Мотыльки сгорают в огне

      — Клянусь, эти комары были прямиком из палеозоя! — Маша обхватывает себя руками, смеясь. — Думала, раздеру себя к чёртовой матери.       — Здорово, что ты вернулась, — улыбаюсь, неотрывно глядя на подругу, а внутри скребут кошки. В голове всплывает Юля, которая первая начала беспокоиться о Маше. Искренне или нет — уже неважно. В то время как я вспоминала о ней лишь в минуты неприятного чувства одиночества и острой нехватки друга рядом.       — Ты чего? — Вздрагиваю, удивлённо глядя на Машу, водящую ладонью перед моим лицом.       — Да ничего, извини, — бормочу себе под нос и отворачиваюсь к окну. Коридор ещё совсем пустой, только вдалеке слышны ленивые шаги первых учеников и редкое бодрое цоканье каблуков преподавательниц.       — Уверена? Вид у тебя… Cтранный, — в итоге заключает Маша и поддевает мой выбившийся локон.       — Просто не выспалась. Мама с Лёшей опять скандалили до ночи, — выдыхаю совсем тихо. — Устала.       — Она всё никак не успокоится? В ответ качаю головой, плотно сжимая губы. Не хочется грузить её своими переживаниями вот так сразу. Да и вообще грузить не хочется.       — Ну, что я пропустила? — меняет тему Маша и кладёт руки мне на плечи, приобнимая и прижимая к себе. Охаю от сильной хватки и сдуваю упавшую на лицо светлую прядь. — Слышала, у нас тут серьёзные изменения?       — Раз слышала, чего спрашиваешь? — Неприятно царапает мысль, что Маша уже успела с кем-то пообщаться из класса, а мне даже не написала после своего приезда.       — В чате особых подробностей не пишут, да и фото так и не залили, — строит нарочито кислую мину, а после снова улыбается, щёлкнув меня по носу. — Ты чего такая мрачная? Случилось что-то?       Мысленно даю себе подзатыльник, не понимая, откуда в моей голове столько глупостей и яда. Маша звучит искренне, действительно желая услышать правдивый ответ на свой вопрос.       Но я лишь вздыхаю, натягивая лучшую из возможных сейчас улыбку: — Всё в порядке, просто это серьёзное изменение в нашей жизни слишком кардинальное. Мне и раньше было сложно получить нужный балл по физкультуре, а теперь и подавно.       — Строгий? — с пониманием спрашивает Маша.       — Прогрессивный, — ворчу, морщась. — Ильич хотя бы давал скидку девочкам. Да и нормативы у нас разные. А этот… Военная подготовка для всех.       И сама понимаю, что преувеличиваю, но не могу удержаться. Однако Маша раскусывает меня моментально и только тихо хихикает.       — Ничего, прорвёмся.       — Посмотрю, как ты прорвёшься. Скоро сдаём первые зачёты. — От этой мысли всё тело покрывается лёгкой испариной, а сердце начинает биться в горле, из-за чего моментально подкатывает тошнота. И хоть зачёты будут только завтра, я уже готова склеить ласты — лишь бы не страдать.       — Эх, ну вот! Ещё не знакомы, а уже позориться, — со смешком вздыхает она театрально, а я закатываю глаза. Это кому ещё позориться?       — Успеешь познакомиться: у нас сегодня классный час стоит. — Моё воображение отказывается работать и представлять Кирилла Павловича в небольшом замкнутом пространстве с ехидными шакалятами, беседующего о чём-то жизнеутверждающем и поучающем.       — Это не то, — отмахивается Маша и выпускает меня из объятий. — Посмотреть бы на него в естественной среде обитания, — тянет задумчиво, а после усмехается и прикрывает глаза.       — Ты это чего? — щурюсь и облизываю потрескавшиеся губы. Трещинки сразу отзываются приятным жжением и едва уловимым солоноватым привкусом.       — В смысле чего? — Маша смеётся. — Девчонки в чате так слюнями исходятся. Мне, знаешь ли, тоже любопытно!       — Только не начинай, пожалуйста! — хнычу, закатывая глаза. — Больше не могу слушать эту ахинею со всех сторон. У вас мартовский гон? Или уголовный кодекс изменили? Или, может быть, все резко позабыли о разнице в интересах, потребностях и что там ещё по списку?       Отворачиваюсь к подоконнику и достаю учебник по алгебре. Точно знаю: всё выполнила и готовиться не к чему, даже повторять не обязательно, но мне просто необходимо сменить эту пластинку.       — Да ладно тебе, — она звучит озадаченно и тихо. Явно не понимает, с чего вдруг такая реакция на безобидную фразу. Хочется ей ответить, но вот досада — я и сама не знаю почему. Отчего-то вся эта болтовня вокруг вызывает исключительно чувство тошноты и головной боли.       — Знаешь, если бы ты относилась ко всему легче и честно призналась сама себе, что тоже не прочь помечтать о парнях, то жить сразу стало бы проще. — Маша рассматривает свой блестящий маникюр, а я с вытянутым лицом и приоткрытым ртом пялюсь на неё. Внутри всё моментально взметнулось.       — Не понимаю, о чём ты, — чеканя каждое слово, сузила глаза и снова отвернулась к подоконнику, пытаясь сфокусироваться на примерах.       — Да всё ты понимаешь, — в голосе слышна улыбка, а Маша миролюбиво прижимается ко мне боком. — Ты живёшь со своими вечными «нельзя» и «надо», вот тебя и бесит вся эта ситуация. Отпустила бы себя хоть разок, так сразу не раздражаться, а веселиться начала бы.       — Мне аттестат нужен на отлично. Некогда веселиться, — бурчу себе под нос уже спокойнее, но в груди неприятно сворачивается тугая змея обиды. Не то на Машу за её смелость сказать мне подобное в лицо, не то на себя за то, что, в сущности, она права. Когда в последний раз я позволяла себе мечтать? Да и какие у меня мечты? Закончить школу, поступить в университет подальше от дома и вот тогда… Тогда начать жить. А сейчас это так — переходный момент, который нужно перетерпеть. Всё обязательно успеется, но потом. После выпуска.       — Оттянуться тебе надо как следует, — подмигивает Маша, но не даёт мне ничего сказать, сразу продолжая: — Ты видела сообщение от Юли? Она просит поговорить сегодня с классным по поводу поездки. Как думаешь, уломаем? А куда поехать? Что, кстати, с Юлей случилось?       Невольно улыбаюсь на поток вопросов, смягчаясь. Злиться на Машу практически невозможно. Порой её прямолинейность доводит до белого каления, но я знаю: лучше так, чем в лицо говорить желаемое, а за спиной распускать сплетни. На Машу можно положиться, и больше всего в ней мне нравятся её честность и искренность.       — Алиса поставила ей подножку во время бега, так что Юля с сильным ушибом. Неделю точно дома, а потом ещё и длительное освобождение. — Вздыхаю, разглядывая за окном порядком пожелтевшие берёзы. Солнце мелькает всё реже, а дождь накрапывает всё чаще. Мерзкая погода, но именно в такую комфортнее всего прятаться от мира и людей. — Юля упоминала кемпинг у моря. Кажется, хотела съездить на мыс, но не знаю, по такой погоде…       — О, Ксюха! — Вздрагиваю, когда на плечи ложится увесистая рука Димы. — Дай списать, а? — улыбаясь во все тридцать два, интересуется он и подмигивает Маше, а я стою, плотно сжав губы и прижав к груди учебник, глядя искоса на парня.       — Своей головой думать не пробовал? — Маша ворчит, но беззлобно. Раздувать конфликт с Димой не хотелось никому.       — Не-а. — Вопреки всему Дима отзывается добродушно и весело, прижимая меня на мгновение ближе к себе.       Мне всегда казалось, что он вовсе не злой парень, не плохой. Глуповат и грубоват, но, если подумать, единственный из компашки Савичевой, кто толком никого не задирал, особенно девчонок. Но, несмотря на его поведение в стенах школы, всё равно всегда невольно напрягаюсь. Многие понимали: Дима постепенно скатывается по наклонной. Без алкоголя и наркотиков, зато с мелкими кражами и агрессией несколько раз успел побывать в участке.       Я киваю, выдыхая тихое «да», и выскальзываю из-под его руки. Быстро достаю папку с тетрадями для домашних работ и протягиваю нужную.       — Вот спасибо! Я быстро: к звонку верну, — довольно тянет Дима и устраивается на соседнем подоконнике.       — Я следующая! — Алиса появляется незаметно. Моментально хмурю брови и отворачиваюсь.       — До чего она неприятная, — тихо шепчу Маше сквозь зубы, пока Алиса увлечённо что-то рассказывает Диме и пристраивается рядом для списывания.       — Забей, долго она так выезжать не сможет. — Маша смотрит за моё плечо с явным неодобрением и цокает языком, кривя лицо. — Экзамены не спишет и жизнь тоже списать не получится.

//

      Кирилл Павлович появляется с опозданием в несколько минут, и царящий шум немного стихает. По классу разносится волна возбуждённого шёпота от девчонок и одобряющего протяжного возгласа от некоторых парней.       — Вау! А вы сегодня как с обложки. Созрели на чай? — Первой не выдерживает Алиса.       — Ещё одна фамильярность, Савичева, и я организую тебе добровольно-принудительную экскурсию к директору, сопровождая её интереснейшими догадками о твоей разнузданности и необходимости посетить женскую консультацию для несовершеннолетних на предмет выявления венерических болячек. Усекла?       Мрачный Кирилл Павлович с разгона в долю секунды становится злющим, как тысяча чертей, а по классу снова разносятся улюлюканья.       — Ксюха, это просто секс! — восторженно шепчет Маша, перегнувшись слева от меня через узкую столешницу, в которую встроена маленькая раковина.       — Ага, прямо секс-машина, — ворчу так же тихо в ответ. — Завтра она отымеет нас во всех позах так, что мало не покажется, — впрочем, в этот раз не отрицаю очевидного, залипая на учителя, как и все.       Похоже, сегодня у него стоит урок только с нами, и необходимости одеваться в спортивную форму нет.       Как примагниченная, не могу отвести взгляд, рассматривая рубашку с расстёгнутыми, как и в первую встречу, верхними пуговицами, и брюки, облегающие тело и подчёркивающие каждый изгиб.       Хочу провалиться под землю, когда поднимаюсь взглядом по телу и встречаюсь с его взглядом, тут же опускаю глаза в парту и нервно сглатываю.       — Вам так идёт улыбка! — Вздрагиваю от мечтательного голоса Маши, а в голове проносятся все ласковые эпитеты. Ну зачем, зачем привлекать его внимание?       — Имя? — голос Кирилла Павловича звучит удивлённо.       — Маша Агаева, — бодро и с улыбкой отзывается подруга. — Мы с родителями только вернулись из поездки. Готова вкалывать и отрабатывать.       — Ма-шень-ка? — на его лице отражается секундное замешательство, и я вздрагиваю, сама не понимая почему. В то время как у подруги рядом — это я слышу отчётливо — перехватывает дыхание от такого обращения.       — Это я тебе обещаю, — уже мрачно, как и секунду назад, заявляет учитель и выходит из-за кафедры, присаживается на её край, скрещивая руки на груди. — Вы в курсе, что скоро родительское собрание?       — Эу, куда? Ещё даже три месяца не прошло! — басит Орепов, и вслед за ним поднимается гвалт других голосов.       Кирилл Павлович пристально смотрит на класс, будто даёт нам шанс успокоиться самостоятельно, а затем с силой бьёт по кафедре. Эффект не заставляет долго ждать.       — Оно персональное. С директором. Специально для вас, — каждую фразу он выговаривает жёстко, холодно, при этом разглядывая учеников по очереди. — Вы что устроили? Почему ко мне приходят преподаватели со списками о ваших прогулах, издёвках над ними, о злонамеренных срывах уроков, об оскорблениях, в конце концов, и нецензурщине? Среди вас нет ни одного, кто не попал бы в эти списки. Ни о-дно-го.       В его безэмоциональном и тихом голосе мне слышится буря, которая вот-вот обрушится на наши головы, и спастись не получится никому.       — Вы думаете, если до этого момента я ничего не делал, то и не буду? Или не могу? Вы думаете, я был строг к вам всё это время? — его губы растягиваются в усмешке, а рука тянется к карману, достаёт пачку сигарет и зажигалку. — Неужели до ваших куриных мозгов не доходит, что вы не просто не получите аттестат, но даже справка об окончании школы вам не светит? Треть просто исключат. И после этого вас пустят только вагоны разгружать да улицы подметать. Если сочтут достойными, конечно, — он усмехается, произнося последние слова, и зажимает губами сигарету. Поднимается с кафедры и идёт к учительскому столу, возле которого открывает окно и садится на подоконник, закуривая.       Внутри меня в этот момент всё вскипает, да так, что едва сдерживаю возглас негодования: «Да как он может так говорить с детьми? Как он может так нагло курить перед нами в классе? Да ещё в кабинете химии?» Беспомощно глотаю ртом воздух и сжимаю челюсть. Твёрдо решаю, что схожу к директору.       — С таким подходом вы не успеете нормально подготовиться к экзаменам. И, как результат, ни на один нормальный вуз баллов вам не хватит. Ну, может только на самые захудалые профучилища. Вот уж профессия, а как следствие и жизнь мечты, а? — Он выдыхает струю дыма в окно и поворачивает лицо к ученикам. На мгновение кажется, что он задорно подмигивает нам, но на деле все понимают, что он не на шутку зол.       — И лишь маленькая часть из вас получит нормальный аттестат и билет в будущее. — С силой вдавливает окурок в металлический край подоконника и кидает его куда-то в клумбу. — Чтобы вы понимали, детки, мне не в радость стоять тут перед вами и распинаться о правильных и неправильных вещах. У меня в этом всём свой интерес. Лезть в вашу жизнь я не собираюсь, но зарубите себе на носу: пока я отвечаю за вас, то сделаю всё что угодно, чтобы вы стали шёлковыми. О методах можете не беспокоиться. Николай Антонович дал мне полный карт-бланш. — Окидывая нас взглядом Кирилл Павлович легко улыбается, усмехаясь. — Что такое карт-бланш знаете?       Дыхание перехватывает. От обиды и разочарования. Впиваюсь ногтями в пенал и стискиваю зубы. В голове не укладывается: кто сейчас перед нами стоит? Этот человек совсем непохож на преподавателя, к которому мы стали привыкать. Вместо колючего, острого на язык, не особо ласкового, но всё же в действительности не жестокого мужчины, сейчас перед нами какая-то его извращённая версия. Озлобленная, как раз жестокая, не просто острая на язык, а тупо не думающая о том, что говорит и делает. Словно ему совершенно плевать на последствия, если кто-то из нас донесёт или его просто заметят другие преподаватели.       «Крыша потекла? — проносится в мыслях, а потом меня осеняет, — Она с самого начала держалась на соплях, только вот нас это не касается и не должно».       — Собрание сразу после занятий, ваши родители будут проинформированы мной, а родителей отличившихся учеников обрадует лично Николай Антонович. Также завтра первый зачёт. Кто не явится — получит неуд без права на исправление. Если увижу, что филоните, то округлять буду в меньшую сторону. — выдержав паузу и закрыв окно, объявил Кирилл Павлович строгим, но уже привычным за это время голосом. — Приходить можете сразу с родителями. Им будет полезно посмотреть на своих отпрысков в естественной среде обитания… Хотя, о чём это я? — он вздыхает, снова садясь на кафедру перед нами, и растирает ладонями ноги, усмехается ядовито. — Это не среда обитания, а так — проходной двор, который вы иногда удостаиваете чести своим присутствием.       В классе повисает напряжённое молчание. Даже наши «звёздочки» затихли, видимо, понимая, что в этот раз перегнули палку со своим послужным списком. И я понимаю их как никогда, хотя прекрасно знаю, что моих провинностей недостаточно для серьёзного наказания. Впрочем, недостаточно для учителей, но если мама узнает о нескольких пропусках, и завтра не смогу получить хотя бы четвёрку, то двери в личный ад откроются не успеем мы выйти за школьный порог.       — А как насчёт экскурсий? — В голове яркой вспышкой высвечивается слово «смертник». Среди гробовой тишины не сразу понимаю, что этот негромкий чуть сиплый и дрожащий голос принадлежит не Маше, как показалось в первую долю секунды, а мне.       Кирилл Павлович поворачивается в мою сторону, наклоняя голову набок, а левый уголок губ дёргается вверх, как и брови: — Мотылькова, ты сейчас серьёзно?       — Юля просила поговорить с вами. Мы давно не ездили с другими классами в школьные поездки.       «Закрой рот. Закрой рот. Закрой рот». Вопреки здравому смыслу, бьющемуся внутри меня подобно попавшему в сети воробью, я продолжаю нестись как скорый поезд к неминуемому обрыву позора и порицания впереди.       — С таким поведением и с такой успеваемостью вы до выпускного никуда не выберетесь. — Скрестив руки на груди, Кирилл Павлович сделал несколько шагов в мою сторону. — Вы все тут живёте по принципу «каждый сам за себя». И я могу это понять. Но сейчас в стенах школы… Или даже нет, не так. Конкретно в вашем случае мы будем жить так: провинность одного ученика — наказание для всех. Если уж взрослые не способны научить вас чему-то, то, может быть, вы сами себя воспитаете.       По классу разносится недовольный шёпот, а я лишь стискиваю зубы покрепче, не мигая смотрю на учителя.       — Мы и так отсюда выпустимся. Было бы за что стараться. — Дима фыркнул с задней парты скучающе.       — Понимаю, аттестат для вас слабая мотивация, — едко тянет Кирилл Павлович, с прищуром глядя на Диму. — Что же тогда вас замотивирует?       — Поездка!       — Море! — Маша говорит в унисон со мной, а я, сама не зная почему, выпаливаю про море.       — Чтобы вы там напились и утонули счастливые. — Он растирает переносицу, шумно выдыхая.       — А давайте сделку? — Артём сидит позади меня и выкрикивает так резко и громко, что невольно дёргаюсь, прижимая к правому уху пальцы. — Месяц без происшествий, мы вытягиваем средний балл класса на удовлетворительный, вы за это устраиваете хоть что-то по истечении срока, а в конце учебного года везёте нас на море.       — А не много ли ты просишь за то, что вы должны делать и так? Это в ваших же интересах. — Кирилл Павлович щурится, разглядывая Артёма. Мне совершенно непонятно, что он пытается в нём увидеть.       Артём ничем не примечательный парень. Невысокий, коренастый, с кожей, покрытой веснушками, и тёплого оттенка каштановыми волосами.       — Вы хотели узнать, что мотивирует, вот, пожалуйста — вариант. — Артём легонько пихает меня в плечо и, судя по реакции Маши, строит ей ободряющую рожицу. — Да, девчонки?       — И правда, Кирилл Павлович, с вас не убудет. Кнутом всегда успеете. — Маша широко улыбается, наклоняется вперёд, упираясь предплечьями о парту.       — Был бы какой интерес с вами сделку заключать. Вы же только языком трепать и можете, — он морщит нос, усмехаясь, и изображает рукой болтливый рот, — так что не вижу причин даже мысли напрягать.       — Вы нас не знаете. Мы можем! — горячо восклицаю, сжимая кулаки и силой воли заставляю себя сидеть на стуле, лишь немного вздрагиваю, будто собираюсь подняться. Мне глубоко фиолетово, откуда взялись запал и смелость возражать ему. — Между прочим, Маша и Артём спортсмены! Артём не раз выигрывал школьные соревнования по борьбе, а Маша побеждала в марафонах и эстафетах. Уля на раз два учит языки и в прошлом её часто брали на олимпиады по английскому и немецкому, а Марк пишет стихи. Вы бы слышали их! Да и многие другие в классе умеют и могут, если захотят. У нас было много отличников.       — Ну, а ты что можешь? — В его глазах читаю удивление и… Одобрение? Кирилл Павлович смотрит так пристально, что в любой другой ситуации я давно съежилась бы, опустив голову.       — Я всё могу, — выпаливаю на одном дыхании, всё ещё не отводя от него взгляд.       — Да, Ксюша по всем предметам отличница. Она, если захочет, что угодно сможет. — Маша берёт меня за руку, ободряюще сжимает. Вслед за ней слышится ещё несколько голосов одноклассников, поддерживающих меня. И это удивляет не меньше, чем собственная храбрость.       — И в физкультуру можешь? — Его усмешка становится шире, а глаза уже.       — Я всё могу, но в физкультуру не могу, — уверенность и храбрость, как позолота, осыпаются с меня, и я поникаю, опуская взгляд в парту. Он ведь знает, куда уколоть побольнее.       — Ну вот, что и следовало доказать, — Кирилл Павлович театрально вздыхает и обходит кафедру, садится на своё место. — Завтра жду всех без исключений, желательно сразу с родителями.       — Это несправедливо! — Маша хмурится, сжимая сильнее мою руку. — Вы даже шанса нам не даёте.       — Хотите шанс? Хорошо. — Кирилл Павлович задумчиво скребёт щетину и, наконец, улыбается. — Даю вам месяц, чтобы каждый подтянулся в том, в чём силён, и ещё месяц, чтобы общими усилиями вы подтянули свои хвосты. Оба месяца без нарушений дисциплины. Тогда, в зависимости от результатов, я готов рассмотреть ваши предложения и какое-то из них воплотить в жизнь.       Класс затих, озираясь по сторонам и не решаясь дать добро. Оборачиваюсь, как и все, рассматривая одноклассников, и натыкаюсь взглядом на Артёма, который в упор смотрит на меня, а затем поднимается с места.       — Совсем вы в нас не верите. Мы, может, и обалдуи, но, когда надо, можем всё. — Подойдя к кафедре, он наклоняется вперёд, упираясь руками в столешницу и пристально глядя на учителя, после протягивает ему руку: — Ксюха, разбей.       — Я? — Мешкаю лишь секунду, затем поднимаюсь с места и быстро подхожу к Орепову. Почему-то удивляюсь, видя, что Кирилл Павлович крепко сжимает его руку, с интересом рассматривая нас по очереди. Заношу руку над их переплетёнными и касаюсь ребром ладони больших пальцев.       — Всё, валите с глаз долой. Завтра чтобы были все как штык, — перекрикивая радостное улюлюканье доброй половины класса объявляет учитель.

//

      — Давай, Ксюш! Ещё немного, ты сможешь! — голос Маши доносится как сквозь густой туман и шум в голове. Кажется, что ещё немного, и налитые свинцом ноги перестанут меня слушаться. До финиша остаётся несколько метров.       — Мотылькова, только не завались мне тут в обморок, — Кирилл Павлович совсем не звучит обеспокоенно. Скорее раздражённо, словно я недоразумение, непонятно как попавшее на орбиту его жизни.       Старательно дышу носом и заставляю себя делать шаги, чтобы не останавливаться, хотя больше всего хочу завалиться на месте и благодарить всех богов, что выжила.       — Ну, сколько? — Маша пытается заглянуть в журнал, но Кирилл Павлович лишь поднимает его выше и в итоге захлопывает перед ее носом.       — Уверенная тройка. Если продолжишь стараться, то в следующий раз заработаешь и четверку, — учитель будто бы доволен результатом или делает вид, что доволен.       — Как тройка? Я не могу на тройку, — выталкиваю из себя слова и пытаюсь распрямиться. — Можно я… Ещё раз? — Хватаюсь за его руку, игнорируя рывок в сторону и округлившиеся глаза, словно я прокаженная.       — Тройка — прекрасный результат. Тем более это не последний норматив на сегодня. У тебя ещё есть шанс вытянуть общую оценку. Да и потом, если ты перед собранием сыграешь в ящик, что я твоей матери скажу? — Стряхнуть мою руку ему не составляет никакого труда. Отойдя на несколько шагов подальше, Кирилл Павлович берётся за свисток, оглушая половину стадиона. — Так, обалдуи, берём личные вещи и бегом марш в зал. Не расслабляемся!       — Скажете, что я пала смертью храбрых, — тяну обречённо и едва слышно, но он уже не слышит.       — Да ладно тебе, Ксюш, может, ещё не всё так плохо? — Маша протягивает мне бутылку с водой, ободряюще улыбаясь.       — В лучшем случае мне светит тройка. Приплюсуй к этому три прогула, и можешь готовить мне саван, — смотрю в спину удаляющемуся физруку и делаю шаг за ним, отпивая глоток. — Нет, лучше я умру в попытках получить хотя бы четвёрку, чем от рук дражайшей матушки. Это будет милосерднее.       — Ты не рассказала ей? — Маша хмыкает удивлённо.       — А смысл? — вздыхаю обречённо. — Тогда она завела бы свою шарманку ещё вчера, а так плюс одна спокойная ночь.       Дойдя до зала, думаю, что всё не так плохо. Ко мне будто бы вернулась часть сил, но физкультурные нормативы безжалостны, потому к концу утешаю себя: я сделала всё от меня зависящее.       Мои слабые надежды разбиваются о безжалостный голос Кирилла Павловича, зачитывающего финальные результаты. Тройка звучит как приговор, отдаваясь в ушах издевающимся эхом.       — Кирилл Павлович! — Когда ребята расходятся, игнорирую зовущую меня Машу и иду следом за учителем. — Кирилл Павлович, могу ли я что-то сделать, чтобы улучшить результат? Мне никак нельзя получать сегодня тройку, — в моём хриплом голосе отчётливо слышна мольба. Как и в просящем взгляде.       — Например? — Он откладывает журнал на захламленный какими-то бумагами стол и проходит к окну, открывает форточку.       — Я не знаю… Что скажете? — Прохожу следом за ним, не замечая, что стою слишком близко, практически загоняя его в угол.       — Всё что угодно? — усмехается он и вальяжно усаживается на стул, глядя на меня с лёгким прищуром.       — Да! Мне очень нужна хотя бы четвёрка. — Прежде чем мой мозг обрабатывает ситуацию и я успеваю сказать хоть что-то, Кирилл Павлович уже открывает рот, а я заливаюсь румянцем до кончиков ушей.       — Я очень ценю твоё рвение, но боюсь, что меня посадят. Да и не стоит того четвёрка. — Вижу, что он подбирает слова, стараясь удержаться от ещё более хлёстких комментариев и низкого юмора. Внутри моментально вскипают злость и обида вместе с желанием стереть эту его широкую снисходительную улыбку.       С губ почти срывается посыл в пешее эротическое этого козла, но в последний момент хватаю ртом воздух, закрываю его и разворачиваюсь на пятках, громко хлопаю дверью, выходя.       — Урод! — бросаю в сердцах и влетаю в раздевалку, напрасно сдерживая слёзы. Радуюсь, что даже Маша ушла, а потому никто не помешает мне потратить пять минут на саможаление.       — Чтоб у тебя отсохло всё! В голове пусто, пусть и в штанах опустеет! — Прекрасно понимаю, что несу полнейшую чушь, но от этого становится легче. Сползаю по стене, закрывая лицо ладонями, разрешаю себе эти пять минут повсхлипывать навзрыд и вспомнить все выражения, которые слышала за свою жизнь.       — Козел кастрированный! — выдыхаю, вытирая рукавом щёку и нос.       — Кто? — Вздрагиваю, резко поднимая голову, и с размаху прикладываюсь затылком к стене, протяжно стеная.       Орепов, как ни в чём не бывало, стоит в дверях, хлопая ресницами.       — Тебе чего тут? — Всхлипываю, растирая ушибленное место.       — Да я телефон забыл, — Орепов качает зажатый между указательным и большим пальцами телефон, словно оправдывается, — а тут вой на ползала, вот я и…       — Как на ползала? — Вскакиваю на ноги, испуганно глядя на парня. — А физрук ушёл?       — Да не, в душе у нас. — Артём прячет телефон и заходит в раздевалку, прикрывая за собой дверь. — Ты из-за него так?       — Вот ещё. — Сердце набатом бьёт по рёбрам, опасно подпрыгивая к горлу, отчего волнение усиливается, ведь тошноту переношу плохо. — Тройку поставил и исправить не дал, а мне сегодня никак нельзя тройку, понимаешь? — Вытираю остатки слёз и всхлипываю напоследок.       «Надо собраться. Он слышал? А если слышал, то как много? А даже если бы всё, не всё ли равно? — Хмурюсь, прикусывая кончик большого пальца. — Козёл».       Артём немного опускает голову и упирает руку в бок, второй почесывая висок. Усмехается, приподнимая брови: — Понимаю, чего уж тут непонятного. Он всем влепил по трояку. Только у меня и Машки пятёрки, Марк, Пашка и Настя получили четвёрки, а у всех остальных трояки. — Эта информация облегчения не принесла.       Из шкафчика доносится настойчивое жужжание и сердце замирает, я закрываю глаза, нервно втягивая воздух: — Мне нужно переодеться.       Артём без лишних слов быстро выходит, а я достаю несмолкающий телефон. Мама самым ласковым голосом, на какой способна, сообщает, что уже в школе и интересуется, когда я буду. На мой ответ, что я задерживаюсь в душе, вместо привычных нравоучений или односложных ответов с недовольными вздохами получаю ещё одну порцию ласковых слов без малейших возражений.       Опускаюсь на скамейку и сглатываю ком, застрявший в горле от волнения. От слёз снова начинает щипать глаза, но стоически держусь. Идея принять быстрый душ не кажется такой уж плохой. Тем более всё равно не застану маму перед началом собрания. Достаю из своей ячейки в шкафу полотенце и пытаюсь не думать о предстоящей ругани.       Несмотря на все попытки успокоиться и несколько минут под горячими струями, чуда не происходит. Ноги и руки предательски дрожат, когда подхожу к кабинету химии.       — … не привлекая полицию! Они же просто издеваются над учителями! А прогулы? А успеваемость? Неуправляемые дети! — обрывки тирады Николая Антоновича на мгновение разносятся по всему коридору, когда из кабинета выскакивает заплаканная Ирина Викторовна.       — И всё же несправедливо, что из-за Алисы и ко хают нас всех, — Маша скрестила руки под грудью, говоря почти шёпотом.       — Подумаешь, нежные какие. Я ничего такого не сделала, — хихикает Алиса и кривит лицо в презрении. — Может, она и правда мой кумир? — В попытке не засмеяться на весь коридор она хрюкает, ойкает и зажимает рот рукой, складываясь пополам от смеха.       — Что тут у вас? — спрашиваю как можно спокойнее, подходя к Маше.       — А я и не знала, что наши «звёздочки» так довели Мишутку. — Маша стоит вполоборота, поджав губы.       — Глумливая презентация с личными фотографиями и нарытыми в сети подробностями личной жизни кого угодно доведут, а Ирина Викторовна слишком ранимая. — Маша ничего не отвечает, только вздыхает и бросает гневный взгляд на Алису.       Коридор погружается в почти идеальную тишину, прерываемую только комментариями Алисы к Волкову, которой, кажется, всё до одного места.       Минуты тянутся невыносимо долго. От каждого неосторожно подвинутого кресла или громкого звука из кабинета сердце уходит в пятки. В какой-то момент решаю, что лучше сполна отхлебнуть материнского негодования, чем так томиться в неизвестности. Когда точка кипения почти достигает своего предела, дверь в кабинет раскрывается и родители с хмурыми лицами выходят по очереди, разглядывая в разношерстной толпе своих чад.       Не слышу те немногие фразы, которые звучат в давящем воздухе. Дыхание перехватило, и все силы уходят на то, чтобы не задохнуться в ожидании, когда из кабинета выйдет мама. Коридор почти опустел, а за последним родителем дверь кабинета прикрылась. Внутри всё обрывается от мысли, что Кирилл Павлович слышал мои слова в раздевалке и теперь в красках расписывает маме моё поведение. Подхожу ближе к двери, стараясь двигаться бесшумно, но от волнения всё тело деревенеет, и я как солдатик на негнущихся ногах прижимаюсь к стене рядом.       — Ксюша, зайди, пожалуйста. — Из дверей высовывается улыбчивый Николай Антонович. В голове мелькает мысль, как легко он переключается между состояниями. Ещё несколько минут назад метал гром и молнии, а сейчас само солнышко.       Как только за спиной закрывается дверь, поднимаю глаза и, вопреки ожиданиям, вижу не суровое лицо матери, а уставшее и раздражённое лицо Кирилла Павловича. Замираю на несколько секунд, но всё же заставляю себя повернуть голову и встретиться взглядом с мамой.       — Ну что, Ксюш, могло быть и лучше, — мама слабо улыбается и по взгляду вижу, что головомойки мне не избежать, но, кажется, всё не так страшно, как я думала. Почему?       — Мам, я всё могу объяснить…       — Кирилл Павлович мне уже всё объяснил, не нужно. — Она подходит ко мне и ласково гладит по голове, убирая с лица растрёпанные пряди. По телу разбегается разряд электричества, и я не в состоянии закрыть рот, удивлённо смотрю на маму. — Тройку ты обязательно исправишь — это даже не обсуждается. Кирилл Павлович любезно согласился позаниматься с тобой дополнительно.       — Я ещё не дал своего согласия, Ольга Вениаминовна, — почти сквозь зубы моментально отозвался физрук. — Ваша девочка со светлой головой — это прекрасно! Но не каждому дана возможность уметь всё на свете. Ксения и физкультура, если позволите, на разных полюсах.       — Я ведь не прошу заниматься с ней бесплатно, — мама продолжает гладить меня по голове, а я как завороженная наблюдаю за ней, пока она смотрит на учителя.       — Кирилл, и правда, деньги лишними не будут, а на зарплату учителя не разгуляешься. — Николай Антонович хлопает его по плечу, на что получает красноречивый взгляд.       — Вы сами сказали: Ксюша способная. Позанимаетесь с ней какое-то время, а дальше она сама поймёт, что надо делать.       — Это не математика, где талантливый учитель объясняет сложный материал самому непонятливому ученику, и тот начинает щёлкать задачки как орешки. Здесь физическая подготовка нужна, сила воли, и… — Кирилл Павлович осекается, поймав мой взгляд. Не знаю, что он увидел в нём, но замолчал, шумно выдыхая. — Не рассчитывайте ни на какие олимпиады, даже на пятёрки сильно не надейтесь, как и на мгновенный результат. Завышать оценки только из-за оплачиваемых занятий не собираюсь.       — Большое спасибо вам! — Мама сжала мои плечи, улыбаясь. — Ксюша не подведёт, вот увидите. — Чуть встряхнув меня, подтолкнула вперёд. — Поблагодари Кирилла Павловича. У него и так забот полон рот.       Шагаю вперёд, недоуменно глядя на преподавателя, и понимаю, что его взгляд не сулит мне ничего хорошего.       — Спасибо, — еле ворочая языком, пищу слабым голосом.       — В понедельник сразу после занятий. Без опозданий. — От его тона хочется провалиться под землю. Он слышал!       — Мы пойдём. Спасибо вам ещё раз. Николай Антонович, всего доброго. Прощаюсь вслед за матерью и послушно выхожу из кабинета. До выхода из школы мы идём в тишине, и лишь на улице, когда мама убеждается, что вокруг никого, она, наконец, обращается ко мне в привычной манере.       — Позорище! Ещё никогда в жизни мне не приходилось так унижаться перед кем-то, хлопоча за тебя. Тройка? Ты пробежаться нормально не можешь? Может быть, недоедаешь? Или, прогуливая школу, тратишь энергию где-то ещё? Вся в отца: ни стыда, ни совести, ни ответственности.       Мама шипит, выплевывая каждое слово мне в лицо, а после отворачивается, быстро направляется в сторону дома.       И я понимаю — выходные будут тяжёлыми.