Так шепчет лёд

      По пути к Гостиному двору я чувствовал, как мой пыл то усиливается, заставляя меня ускорить шаг, то утихает настолько, что я даже подумывал вернуться домой. В Мариинской больнице и в своём доме, а так же в каком-нибудь Зимнем я мог раздавать любые приказы, но Гостиный двор не был моей территорией, где бы действовала моя власть. Какая ирония: члену императорской семьи мог подчиняться кто угодно, разве что выше стоял только Император, а перед рабочими в кабаке я был бессилен. С губ морозным дыханием сорвался нервный смешок. Иногда жизнь бывает до чёртиков абсурдной. — Царевич, вот мы и свиделись с тобой!       Алексей бодро похлопал меня по спине, обнимая, будто он и не исчезал на несколько дней, оставляя после себя красный помидоровый след. — Твое приглашение оказалось слишком интригующим, я не мог не прийти, — парировал я, чем окончательно развеселил Алексея.       Он махнул рукой в сторону уже знакомого мне стола, приглашая меня. Примелькавшиеся лица здоровались со мной лишь кивком головы и возвращались к своим делам, словно дежурно приветствовали кого-то знакомого. И только хмурый взгляд парня по имени Данила, у которого в зубах была зажата самокрутка, как будто выдавал настоящую реакцию за всех сидевших: пусть даже приглашенные Алексеем, незнакомцы не были здесь желанны. — Ты прав, Царевич, я рисковал, отправляя тебе записку, — Алексей уселся за стол и поднял руку вверх. Словно ожидая этого жеста, хозяйка тут же принесла нам по кружке пива, обмениваясь с Алексеем любезностями, — но это пока единственный способ увидеть тебя. Видишь ли, в некоторые заведения вход мне воспрещен…       Алексей так красноречиво выделил слово «заведения», что я похолодел. Неужели он намекает на тот самый вечер с Владимиром, когда тот потащил меня в баню? — Рабочим не положено показываться в некоторых местах, — Алексей словно понял мой немой вопрос, или моё выражение лица красноречиво говорило об этом. — А еще они усилили охрану.       Кто эти «они» и зачем усилили охрану, я решил не спрашивать, потому что догадывался. Я читал об особенных улицах, вроде Большой Морской, где обитали исключительно люди знатного происхождения, но усиление охраны точно было дело рук Владимира. — Ты именно поэтому пропал?       Я попытался звучать непринужденно, поднося кружку пива ко рту. Цепкий взгляд Алексея уставился на меня. Я тут же пожалел о своём вопросе и отругал себя за несдержанность. — Запомни, Царевич, здесь, не только, даже у стен есть уши, — проговорил он, всё ещё гипнотизируя меня взглядом. — Даже если ты находишься один в хорошо охраняемом помещении, будь покоен, что рано или поздно тебя услышат. Есть вещи, о которых мы не говорим даже здесь, ради общей безопасности.       Я осторожно кивнул в ответ. — Тебе не нужно бояться меня, — я попытался немного сгладить ситуацию и добиться того, чтобы Алексей немного, но смягчился. Почему-то мне казалось, что он подозревает именно меня в усилении охраны. — Я верен своим словам и обещаниям.       Я нарочно подчеркнул это, напоминая о том, о чем мы договаривались в Мариинской больнице, когда я буквально оплатил Алексею все расходы на его лечение. И хотя я изначально боялся удара по своему имени и по имени императорской семьи, боясь опозорить кого-то своим неосторожным поступком, но позже решил, что взаимодействуя с такими, как Алексей, я смогу что-то изменить. — Негласное правило, — Алексей пожал плечами, не желая продолжать мысль.       Глупо было надеяться, что он всё мне расскажет, но хотя бы сейчас я немного понимал его границы. Зато теперь я точно не буду чувствовать себя виноватым, скрывая те сведения, которые мне известны. В голове невольно возникли слова Владимира. — Могу ли я попросить тебя об услуге? — я поднял глаза на Алексея, а тот скептически изогнул бровь в ответ. — Ты хочешь, чтобы я отплатил тебе? — Алексей засмеялся, но его смех был совсем не злым, а искренним, будто я рассказал ему какой-то анекдот. — Вовсе нет, — меня же его смех смутил. Что-то в Алексее переменилось, и сейчас я чувствовал, что понимаю его еще меньше, чем после нашего недолгого общения, когда его выписали из больницы. — Я хотел бы знать… Я хотел бы знать, кто был тот человек, который атаковал меня возле Зимнего две недели назад.       Алексей широко распахнул свои зелёные глаза. Играл он или нет, но его удивление было искренним. Я решил продолжить. — В тот день я оказался у Зимнего, выходил из дворца… В меня полетела банка с помидорами, — я попытался усмехнуться, но смех вышел нервный и немного неловкий, будто во всем этом была моя вина. — Царевич, я хочу, чтобы теперь ты поверил мне, — подавшись вперёд, Алексей почти коснулся моей руки. Я же постарался незаметно её подвинуть, — я не имею к этому никакого отношения…       Я быстро закачал головой, останавливая его. Мне захотелось договорить. — Моя просьба… — продолжил я, — заключается в том, что я хочу быть осведомлённым о подобных вещах. И хочу попросить, чтобы никто больше не беспокоил меня подобным образом.       Подавив своё желание взорваться гневной тирадой, я спас себя же от лишних слов, которые мог бы сболтнуть в порыве эмоций и выдать свою привязанность к Владимиру. После тех жутких театральных сценок, разыгранных здесь, да и после некоторых слов Алексея об офицерах и о нашем сословии, я убедился в том, что никому не расскажу о своих отношениях с Владимиром, даже Императору. И хотя я выставил себя уязвимым, возможно, у меня получится защитить того, кого я люблю больше собственной жизни. — Здесь не принято давать слова офицера, — Алексей выглядел задумчиво, но больше не улыбался. К моему удовольствию, выражение его лица стало серьёзным, — но если пролетарское слово имеет вес, а здесь, — он обвел рукой кабак, — это не просто пустые слова. Я даю тебе слово, что ты будешь одним из первых, кто узнает о предстоящих… событиях. И ни одно из этих событий больше не коснётся тебя. Это была ошибка.       Алексей протянул руку вперёд, решительно и быстро. Шапка съехала набок, прикрывая левую бровь, и я невольно вспомнил об образах воришек из просмотренных мною сериалов. И сейчас именно от такого воришки зависела, отчасти, моя безопасность. Мысленно я благодарил Владимира за усиление охраны.       Я протянул руку Алексею и почувствовал, как мою ладонь сжимает его грубая рука. А потом я узнал не только об усилении охраны. Неудачное покушение на нас с Владимиром — или не на нас, этого я знать не мог — не на шутку напугало верхние слови общества. Весь штат жандармерии был расширен, да настолько, что за периодическими завтраками или обедами у брата я был свидетелем докладов. Особую ответственность возложили на Отдельный корпус жандармов. Владимир даже не скрывал того, что в значительной степени приложил руку ко всему этому.       Чуть позднее я узнал о новом патриотическом студенческом обществе «Денница». О нём мне поведал брат, когда в один из завтраков в Зимний заявились их представители. Мне же оставалось надеяться, что эти люди никогда не смогут лично познакомиться с Алексеем или когда-нибудь увидеть меня в Гостином дворе с кружкой пива в компании революционеров.       Всё ещё не отошедший от военных новостей, которые поступали с незавидной регулярностью, я медленно осознавал, насколько сильно отличалась жизнь князя Дмитрия от жизни всех остальных. Его, а точнее меня, старались оберегать от происходивших событий, хотя он, то есть я, мог бы оказаться центральной фигурой, которая могла бы положить этому если не конец, то хотя бы как-то смягчить обстоятельства. Пусть так считал только я. После всех предсказаний Распутина и моих походов в Гостиный двор в рабочем платье, я допустил самую дерзкую мысль в своей голове: рабочим и офицерам нужно попытаться объяснить необходимость взаимного диалога. Как я буду это объяснять, я, конечно же, не придумал, но пообещал себе придумать.       Начать я решил незамедлительно. Самым близким мне человеком был только Владимир. И хотя мы значительно расходились с ним во взглядах (как я понял, настоящий Дмитрий тоже имел иное мнение), доверять ему я мог безоговорочно. Мы с Владимиром часто выбирались на совместные обеды и ужины. Спустя несколько недель я привык к тому, что людям моего круга даже положено показываться в определённых заведениях, чтобы «поддерживать статус». Именно поэтому я решил поговорить с Владимиром в такой обстановке. На самом деле внутри меня назревал некоторый страх, когда я вспоминал наши споры, стоило нам остаться наедине. Вряд ли Владимира можно было смягчить вином, даже дорогим, но попытаться всё же стоило.       Для нашего ужина я выбрал ресторан «Кюба» на Большой Морской. Мне всё ещё было непривычно осознавать, что на месте знакомых мне локаций когда-то располагались совсем другие заведения. Однако на уровне своего подсознания я был благодарен такой возможности побывать в местах, на которые у меня никогда не хватило бы денег и статуса в моём времени.       Я задумчиво крутил в руке бокал красного неимоверно вкусного вина, название которого я не запомнил, и поглядывал на Владимира, который всё ещё был занят горячим блюдом. Бутылка вина стояла полная лишь на одну треть, и я рискнул, что сейчас именно тот момент, когда можно озвучить свои «абсурдные» мысли. — Могу ли я задать тебе личный вопрос? — обратился я к Владимиру. Он поднял на меня заинтересованный взгляд и кивнул. А я тут же поспешил выдать в лоб. — Как ты относишься к протестам рабочих?       Вилка с наколотой на неё стерлядью зависла в воздухе, так и не достигнув рта. Владимир отложил приборы в сторону и потянулся за наполненным бокалом вина. — Как к чему-то такому, что делается от скуки, — спокойно ответил он, делая глоток. Я повторил за ним. — Если есть время ходить на протесты, то его катастрофически много. Я делаю вывод, что не так уж много они работают, раз хватает запала на глупости.       Он бросил на меня короткий колючий взгляд своих ледяных глаз и вернулся к рыбе. Бури не случилось, а значит, я мог продолжать свой «расспрос». — А тебе никогда не казалось, что можно попробовать их понять? — задумчиво предположил я и поспешил занять руки сырными деликатесами, которые принялся сосредоточенно накалывать на шпажку. — Я имею в виду, что можно было бы посмотреть, как они живут? Что едят и во что одеваются?       Я отправил сырную шпажку в рот, изображая саму непринужденность. — А что им мешает сделать больше, чем они могут? — Владимир будто огрызнулся и снова зыркнул на меня.       Сохранять непринуждённость становилось всё сложнее и сложнее. Интересно, а как настоящий Дмитрий справлялся с такими выпадами? Подобные темы для Владимира, как красная тряпка для быка, но не предложить ему вариант решения рабочего вопроса я просто не мог. — Это… невозможно? — я захлопал глазами, выдерживая взгляд моего собеседника.       С губ Владимира сорвался тяжёлый вздох, будто он пытался мне объяснить что-то очень много раз, а я, как нерадивый школяр, так и не смог его понять. — Я не устану ставить свою родню в пример,— Начал Владимир всё тем же спокойным тоном. — Нет ничего невозможного. Им не хочется жить лучше, им нравится, как они живут, иначе не сидели бы на месте, — он обвёл рукой ресторан, в котором мы сидели. — Некоторым нравится только жаловаться, они наигранно хнычут, когда выклянчивают деньги, стоя у театров, а потом меняют горсть монет на кружку пива, чтобы завтра снова встать с протянутой рукой.       Я не мог не согласиться с тем, что в словах Владимира была значительная доля правды. Знать наверняка условия работы на фабриках и заводах, где работали такие, как Алексей и его приятели, я точно не мог, но я был уверен, что они были довольно тяжёлыми. Однако все эти люди после работы направлялись именно в кабак. Я невольно провёл параллели с современностью, отмечая, что у некоторых моих знакомых всё происходило ровно так же, только больше не было такого классового расслоения. — Я согласен, что такие люди есть, — согласился я, но свою мысль был полон решимости развить, — но ведь есть и те, кто по состоянию здоровья не может работать больше. Им что делать?       Владимир даже прицокнул языком. — Государство даёт им всем очень много, — возражал он. — Странно, что ты этого не понимаешь.       Он изогнул бровь, явно намекая на пожертвования, которые отправлял я, а точнее Дмитрий, в общества поддержки рабочего класса. — Они агрессивны, они всегда кричат, им всегда мало, — продолжал Владимир. — А у государства нет своих денег. Государство — это мы, — он указал сначала на меня, а потом на себя. — Это наши деньги идут в карманы тех, кто пытается тебя убить. Ты спонсор собственной смерти.       Его слова заставили меня ужаснуться. Я не мог не доверять ему, я даже не предполагал о том, что он может мне врать, тем более, что он всегда жил в этом времени в отличие от меня. Моих знаний явно не хватало, а общения с Алексеем и походов в Гостиный было, видимо, недостаточно, чтобы точно всё разузнать. И накануне я убедился, что выдавать мне информацию просто так «по дружбе» Алексей не собирался. — Я не смогу убедить тебя в том, что нас никто не тронет? — я попытался робко улыбнуться, но Владимир резко качнул головой. — Об этом и речи быть не может, — отрезал он, и его тон стал более резким. Глаза потемнели, а я разглядел в них недобрый огонёк. — Ты совершишь страшную ошибку, если поверишь их словам. — Но… я не хочу верить их словам, — запротестовал я. — Я хочу верить их действиям.       Мне даже на ум не могло прийти, что Алексей может допустить повторного покушения на нас, точнее, на меня. Ему чертовски хотелось доверять. — Ты снова хочешь помогать им? — Владимир не верил своим ушам. — Кормить нищих, которые не потратят и копейки на себя, а отнесут деньги в казну подпольных революционеров?       Я чувствовал, как воздух накалялся между нами. Владимир злился и не старался этого скрыть. Я же не мог понять, как можно оставаться таким упрямцем, когда он даже не поговорил ни с одним из представителей рабочего класса и не послушал всё то, о чём они просили, хотя бы немного. — Да почему ты думаешь, что они все несут туда деньги?       Теперь пришла моя очередь повышать голос. Возможно, Владимир был прав, видя угрозу в некоторых рабочих, особенно после покушения на нас, но порой я был уверен в том, что его разум захватила самая настоящая паранойя. — Потому что они все ещё существуют, — категорично отрезал Владимир, скрестив руки на груди. — Даже такие идейные люди не будут существовать без денег. Все хотят положить вечером кусок в рот. Клянусь, душа моя, ты единственный человек, который этого не понимает.       Владимир выдавил из себя улыбку, стараясь как-то смягчить наш диалог. — Я понимаю, — проговорил я, опуская голову. — И я докажу тебе, что я все понимаю.       Я действительно это понимал. Вернее, я понимал, как работают подпольные общества (или догадывался), знал, что им нужно на что-то существовать, и даже видел тому доказательство, общаясь лично. Но я упрямо отказывался от мысли, что диалог с подобными людьми невозможен. Ещё недавно я лично разговаривал с Алексеем, и хотя простое слово, может быть, и не могло иметь вес в две тысячи двадцать четвёртом, но сто двадцать лет назад оно точно что-то да весило. Или мне просто хотелось так думать? — Мне не нужны твои доказательства, — Владимир заметно смягчился и протянул руку, накрывая мою ладонь своей. Голубые глаза пристально смотрели на меня. — Мне нужен ты. Живым. — От того, как он это произнёс, у меня перехватило дыхание. — Разве не ты просил быть осторожнее? — Я осторожен, — прошептал я, едва дыша. — Обещаю тебе, что я очень осторожен.       Моя жизнь тем временем продолжала идти своим чередом. После того разговора с Владимиром в «Кюба» я больше не возвращался к этой теме, по крайней мере несколько дней спустя точно. Однако от своей шальной мысли я не отказывался. Владимир был чертовски упрям и уверен в своей правоте. Возможно, родись я в конце девятнадцатого века в семье потомственных дворян, я бы рассуждал как Владимир, но в начале, а тем более в середине двухтысячных таких взглядов на «средний рабочий класс» больше никто не придерживался. Может быть, какие-то особенно богатые олигархи и могли гонять в голове такие мысли, но я точно был не из их числа.       Не было и ночи, которую я бы провёл без Владимира, разве только когда он должен был отлучиться в родное поместье. Мне нравилось нежиться в его объятиях, разглядывать его, наслаждаться его любовью и чувствовать, насколько горячим и жарким он может быть, демонстрируя всем ледяную маску. Я гордился своей маленькой привилегией — пробуждать во Владимире такой океан чувств, да ещё так, что никто и понятия не имел, каким он мог быть на самом деле.       В ночь перед важным собранием, на котором я был обязан присутствовать по долгу службы, мне не спалось. Я вылез из объятий теплых любимых рук и долго стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Я надеялся как-то остыть и взглянуть на ситуацию более трезво. Прикосновение обжигающе-холодного стекла мне не помогало. В задаче, которую я пытался решить, было очень много переменных, а переубедить снобов-министров, да и Владимира тоже, было и вовсе невозможно. Единственной моей мыслью оставалось только одно: попробовать поговорить с братом напрямую. И хотя я, будучи Романовым по крови, не имел прав указывать Императору, поговорить с ним я точно мог.       В тот день за завтраком присутствовали самые важные персоны Империи, или же мне это так казалось, ведь я едва ли кого-то знал. Всё-таки я видел их не так часто, даже в театрах, да и их компанию едва ли находил приятной, а потому не мог помнить всех. Одну фигуру я узнал точно. Министр иностранных дел. Именно он был тем, кто смог убедить моего брата в пользе той странной войны, которую до сих пор вела Россия. Я невольно вспомнил о том офицере, с которым совсем недавно прощался Владимир.       Подумать о друге Владимира и о нём самом мне не позволили. Когда в дверях показался папа́, я растерял всю уверенность даже попытаться завести беседу о рабочих. Если бы мне кто-то сказал, что такие отцы бывают, я бы точно не поверил в это. Хотя и со своим «настоящим» отцом я не был в особо тёплых отношениях. Неужели это передаётся по наследству? Папа́ прошел мимо меня, и я вытянулся по струнке. Мы обменялись сдержанными приветствиями, и почти сразу нас пригласили к столу.       Стараясь не разглядывать сидевших за столом слишком долго, я переводил взгляд с одного лица на другое. Холодные, чопорные и деланно вежливые. Подумать только, сам Император выглядел дружелюбнее, чем все эти министры, имён которых я не знал. Беседа началась со светских новостей и медленно перетекла к делам. Я же старался всеми силами сохранить самообладание и не ёрзать на стуле: я выжидал подходящего момента, чтобы встрять в разговор. Неодобрительные взгляды папа́ я старался игнорировать. — И всё-таки это было неимоверно мудрым решением — назначить адмирала Макарова командующим Тихоокеанской эскадрой, — напротив меня сидел незнакомый мне широкоплечий человек, преклонных лет. — Вот увидите, Ваше Императорское Величество, его назначение изменит ход войны. — Не могу не согласиться, Дмитрий Фёдорович, — довольно отозвался Плеве, — только маленькая победоносная война спасет Россию от революции, — на этих словах все сидящие довольно заулыбались. Я мысленно скривился, испытав необъяснимое к ним отвращение, — и я могу с полной уверенностью заявить, что это положит конец расцвету этой антимонархической культуры. — Выражаю Вам свою сердечную благодарность, Вячеслав Константинович, — с улыбкой отозвался Николай. — Не смею отрицать, что отряды жандармов работают денно и нощно для обеспечения нашей безопасности.       Министры синхронно закивали. Папа́ кивал вместе с остальными, явно испытывая удовлетворение от этих новостей. Мне же порядком надоел этот странный театр. Я отсчитал около полутора часов с того момента, как начался наш завтрак, а беседа так и продолжалась в таком тоне. И как могут все эти люди так спокойно рассуждать о войне? — Позвольте поинтересоваться, Вячеслав Константинович, — начал я, ощущая дрожь в руках, — Вы считаете, что война может обрадовать революционные массы?       На меня сразу уставились несколько пар удивленных глаз. Брови папа́ сдвинулись к переносице. — Вы ещё слишком юны, Дмитрий Владимирович, — возразил Плеве снисходительным тоном, которым здесь любили разговаривать, особенно со мной, — и вам, возможно, неведомы некоторые тонкости политики.       Я отложил столовые приборы, чтобы не выдавать своего состояния. Меня трясло изнутри, и я пожалел, что рядом не было Владимира. Брат в недоумении разглядывал меня. — Возможно, мне и неведомы тонкости политики, но неужели вам кажется, что для того, чтобы успокоить рабочий класс, необходимо бросить в бой наших лучших офицеров? — я подивился тому, как дерзко звучал мой вопрос.       Раз уж мне было нечего терять в этом времени, и Распутин прав, говоря о судьбе, то пусть это придаст мне смелости. — Как вы смеете так говорить? — в наш разговор встряло очередное «лицо», которое я не встречал раньше. — Эти люди защищают честь Российской Империи! — Это безусловно так, но почему Вы выбираете именно этот способ? — не успокаивался я. — Дмитрий, что ты себе позволяешь? — Папа́ тут же попытался вмешаться. — Смени тон. — И что же вы предлагаете, Дмитрий Владимирович? — усмехнулся сидевший напротив меня человек. — Изложите нам ваши идеи.       Меня раздражало, как они насмехаются надо мной. Раздражало и то, что никто из них не воспринимал меня всерьёз, даже если я расскажу им то, что думаю. Однако во мне теплилась надежда, и я решил рискнуть. Я даже удивился внезапной тишине, стараясь не обращать внимания на кривые усмешки, направленные в мою сторону. — Я предлагаю диалог, — я откашлялся. — Мы, как представители дворянства, могли бы выбрать одно или несколько лиц и отправить их на переговоры с представителями от рабочих масс, — я обвел взглядом сидящих: их молчание заставило меня продолжить. — Если мы сможем их выслушать и договориться, то вражде наших сословий будет положен конец. — Ваше Императорское Величество, позвольте заметить, что именно поэтому усиление влияния студенческих монархических обществ необходимо нашей стране, — подал голос до этого молчавший человек, сидящий по левую руку от Николая. — Юные умы в наше непростое время проявляют крайнюю неустойчивость, и поэтому нам критически важно не допустить дальнейшее брожение настроений в обществе.       Я обернулся на голос и тут же перевел взгляд на брата. Николай выглядел устало, всем видом показывая, что этот разговор его только расстраивает. Он ничего не говорил, будто позволяя всем остальным высказаться. Совсем не похоже на Императора, как мне тогда казалось. На самом же деле, как я узнал позднее, он просто прислушивался к советам своих приближённых… — Твой чрезмерный романтизм приведёт к огромным последствиям, Дмитрий, — голос папа́ звучал разочарованно. — Я солидарен с вами, Михаил Фёдорович, — он обратился к говорившему по левую руку от Николая, — полагаю, наша образовательная система требует значительных корректировок. — Поверьте мне и моему опыту, молодой человек, не всё в этой жизни решается под порывами горячей души, — голос Плеве звучал твёрдо. — Для некоторых вопросов одних лишь романтических порывов мало.       И почему все в этом мире пытаются меня чему-то научить?       Как бы я хотел сейчас вскочить и рассказать им всё, что произойдёт через каких-то тринадцать лет. Как бы я хотел показать им, к чему приведут их отказы от простого диалога с рабочими массами. Возможно, кто-то из этих снобов за императорским столом не останется в живых, или будет вынужден отправиться в эмиграцию через какой-то жалкий десяток лет, работать в Париже каким-нибудь водителем или того хуже. И как я мог найти в себе силы сдержаться в тот момент? Меня разбили на мелкие кусочки. А самым печальным было то, что мой брат, на чью поддержку я так надеялся, не произнёс ни слова в мою защиту.       Ко мне закралась неприятная мысль. Если в своем времени я был обычным человеком, которых миллионы, и я был последним, кого бы спросили, что я думаю о политике сидящих наверху. И это вполне укладывалось в моей голове. То тут я был членом императорской семьи, пусть и не прямым. У меня было слово, статус и привилегии. И меня тут тоже не слушали. Даже сам Император часто молчал за столом. Так кто же тогда творец этой самой политики? Кто на самом деле управляет страной?