Что сказали карты...

Иногда некоторые вещи до Эсмеральды доходили с запозданием. К примеру, лишь заперев дверь наощупь, впотьмах, как можно скорее пряча ключ в корсаж, покуда ее спутник не передумал, цыганочка вспомнила, что абсолютно на каждом шагу – бардак. И дело было даже не в том, что не пристало девушке в такое побоище приводить гостей. Что не стоит показывать посторонним разбросанную одежду и опустошенные бутылки. О, совсем нет. На полу, на столе, да что там – на каждой горизонтальной поверхности валялись карты. Заметные. Гадальные. И, как только кто-то из них раздует угли в жаровне или зажжет свечу, случится катастрофа. Для Эсмеральды. Потому что представитель духовного суда Парижа узреет воочию пестрые платки и языческие картинки. Вообразив последствия в красках и сдавленно пискнув, цыганочка засуетилась, не желая полагаться на милость провидения и настроение своего гостя. Счет шел на считанные минуты. *** Подслеповато щурясь и адаптируясь к освещению столь же скудному, что было присуще ночным городским трущобам, Фролло все таки услышал торопливый поворот ключа позади. И даже было напрягся, с подозрением прислушиваясь и оглядываясь. А что? Вполне могло так случиться, что все это – запланированная акция народа арго. Крови он им, как ни крути, попортил достаточно и совсем не удивился бы, если бы бродяги таки набрались смелости пустить ему кровь в ответ… Однако, приступ острой паранойи сошел на нет так же быстро, как и появился. В доме, кроме них, совершенно точно никого не было. По крайней мере, сейчас. То, как поспешно и стыдливо девчонка забегала, тесня его в дальний от жаровни угол, тараторя со скоростью барабанного боя какие-то глупости о Гренгуаре, который разводит в ее доме чуть ли не притон, то, как быстро она все сгребала в кучу, убирала и таскала в соседнюю комнатенку… все это выглядело невероятно подозрительно. Особенно в свете недавних слов метра Пьера о том, что с номинальной «женой» он давно не живет. Более того – зрение, адаптировавшееся к мраку, вполне явственно подметило невероятное количество пустых бутылок, чье содержимое явно не могло уместиться в одной единственной юной нимфе. И опять же, Гренгуар непрозрачно намекал, что его цыганская подруга имеет тайные дела сердечные. Фролло мрачно молчал, созерцая. Чего может стыдиться незамужняя девушка? О, пожалуй, разве что следов чужого присутствия в ее обители. Присутствия мужчины. И вот эта-то логическая цепочка, основанная на ревности, окончательно убедила священника, что сия особа проводила предыдущую ночь, а возможно, и все остальные, с кем-то. Грудь скрутило болью. Ну, право слово. Там – рубаха. Там – платки, на столе – юбка. Либо принцессу цыган ограбили, либо тут был праздник страсти. А может, она и вовсе заделалась продажной девкой. И затем и шастала по городу. Искала клиентов. Да, при этом допущении все вставало на свои места. А Эсмеральда все также спешно перетаскивала эту картину маслом в спаленку и судорожно утрамбовывала пяткой в сундучок, справедливо полагая, что долго темноту ее визави терпеть не будет. Однако, архидьякон утратил самообладание намного раньше, чем ожидала хозяйка дома. Зло растормошив железкой припорошенные пеплом угли и несколько раз дунув во всю силу легких, мужчина добился слабых всполохов пламени. А затем, чеканя шаг, направился за цыганкой, внезапно замерев статуей обличителя в дверном проеме. Та возилась с огнивом возле небольшого камина, выбивая искры на сухие травы и поленья, и усиленно делала вид, что вовсе секунду назад не запирала ларь с вещами. Беспорядочное одеяло на вполне уютном ложе навевало тоску, будто бы намекая гостю, что он тут лишний, даже несмотря на приглашение владелицы. И у него-то точно нет никакого права даже мечтать о том, что имеет каждый житель этого города, возвращаясь вечером к семейному очагу. Необходимо было найти и водрузить на место остатки гордости. В конце концов, у него была церковь. И его вера. - Я согрелся. И ухожу. И вот чего уж никак не ожидал блюститель душ люда парижского, так это того, что грешное видение, подлетев к нему шалой пичугой, вцепится в локоть и запротестует. Да кто она такая вообще, чтобы оспаривать его решения, в самом-то деле?! Сколько можно мотать ему нервы?! О, он ведь горит адовым пламенем, лишь завидя подол ее платья! Доколе?! Видит бог, говорить таких слов не стоило. Да Клод и не хотел их произносить. Но так хотелось укусить побольнее, в ответ на свою нежданную боль! Да и… надежда, что таки будет озвучена сумма, которую он сможет перебить на пожизненной основе, вспыхнула бесконтрольным жаром, раскаляющим затылок. - Сколько ты стоишь? Резко замолчав, плясунья тут же отпустила его руку. Тишина оказалась много оглушительней, чем звонкий голос юной прелестницы до того. Священник даже заслушался. Тем временем, медленно отступая назад, черноокая колдунья неверяще качала головой. И у Фролло с каждым кивком замирало сердце. Подозрение, что говорить подобного не стоило, окрепло окончательно, превратившись в уверенность, когда мелкий чертенок с невнятным воплем швырнул в его сторону кувшин, целясь в голову. Стоя в дверях, увернуться от снаряда, запущенного из комнаты, было легко. Значит, как это ни печально, у девицы есть постоянный любовник. И Эсмеральда ходит в его поисках по улицам. А он, этот отвратительный Некто, не ценит. Хотя, в отличии от неизвестного, Клод готов волочиться за её цветастой юбкой, будучи даже привязан к крупу лошади. Обидно. О, Фролло явно задолжал бесам адова пекла, коли по его душу отрядили эту ведьму, всю из жара да пламени сотворенную! И жгла на углях она даже не тело его, а самое сердце. Следом полетела кружка. Тут тоже увернуться было не сложно. Пока взбалмошная цыганка судорожно оглядывалась в поисках того, чем бы ещё зашвырнуть в обидчика, новая логическая связка образовывалась в голове мужчины. Прицельно брошенный меж глаз гребень он поймал, хмуро и грустно качая головой. Его прежние идеи тем временем окончательно вернулись на законные места в голове. Девчонка тяжело дышала, гневно глядя на него и сжимая кулаки. А он отчаянно не понимал, что забыл в этом аду, в непозволительной близости от её длинных ног, высокой загорелой груди и обнажившихся в метаниях по комнате бронзовых плечах. Рассеяно вертя в руках гребень, священник, испытав легкие муки совести и тут же заклеймив себя позором, понял, что хотел бы быть этим гребнем, дабы навечно запутаться в смоляных густых волосах, пахнущих ветром. Вот ведь до чего дошёл. Пожалуй, заключил Клод, ей стоит об этом знать. А потом... Если она продолжит так тяжело дышать, то... Сама будет виновата. Он ведь не каменный. И гори оно все. - Тебе даже не интересно, почему я это спросил? Ответ был быстрым, хлестким и на миг лишил архидьякона дара речи. Юный цветок парижских улиц выдал такую руладу ругательств по его честь, да так недвусмысленно жестикулируя, что как-то сразу стало ясно, что цветочек тот – перекати-поле. И наслушался в дороженьке всякого. А еще, видимо, девчонка считала себя бессмертной. На памяти Фролло никто еще не рисковал с ним так разговаривать. Женщины – тем паче. В черных глазах плясуньи горело пламя негодующей ненависти. И недоуменная злость, змеей сдавив горло, отступила, передавая эстафету горчащему полынью и железом во рту сожалению. И, как бы гордо священник не вскидывал подбородок, как бы не хмурил брови, а в интонации предательски скользнуло скорбное томление. Если маленькая ведьма его проклянет – что же. Пусть. Но он договорит. - Слова твои – яд. Взгляд твой – стрелы прямо в сердце. Ты не земная женщина, а кара небесная. Молчи! Я впервые не понимаю, кто передо мною. Не понимаю, чего ты хочешь. За кем ходила ты по улицам ночного города? Кого искала? Кто так прочно поселился в твоем сердце? Кто он? *** Поначалу ей захотелось дать гостю пощёчину и расплакаться, ибо на костер она себе уже накричала с лихвою. Но когда священник договорил, Эсмеральде внезапно стало смешно. Только теперь плясунья поняла, в чем именно дело. И она расхохоталась. Ничего не могла с собою поделать. Хотя, видит небо, смеяться над архидьяконом Жозасским было опасно. Безопасней поцеловать кобру. А потому доморощенная колдунья, неестественно хрюкнув, изо всех сил зажала рот ладонями, пытаясь не засмеяться снова. Получалось не очень, и зингара просто лопалась от смеха, отчаянно глядя на Клода, чьи глаза расширялись соразмерно перепадам ее настроения и все больше темнели, предрекая грозу. Без посторонней помощи она точно не справится. Хоть бы не разозлился. Хоть бы не пришиб, где стоит. *** Уличная девка заходилась хохотом. Столь долгим и неестественным, что на смену гневу успели прийти богопротивные рассуждения на тему трепанации черепа через глазные яблоки да кровопускание относительно височной доли. Авось, тогда этот дьявол в платье придёт в себя. И перестанет так обидно похрюкивать, будто он был шутом, а не архидьяконом главного собора столицы. - Бесноватая. О, Фролло вложил в это слово все тщательно наработанное годами презрение, которым владел, припечатывая и словно мстя за то, что, яко околдованный, покорно волочился за юбкой нищенки. Но тут же сорвался с нужной интонации на умоляющую: - Ты любишь кого-то. Кто-то есть в твоих мыслях и… О, как бы я желал быть на его месте! Ну вот, он это сказал. И тут же ощутил себя жалким. Очень. Очень жалким. Как побитая дворняга, продолжавшая выпрашивать у измывавшегося над ней человека кусок хлеба. Безысходно, грустно вздохнув и более не глядя на девушку, смотреть на которую, не имея возможности коснуться, было выше его сил, мужчина подытожил: - Лучше не знать. Я ухожу. - Подожди! Ее голос, звонкий и веселый, настиг его в развороте. Бессердечная. Бездушная. Впрочем… что ей за дело до его бед? Вновь встретившись с очами-омутами, в которых искрились смешинки и, сосредоточив внимание на прикушенной губе, Клод удивленно и с каким-то тяжким смирением выдохнул слова, будто вовсе не имел более сил осмыслять происходящее: - Да ты издеваешься. - Нет. Просто ты хочешь быть на своем месте. И это ей казалось смешным?.. Слова, такие простые на слух, никак не желали являть свой смысл воспаленному разуму. А цыганочка тем временем, все еще не до конца отойдя от приступа безудержного веселья, мелкой танцующей перебежкой немного опасливо приблизилась к замершему соляным столпом священнику и робко ткнулась лбом в его плечо, пряча глаза в пол. На ум нагадано пришло дикое сравнение. Маленький клоп, что забрался под одежду и кусает до крови, где-то у самого сердца. А, когда ты его находишь, оказывается, что у него умильные глазки, блестящие стрекозиные крылья, и это – вообще не паразит, а и вовсе незнамо что, да и убивать такое – грех. А это чудо тем временем вгрызается в ладонь. И все с такой же детской непосредственностью. - Останься. Платить не надо. Просто так. Я не буду смеяться больше, обещаю. Мир замер, чтобы рассыпаться звоном битых витражей и собраться заново радужным калейдоскопом.