалась ему невероятной. Будто сам факт его присутствия здесь был чем-то неправильным. Одного взгляда на Чонина — его большие, сияющие глаза, очаровательную улыбку и обаяние, которое завораживало всех вокруг — было достаточно, чтобы подчеркнуть все недостатки Сынмина. Одного взгляда на идеально хватило, чтобы стало ясно, насколько сильно Сынмин проигрывал в сравнении. Насколько неуместным он казался рядом с ним. И, судя по всему, все окружающие сотрудники были того же мнения. — Я тоже об этом подумал, — донёсся новый голос, достаточно тихий, чтобы не привлечь внимание остальных, но достаточно громкий, чтобы Сынмин его услышал. — Это просто… не гармонирует, — последовал другой голос, раздавшийся с противоположной стороны студии. — Он не вписывается в задумку. — Всё выглядит неестественно. — Как мы должны это исправить? — Всё кажется диссонансом. — У нас нет времени на доработки, если мы уже выбиваемся из графика. Эти шёпоты эхом расходились по студии, каждое слово отдавало в сердце Сынмина, как острый укол. Неловкий. Несоответствующий. Дисгармоничный. Неужели это всё, что они в нём видели? Неужели он действительно был помехой? Любая его попытка казалась лишь добавляла проблем. Даже если он просто стоял на месте, его присутствие будто разрушало общую картину, мешая добиться желаемого результата. А все усилия найти ему подходящее место или роль оборачивались лишь новым разочарованием. Как бы он ни старался, ничего не менялось. Опустив взгляд в пол, Сынмин почувствовал, как сердце упало куда-то в глубину живота. Новое чувство жгучего стыда и унижения поглотило его целиком. — Кто из участников ещё не прошёл парную съёмку? — раздался голос, мгновенно прорезав поток его мыслей. Среди сотрудников началась тихая, приглушённая перепалка, отражаясь эхом от стен, пока Сынмин стоял неподвижно, словно вкопанный. Но ему не дали времени что-либо осознать: на площадке внезапно появился новый, до боли знакомый силуэт. С напряжённой, вымученной улыбкой, но настороженным взглядом, Минхо шагнул на сцену. Их взгляды встретились на мгновение, и Сынмин тут же отвёл глаза, словно взгляд старшего обжёг его. В каком-то смысле так и было. Воспоминания о суровых обвинениях и холодном раздражении участников вновь заполнили сознание Сынмина. Но среди всех слов одно звучало громче остальных. Он никогда раньше не видел Минхо таким злым — тем более злым на него. Сынмин знал, что не должен был так срываться на Хёнджина, и ожидал осуждения со стороны других. Но Минхо был последним, от кого он этого ожидал. Старший всегда воспринимал всё спокойно, никогда не позволяя эмоциям брать верх. Он оставался прямолинейным, но не углублялся в чужие конфликты, предпочитая сохранять нейтралитет. Минхо никогда не вмешивался в ссоры младших, не ввязывался в бесполезные споры. Если только его не звали напрямую или ситуация не требовала его вмешательства, он просто ждал, пока всё уляжется, и лишь тогда высказывался. А если у него была претензия, он всегда говорил прямо. Сынмин никогда не видел, чтобы Минхо терял контроль. И уж тем более не ожидал, что именно он сможет довести его до этого. Но с каждым днём Сынмин, казалось, превосходил самого себя в худшем смысле. Отталкивал окружающих ещё до того, как успевал открыть рот, заставлял всех участников презирать себя за какие-то считанные дни, ломал расписание группы до его начала, портил их имидж. Казалось, талантов у Сынмина было бесконечно много. Только вот впервые в жизни он мечтал быть таким же бесполезным, каким всегда себя считал. Вспышки света и непрерывные щелчки камер лишь усиливали навязчивое ощущение, словно под кожей у Сынмина что-то ползло. Чем дольше это длилось, тем труднее было дышать, не говоря уже о том, чтобы думать. Единственное, что спасало съёмку, — это натянутая, механическая улыбка, ставшая для него почти рефлексом. Если, конечно, его присутствие не испортило всё с самого начала. Сколько снимков было сделано и сколько поз он успел занять по указке, Сынмин не знал. Свет резко погас, а стоящий рядом с ним Минхо вдруг безмолвно покинул площадку. Когда Сынмин моргнул, возвращаясь в реальность, старшего уже не было. Исчез. Просто так. Минхо даже не сказал ему ни слова перед тем, как уйти. Опустив взгляд в пол, Сынмин почувствовал странное, неприятное давление в горле, словно оно забилось чем-то тяжёлым. Но он быстро постарался подавить это чувство. Это неважно. Это не имеет значения. По крайней мере, Минхо не сверлил его взглядом и не кричал на него. По крайней мере, он не сказал тех слов, которые Сынмин знал, что заслуживает услышать. По крайней мере, он не ненавидел его настолько сильно. Это было лучше, чем он заслуживал. В конце концов, Сынмин уже привык быть игнорируемым. Так почему это должно волновать его сейчас? — Ты, — внезапный громкий голос прорезал воздух, мгновенно заставив Сынмина замереть. Подняв взгляд, он вновь встретился глазами с не кем иным, как директором. Однако в этот раз взгляд старшего заставила дрожь пробежать по его спине. Сынмин не мог точно определить намерения, скрытые за этим пронизывающим взглядом, но явное раздражение и неприязнь читались без труда. А оглянувшись на сотрудников, стоящих вокруг, он понял, что их мнения вряд ли сильно отличались. — Останься здесь на минуту, — потребовал директор, и сердце Сынмина тут же ухнуло куда-то вниз. С бешено стучащим сердцем он подчинился, оставаясь стоять неподвижно, не осмеливаясь сделать ни шага. Сынмин никогда не любил конфликты, но умел с ними справляться. Всю свою жизнь он старался следовать правилам, никогда не желая быть кем-то большим, чем «достаточно хорошим». Именно поэтому он редко ошибался. Ему всегда было легко раствориться в толпе, и хотя он, возможно, не был самым ярким участником, провалы случались у него нечасто. Он умел принимать критику. Знал, как учиться на своих ошибках и становиться лучше. Но быть публично осуждённым главным директором под осуждающими взглядами десятков сотрудников — это был другой уровень унижения, которого Сынмин никогда раньше не испытывал. — За свою карьеру я работал со множеством айдолов, — начал старший, мгновенно вытаскивая Сынмина из его мыслей. — Но никогда раньше я не видел кого-то настолько некомпетентного, как ты. … … — Я даже не могу понять, то ли ты не стараешься, то ли это твой предел. А если это действительно всё, на что ты способен, то я не видел ничего более жалкого, — продолжил директор, и его беспощадные слова пронзили Сынмина, словно множество острых стрел. Жалкий. Именно так он себя чувствовал. Всё, чего он когда-либо достигал. Всё, чем он когда-либо мог быть. Всё, как он когда-либо видел себя. Он просто не осознавал, что это видели и другие. — Эти ребята — профессионалы, но теперь мне ясно, что их что-то тянет на дно. И теперь я знаю, почему. «Тянет на дно». Всё это просто завуалированный способ сказать, что он тормозит их. Истощает их. Порочит их имя. Он был ничем иным, как помехой. Бесполезностью. Ошибкой. — Старайся лучше. Что бы ты ни делал — соберись. Я бы не хотел видеть, как ещё одна группа с чистым талантом теряет свою ценность, — бросил директор, его резкое осуждение заставило Сынмина содрогнуться. «Теряет свою ценность». Неужели Сынмин действительно был настолько ужасным? Настолько неподходящим для группы, что его присутствие унижало всех остальных? Неужели он был настолько простым, лишённым таланта и непривлекательным, что позорил не только себя, но и портил репутацию всей чёртовой команды? В этот момент он почувствовал, будто его лёгкие сжались, перестали функционировать. Он не мог дышать, не мог двигаться — даже думать. Его разум всё ещё кружился в попытках осознать поток острых, разрушительных слов, которые внезапно обрушились на него. Но что бы он ни делал, он не мог остановить своё тело и мысли от погружения в густой, засасывающий песок, который полностью поглощал его, лишая возможности сопротивляться. Сынмин не осознавал, как долго его разум отключился и как долго он стоял, глупо застыв на месте, пока вдруг резкий, колючий голос не прорезал его оцепенение. — Ты можешь идти. На звук этого пронзительного голоса Сынмин мгновенно поднял взгляд и столкнулся с ещё более пронзительным взглядом директора. Его взгляд обжигал, заставляя содрогнуться под тяжестью ненависти и недовольства, которое, казалось, исходило от старшего. Но, переведя взгляд с директора на сотрудников вокруг, он почувствовал, как будто захлёбывается под волнами направленного на него презрения. Казалось, каждый взгляд проникал прямо в его сущность. Все смотрели на него, как на препятствие на пути, как на пылинку на бесценном камне — как на чужака, сидящего на троне. Все смотрели на него так, будто само его существование было ошибкой. Будто он каким-то образом был недостоин. И, возможно, так оно и было. Сделав дрожащий вдох, Сынмин быстро сошёл со сцены, не осмеливаясь бросить даже один взгляд назад, пока стремительно покидал площадку. Глаза были прикованы к полу, сердце колотилось в груди, а мысли вихрем кружились в голове, но он изо всех сил старался заглушить их, пока спотыкаясь шёл по коридору. Голова кружилась, и он едва держался на ногах, но тяжесть, давящая на грудь, казалось, делала каждый шаг невыносимо трудным. Он не смотрел, куда шёл, и не осознавал, где оказался, пока громкие голоса и взрывистый смех внезапно не прорвались в его сознание. Но звуки слились в оглушающий хаос, от которого у Сынмина зазвенело в ушах. Поморщившись от громкости, он инстинктивно прикрыл уши руками, пытаясь прийти в себя. Гримерка. Он наконец осознал, что оказался в гримерке. Двигаясь на автопилоте, Сынмин полагался только на инстинкт, пытаясь найти место, где оставил свои вещи. Но в хаосе его мыслей ничего не имело смысла. Ему казалось, что весь его мир накренился. Каждый шаг высасывал из него всё больше сил, превращая его ощущения в глухую мешанину онемения. Всё вокруг казалось нереальным. Он даже не был уверен, дышит ли ещё. Единственное, что удерживало его в реальности, был приглушённый звук разговоров и смеха, эхом разносившийся по стенам. Другие участники были где-то рядом. Где-то поблизости. Но Сынмин не мог понять, где именно. Они стояли неподалёку, разговаривали и смеялись, словно ничего не произошло, в то время как Сынмин был всего в секунде от того, чтобы окончательно сдаться. Их радостные голоса наполняли воздух, а Сынмин не мог заставить себя даже заговорить, не говоря уже о том, чтобы что-то почувствовать. Может, они не заметили, как он вошёл. А может, просто полностью его игнорировали. Или, возможно, всё это было лишь в голове у Сынмина. Прежде чем Сынмин успел моргнуть, перед его лицом внезапно оказалось какой-то предмет. Он сразу отступил назад в замешательстве, ощущая, как его тело напряглось от резкого изменения обстановки. Но ему не дали времени собрать мысли — знакомое, обжигающее ощущение пристальных взглядов впилось в его спину, заставляя волосы на коже встать дыбом. Они смотрели на него. Все смотрели на него. Пронзали его взглядами. Ожидали чего-то. Чего-то, чего он не мог дать. Его дыхание стало рваным, коротким, если он вообще ещё дышал. С трудом воспринимая происходящее через густой туман, окутавший его разум, Сынмин чувствовал, как удары сердца отдавались где-то в ушах, делая любую реакцию невозможной. Наконец перед ним встало знакомое лицо, и Сынмин замер. Невинная улыбка. Очаровательные ямочки. Настороженный взгляд. Горящее раздражение. — Хочешь…знать…что…думают фанаты? Слова, произнесённые Чонином, донеслись до Сынмина словно через густую пелену, обрываясь на полусловах, пока младший держал тот же странный предмет перед его лицом. Камера. Чонин держал перед ним проклятую камеру. Сынмин так и не смог понять, что именно вывело его из себя. Может, дело было в том дискомфорте, который поселился в нём с самого начала съёмки и не отпускал ни на секунду. Может, это была боль и сожаление, которые накатывали каждый раз, когда он видел в их глазах разочарование. Может, это была ненависть к самому себе, смешанная с завистью, которая душила его, стоило ему просто оказаться рядом с ними. Может, это была их готовность разорвать его в клочья за любой его поступок, совершенно не задумываясь о том, через что он проходит. Может, дело было в том, что они улыбались ему перед камерой, а за её пределами не удостаивали даже взглядом. Прежде чем Сынмин понял, что происходит, глухая пустота внутри взорвалась, и его накрыло волной чистого, обжигающего гнева. Как они могли? Как они могли играть роль его поддержки, называть его семьёй, а потом оставить одного умирать в собственных мыслях? Как они могли всучить ему камеру, натянуть улыбки и смотреть на него так, будто минуту назад не рвали его на части, пока он стоял на краю пропасти? Сынмин почувствовал, как всё тело начало дрожать. Гнев кипел в нём, не давая даже дышать. Ему больше нечем было дышать. Никаких мыслей, никакого контроля, только ярость, такая мощная и необратимая, что она полностью затопила его разум. Он никогда не был таким злым. Никогда не чувствовал такую несправедливость, чтобы перестать видеть свои собственные ошибки. Никогда не злился так сильно, чтобы забыть обо всём, что его окружало. Никогда ещё он не терял контроль настолько, чтобы единственным желанием стало причинить боль. Прежде чем Сынмин успел остановить себя или хотя бы осознать свои действия, его рука сама поднялась..  И смахнула чёртову камеру с лица. Резкий, пронзительный звук разбитого стекла прорезал воздух, разлетаясь эхом по стенам и мгновенно погружая комнату в ошеломлённую тишину. Этот оглушительный шум заставил Сынмина вздрогнуть, волна паники обрушилась на него, отдавшись ледяной дрожью вдоль позвоночника. Всё произошло так быстро, что у него не было даже секунды, чтобы осознать случившееся, прежде чем всё пошло наперекосяк. Он не знал, о чём думал в тот момент. Но стоило ему опустить взгляд на последствия своих действий, как сердце провалилось в пустоту. Куски стекла разлетелись повсюду. Видоискатель был согнут под неестественным углом, а объектив камеры разбился на бесчисленные осколки. Её больше нельзя было спасти. Камера была полностью уничтожена. Сотни долларов, сотни видео, бесчисленные часы работы… Всё стёрлось за одно мгновение. Бесчисленные воспоминания исчезли, стерлись без следа. Не было даже времени осознать утрату — всё исчезло, словно этого никогда и не существовало. В самой тёмной глубине своего сердца Сынмин не мог не желать, чтобы на месте камеры оказался он сам.