Предсмертные записки

Я думал о такой вещи, как предсмертные записки. Раньше долго ломал голову, в попытках понять, с какими чувствами пишут их люди. Сейчас, оглядываясь назад, я мог бы дать ответ на этот вопрос себе из прошлого. «Абсолютное ничего». Моя ручка вырисовывает рваные буквы, но в голове стоит оглушающая пустота, смешиваясь с тишиной плохо освещенной комнаты. На моем рабочем столе свалка из бумаг и рифм, выведенных на скорую руку и так и не отправленных на утверждение. Я постоянно откладываю эту отправку, словно после нее моя жизнь вмиг оборвется и больше не вернется в привычное русло. Так вот, возвращаясь к запискам. Я не хотел чего-то радикального, в моих планах не было запланированного самоубийства. Только мысль, терзающая меня на протяжении последних нескольких лет. Я подумал, что не будет ничего плохого в коротком, или не очень, письме. Которое я отложу, дабы в случае непредвиденных обстоятельств оставить после себя хоть что-то весомое, что-то для тех, кто был мне действительного дорог. Раньше я был уверен, что люди, которые пишут предсмертные записки, много плачут и сожалеют о содеянном. Что они глубоко извиняются перед своими родственниками и просят тех не винить себя. Но сейчас, когда я смеряю недовольным взглядом лист бумаги, который уже знатно измялся из-за моих попыток повертеть его в руках и обдумать все еще раз, это не вызывает никаких эмоций. Я пишу что-то вроде: «Вы действительно были хорошими коллегами и друзьями для меня, я благодарен за совместное творчество и работу». Но это просто для галочки, я не уверен, что вообще хотел бы упоминать каждого знакомого в моем несчастном письме на нотных огрызках. А тот единственный, которому я, если бы не побоялся и мог, посветил бы больше всего места на бумаге, никак не лез в голову правильными словами и выражениями. Поэтому мое ужасное дело будет отложено, пока я не напишу ему то количество строк, которое удовлетворит мое сознание. По идее, конечно, это все необязательно. Может мои письмена даже не прочтут, а сочтут за макулатуру и выбросят со всем прочим мусором на свалку. Или продадут кому-нибудь из преданных фанатиков, которые умудрятся выложить все это в сеть. Нет, подобное явно было одним из худших исходов. Но если так подумать, адресат, которому будет отведено больше всего места в этих проклятых метаниях, может понять меня совсем не так, как мне бы хотелось. Именно поэтому я оттягиваю, подбирая верные слова и выражения, иначе никак. Я бы не хотел причинить ему боль своей смертью, однако этот путь уже избран, и это всего лишь вопрос времени. Пока я не наберусь достаточно сил, моя жизнь не будет ничем отличаться от прежней. Никто не должен разобраться во всем этом обмане прежде, чем я буду готов совершить запланированное. Подумать только, я не считаю себя сильным человеком, я в целом больше никем себя не считаю, кроме тех навешанных ярлыков, которое мне услужливо предоставило общество. «Успешный музыкант», «обольститель женских сердец», «джентльмен» и «звезда рекламы». Все это моя публичная характеристика, мелькающая то тут, то там из уст фанатов и на страницах брендов. Мне периодически льстят подобные комплименты и замечания, но ответить на вопрос: «Заслужил ли я все это?» Гораздо сложнее. Буквы плывут отчетливее, бессонные ночи явно не то, чем можно похвалиться в современном обществе. Разве что, только если ты предоставишь что-то из ряда вон выходящее, созданное тобой этими же ночами. Однако в скором времени решение ложиться пересиливает желание продолжать писать, и рука опускается на стол, оставляя ручку где-то рядом. Завтра я обязательно ее не найду, это уже не удивительно. Все вещи в моей комнате имеют какое-то собственное мышление, перемещаясь по ней своевольно. Я ложусь в кровать и достаю руку из самодельного плена, составленного из подушек и одеял. С каждым разом мне все больше кажется, что мыслями я ухожу куда-то не туда. Они отстраивают какие-то собственные стены, и те явно не похожи на картонные, что-то чересчур прочнее и запутаннее. Но так ли важно конкретное название материала для описания моего состояния сейчас? Перед моими глазами плывут скопления звезд, выстраиваемые в еле заметные созвездия. В кромешной темноте я нахожу образ, ведомый меня сквозь обволакивающие лапы бездны. Мне кажется, что если я попытаюсь в него вглядеться, он рассыплется, фантомно разделится на части и уплывет. Это заставляет меня жмурить глаза от накатываемого холода, хотя, может, мне просто стоит закрыть окно и не подавать своим внутренним тараканам столь слащавую пищу на ночь глядя, глядишь после такого и зубы отпадут, хотя я не уверен, что моим тараканам они так необходимы. Если бы завтра не пришлось вставать рано утром, чтобы привести себя в порядок для столь долгожданного всеми концерта, я едва ли бы даже вышел из собственной комнаты. Чем старше становишься, тем сложнее принимать сам факт развития действительности, осознавать его на ходу, пихая в себе очередные таблетки, ибо врач сказал: «С ними Вы обязательно будете спать лучше». И я сплю, несомненно, но как скоро они перестанут помогать, вызывая привыкание и опутывая своими нитями, отягощая, оставляя в подарок лишь призрачную надежду в светлое будущее? Хотелось бы надеяться, что не очень. Замечая за собой все больше ошибок, я осознаю безразличие. Меня серьезно больше ничего не интересует, и я скрываю эти беды завесой дисциплины, чьи остатки понемногу рассеиваются. Думаю, это была заведомо проигрышная идея. Я признаю, что был плохим актером собственной сцены. Решил, что раз всегда мое, так и навсегда останется моим, что не делай. Но и здесь я смог оплошаться по полной. Но завтра мне придется снова играть, и я сделаю это, во что бы то ни стало. Ведь я не имею права их подвести, хотя я сомневаюсь, что не подвел их тут же, как задумался о смерти. Эта сцена потеряет одного из актеров в ближайшем будущем, ничего уже не изменить. Но завтра… Завтра все будет в порядке, будет как прежде для всех и, лишь фантомно, для меня.