Мотыльки сгорают в огне

      Под монотонное бубнение, из которого мы должны узнать нерушимые математические правила, большая часть класса почти спит. Как и все едва сдерживаюсь, чтобы не начать клевать носом.       Лариса Анатольевна делает вид, что не замечает наши сонные лица и пустые взгляды. Её, как обычно, это не сильно волнует. На моей памяти она была одной из немногих, кто никогда не повышал на нас голос, не ругался и не пытался усмирить. Она просто грузно опускалась за свой стол и ждала, когда же класс утихнет. Зато её тесты и контрольные были зверскими, как и жесткость оценивания. Она не гнушалась занизить оценки даже отличникам.       Кажется, она просто не любила детей и свою работу, а держала её здесь лишь невозможность отыскать новое занятие в её-то годы.       Но даже это понимание меня не останавливает от бесконечных зевков. Сегодня Лариса Анатольевна кажется ещё более невыразительной, чем обычно.       От позора заснуть на уроке спасает лёгкая вибрация в кармане — редкое явление для меня. Оттого не мешкая поглядываю на математичку и потихоньку достаю мобильный. Сообщение от Юли.       Первая удивлённая волна радости быстро сменяется на понимание, как только открываю диалог.       Юля Вербицкая [30.09 14:10]       Ксюш, привет! Как дела? Что нового? Можно одолжить твои конспекты, пожалуйста?       Ксения Мотылькова [30.09 14:12]       Привет. Можно, без проблем. Тебе занести?       Дела лучше всех, выживаем под властью правителя-тирана.       Звонок с урока разносится ангельской трелью.       Класс, словно по щелчку, просыпается. Большая часть небрежно скидывает учебники в сумки и портфели и уносится прочь. Я в их числе.       Впервые за эту неделю дышится легко. Конец школьного дня действительно означает конец школьного дня. Ни дополнительных, ни подготовок к грядущим зачётам, ни страданий в спортзале. Назвать это дополнительными язык не поворачивается. И дома будет несколько часов блаженного одиночества.       Юля Вербицкая [30.09 14:17]       Было бы здорово, спасибо!       Можешь, пожалуйста, забрать методичку по английскому у директора? Мама договорилась.       — Чего киснем? — Маша обнимает меня за плечи, рассматривая моё погрустневшее лицо в профиль.       — Надо к Николаю Антоновичу зайти, — отзываюсь, пряча телефон в карман. — Юле методичка нужна. Попросила занести вместе с конспектами.       — И зачем ей методичка? — недоумевает Маша. Я не удивляюсь, хотя тоже не пониманию зачем: всё что хочешь сейчас можно найти в интернете или библиотеках. Зачем ей именно школьная?       — Может, сходишь со мной? — спрашиваю с надеждой. Обычно радуюсь компании Юли и навестить её хотелось уже давно, но почему-то сейчас внутри странно неприятно и идти к Юле одной совершенно не хочется.       — Извини, я сегодня к родственникам на дачу и не могу задержаться, — улыбка у Маши выходит лёгкой, ободряющей и самую малость виноватой.       Только вздыхаю, стараясь улыбнуться в ответ. Ничего не попишешь, придётся идти одной.       Пока спускаемся по главной лестнице на первый этаж, повисает молчание. Как всегда, неутомительное для Маши и странно гнетущее для меня. Словно, если не нарушу его сейчас же, не скажу что-то интересное, то Маша решит, что в гробу она видала такую необщительную, недалёкую подружку.       — А это не Марго там? — Резким движением Маша вытягивает передо мной руку, не давая завернуть за угол, и сама быстро отскакивает на шаг, выглядывая из-за стенки.       Осторожно высовываю нос и глаза невольно раскрываются шире. Картина весьма занимательная и хороший повод для сплетен.       Цепкие пальцы Маргариты Степановны крепко сжимают ворот его рубашки. Она придвинулась непозволительно близко для просто коллеги. На лице Кирилла Павловича отражается замешательство, однако Маша едко подмечает:       — Ты посмотри, а инстинкты работают! — её шёпот кажется оглушающим, и я невольно возвращаюсь за угол, прижимаясь к стене спиной.       Как и она успеваю до этого рассмотреть руки Кирилла Павловича медленно скользнувшие на её талию и голову, немного склонённую к лицу Марго.       — Нашли место, — в отличие от Маши мой шёпот совсем не едкий. Яд не просто сочится — им можно наполнить цистерну. Одна его капля прожжёт плоть насквозь за считанные секунды.       — Всё же у него есть хоть капля мозгов, — Маша тихо хихикает ровно до того момента, как я хватаю её за руку и тяну наверх.       — Ты чего?       Не отвечаю, лишь дожидаюсь, когда Маша встанет рядом, а затем нарочито громко начинаю спускаться.       — Мне к Николаю Антоновичу надо, подождёшь? — наигранно весело и слишком громко интересуюсь у Маши. Мгновение она хлопает ресницами, а затем на губах её расцветает широкая улыбка.       — Не, мне домой надо! — Маша почти смеётся, и я вместе с ней.       Сдерживая глупые смешки, мы спускаемся вниз, топая громче заправских слонов. В этот момент не задумываясь, сделала ли я гадость Кириллу Павловичу или, наоборот, помогла ему? Внутри сидит гадкое чувство отвращения, перемешанное с какой-то детской обидой, непонятно откуда взявшейся. Кто-то со стороны наверняка подумает, что я ревную, как и все девчонки в нашем классе, влюбившиеся в учителя. Но на самом деле всё хуже: завидую. Завидую, что у кого-то всё так просто, так быстро, а у меня что? Дом, школа, дополнительные и снова дом.       — Девочки. — Когда мы поднимаем головы, Марго уже стоит на приличном расстоянии от физрука и тепло улыбается нам.       Мне всегда казалось невероятным то, как она перевоплощалась. Сама доброта и забота вне класса, а на занятиях настоящая мегера, не гнушающаяся угрозами, завуалированными оскорблениями и унижениями.       Но сейчас она не сможет испортить нам настроение.       Кирилл Павлович сверлит нас взглядом, скрестив руки на груди. От моего взгляда не укрывается то, как дёргается уголок его губ: он знает.       Сглатываю, пытаясь не обращать на это внимания. Не настолько же он мстительный, чтобы это отразилось на занятиях. И потом, он сам виноват! Кто же зажимается посреди школьного коридора?       — Ну, ладно, Ксюш, мне пора. — Смех улетучивается, а на его смену приходит смущение. Маша мнётся, глядя на Маргариту Степановну и цепляется мизинцем за свитер крупной вязки, который даже мне самой кажется великоватым.       Киваю ей, а сама до невозможного хочу, чтобы она осталась. Отчего-то становится не по себе, когда смотрю на её удаляющуюся спину.       — Мне к Николаю Антоновичу надо, — выговариваю внезапно севшим голосом, стараясь не смотреть на лица учителей. Вместо этого выбираю руки Маргариты Степановны, украшенные несколькими тонкими серебряными кольцами и одним большим с крупной жемчужиной.       — Его сейчас нет, дорогая. Он вернётся минут через двадцать. Что-то случилось? Может я тебе могу помочь? — Вижу, как она подходит ближе, протягивая руку к моему плечу.       Хочется машинально отстраниться, но только съеживаюсь, позволяя ей меня коснуться.       — Юля попросила методичку забрать. Её мама договорилась, — всё сильнее начинаю бормотать, тушуясь под взглядами взрослых. Они ведь наверняка поняли, что их застукали.       — Она к олимпиадам готовится? — Марго не даёт ответить, сразу же продолжая, подцепляя выбившуюся прядь волос и заправляя мне их за ухо. — В понедельник заберёшь, ничего страшного. Погода портится, нечего под дождём ходить.       Хочется поскорее отделаться от её навязчивой заботы, в которую совершенно не верилось, и скрыться от их глаз.       — Я подвезу её, мне тоже надо поговорить с ним. — Марго вздрагивает, и я вместе с ней от неприятного жжения за ухом: поцарапала.       Кирилл Павлович выглядит привычно уставшим и из-за чего-то нахмуренным. Такая перспектива меня совсем не привлекает, но забрать методичку нужно непременно сегодня. Совершенно не хочется подводить Юлю.       Маргарита Степановна колеблется несколько мгновений, а потом вздыхает, снова приторно улыбаясь.       — Тогда хороших вам выходных. — Она оборачивается ко мне и легонько касается плеча. — До понедельника, — бросает она уже Кириллу Павловичу, и мы остаёмся вдвоём под цокот удаляющихся каблуков.       Повисает давящее молчание, в котором я упорно смотрю себе под ноги, а Кирилл Павлович — на меня. И этот пристальный взгляд отдаётся неприятной тяжестью в теле, приковывающей к месту и одновременно с этим вызывающей сильное желание сделать неуклюжий, тяжёлый шаг вперёд.       — Пойдём, — его слова звучат как приказ, и я не осмеливаюсь даже спросить, а куда это таинственное «пойдём» ведёт. Только резко дёргаюсь, делая первый шаг вслед за учителем.       Спускаясь вниз по лестнице и проходя мимо гардероба, заторможенно осознаю, что Кирилл Павлович ведёт меня в столовую. В голове крутятся вопросы, кажущиеся даже мне идиотскими. Ну зачем ещё можно идти в столовую?       — Зоя Санна, дайте мне котлетку по-киевски с пюре, овощной салатик и… — Кирилл Павлович резко оборачивается ко мне и окидывает оценивающих взглядом. — Что ты ешь?       — Что я ем? — в самый неподходящий момент прорезалась глупость и заторможенность. — Я не буду.       — Я угощаю, — не приемлющим отказа тоном оповещает Кирилл Павлович и я тушуюсь, но упорно мотаю головой. — Ещё одну котлету по-киевски и овощной салат, чай, кофе, бульонный пирожок и булку с заварным кремом, пожалуйста.       Зоя Санна — школьная повариха — сочувственно окидывает меня взглядом. Сердобольная женщина, которой только дай волю — накормит всех. Всегда удивлялась тому, как удачно она выбрала себе место. Быть поваром в школе её призвание.       — Я положила ещё пирожок с капустой, — доверительно сообщает она Кириллу Павловичу, кивая в мою сторону и улыбаясь, отдавая ему нагруженной едой поднос.       — Но я не хочу… — пытаюсь возразить, но только вздыхаю, послушно следуя к столу, на который кивком указал классный руководитель.       — Я предупреждал: либо ешь сама, либо я сдаю тебя матери. — Кирилл Павлович опускает поднос на стол и принимается расставлять тарелки.       Мне не остается ничего, корме как сесть и придвинуть к себе тарелку с едой. По правде, живот сводит ещё с утра. Скудный завтрак, отсутствие обеда… Втыкаю вилку в салат, неуверенно накалываю квадратик брынзы и красного перца. Не сразу замечаю, что учитель наблюдает, чему-то усмехаясь.       — Яда нет: не успел добавить, а Зоя Санна слишком любит вас, оболтусов, и имеет трепетное отношение к еде, чтобы портить её. — Он подталкивает ко мне кружку с кофе, а я шмыгаю носом, не отводя взгляд от чая.       — Почему кофе? — спрашиваю вдруг. Обычно взрослые выбирают чай или компот, сок, но никак не кофе, считая его слишком вредным.       Кирилл Павлович смотрит озадаченно. Сначала на меня, потом на чашку кофе. В его взгляде что-то мелькает, но что не — могу понять. Как будто он что-то вспомнил слишком поздно.       — Может хоть кровь разгонит, румянец появится, а то ходишь бледная, как моль, — вопреки ожиданию его голос звучит буднично. — Не пьешь?       — Пью, — сразу соглашаюсь, кивая, — но с молоком или сливками, и сахаром. А вы не любите кофе?       — Да, совсем не пью, ни в каком виде, — он кивает, вот так легко выдавая занимательный факт о себе.       К моему удивлению, он поднимается и через минуту возвращается со слабенькими кофейными сливками и сахарницей, которая обычно стоит на учительском столе, а не в общем ученическом зале, оставляет их у чашки.       — Ешь давай, Николай Антонович скоро вернётся, — отламывая кусок котлеты и разделяя его ещё на половинки, бросает Кирилл Павлович, а после, обмакнув в вытекшее масло, отправляет её себе в рот.       — Я не спешу, — отзываюсь вяло и следую примеру учителя, принимаясь за еду. В животе сразу урчит, словно тело радуется нормальной пище. Кирилл Павлович снова усмехается и его взгляд выдаёт мне все мысли.       — Я спешу, — бросает он после короткой паузы, явно намекая на свои слова о том, что подвезёт. — И никаких сама, мне потом не хватало отчитываться перед твоей матерью, — пресекает мою попытку возразить, как только открываю рот.       Вздыхаю, понимая, что он не отстанет. И в чём-то даже могу понять. Мама слишком озаботилась этим вопросом, периодически интересуясь её успехами напрямую к Кирилла Павловича. С тех пор, как она позвонила ему впервые, выудив номер из Николая Антоновича, я всё не могу понять: почему физрук не сдаёт меня? Ни мои слова, брошенные в сердцах, ни свои мысли, которые регулярно выговаривает мне на занятиях, особо не подбирая слова. Как говорится, спасибо не матом.       Остаток приёма пищи проходит почти в тишине, прерываемой редкими комментариями со стороны Кирилла Павловича, чтобы я непременно доедала. И от этого есть хочется ещё меньше, но я послушно вталкиваю в себя котлету и салат, возразив, что пирожки в меня точно не влезут.       Надеясь, что на этом приступ заботы закончится, я поднимаюсь из-за стола, сказав, что пойду первой, чтобы не терять время, пока Кирилл Павлович зачем-то пошел к Зое Санне. Но на своё предложение получила только строгое «жди».       В ответ на это захотелось гавкнуть, как самой злой собачонке, но, привычно промолчав, я со остаюсь у стола, переминаясь с ноги на ногу.       Кирилл Павлович возвращается быстро, пихает мне в руки пакет с таким лицом, что возражать не хочется. Засовываю пакет в сумку на ходу, пока плетусь за учителем.

***

      Николай Антонович встречает нас, как и обычно, очень радушно, но в нос сразу же ударяет терпкий запах спиртного.       — О, какие люди! Чем обязан? — голос его звучит уже забавно, и я только хмурюсь, надеясь, что дела Кирилла Павловича займут не больше времени, чем мои — то есть будут на пару минут.       — Я за методичкой для Юли Вербицкой, — бормочу негромко, не мигая глядя на широко улыбающегося директора, который упирается в спинку своего кресла.       — Так-с, методичка… — Николай Антонович шарит по столу взглядом, но не наткнувшись на желаемое, разводит руками. — Ничего, сейчас позвоним Леночке и узнаем, где эта твоя методичка, — он расплывается в улыбке и переводит взгляд на классного, подмигивая ему. — А тебе чего? Тоже методичку?       — Нет, мне бы бланки для оценивания в четверти. Там какие-то накладки с файлом: не открывается, — Кирилл Павлович усердно сдерживает улыбку, так же, как и я, понимая, что Николай Антонович тяпнул лишнего.       — Какие бланки? О чём ты, голубчик? — Николай Антонович смотрит на него с прищуром, не веря. — Может ты посекретничать пришёл, а Ксюшенька тебя смущает?       На самом деле и мне показалась просьба Кирилла Павловича странной. Зачем ему они, если ещё даже сентябрь не закончился? Наверное, и правда мешаю обсудить что-то важное.       Вздыхаю, сжимая пальцы одной руки другой рукой до лёгкой боли, и терпеливо жду, что Николай Антонович всё же позвонит Леночке.       — Решил не откладывать в долгий ящик головную боль, — он пожимает плечами и всё же кидает в мою стороны короткий взгляд.       — Я пойду, позвоню Елене Александровне, — в голосе сквозит такая надежда и неловкость, что становится неуютно. Неуклюже разворачиваюсь, как деревянный солдатик, и уже собираюсь направиться к двери, как догоняет голос Николая Антоновича.       — А ну стоять, — он весело окликает, и я вздыхаю, оборачиваясь. — У меня сегодня большая радость, молодёжь! У меня внучка родилась! — Он достаёт свой смартфон и протягивает Кириллу Павловичу, который спустя несколько мгновений протягивает его мне.       Беру смартфон в свои руки, неосторожно касаясь пальцев учителя. В голове моментально вспыхивает мысль, что они очень горячие, а у меня вечно мёрзнут руки.       — Поздравляю! Пусть растёт здоровая и счастливая, — Кирилл Павлович хлопает директора по плечу, а я улыбаюсь уголками губ, глядя на сморщенный комочек в пелёнках. Никогда не питала слабости к маленьким детям, но слезящиеся счастливые глаза Николая Антоновича не оставляют шанса.       — Красивая, — тяну негромко, возвращая телефон его владельцу. — Поздравляю вас.       Николай Антонович ещё раз смотрит на фотографию, тяжело вздыхая со счастливой улыбкой.       — Назвали Алёнушкой. — Из его груди снова вырывается тяжёлый вздох, и я готова поклясться, что Николай Антонович почти готов пустить скупую мужскую слезу. — Только вот не встретиться нам. Мои-то упорхнули за границы свои, когда Ромке пять было. С тех пор не виделись ни разу, он уже в школу ходит, а теперь вот и внучка родилась.       Директор смотрит на фото с такой теплотой, с такой печалью во взгляде, что не остаётся сомнений — это любовь. Мысли о том, что это может быть одиночество, в голову не приходят, или упорно гоню их прочь, заменяя желаемым.       В груди неприятно сжимается от мысли: а видела ли я такой взгляд хоть от кого-то, кроме Лёши?       Липкую чёрную пустоту задумчивости снова прерывает голос Николая Антоновича, спрятавшего смартфон в карман и хлопающего в ладоши:       — Ну-с, молодёжь, за такое не грех и выпить, а? Кирюш? — потирая ладони, а затем выуживая из-под стола початую бутылку водки, задал, скорее всего, риторический вопрос, не собираясь принимать отказа.       — А Елена Александровна? — спрашиваю почти обречённо, делая шаг вперёд к Николаю Антоновичу. — Мне бы методичку для Юли.       — А! Да-да, Леночка… — Николай Антонович растерянно шарит по карманам, словно уже забыл, куда дел телефон.       — Надо же, не отвечает, — спустя минуту терпеливого ожидания выдаёт директор, а я, перекатываясь с пятки на носок в томительном ожидании, чуть-чуть теряю равновесие, делаю широкий шаг в сторону и тут же выпрямляюсь, краснея. — Кажется, что-то было в учительской. — Задумчиво чешет заросшую щетиной щёку и идёт в сторону выхода, кидая мне «я сейчас».       — Вот так растишь вас, растишь, а вы потом кидаете нас, стариков, — не то шутя, не то на полном серьёзе задумчиво выдал Кирилл Павлович.       — Разве же его бросили? — зачем-то спрашиваю, сама не уверенная, что хочу слышать ответ. — И до старика вам ещё далековато, как и до того, чтобы дети бросали. Их у вас нет. — Последнее вообще не моё дело, да и, если быть честной, я не знаю наверняка. Лишь предполагаю из-за отсутствия обручального кольца. Но не уколоть его не получилось.       — Они уехали несколько лет назад и с тех пор, насколько знаю, хорошо, если по интернету созваниваются. — Кирилл Павлович пожимает плечами, усаживая на стул для посетителей. — Ни его не зовут в гости, ни сами не едут, даже банальной открытки на день рождения не пришлют. — Он смотрит на меня, но кажется, будто бы сквозь, явно думая о чём-то своём. Было видно, что последние мои слова лишние.       Этот его взгляд стал появляться всё чаще. Задумчивый, тоскливый, тревожный. Нет, даже испуганный, но удивлённый, полный надежды.       В голову пришла мысль, что бабушка смотрела точно так же в последние свои дни. Затуманенному лекарствами разуму казалось, что он видит дедушку. Счастливое чудо, которое случилось так внезапно. Оно пугает, ведь ты отчётливо понимаешь, что человека уже нет в живых, но не можешь не радоваться, видя любимое лицо.       Кирилл Павлович морщится, трясёт головой, а после поднимает на меня вполне осознанный хмурый взгляд и собирается что-то сказать, как дверь в кабинет снова отрывается.       — А вот и методичка! — радостно сообщает Николай Антонович и протягивает мне пакет, в который заботливо завёрнуты, кажется, несколько книг.       — Спасибо, — улыбаюсь, понимая, что наконец-то свобода. — Ну, тогда всё, можно идти?       — Ну, Ксюш, не-ет, ну кто так делает? — Николай Антонович мягко подталкивает меня в плечо к Кириллу Павловичу, а после усаживает на стул рядом с ним.       Хочу возразить, но он только цыкает, показывая жестом, что мне нужно молчать. Достаёт три рюмки, а после спохватившись, смущённо говорит: — Точно, ты же не пьёшь. Тогда вот, держи, — на столе оказывается коробка конфет, пакет с печеньем с ягодным желе в центре, а спустя несколько мгновений из маленького холодильника вытаскивается тарелка с бутербродами. — Совсем худющая стала. Только и делаете, что на диетах своих сидите, а для чего? Для кого? Мальчишкам же формы нравятся! Когда подержаться есть за что! — Он вздыхает и щёлкает кнопкой электрического чайника, выставляя на стол чашку, заварку и сахарницу. — Современные девчонки… — тянет Николай Антонович с улыбкой и качает головой, глядя на Кирилла Павловича.       Тот лишь усмехается, скрещивая руки на груди и кивает.       — А бланки тоже у Леночки?       — Какие бланки, Кирилл? — директор морщится и приподнимает руки в вопросительном жесте. — В понедельник. Вся работа в понедельник. Сегодня директора школы номер три нет.       Слушаю весь этот монолого-диалог со всё больше и больше нарастающей тоской. Внутренняя послушная девочка не даёт мне что-то вставить, возразить или настоятельно попрощаться и уйти.       Под пристальным взглядом Николая Антоновича беру одну печеньку. После плотного обеда есть не хочется совсем.       — Ну, за Алёнушку. — Николай Антонович разлил по рюмкам водку, пододвинув одну Кириллу Павловичу. К моему удивлению, он не отказался, а без раздумий взял со стола и, чокнувшись, опустошил одним залпом.       На этом моменте внутри что-то окончательно щёлкает, не позволяя относиться к Кириллу Павловичу как к учителю. Нет, я прекрасно понимала, что он, как и все, выпивал, ругался матом, встречался с женщинами и, о Боже, даже спал с ними! Но за такое короткое время в стенах школы он только и делал, что доказывал свою некомпетентность, как педагог, и доверия, как человек, тоже не вызывал. Несдержанное поведение, неуместные разговоры, откровенно наплевательское отношение к ученикам, а теперь ещё и распитие крепких алкогольных напитков в стенах школы.       К Николаю Антоновичу, при всём при этом, уважение, как и восприятие его, как учителя, никуда не исчезло. Несмотря на его пагубные привычки и порой недопустимое для педагога поведение, он неоднократно доказывал, что находится на своём месте.       — Ну, Ксюшенька, рассказывай, как тебе наш Кирилл Павлович? — Николай Антонович подпирает голову рукой и расплывается в улыбке, хитро щуря свои тёмные глаза.       От внезапной смены темы смотрю на директора совершенно пустым взглядом, не в состоянии собрать мысли в кучу, не то, что подобрать цензурные слова для ответа на такой вопрос.       — Да не стесняйся, говори, никто не укусит, — он трактует моё молчание и замешательство по-своему. — А если кто попробует, — смотрит в сторону усмехающегося Кирилла Павловича, — ух я устрою этому негоднику.       К моему удивлению, Кирилл Павлович, кажется, совершенно не беспокоится о том, что я могу сказать.       — Ну… — мнусь, не зная, что вообще сказать. Да и что тут можно сказать? Рассказать о курении в классе? О его манере речи с учениками? Об угрозах? Или об обжиманиях у кабинета директора? — Он строгий. — Наконец, нахожусь, что ответить, но понимаю, что Николая Антоновича такой ответ не удовлетворит. — Бескомпромиссный, прямолинейный, но знает свой предмет.       С каждым новым словом, описывающим его, вижу, как Кирилл Павлович улыбается всё шире, даже не замечая, что смотрю на него со смесью тревоги и недовольства. Он прекрасно понимает, что я просто не хочу его подставлять даже сейчас, когда директор едва ли воспринимает это всё серьёзно.       — Узнаю породу Огневых! — Николай Антонович смеётся, довольно кивая. — Он всегда таким был. И пока мальцом совсем был, и в студенческие годы тоже. Та ещё язва, с которой не найти общий язык.       — Не в тех местах искали. — Удивление растёт со скоростью света, когда вместо недовольства на лице Кирилла Павловича остаётся всё таже широкая улыбка, и он подставляет рюмку под протянутую к нему бутылку.       — Да где нам, тёмным, поспеть за молодёжью? Вы ж все уже тогда были просветлённые недотроги, которым в задницу дуть надо было, а то мало ли что! — Николай Антонович тяжело вздыхает. Не нужно гадать, чтобы понять, куда повернули его мысли. — А, впрочем, и раньше так было. Твою маму учил — такая же. Ответственная, исполнительная, отличница и красавица, но характер… — Николай Антонович качает головой, улыбаясь и снова вздыхая, а Кирилл Павлович опускает плечи, вертя в пальцах уже пустую рюмку.       — Ваша мама тоже преподаёт? — вопрос звучит раньше, чем успеваю подумать, а стоит ли вообще вмешиваться в этот диалог и не сбежать ли тихонько, пока они отвлеклись.       — Преподавала когда-то. — Мутный взгляд Кирилла Павловича удивительно цепко фокусируется на мне, и в глубине этих сероватых, янтарных глаз вижу ответ, отзывающийся во мне мурашками и холодом по коже. В нос ударяет запах морозного утра и тошнотворно сладкого какао.       — Вот кто всегда мог найти подход к любому ребёнку. — Николай Антонович требовательно качает протянутой рукой, после чего забирает рюмку и опять разливает алкоголь. — Олечка ушла слишком рано. — Поднося рюмку к губам, Николай Антонович выдыхает. — За Олю, светлой памяти.       Осушив третью рюмку, Николай Антонович замолкает, а Кирилл Павлович нет-нет, но поглядывает в мою сторону, пока не поворачивается, задумчиво рассматривая и хмурясь, словно пытаясь вспомнить, а кто я и что я тут делаю.       По взгляду вижу, что он уже давно дошёл до кондиции, а третья рюмка оказалась явно лишней.       — Ешь, — произносит, точно приказ, и указывает на печеньку, которая лежит на чайном блюдце, почти не тронутая. — Совсем тщедушный мышонок. — Он смотрит на меня ещё с мгновение, пока я не возьму в руки печеньку, и снова поворачивается к Николаю Антоновичу, явно собираясь с мыслями, чтобы начать о чём-то рассказывать.       — Вообще-то уже поздно, мне домой пора. — Понимаю, что ещё чуть-чуть и ситуация выйдет из-под контроля, решаю, что нужно сматывать удочки прямо сейчас. Им уже плевать на приличия.       — Да-да, точно. Тебе же ещё уроки делать надо. — Николай Антонович, который, похоже, удар держал лучше, но схватку начал раньше, засуетился, неуклюже пытаясь достать из стола целлофановый пакетик. — Мы проводим. Нельзя девочке одной ходить, а то мало ли что.       Тело прошибает страх, как разрядом электричества. С двумя пьяными телами я и из школы не выйду ближайшие полчаса. И это не говоря о том, какой ужас поселялся в душе от мысли, что нас могут застать в обществе друг друга при таких обстоятельствах.       — Я же недалеко живу: не нужно. Я быстро хожу, а вам, похоже, есть что обсудить, — смотрю на Николай Антоновича, протягивающего через стол виляющей рукой пакет с печеньками и надеюсь, что он меня услышал.       — Но обязательно позвони. — Только когда пакет с печеньем оказывается в моих руках Николай Антонович кивает, соглашаясь с тем, что им идти куда-то нет смысла.       — Кому? — моргаю непонимающе. Ответ очевиден, вот только школьнику иметь номер директора не полагается.       — Да хоть ему, — Николай Антонович кивает на Кирилла Павловича, и этот вариант мне совсем не нравится, его даже не рассматривала. — В таких ситуациях классрук в ответе за детей.       — Мне? — Кирилл Павлович определённо пытается собрать в кучу остатки здравомыслия, чтобы переварить услышанное. Через полминуты он сдаётся, вздыхая. Потянувшись за листком бумаги он почти лёг на стол, что-то ворча о том, зачем директору такой большой стол. Спустя ещё около двух минут он протянул листок мне.       Его обычно аккуратный почерк поплыл куда-то вниз, а линии потеряли плавность, став острыми и дроблёными.       — Будешь дома — позвони, — он щурится, пытаясь сконцентрировать внимание на мне. Наверняка перед глазами у него всё плывет. Из-за этого его взгляд кажется беззащитным. Сам Кирилл Павлович кажется беззащитным. На миг появляется ощущение, что вот сейчас есть возможность узнать его хотя бы капельку, но настоящего. Понять хотя бы чуть-чуть и, может быть, тогда он не будет казаться таким пугающим, таким отстранённым, таким безжалостным.       Отчего-то вспоминается его весёлый тихий голос, когда он подпевал в подсобке шоколадному зайцу.       — Спасибо за угощение. — Поднимаюсь со стула и пячусь к дверям, пока они ещё чего не придумали. — До свидания.       На улице противно моросит. Перед тем, как сделать шаг в эту гадость, прячу завёрнутые в пакет методички. К Юле идти нет никакого желания, потому решаю, что занесу их и конспекты обязательно завтра.

***

      К моменту, как поворачиваю на свою улицу, морось превращается в ливень. Потому во двор не захожу, а вбегаю, тщетно пытаясь не намокнуть — и так уже вся насквозь мокрая.       Почти вбегаю под подъездный козырёк, когда дверь открывается и оттуда вихрем вылетает Лёша. Светлые волосы в полнейшем беспорядке — опять нервничал, ерошил их каждые пару минут.       — Уже уходишь? — Лёша пролетает мимо, точно не замечая меня, и когда окликаю, то останавливается, точно вкопанный.       — Ксюш, хочешь со мной? — спрашивает севшим, сиплым голосом, делая несколько шагов ко мне и крепко беря меня чуть выше локтя.       — Куда? — спрашиваю точно дурочка, прекрасно понимая, что он имеет ввиду. — Вы опять с мамой поругались?       Взгляд его глаз, совсем светлых, точно вода, пустеет.       — Так жить нельзя, — качает он головой и тянет на себя. — Поехали со мной.       — Мама тогда с ума сойдёт, наверное, — шепчу, опуская глаза. Мне бы хотелось, наверное, ответить ему «да», но было страшно. Страшно и то, что ждало дома — мамины слёзы, обидные слова о папе, разочарование в нас — её детях — и многое другое, что заставит забиться в угол.       — Переживёт, ничего. — Лёша тянет ещё сильнее, а я вместо того, чтобы пойти за ним просто делаю шаг вперёд, крепко его обнимая.       — Спасибо, — шепчу негромко, вздыхая, — но я останусь. Иначе, чтобы у вас ни случилось, она будет злиться только сильнее. Лёша вздыхает в ответ, утыкаясь в мою макушку и крепко обнимая.       — Меня не будет какое-то время, так что заходи ко мне, ладно? — Хмурый, уставший и очень печальный Лёша гладит меня по голове, когда отстраняюсь, чтобы посмотреть в его глаза.       На просьбу только киваю. Знаю, что мама будет против, пока не остынет, а потому придётся что-то придумать, чтобы навестить его позже.       Лёша уходит, а я безвольно стою под козырьком. Мокрая и уставшая, не решаясь подняться в квартиру ещё бесконечно долгие минуты, пока совсем не замерзаю. Войдя в квартиру, сразу понимаю, что мама закрылась в спальне, и оттого из груди рвётся вздох облегчения, а сразу за ним — дурацкое чувство вины.       Стаскивая сапоги и куртку, пытаюсь убедить себя, что в этом нет ничего плохого. Ведь я радуюсь не маминым слезам и её огорчению, а только тому, что она не попытается в очередной раз после ссоры с Лёшей начать воспитывать меня с удвоенной силой.       Развесив вещи в ванной, тихонько закрываюсь в спальне и сразу же кутаюсь в тёплые вещи и заваливаюсь на кровать, забираясь под одеяло с телефоном.       Отправив Юле эсэмэску с извинениями, вспоминаю, что в сумке валяется листок с номером Кирилла Павловича. Первая мысль — забить. Он пьян и уже наверняка не помнит о своей просьбе, как и Николай Антонович. Но затем только вздыхаю, чувствуя, как гложет чувство невыполненного обещания.       Перекатываюсь на живот, подползаю к другому краю кровати, нашаривая сумку, а затем и измятый листок.       Забиваю номер, гадая, а как его подписать? Просто Кирилл Павлович? Или соответствующе его поступкам? Деспот, грёбанный физрук, угроза моему аттестату? Но здравые мысли о том, что кто-то это безобразие может увидеть, уговаривают оставить как есть: Кирилл Павлович, классный руководитель и учитель физкультуры. Ещё минута уходит на очередные терзания, а точно ли мне ему звонить? Может, написать? Второй вариант кажется намного более привлекательным и менее стрессовым. Потому разыскиваю новый контакт и открываю чат. Писать совсем не хочется. Если бы ещё Николаю Антоновичу, а так… Зачем-то память подкидывает затуманенный взгляд физрука, а следом не могу удержаться, чтобы не усмехнуться и не вспомнить, что этот человек знает текст песни «Шоколадный заяц» наизусть. В голове тут же рождается шалость.       Не даю себе возможность передумать и погружаюсь в поиск старых песен. Найдя самую забавную, как мне кажется, снова открываю диалоговое окно с учителем.       Ксения Мотылькова [30.09 17:39]       Добрый вечер. Это Ксения Мотылькова. Всё в порядке, я дома. Вам знакома песня «Русская водка»?       Нажимаю кнопку «отправить», пока остатки храбрости меня не покинули, и прячу телефон под подушку, чувствуя, как бешено колотится моё сердце от радости, а губы растягиваются в довольной, глуповатой улыбке ребёнка, который нашкодил. Он наверняка меня отчитает, а может, даже нажалуется маме, но всё это будет в понедельник. А сегодня я просто хочу радоваться.