Достойный пример

      Расставляя все события своего прошлого в одну общую картину, я осознаю, что встреча с Гарольдом не была самым худшим, что произошло со мной в Стэтвише. Парень, тенью преследовавший меня, оказался лишь отправной точкой всего того безумия, что стало происходить со мной и моими друзьями.       — Сплошная энтропия, — в шутку будет говорить Иван.       — И она, как всегда, лишь возрастает, — буду отвечать ему я.       После знакомства с Гарольдом я стал реже выходить из комнаты общежития. Это не сделало меня ближе к Кристиану, но я все равно узнал его лучше, наблюдая за ним из-под учебника по квантовой оптике. Спустя неделю затворничества, когда я вылезал из-за письменного стола только чтобы сходить на пары или лечь поспать, я мог рассказать всем желающим о том, как Кристиан обычно читает — и как при этом у него забавно скользят глаза по тексту, будто перепрыгивая со строки на строку, то и дело возвращаясь к началу страницы или срываясь на последние буквы, додумывая целые предложения.       Мы всегда занимались своими делами в тишине. Я решал задачи, обложившись конспектами, а Кристиан читал на полу, попивая очередной стакан залитый доверху виски. Иногда я замечал за собой, что наблюдаю за ним вместо того, чтобы делать домашнюю работу, но никогда не считал это чем-то серьезным: даже со всем своим скептицизмом, самовлюбленностью и верой в свой будущий успех, я не мог в конце концов не осознать почему на Кристиана бросали такие заинтересованные взгляды студенты Стэтвиша. Кристиан пропах загадочностью, хоть и добился её до боли легко. Достаточно было просто никому и ничего не рассказывать. Ни о своих делах, ни о своих успехах.       Ему не было дела до того, что происходит в мире вне его книг. Привыкнуть к этому оказалось сложнее всего. Иногда я все же делился с ним своими мыслями. Я рассказывал ему, что Германия разрабатывает технологию IPS-матриц, а он не обращал на меня никакого внимания, отворачиваясь к стене. Тогда я говорил, что расстроен смертью Джона Бардина, а Кристиан желал смерти еще и Фредерику Вертаму, и на мое заявление, что тот и так уже мертв, лишь отмахивался.       — Быть тобой скучно.       — Зато тобой очень весело, — закатывал глаза Кристиан.       Я всё ждал, что Кристиана убьют. Иногда ждал когда его убьют. Местами мне этого хотелось. А иногда, слыша чужие шаги под дверями, я подскакивал прямо в ночи и хватался за припрятанный за кроватью талмуд латинских терминов, готовый отбивать своего соседа у любого, кто покусится на его жизнь.       Но всем было плевать.       И только спустя неделю я решился выйти из общежития просто так, без повода. Предварительно договорившись встретиться с Иваном, я надел свой лучший пуловер и повязал на шее бордовый шарф, купленный одновременно с утерянными ковбойскими шляпами.       Кристиан посчитал мой образ безвкусным. Конечно, в этом Кристиан был прав. Но я не считал Кристиана экспертом в сфере моды, потому что Кристиан всегда одевался однообразно, не признавая других стилей.       — Не позорься, Райан. Если тебе холодно — возьми моё пальто.       Кристиан носил чёрное пардессю до самых колен и никогда его не застегивал. В пальто он прятал свежие пачки сигарет, которые пустели с поразительной скоростью, но выкидывались лишь тогда, когда начинали выпадать из переполненных карманов. Кристиан дорожил этой частью своей личности, и предложение надеть его одежду поставило меня в тупик.       — Люди неправильно поймут, — зачем-то сказал я, хотя дело было совсем не в этом. Лицо Кристиана скривилось от услышанного. Он потянулся к своему уху и потер его пальцем изнутри.       — Уходи. Умоляю, Райан, уходи.       На улице меня ждал не только Иван, но и Джон. От последнего у меня сводило зубы. Перепрыгивая с одной ноги на другую, Джон обтирал свои плечи руками. Он о чем-то оживленно рассказывал Ивану, на что иностранный студент реагировал весьма скудно, не улавливая в быстрой речи Джона основного смысла. Отвечая сухими покачивания головой то вправо-влево, то вверх-вниз, Иван разглядывал фасад общежития философов. Несмотря на приближающиеся морозы, глициния продолжала цвести.       — Райан! — первым меня заметил Джон. — Эта зима будет самой холодной за последнее десятилетие.       — С чего ты взял? — спросил я.       — Чувство у меня такое.       Мы курили втроем: я, мой друг и мой учебный враг. Встав в крохотный круг, почти касаясь друг друга макушками, мы выдыхали дым друг другу в лицо. Джон не умел курить, и вместе с дымом на меня попадали его слюни, отходившие во время активного кашля. Но я терпел. Находиться в компании было легче. Рядом с людьми я его мог легко не замечать.       — Я не могу перестать думать о рождественских каникулах. Очень сильно хочу домой, — перешел на внезапное откровение Джон.       — Да… — поддержал его я.       — Когда мою руки местной водой, то кажется, словно с них кожа слазит. Вот, смотрите.       Джон выставил вперед свои ладони. Они выглядели суховатыми на костяшках, и все пальцы были вымазаны в чернилах, но ничего критичного я не заметил. Не получив ответа на свое выступление, Джон откинул сигарету на землю, а руки спрятал в карманы брюк. Иван почесал затылок.       — Я бы тоже домой поехал. Только мой дом далеко за океаном…       — Я думал, твоя семья живет в Соединенных Штатах? — Джон знал Ивана лучше меня.       — Разве Америка — это дом?.. — Иван пнул ближайший к его ноге камень из дорожки. — Америка — это возможность. Но никак не дом.       Я родился и вырос в Америке, и не было у меня другого места жительства, кроме Соединенных Штатов. Я даже в Европу никогда не летал. Но все равно был согласен с Иваном. Мне вечно казалось, что в родной стране меня ограничивают в знаниях; что за океаном люди уже изобретают второй велосипед, в то время как на родине мы только научились ездить на двухколесном.       — Патрик нас заждался, — покраснев от холода, в нос произнес Джон. — Я обещал, что мы явимся до обеда.       — Тогда нам стоит поспешить.       Я сделал последнюю затяжку и выкинул окурок себе под ноги. Джон повторил за мной, и только Иван зажал дотлевающую сигарету между пальцев, чтобы донести ее до ближайшего мусорного бака.       В отличии от гостиной философов, в гостиной физиков всегда были люди. Парни сидели, прижавшись друг к другу, и делили один учебник на двоих, потому что покупать книги было дорого, а идти впереди программы Стэтвиша хотелось всем. Видя общие конспекты, мне становилось завидно — я тоже хотел собираться перед сном в кругу своих одногруппников и обсуждать эмиссионную теорию, одновременно с этим копируя южно-восточный акцент своего ненавистного преподавателя. Но мне всегда приходилось желать спокойной ночи своим друзьям и возвращаться в неприветливые стены моего общежития, где любой технический термин встречался с закатыванием глаз. Только Спиноза, только abiens abi.       Места было мало. Ту часть пространства, которая не была заставлена книжными шкафами и учебными партами, студенты старших курсов завалили собственными научными экспериментами. Первые прототипы изобретений, которые должны были изменить мир, валялись посреди гостиной как какой-то мусор, и мне приходилось переступать через него точно также, как я переступал литературные сборники Кристиана в своей комнате.       — Райан, иди сюда!       Я занял место с края единственного дивана, уступая Джону.       — Слышал про стычку профессоров на историческом факультете?       Физики должны были любить только две вещи: создавать и разговаривать про созданное. Но в Стэтвише главной отличительной чертой физиков была неиссякаемая страсть к сплетням. Они обсуждали всё и всех, преимущественно — молодых мужчин, которые учились в соседних аудиториях. Несмотря на обилие гетеросексуальности и гомосексуальной латентности, физики никогда не скрывали своего особого интереса к другим парням. Недавние ботаники, едва ли уважаемые в собственных школах, ими руководили вторые личности, выстроенные в родительских машинах по пути в Стэтвиш при зачислении на первый курс. И в этих фантазиях, влажных и скрытных, они представляли себя той элитой, на которую в школе могли только смотреть. Но правда была в том, что так просто собственное «Я» не перестроить, и им ничего не оставалось, как поливать ядом тех, у кого «Я» с самого рождения было сильнее их.       — Никогда бы не подумал, что люди способны подраться из-за недоказуемого события в империи Юань, — Джон потянулся ко мне рукой, осторожно касаясь волос на затылке.       — А что произошло? — я дернул головой, и наши удивленные взгляды встретились.       — Ну я же говорю: два преподавателя истории подрались из-за императора.       — Ты не знаешь что сделал этот император?       — Я не знаю даже его имени, Райан.       В Стэтвише физиков было больше, чем студентов любого другого направления. Чтобы учиться у преподавателей Оксфорда, при этом не поступая в сам Оксфорд, парни и девушки слетались в Стэтвиш со всех штатов, и я не был исключением. Жестокий проходной конкурс, множество испытаний и высокий среднегодовой школьный балл — вот то, с чем пришлось столкнуться мне и еще сотне студентов для того, чтобы оказаться зачисленным. Единственный способ избежать этого — родиться в богатой семье. Но мне так не повезло. Поэтому, в свое время, я интересовался слишком многим, чтобы заинтересовать вступительную комиссию своими обширными познаниями. История была одной из поддавшихся мне дисциплин.       — Жаль, — искренне сказал я, когда Джон окончательно перестал пытаться вспомнить хоть что-то из конфликта двух незнакомых мне людей.       — Не грусти из-за того, что нельзя исправить! — поучительно произнес подоспевший к нашей скромной компании Патрик. За его спиной, не желая и шага сделать от куратора физиков, на меня поглядывал Ганс.       — Странно выглядишь сегодня, — хихикнул Ганс, намекая на мою одежду.       — И это мне говорит единственный черный на весь кампус, — парировал его я, снимая с себя шарф.       — Я не единственный, — и хоть прозвучать это должно было с обидой, я видел, как блеснули черные глаза Ганса — ему нравилось обмениваться с людьми взаимными оскорблениями.       Ганс не был моим другом. Ганс никогда не был даже моим приятелем, и хоть «врагом» назвать его мне было тяжело — уж больно для подобного он был туп, в отличии от того же Джона, — Ганс чувствовал во мне большой потенциал в виде угрозы по своим остаткам репутации среди преподавательского состава. Заняв место напротив меня и выпрямившись под углом в девяносто градусов, Ганс начал привычную поездку по моей гордости.       — Как прошел тест по гидравлике?       — Замечательно.       — Сдал работу мистеру Гринбергу?       — Еще неделю назад.       Последнюю неделю я совсем не отлипал от учебников. Мне было достаточно и пары часов, чтобы разобрать с нуля новую тему (в этом таилась основа моей гениальности), а когда передо мной закрывалось временное ограничение, физика даже начинала мне сниться.       Гансу физика давалась тяжелее всех на факультете. Именно поэтому он уделял особое внимание мне, Джону, Барбаре и другим ребятам, у которых средний балл по предметам еще до конца семестра был сто процентов положительный.       — Ты правда не смог отодрать девчонку с юридического из-за приведения?       Такого вопроса я не мог ожидать. Запнувшись в своем ответе, я без слов согласился с Гансом, и потому он самодовольно вздернул нос. Как на зло, образ Гарольда отчетливо проскочил между книжных шкафов гостиной, и я почувствовал, как начинаю неистово потеть. В те дни меня легко было вывести из себя: достаточно было просто оказаться в одной комнате с преследующим меня призраком.       Я закрыл глаза, досчитал до пяти, но Гарольд так никуда и не делся. Он наблюдал за мной и моими попытками прийти в себя: хотя бы сейчас, когда столько людей пялились на меня. И я не знал, что удивило их больше: призрак или моя близость к сексу.       — Ах ты, сучий…       Некоторые слова уже тогда были запрещены к использованию в адрес к чернокожим людям, и мне пришлось обойтись менее обидными вариациями.       — Что за приведение? — первым пришел в себя Иван.       Если бы я мог объяснить Ивану и остальным физикам — я бы объяснил. Но образ Гарольда был таким расплывчатым, что доказывать его существование было сродни признания в собственной безумности. И я молчал, кусая себя за язык и лихорадочно придумывая, как ответить Гансу. Мне стало до того страшно показаться психом перед своими одногруппниками, что я был готов снова запереться в спальне с Кристианом, лишь бы избавить себя от позора.       Патрик рассмеялся.       — Кэтти нескольким девчонкам рассказала, что ты увидел парня в комнате в самый ответственный момент. А они рассказали об этом своим друзьям. Так оно и пошло.       Не зная, что на это ответить, я потер глаза. Стало очень жарко, и мне хотелось нырнуть с головой в ледяную воду. Психически стабильных ученых не существует, но и полнейших психов среди них не жалуют. Они были опасны, и если их и допускали к экспериментам, то разве что протирать пробирки в лабораториях химиков.       — Как же быстро расползаются сплетни, — наконец произнес я, невнятно даже для самого себя. — Бред.       А перед глазами уже стояла картина: вот он я, пятидесятилетний, но уже глубоко седой и морщинистый, отковыриваю накипь с парового котла, пока другие мои одногруппники, едва ли изменившиеся с возрастом, получают свои Нобелевские премии. И сама мысль подобного исхода меня так разозлила, что я впервые почувствовал к Гарольду не столько страх, сколько ненависть. Ведь если бы не его появление в моей жизни, то я бы сейчас не придумывал как оправдать свое поведение перед будущими коллегами.       На мой взгляд Гарольд не отреагировал. Его глаза не показывали эмоций, они сохраняли то же скорбящее выражение, которое я видел в нашу первую встречу. Единственное, что менялось в Гарольде, так это расположение его рук. Он то прижимал их к груди, словно пытаясь схватиться за нерабочее сердце, то опускал ровно по швам, как делают солдаты на построении перед главнокомандующим.       — Неужели вы, парни, верите в призраков? — заерзал я на своем месте.       В воздухе что-то изменилось — возникло чувство всеобщего непонимания вопроса.       — Конечно нет. Не существует ни одного научного доказательства, подтверждающего их существование, — Джон вздохнул, словно сам вопрос выводил его из себя.       — А что насчет низких звуковых волн? — не скрывая улыбки, спросил Ганс, глядя на меня.       — Источник инфразвука — приборы, а не приведения… — отбил я нападение Ганса с таким остервенением, словно не перед моими глазами мельтешил умерший парень.       Все в гостиной замолчали. Я поднялся с дивана.       — Было бы приятнее верь вы мне, а не какой-то девчонке.       Но еще приятнее было бы, расскажи я им про Гарольда и получив стоящие советы по поводу того, как от него избавиться. Но я прекрасно понимал, как прозвучат мои слова среди скептиков — я ведь и сам таковым являлся. И если бы в любой другой день ко мне подошел человек и сказал, что разговаривает с привидением, я бы засмеялся ему в лицо и предложил обратиться к психиатру.       — Райан, мы просто шутим. Конечно мы понимаем, что дело было не в бродячем мертвеце, — попытался успокоить меня Патрик.       И я успокоился. Конечно же они поверят мне. Ведь никто из присутствующих не мог представить разгуливающих по Стэтвишу приведений. Призраки — это души умерших людей, потерявшие свою материальную оболочку. Но души не существует, следовательно, и приведений существовать не может.       — Схожу в уборную.       — Я с тобой, — поднялся со своего места Иван.       — Не нужно. Уж с этим я справлюсь как-нибудь сам.       Вместо Ивана, густой тенью, за мной проследовал Гарольд. Я долго не мог заметить его, прячущегося в стенах, но почувствовал сразу же, как мы вышли за двери гостиной. Каждое появление Гарольда в непосредственной близости ко мне сопровождалось секундной, но часто повторяющейся головной болью, будто умерший философ пытался влезть мне в мозг — что угодно, только бы сохранить создавшуюся между нами связь. В каком-то извращенном смысле, это его воздействие начало мне помогать: я уже совсем не чувствовал холодящего ужаса от присутствия Гарольда. Ко мне пришло смирение.       Туалет физиков был крохотный, не рассчитанный даже на троих человек. Не разделенный на мужской и женский, он состоял из мужской грязи и женских духов. На раковине лежали волосы. На зеркале — след губной помады и вид на самого уставшего в мире студента Стэтвиша. Пытаясь прийти в себя после раскрытия факта общей доступности к моему сексуальному провалу из-за невероятной причины, я включил напор воды в кране и запустил лицо прямо под быструю струю. Не проверив температуру, я обжег себе щеку. Отражение Гарольда в зеркале обеспокоенно охнуло. Я посмотрел на него не вытирая лица.       — Ну что тебе нужно? — не выдержал я. Капли воды неприятно стекали по подбородку на шею.       — Ты совсем не обеспокоен происходящим, — Гарольд моргнул, выпучив на меня свои уродские блеклые глаза.       Я развернулся к нему. Философ стоял так близко, что мне пришлось прижаться к краю раковины, почти залезая на нее. Это позабавило Гарольда, но я оскалился, и парень смиренно отошел в сторону, пропуская меня к туалетным кабинкам. Я проверил каждую из них, после чего обернулся.       — Я обеспокоен лишь тем, что ты, черт возьми, существуешь.       Мне захотелось схватить Гарольда за лицо, но мои руки, как и ожидалось, прошли сквозь него, не уцепившись за воздух.       — Не делай так, это неприятно. — Гарольд на секунду нахмурился.       — Да пошел ты.       Молчание затянулось. Я едва успел согнуться над унитазом прежде, чем меня вырвало.       — На твоем месте, я бы сменил друзей. Они довели тебя до такого состояния всего за десять минут.       Гарольд наблюдал за мной все то время, что я очищал желудок. Когда же я начал ополаскивать рот, он отвернулся.       — Это ты довел. Не они. — Решил напомнить ему я.       — Это спорно.       — Иди нахуй.       И снова молчание. Гарольд устало потер пальцами переносицу. Если не всматриваться в его фигуру, то она казалась вполне осязаемой. Но стоило только напрячь глаза, как волосы Гарольда становились совсем прозрачными.       — Нам не нужно становиться друзьями, Райан. Единственное, о чем я тебя прошу — помоги своему соседу.       — Ему не нужна моя помощь.       — С чего ты взял? — Гарольд вновь прижал ладони к своей груди. — Мне вот кажется, что он нуждается в тебе.       — Он закрывает глаза всякий раз, когда видит меня.       — Не все люди — открытая книга, Райан.       — А еще не все люди разговаривают с призраками, — я всплеснул руками. — Да если тебе так нужно помочь Кристиану, то почему бы тебе не появиться перед ним? Что за милосердие через руки его соседа?       Я принялся ходить из угла в угол, отдергивая себя за пальцы на руке. Под пристальным взглядом Гарольда, даже шаги давались мне с трудом. Тем не менее, это был первый раз, когда при виде него мне не хотелось убегать. Напротив, я желал наконец-то высказаться: казалось, подбери я правильные слова, и Гарольд поймет мои чувства и уйдет, продолжая дожидаться другого студента, способного разглядеть его — кочующего по кампусу.       — Я не могу выбирать того, кто меня увидит. Говорил ведь уже.       — Ну, значит тебе не повезло. Я не могу тебе помочь — ты даже не объясняешь, что именно должно произойти! Что за ноша на мне повисла по твоей милости?       — Кристиан в опасности…       — Да я понял уже! А подробности будут? — я схватился за голову. — Это сводит меня с ума. «Кристиан в беде, Кристиана обидят» — да почему мне вообще не должно быть плевать?!       Пока я кричал в туалете на Гарольда, я четко осознавал, в каких словах лукавлю. Мне и правда не было все равно на Кристиана. Тогда я еще не был в него влюблен, и даже представить себе не мог, что почувствую хоть что-то к этому зазнавшемуся философу. Но внутри меня тугим комом зарождалось чувство ответственности, вызванного правильным воспитанием и необъяснимым беспокойством — ведь я единственный, кто знал. Кристиан не был плохим. Конечно, хорошим Кристиана я тоже мог назвать с большой натяжкой, но, тем не менее, Кристиан уж точно не заслуживал чего-то «ужасного». В конце концов, он был таким же студентом как и я.       — Райан, все в порядке? — прервал мою тираду голос Ивана за дверью. — Тебя уже заждались.       Мы с Гарольдом переглянулись. Я наскоро поправил свою одежду и вытер капли воды с лица.       — Да, просто не свежий завтрак оказался, — имитируя болезненность в голосе, заверил Ивана я. — Скоро вернусь.       Но Иван решил ждать меня прямо под дверью, и мне ничего не оставалось, кроме как выйти к нему, игнорируя попытки Гарольда остановить меня.       — Главное не говори ничего Кристиану. Райан, он решит, что ты псих! — оказавшись перед самыми дверями, Гарольд вытянул вперед руки, словно пытался схватить меня. — Это дело только твое и мое. Помнишь?       Желая скорее уйти из уборной, я растерянно кивнул головой. Гарольда это устроило, и он отпустил меня к Ивану.       — Тебе точно не нужно прилечь? Можешь занять мою кровать, если хочешь, — заботливо предложил мне приятель.       — Я в порядке. Зря налегал на яичницу, — слукавил я, ощущая, как трясутся мои руки после общения с Гарольдом.       Мы вернулись в гостиную как раз в тот момент, когда физики вернулись к сплетням, не касающимся меня. Под раздачу попали историки, но, стоило мне занять свое место на крае дивана, как речь пошла про философов. И философы — это такая тема, когда все внимание обращено на ближайшего к ним.       — Райан, это правда, что они все поголовно спят друг с другом? — Джон посмотрел на меня так, словно ждал, что я примусь его поддерживать.       — Нет, не правда.       Но Джон меня не услышал. Или он сделал вид, что не услышал — ему не меньше других нравилось наводить шуму про другие факультеты, обвиняя их в том, что даже звучало абсурдно. Он был первым среди физиков, кто породил одну популярнейшую сплетню: спортсмены принимали наркотики, чтобы побеждать в соревнованиях. Конечно, это звучало реалистичнее, чем оргии среди философов, но это было таким же враньем, как и групповой секс под обликом Сократа. Матчи, в которых участвовали наши спортсмены, имели межнациональный уровень, и обманывать там было просто невозможно — кровь проверяли до и после выхода на поле.       — А я вот слышал, что у них по ночам происходят те еще игрища. Причем, плевать, мужчина ты или женщина.       — Джон, я бы знал, если бы такое происходило. Я ведь живу с ними в одном здании.       — И что, ты ручаешься, что они ночью все-все лежат в своих кроватях, обнимая плюшевых мишек и мирно посапывая?       Я замолчал, и Джон победно вскинул руки. Преследующему меня призраку я обещал защитить лишь одного философа, и репутация целого факультета меня не заботила.       В свою комнату я вернулся в глубокой темноте, когда были выключены даже ночные фонари. Но в моей комнате свет исходил от каждой лампочки, и я даже ненадолго прищурился, пытаясь привыкнуть к освещению после темного коридора общежития. При такой яркости спальня выглядела еще более убого, чем на самом деле. Я увидел трещины в стенах, которые раньше не замечал, и желтые пятна, проступающие под обоями. И даже если с этим можно было смириться, то с новой порцией мусора, оставленного Кристианом, я жить не хотел. К пустым бутылкам добавились упаковки из-под готовых обедов, что продавались у нас в столовой для вечно «опаздывающих» студентов, которые не успевали поесть во время перерыва за столом. Кристиан не пытался сложить использованную посуду в одно место, и она лежала по всей комнате. В такое место не хотелось возвращаться, но выбора у меня не было.       — Кристиан?       Я встал за его спиной, наблюдая, как бледная рука портит страницу за страницей тетради: почерк Кристиана был еще хуже моего, и он писал так быстро, что слова напоминали собой сплошные полосы с резко выделяющимися буквами «а». Пытаясь разглядеть, что делает Кристиан за моим столом, я так увлекся, что задел ногой лежавший на полу блокнот. На кожаной обложке красовался круглый след, который остается после грязных стаканов.       — Тихо, — Кристиан, не оборачиваясь, пальцем показал мне замолчать.       — Ты пишешь в моем конспекте? — заметил я, после долгой попытки понять, чем именно занят мой сосед. Подобное открытие меня отвлекло от грязи в комнате. Я не слишком цеплялся за записи, оставленные на бумаге, но меня все равно уколола обида от такого использования моих личных вещей.       — Свои тетради я уже исписал.       — А что ты такое пишешь? — удивился я.       — Да подожди ты! — воскликнул Кристиан так громко, что я отскочил от него в сторону.       Ждать пришлось долго. Я успел сходить в душ и переодеться, а Кристиан так и продолжал писать, все яростнее вдавливая кончик перьевой ручки в бумагу. Меня тянуло в сон, но, как будущий ученый, я не мог позволить себе выключить свет, тем самым испортив чью-то работу. Если школьные научные ярмарки меня чему-то и научили, так это уважать чужие труды.       Конечно, не настолько, чтобы считать их лучше своих.       — Дерьмо, — наконец с тяжелым вздохом произнес Кристиан, откидывая ручку и закрывая лицо рукам. Это было самое грубое слово, которое я когда-либо слышал от него, и меня это сильно напугало.       — Не идет домашка? — позволил предположить я.       Кристиан посмотрел на меня с таким видом, словно впервые увидел. Его глаза покраснели от усталости, а волосы казались спутанными, но он все равно выглядел хорошо ровно на столько же, насколько и обычно, и даже с потрескавшимися от недостатка воды губами, Кристиан наводил на меня легкий трепет. Я пожалел о том, что заговорил с ним — ответа мне было не видать, а собственное любопытство взыскало на самомнении Кристиана, и он хмыкнул, поднимаясь с места.       Сперва мне показалось, что Кристиан наводит на себя напускное загадочное очарование своим молчанием, но, когда он, пошатываясь, стал натягивать туфли на босые ноги, до меня дошло — Кристиану плохо. Как минимум, он был очень пьян. Взяв со стола мой конспект со своими записями, Кристиан вышел из комнаты, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. Моя кровать была как раз напротив выхода в коридор, и я наблюдал за своим соседом ровно до тех пор, пока голова того не скрылась под поручнями лестницы.       Стены общежития с головой окунули в непривычную тишину.       Я поднялся с места, желая закрыть дверь, но остановился, когда мой взгляд зацепился за пальто Кристиана, висевшее на крючке возле выхода. Пытаясь не терять самообладание, я все же выглянул в окно, чтобы убедиться, что Кристиан не решил прогуляться в такую погоду пьяным и в одной рубашке. К моему ужасу, Кристиан следовал точно по дороге, идущей к кампусу.       Думать о том, на сколько странно будет выглядеть моя забота, времени не было. Нужно было или бежать за ним следом, либо признать, что Кристиан взрослый мальчик и уже должен уметь заботиться о себе самостоятельно. И хоть я выбрал второй вариант, мои ноги решили иначе, и я догнал Кристиана ровно в тот момент, когда он наклонился над водяной гладью внутри фонтана.       — Что ты делаешь?! — я немного запыхался от бега, и говорил с паузами.       Кристиан вздрогнул от моего присутствия, но не удивился.       — У меня ничего не вышло, Райан, — прошептал Кристиан с такой болью в голосе, что можно было решить, что он собирается утопить себя в этом самом фонтане. Благо, топил он только тетрадь. — Извини, я испортил твои заметки.       Ярко-оранжевый конспект по механике раскрытым плавал на поверхности воды. Я наблюдал, как намокает страница за страницей, меняя свой цвет с белого на грязно-серый, и мне хотелось вопить, но я смиренно поджал губы — не было смысла ругаться с Кристианом, когда он едва мог устоять на ногах.       — Ничего страшного. Я заведу новую тетрадь.       Кристиан запустил руку в свои волосы, в непонятной попытке привести их в порядок.       — Надень, а то замерзнешь.       Я протянул Кристиану его пальто, и он поднял на меня голову, расправляя плечи. На лице философа возле губ остался небольшой след от чернил, когда он в очередной раз потер кожу рукой.       — Не нужно, — сказал Кристиан, но пальто все равно взял.       — Возвращайся в комнату, уже поздно и… — «администрации не понравится, если мы будем шастать в ночи вдвоем» — собирался сказать я, но замолчал, когда на мои плечи легло пальто Кристиана.       — Я куплю тебе новую тетрадку, — пообещал Кристиан, и я почувствовал, как его рука скользнула по моему бедру, когда он доставал из кармана пальто сигареты и зажигалку. Удивленно уставившись на то, как Кристиан достает сигарету из пачки, я вдруг подумал, как было бы забавно, возьми он пустую упаковку: ему бы снова пришлось касаться моей ноги, и от этой мысли стало так жарко, что мне стоило бы сразу задуматься, но я на тот момент еще был слишком наивен.       — Да плевать на тетрадь, у меня еще с десяток лежит…       Кристиан закурил, повернувшись так, чтобы дым не летел мне в лицо. Обычно я привык курить рядом с курящими, но в тот момент мне этого совсем не хотелось, и в горле стало так сухо, что я закашлял.       — Так что ты писал? — не справился с любопытством я.       — Пьесу.       Кристиан неожиданно улыбнулся и подмигнул мне. Такой жест он проворачивал в первый и в последний раз.       — Не ожидал? Каждый второй философ на факультете пытается что-то написать.       — О, вот как. — Я боялся испортить момент: откровение Кристиана было похоже на сладкий сон после тяжелого трудового дня, и я боялся его спугнуть неправильно подобранной фразой или чрезмерным интересом.       — Это была бы история про парня, потерявшего ноги и винящего во всем Богов, за что те лишают его еще и рук, — продолжил Кристиан.       — Как… интересно, — попытался сохранить спокойствие я, но по моему лицу было легко прочитать, что я думаю про этот сюжет на самом деле, и Кристиан рассмеялся. — Извини. Я не ценитель…       — Ничего страшного. Пока я писал, мне показалось, что это и правда полная фантасмагория.       Кристиан сел на край бортика фонтана, положив ногу на ногу. Сигарета в его руках задрожала, и я собирался снять пальто с себя и отдать обратно Кристиану, но он отмахнулся и сказал мне, что обойдется. Оставшись стоять напротив него, я не знал, куда мне деться и как правильнее себя вести, чтобы Кристиан не понял, какой неловкой кажется мне вся эта ситуация.       — Почему ты не хочешь возвращаться в общежитие?       Философ затянулся.       — А ты почему? — переспросил меня Кристиан.       — Потому что ты здесь.       — Потому что ты здесь, — повторил за мной Кристиан по слогам, но я так и не понял, было ли это поддразниванием, или ответом и на мой вопрос.       Существует атмосфера между двумя людьми, когда приятно даже молчать. Но это не было похоже на нашу ситуацию, и я судорожно думал, что мне стоить сказать, чтобы заставить Кристиана подняться с места и пойти следом за мной. Его пальцы начинали краснеть — я видел это даже от того единственного бледно-желтого освещения в самых недрах фонтана. Кристиан пытался сделать вид, что так и должно быть.       — Можешь засунуть руки в карманы пальто, — предложил я сам того не ожидая.       — Все в порядке.       Этот ответ меня не устроил.       — Ты же замерз.       — Зато уже почти протрезвел.       Не желая больше спорить, я развернулся и направился в сторону общежития. Кристиан следом за мной не пошел, и потому меньше, чем на половине пути, мне пришлось развернуться обратно к фонтану. Философ сидел в том же положении, в котором я его и оставил. Только он больше не улыбался, разглядывая испачканные кончики своих туфель.       — Кристиан, тебя что-то беспокоит? — не выдержал я, садясь на корточки перед парнем, чтобы выловить его взгляд. — Это связано с тем собранием, на которое я попал, верно?       Предположение вырвалось быстрее, чем я его обдумал. Собрание засело в моей голове так прочно, что внутри себя я только и ждал повода переспросить Кристиана о нем. Условия показались мне подходящими. Кристиан моего настроения не разделял.       — Что? — у Кристиана от удивления почти выпал окурок из рук. — Это, конечно, тревожит, но я больше переживаю из-за пьесы.       Я запустил руку в свои волосы. Бросить Кристиана у меня не получилось, но и торчать на одном месте в темноте становилось невыносимо.       — Пожалуйста, пошли… — попросил я. — Ты такой эгоист.       — Зачем ты тогда пошел за мной?       — Боялся, что ты замерзнешь и умрешь.       Кристиан закатил глаза и сделал последнюю затяжку.       — И при этом сам побежал за мной в пижаме.       — Не думал, что придется провести на улице так много времени.       Кристиан, как и Иван, окурок на землю не выкинул.       Он оставил его для пепельницы в нашей комнате.