Игра в отражения

В первое мгновение я просто застыла в какой-то странной растерянности и даже не сразу заметила, что Александр все еще продолжал крепко сжимать мою ладонь. Стоило мне перевести взгляд с его лица на наши соединенные руки, как он немедленно разжал пальцы и шагнул в сторону. От неожиданности моя рука безвольно упала вдоль тела, качнувшись подобно маятнику. — И каковы ваши условия? — с трудом совладав с собой, поинтересовалась я. По мере того как его слова начинали доходить до меня, внутри неуклонно росло подозрение: я словно заранее знала, к чему все идет. — Вы расскажете, что вам известно на данный момент, и впредь будете докладывать непосредственно мне. А я уже решу, что из этого узнает король. Его предложение, произнесенное чуть небрежным, снисходительным тоном, не оставило у меня ни тени сомнений в том, что он пытался сделать. Опять. Из последних сил сохраняя внешнее спокойствие, я ответила: — Допустим. Но от вас я жду того же. — Прошу прощения? — сквозь маску невозмутимости промелькнуло очевидное замешательство, и я невольно улыбнулась этой маленькой победе. — Короля можете взять на себя. Но я обратилась к вам не для того, чтобы быть у вас на побегушках, оставаясь при этом не у дел. Вы все равно не сможете защитить меня от де Ла-Рени. А чем быстрее я распутаю этот клубок, тем меньше у меня шансов вернуться в Бастилию. — Делиться с вами информацией? С чего вы решили, будто я соглашусь? — Потому что я для чего-то вам нужна — иначе вас бы сейчас здесь не было, — отчаянно сражаясь с внезапно возникшим волнением, я до боли закусила изнутри щеку. — Во всяком случае, вы бы не появились так скоро. — И как вы поймете, что я ничего от вас не утаил? — Я пойму. À bon chat, bon rat, месье Бонтан. Прищурившись, Александр оценивающе посмотрел на меня. После почти минутного раздумья он медленно кивнул, соглашаясь. — Хорошо. Но вы не должны действовать мне наперекор, — он покосился на пирожное. — И никаких опрометчивых поступков. Напоминание о том, что я едва не совершила, заставило меня вспыхнуть краской стыда. — Мне казалось, что вы торопитесь к королю, — пробормотала я вполголоса, угрюмо потупив глаза. — И я все еще тороплюсь. Мы поговорим позже. Прежде чем проследовать к выходу, он замер возле стола, точно в нерешительности. А потом вдруг извлек из кармана и поставил передо мной небольшую стеклянную баночку, похожую на емкость для крема. — Что это? — удивилась я. — Лекарственная мазь. Для вашей скулы. Когда я пораженно уставилась на него, Александр, видимо, по-своему интерпретировал мою реакцию, потому что поспешил добавить: — Не беспокойтесь, она не отравлена. Сами посудите: если вы в самом деле нужны мне, то безусловно живой. Считайте это жестом доброй воли с моей стороны. Его взгляд вновь переместился на несчастный десерт, который теперь представлял собой весьма неаппетитный липкий ком. — Пожалуй, я все-таки заберу это с собой, — заявил он, аккуратно приподнимая тарелку за чистый край и накидывая сверху платок. После этого он с каким-то особым рвением зашагал прочь, словно лишняя секунда в моем обществе была для него абсолютно невыносима. И когда дверь за ним захлопнулась, я еще несколько минут оставалась на месте, просто глядя в пространство перед собой. Как потерянный ребенок: не зная, куда мне идти и что делать дальше. В голову хлынули непрошенные воспоминания. — Как ваше запястье? Он спрашивает об этом уже третий или четвертый раз за вечер, и я неизменно отвечаю, что все в порядке. Но на этот раз, оказавшись с ним один на один в полумраке моей спальни, я чувствую себя необычайно ранимой. — Опухло, — признаюсь, — правда, болит только при движении. Белую полотняную салфетку в его руках я замечаю не сразу. — Я вам кое-что принес, — неожиданно произносит он и подходит ближе, на ходу разворачивая таинственный сверток. — Лед! Откуда у вас лед?.. Александр никогда ничего не делал просто так, и я не сомневалась, что скоро узнаю истинную цену этого сотрудничества. А вот баночка с лекарством могла быть чем угодно — от обыкновенного сострадания до нехитрой манипуляции: заставить «жертву» почувствовать себя обязанной, чтобы потом легче было получить желаемое. Расплата за лед вылилась в требование соблазнить Гуго, одного из министров. Впрочем, едва я высказалась против, как Александр не стал настаивать. В следующую минуту он и вовсе как ни в чем не бывало делился со мной историями о своем отце. Эти странности еще тогда вынуждали меня думать, что он и сам не до конца понимает, где в его действиях скрывается очередная уловка, а где — благородный порыв. Особенно в том, что касается меня. Всегда в том, что касается меня. Возведя взгляд к потолку, я от души расхохоталась. — «Жестом доброй воли»...  Два года этих проклятых игр, чтобы возвратиться ровно туда, откуда мы начали. Туда, где в вашей голове и в ваших чувствах все еще царит полнейший хаос, — мое сердце болезненно сжалось, а в глазах защипало. — Прекрасный, прекрасный хаос... Глупо было отрицать очевидное: наша связь оказалась самой явной и самой горькой моей потерей. Но если этот Александр хоть немного походил на Александра из моего прошлого, то — возможно — еще не все было потеряно. Возможно, мне под силу было хоть что-то в этом мире исправить. Все-таки однажды я уже сумела стать той «уязвимостью», вокруг которой рушились его привычные махинации и годами выстраиваемые стены. — Я бы боролась за это... Боролась за вас, — сдавленно прошептала я, поглаживая свою правую руку: там, где он недавно прикасался ко мне, кожу как будто до сих пор легонько покалывало. Погруженная в раздумья, я еще какое-то время бесцельно бродила по комнате и перекладывала вещи с места на место. Усталость брала свое: чтобы вернуть мыслям хоть какую-то ясность, мне просто необходимо было отдохнуть. Но сперва — снять с себя одежду, насквозь пропитанную затхлым запахом темницы. Справившись с жакетом и шнуровкой на юбке, я довольно быстро бросила тщетные попытки самостоятельно ослабить корсет: «Пусть я потом пожалею об этом, но лучше такой сон, чем совсем никакого». Вскоре я уже лежала в постели, сентиментально прижимая круглую баночку к груди. В тот короткий миг между явью и забытьем я позволила себе поверить в искренность его намерений. Мазь приятно холодила ссадину на моем лице, а ее слегка пряный цветочный аромат навевал дрему, несмотря на рвущееся в окно солнце. Я заснула, как только закрыла глаза.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Сон мой был тяжелым и вязким, точно хмельным, а пробуждение — резким и болезненным. После суток, проведенных в жестком корсете, тело ломила усталость, и первая же попытка сесть в кровати закончилось тем, что я тихонько ахнула и упала обратно на подушки. На шум из своей каморки выглянула Розетт и тут же со всех ног кинулась ко мне, на ходу отряхивая передник и заправляя под чепец растрепавшиеся пряди. — Вы проснулись, мадемуазель! Я все утро пыталась вас найти. Дважды заглядывала сюда — никого, а на третий раз застала вас спящей, — ее глаза испуганно забегали по моему лицу. — Простите великодушно, это из-за меня вам пришлось терпеть неудобство… Ее дрожащий от волнения голос неприятно звенел у меня в ушах. Я невольно поморщилась и поспешила утешить бедняжку: — В этом нет вашей вины, — она открыла было рот, чтобы возразить, но я жестом призвала ее к тишине. — Лучше помогите мне наконец избавиться от корсета. И, к слову, та ванна, которую вы предлагали, сейчас оказалась бы очень кстати. В ее взгляде настороженность смешалась с любопытством, будто она ждала от меня иной реакции. К своей чести, девушка быстро преодолела растерянность, и спустя пару часов я, одетая в чистое платье, уже сидела напротив большого туалетного зеркала, а моя кожа благоухала цветами апельсина и сладким миндальным маслом. Волосы мои от влаги пушились и путались больше обычного, и Розетт даже кончик языка высунула от усердия, пытаясь укротить непокорные локоны. Ее умелые руки были настоящим благословением, и мало-помалу на моей голове рождалась очередная затейливая прическа. Водные процедуры позволили расслабиться телу, но не разуму: меня продолжало терзать смутное беспокойство от вынужденного неведения и неопределенности будущего. — Что нового при дворе? — словно невзначай поинтересовалась я. Минула добрая половина дня: за это время в Версале могло произойти что угодно. — Сегодня король устраивал соколиную охоту, госпожа, — не прерывая своего занятия, ответила Розетт. — Жаль, что вам не удалось поприсутствовать: всем очень вас не хватало. Я насторожилась, но виду не подала. — Уверена, что это преувеличение. Неужели кто-то спрашивал обо мне? — Говорят, встречи с вами искал сам Великий Конде. А утром приходила мадемуазель де Понс Эдикур — составить вам компанию на охоте. Я не сомневалась, что Бонна только обрадовалась смене планов: вот уж кого нельзя было заподозрить в увлечении охотой. Наверняка, она и пришла-то только из-за своих обязанностей фрейлины. А вот интерес принца Конде вызвал у меня искреннее недоумение. Даже тревогу. «И все же она права: весьма досадно, что меня там не было, — подумала я, отрываясь от своего отражения и задумчиво опуская глаза к полу. — Реакция двора на мое неожиданное появление могла сказать о многом…» — Месье Бонтан справлялся о вашем самочувствии, — эти слова застали меня врасплох, и я резко вскинула голову. Из рук служанки вылетел серебряный гребень, звучно звякнул об пол, и она тут же бросилась поднимать его, бормоча извинения. — В самом деле? — голос мой стал каким-то неестественно тонким, как будто чужим. — О самочувствии — и только? — Он проинструктировал меня по поводу пищи для Вашей Светлости: меры предосторожности после того, что с вами произошло. Лучше и не скажешь: обыкновенные меры предосторожности. Однако вопреки здравому смыслу в моей душе уже пробудился восторженный трепет. Теперь я лишь сильнее предвкушала нашу скорую встречу, словно это было романтическое свидание, а не робкая попытка двух непримиримых соперников наконец договориться. После его утреннего визита я и так была излишне окрылена вновь обретенной надеждой, но после сказанного Розетт она и вовсе разгорелась в моем сердце подобно огненной заре. Мне впору было негодовать, впору злиться на чудовищную несправедливость, ведь еще вчера риск ввязаться в очередную игру казался мне худшим из наказаний. И вот я уже готова начать все сначала, только бы вернуть утраченное... Мысли мои вдруг загудели, заметались как растревоженные осы, и громче прочих одна — пугающая, совершенно безумная, но вместе с тем удивительно правдоподобная: «Разве не об этом я думала в то утро? Насколько проще была бы моя жизнь без всех этих игр? Что если я сама загадала себе такую судьбу, и мое желание непостижимым образом исполнилось?..» Я насилу подавила мощный, но бессмысленный порыв вскочить на ноги и бежать — прочь из комнаты и как можно дальше отсюда. Весь этот ужас, похоже, отразился на моем лице, потому что Розетт так и замерла с прядью моих волос в руке, вперив в меня настороженный взгляд. — Что с вами, госпожа? — недоуменно спросила она. Я молчала: мое горло сковало так, что я, казалось, не могла даже вдохнуть, не то что ответить. «Ваш выбор имеет значение, — предупреждала меня Мари Боссе. — Прошлое не изменить. Но Вы, мадемуазель, совершили невозможное...» Неосторожное желание оборачивается для пожелавшего новыми трудностями — сюжет, достойный поучительных сказок. Незадачливый юноша использует зачарованные часы, чтобы впечатлить свою невесту несметными богатствами… а она сбегает, прихватив волшебную вещицу с собой. Лесоруб с женой растрачивают свои три желания в пылу ссоры — и остаются ни с чем. Дьявол помогает построить целый мост всего за одну ночь, но взамен забирает душу первого, кто пересечет по нему реку. Произошедшее со мной напоминало одну из таких историй. Только вот я ни о чем не просила, а о страхах своих сокрушалась про себя и в сердцах. «Да и разве существует сила, способная сотворить подобное? Что бы там ни думал де Ла-Рени, душу дьяволу я не продавала, волшебными предметами не распоряжалась…» — от собственных рассуждений мне стало смешно и жутко одновременно. Я вспомнила свой визит в салон Тринетт: всех этих восторженных женщин, нашептывающих ей свои мечты, грезящих о восхищении и славе, удаче и достатке. С ними у меня определенно не было ничего общего. «Или было?..» До конца не веря, что всерьез раздумываю об этом, я вновь внимательно посмотрела на свою служанку: та все еще взирала на меня с бдительным вниманием и хмурилась. — Розетт, вы же наверняка лучше моего знакомы с разными… поверьями? — с осторожностью начала я. — Какого рода поверьями, мадемуазель? — Теми, что до сих пор сохранились среди простого народа. Старые предания. Суеверия. — Моя семья из-под Ренна, госпожа, — уже спокойнее ответила она, возвращаясь к работе над моим затылком, где теперь одна за одной исчезали железные шпильки для волос. — Там совсем другие обычаи, чем здесь. — И все-таки мне весьма любопытно, что вы могли бы рассказать, например… об исполнении желаний. Кончики ее губ легонько подпрыгнули вверх, а лицо приобрело мечтательное выражение. — Навряд ли что-то заслуживающее внимания знатной дамы, мадемуазель. Разве что матушка моя говорила, мол, если увидеть падающую звезду и успеть загадать желание, то оно обязательно сбудется. «И теперь, когда ваша звезда, наконец, близка к закату...» От одного упоминания падающей звезды я невольно поежилась, но сумела скрыть беспокойство за вежливой улыбкой. — Да, я тоже слышала о такой примете. Но кто исполняет эти желания? Неужели звездам есть до нас дело? — Поди угадай! Но это все лучше, чем сделка с нечистым или… — закончив хлопотать над прической, она последний раз разгладила локоны пальцами, а затем сложила руки перед собой и пытливо уставилась на меня. — Простите, Ваша Светлость, но я знаю, что за собрания проводятся нынче в Париже, и как это опасно. А ведь я сама недавно собирала вас в одно из таких мест. — Вы чересчур сведущи для обыкновенной служанки… — потрясенно пробормотала я. — Нас с детства учили, что за любые чудеса приходится платить. С кем связываются все эти дамы, о которых слухи ходят, мне неведомо. Но, как по мне, что демоны ада, что фейри — и с теми и с другими водиться нечего. Ее слова напомнили мне про «Сон в летнюю ночь», который я читала накануне. — Стало быть, для вас что феи, что сам дьявол... Весьма занятно, что в пьесах Шекспира феи тоже злокозненны. — Я грамоте не обучена, мадемуазель. Но ежели этот Шекспир пишет об их коварстве, то это чистая правда. Так оно и есть. Всякие истории в деревне услышать можно, особенно от стариков. Но молва гласит: редко кому удавалось какого-нибудь корригана обхитрить да заработать право на желание. А еще говаривают, что кто духом нечист, тому и пытаться нечего: только в смертельную ловушку себя загонит. — В какую ловушку? — Да все равно что в ад, — напряженно закусив нижнюю губу, она замолчала, а потом продолжила — тихо, боязливо. — Вы уж помилуйте за такое нахальство, госпожа, но поверьте моим словам: чего бы вы там ни желали, не стоит оно того… — О, нет, — поспешила заверить я, догадываясь, о чем она, вероятно, подумала, — все совсем не так. Я ничего не замышляла. Просто кое-что плохое уже произошло, и я хотела понять, не пожелал ли мне кто зла… Розетт торопливо обошла меня кругом, останавливаясь между креслом, где я сидела, и туалетным столиком. — А ведь и правда: у вас что ни день, то новая беда… — она вдруг ахнула и испуганно зажала себе рот ладонью. Уперевшись обеими руками в подлокотники, я медленно поднялась. Теперь мы стояли почти вплотную — так, что можно было разглядеть, как от страха побледнели ее веснушки. — Розетт? — Зеркало, — прошептала она, убирая руку от лица. — Ваша кошка уронила зеркало. Я совсем забыла об этом, а ведь оно, должно быть, разбилось, — закончив мысль, она начала беспомощно оглядываться по сторонам. — Оно на комоде, Розетт. Я уже подняла осколки. Та лишь в ужасе округлила глаза. Я никак не ожидала такой реакции, полагая, что мои заверения, наоборот, ее успокоят. — Да разве так можно, мадемуазель? О чем вы только думали! — воскликнула она. — Это же просто вещь… — Просто?! Вы, верно, смеетесь надо мной? Всем известно, что с зеркалами шутки плохи. Зря что ли их накрывают, если дома кто-то умер? — Зеркала накрывают? — неуверенно переспросила я, про себя отметив, что когда не стало мамы, мой отец совершенно точно не заботился о чем-то подобном. — Ох, мадемуазель… Зеркало — словно окно в иной мир, в мир духов. Говорят, глядя в него, можно увидеть свою душу! А если оно разбито, выходит, и душа сделается треснутой, раздробленной, а то и вовсе прямо там и сгинет… Из всей ее тирады меня больше всего привлекли два слова: — Иной… мир? — Конечно! Как бы не так все было, не гадали бы на зеркалах. Сам Нострадамус видел в них будущее, — она озадаченно наморщила нос. — Разбить зеркало — очень скверное дело, Ваша Светлость, а осколки хранить — это же надо! А если вы туда посмотритесь ненароком? Невзирая на все увещевания, я упрямо двинулась к комоду, но Розетт бросилась наперерез, преграждая мне путь. — Отойдите, прошу вас! Сейчас я все сложу в какую-нибудь тряпицу и к каналу отнесу. Вода сама как зеркало — она несчастье отвратит. — Нет, Розетт, не нужно… — надеясь обойти ее, я сделала шаг вправо, но она тут же шагнула в сторону, вновь оказываясь напротив меня. — Госпожа… — она хотела сказать еще что-то, но я, не выдержав, грубо оттеснила ее и ринулась к комоду. — Я сама все сделаю и смотреться не стану, — выдвинув один из ящиков, я извлекла наружу белый кружевной платок, набросила его на разбитое зеркало и победно воззрилась на служанку. — Так лучше? Розетт смотрела на меня столь же недоверчиво, но перечить больше не смела. В конце концов, медленно кивнув, она вернулась к туалетному столику и принялась собирать лишние шпильки. Не прошло и нескольких секунд, как она внезапно вздрогнула, замерла и обернулась ко мне. — Мадемуазель… — Да? — Ваш вопрос напомнил мне… Говорят, чтобы неудача обошла стороной, у разбитого зеркала можно загадать желание. Но будь я на вашем месте, избавилась бы от него, не раздумывая.

⊹──⊱✠⊰──⊹

Небо затянули продолговатые серебристые облака: из окна спальни я наблюдала, как ветер неумолимо гонит их к горизонту, где только-только скрылся солнечный круг. И там, на границе дня и ночи, сумеречная синева все еще была окрашена в невероятный, глубокий, словно лепестки пионов, розовый цвет. Я не спешила покидать свои покои: ощущение иллюзорности происходящего вернулось. Меня преследовали головокружение и навязчивая тошнота, которые не ушли даже после легкого овощного супа, принесенного Розетт, и едва ли имели отношение к голоду или усталости. Мне и самой не верилось, что я всерьез искала разгадку среди легенд и суеверий, но совпадений было слишком много: неосторожное желание, разбитое зеркало… Когда разумного объяснения просто нет, то чем обосновать магическое событие, если не магией? По крайней мере, у меня не было ни капли сомнений, что ни один — даже самый прославленный — ученый из Академии Жана-Батиста никогда ни с чем подобным не сталкивался. Страх, что я ненароком прокляла саму себя, разъедал меня изнутри, и если сразу после пробуждения во мне кипело радостное предвкушение от предстоящей встречи с Александром, то теперь моя душа была объята горьким унынием. Но хуже всего было мучительное чувство вины, в один миг поднявшее свою уродливую голову и с тех пор совершенно нежелающее отступать. Прежде готовая самоотверженно бороться за наше общее будущее, отныне я сомневалась, что вообще это будущее заслуживаю. — Это ведь ты не прочь была все бросить, — прошипела я и в сердцах пнула носком туфли основание комода — покоящиеся наверху осколки жалобно звякнули, а большой палец на ноге пронзило болью. — Ну что, стало проще? К сожалению или к счастью, Александр не был моей единственной проблемой. Будь все иначе, я бы с удовольствием осталась в этой комнате до утра. Но поскольку от нашей совместной работы зависело сразу несколько жизней, а не только моя собственная, у меня не было права трусливо отсиживаться взаперти. Когда за окном почти стемнело, я, не дожидаясь приглашения, сама отправилась на его поиски. Коридоры дворца ожидаемо опустели: лишь изредка мне попадался кто-нибудь из гвардейцев, заступающих в ночной караул. До покоев Александра оставалось миновать всего пару дверей, как вдруг меня окликнули: — Постойте, мадемуазель! — за моей спиной загромыхали торопливые шаги. — Мадемуазель де Ноай, верно? Резко развернувшись, я оказалась лицом к лицу с Великим Конде. Придворный этикет требовал без промедления склониться перед принцем крови в низком реверансе, на что тот только удовлетворенно ухмыльнулся. — Не прогуляетесь со мной? — предложил он, и мое сердце без всякой причины вдруг сжалось от недоброго предчувствия. — Прошу меня простить, Ваше Высочество, но я очень спешу. — В такой час? — его тонкие аристократические черты исказились гримасой капризного недовольства. — И разве Ваши комнаты не в другой стороне? Его подозрительная осведомленность заставила меня насторожиться еще сильнее. Я медленно обвела взглядом коридор: вокруг по-прежнему не было ни души — никого, кто мог бы избавить меня от этого разговора. — В такой час я бы предпочла, чтобы меня не видели в компании мужчины. — Понимаю, ведь репутацию так сложно приобрести и так легко потерять, не так ли? Правда, когда-то вас не очень беспокоило, с кем показаться на людях. Сколько лет вам было, когда казнили вашего дядю? Внутри меня все похолодело: он знал. Он меня вспомнил. Играть намеками не было никакого смысла, поэтому я спросила прямо: — Что вам нужно? — Где Олимпия? — его вопрос меня искренне удивил. Он выглядел так, словно был на взводе, но я бы ни за что не подумала, что источником этих треволнений являлась одна из сестер Манчини. — Она что, до сих пор не вернулась? — Иначе я бы не спрашивал, — процедил он, на этот раз открыто демонстрируя свое раздражение. — Отвечайте немедленно. — Это звучит не как вопрос, а как угроза. — Так и есть. Если при дворе поймут, что вы племянница предателя, как скоро вы лишитесь остатков уважения, которые дает вам титул? Я бы очень хотела ответить, что скрывать мне нечего, а те, кто имеет значение, никогда от меня не отвернутся. Что его репутация вернувшегося из изгнания лидера фрондистов куда хрупче моей. Но печальная правда состояла в том, что я больше ни в чем не могла быть уверена. Не здесь — не в этом мире. — Олимпия в Бастилии, — только и успела сказать я, прежде чем между нами совершенно бесцеремонно вклинился Шарль де Лафосс. Отвесив замысловатый поклон, он лучезарно улыбнулся мне и буквально пропел: — Мадемуазель не обидится, если я похищу у нее Великого Конде? Отношение самого принца к такому развитию событий явственно читалось у него на лице. — Неужели вы не видите, что мы беседуем? — на выразительно очерченных скулах заиграли тугие желваки. — Приношу свои искренние извинения, но это вопрос исключительной важности, — как ни в чем не бывало продолжал художник, и принц крови, загнанный в угол, был вынужден уступить. Если бы не риск привлечь к нашему разговору ненужное внимание, он никогда бы так просто не сдался. Так что благодарная этой маленькой поблажке судьбы, я поспешила прочь и была уже достаточно далеко, когда сзади донеслось пронзительное: «Какой еще портрет? У меня нет на это времени!» Уже второй раз придворный художник выступил в роли моего спасителя, и причины этого внезапного благодетельства рождали во мне тревогу ничуть не меньшую, чем угрозы Великого Конде. В то, что дело заключалось сугубо в моем покровительстве, мне верилось с трудом. Слева раздался тихий щелчок, и не успела я испугаться, как сильные руки бережно обхватили меня за плечи и увлекли за собой — в безопасность тайных ходов. Внутри стояла почти кромешная тьма, но мне не нужно было зрение, чтобы понять, кто это. У меня перехватило дыхание, но не от страха: мне ничего не стоило представить, что между нами все было по-прежнему, и эти прикосновения вот-вот перерастут в полноценные объятия. Но на этот раз Александр отпустил меня сразу же, как только за нами закрылась дверь. Наваждение развеялось. — Я уже собирался послать за вами, — отчетливо прошелестел над моим ухом его бархатный голос. — Не думал, что застану вас посреди коридора в столь теплой компании. Язвительность, с которой были произнесены эти слова, подозрительно походила на… «Ревность? С чего ему ревновать меня?» — Сложно назвать теплой компанию человека, сыплющего угрозами, — вздохнула я. — Вы бы это знали, если бы расслышали хоть что-то. — Художник угрожал вам? — Нет, не он. Принц Конде. Он был знаком с моим дядей и… вспомнил меня. Медленно, почти наощупь мы продвигались по темному коридору. В образовавшейся тишине были слышны лишь наши осторожные шаги и шорох одежды. — Со времен Фронды, я полагаю? — наконец заговорил Александр. — Кто бы мог подумать, что уже тогда вы принимали участие в политических интригах. Сколько вам было? Пять лет? Шесть? — Семь. И ни в чем я не участвовала. Я любила дядю и верила ему, — я грустно усмехнулась в безразличную темноту. — Что скажете? Моя связь с революционерами подорвала ваши представления о моей невинности? — Ничего подобного у меня и в мыслях не было, — отмахнулся он, и я была неожиданно рада этим ноткам веселости в его голосе. — Вам присущи многие качества, но невинность — не в их числе. Снова послышался характерный щелчок, и яркий прямоугольник света вынырнул нам навстречу из сумрака. Даже несмотря на скромное освещение спальни Александра, с непривычки мне пришлось на мгновение прикрыть веки. — Я заварил чай. Выпьете со мной? Опускаясь на сундук в изножии кровати, я благодарно кивнула. — Только, если можно, со сливками. — Я запомнил, — серые глаза ехидно сверкнули, когда он прошел мимо меня — прямиком к камину, где на полке стояли две чайные пары. Это простое «запомнил» заставило мое сердце биться чаще, и я даже не заметила, как с моих губ сорвался вопрос: — Так что же убедило вас передумать? Ведь не теплые чувства ко мне. Ему не пришлось переспрашивать: он сразу понял, что я говорю о его готовности сотрудничать. Однако все то время, что Александр наполнял мою чашку, он предпочел сдержанно молчать, словно раздумывая над подходящим ответом, и заговорил, лишь когда я сделала первый глоток: — Скажем так, вам удалось меня заинтриговать. — Своей историей? — Вашей просьбой. И больше всего — тем, что вы пришли с ней ко мне, — он иронично ухмыльнулся, усаживаясь напротив. — К кому еще мне было идти? Кто угодно может оказаться моим несостоявшимся убийцей. — А я, стало быть, им оказаться не могу? — Нет, — я замотала головой, пряча смущенную улыбку за ободком чашки, — кто угодно, но не вы. Вам я доверяю. Александр отставил пустую посуду в сторону и сменил позу на более расслабленную, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди. — Невероятно… — всем своим видом он показывал, что мои слова его скорее забавляют. — Итак, мадемуазель де Ноай, что вы сумели узнать? — Почти ничего, — удрученно ответила я. — Полагаю, для начала стоило бы выяснить, чем меня пытались отравить… — Цикута, — нетерпеливо перебил меня Александр. — Специфический морковный аромат присутствовал даже день спустя. Я пораженно воззрилась на него. — А ведь я тоже заметила морковный привкус… Это-то и показалось мне достаточно необычным, чтобы засомневаться и выплюнуть пирожное, — в ответ на мои рассуждения он одобрительно кивнул, и я почувствовала странный прилив гордости. — Цикута, цикута… Почему это название мне знакомо? — С ее помощью ушел из жизни Сократ. — И правда! Учитывая, что он погиб за свои убеждения… — от волнения я так сжала ни в чем не повинную чашку, что костяшки моих пальцев побелели, — это довольно интересный выбор яда. — Не могу не согласиться. Но куда сильнее меня удивило то, что и вы, и герцогиня де Лавальер остались живы. Цикута чрезвычайно ядовита… — Луиза съела пирожное. Если бы отравитель знал, что делает, то одной рвотой не обошлось бы. Скорее всего, между нами разделили дозу, предназначенную для одного. — Или это было предупреждение… — он метнул в меня выразительный взгляд. — Допустим. Со мной все очевидно: я занималась поисками злоумышленников. Но почему Луиза? Что нас объединяет? — Король? — ехидно вздернутая бровь говорила о том, что в моем случае Александр подразумевал отнюдь не королевскую службу. Не удержавшись, я возмущенно фыркнула. — В прежнем мире нас с Людовиком ничего не связывало — и на меня все равно совершили покушение, а значит причина не в этом! — он хотел было вставить очередную ремарку, но на этот раз я не дала себя перебить. — Что если одну из нас изначально травить не планировали? Что если мы имеем дело с неопытным исполнителем, который в последний момент выбрал еще одну цель, но не учел, что половинной порции окажется недостаточно? Я готова была поспорить, что в его глазах промелькнуло восхищение. Уже через секунду он задумчиво нахмурился, но этого краткого мига хватило, чтобы по моему телу прокатилась приятная дрожь. — Неплохая теория, — осторожно произнес Александр, а я едва сдержала рвущуюся наружу озорную улыбку. Это так походило на наши обычные вечера, наполненные работой и общением, что все мои недавние тревоги словно отошли на второй план. Больше всего на свете мне хотелось рассмеяться и игриво парировать: «Признайте, что это просто отличная теория!» Но вместо этого я нацепила на себя маску серьезности и невозмутимо произнесла: — Однако мы вновь возвращаемся к тому, что я и Луиза — причудливая комбинация. Кому могли понадобиться мы вдвоем? — Давайте зайдем с другой стороны… — он рассеянно потер пальцем переносицу. — Кого вы подозревали бы в первую очередь? — Я начинала расследование с Тринетт Ла Вуазен, хотя мне сразу показалось, что она не более чем сообщница, а отравителей следует искать при дворе, — от внезапно посетившей меня догадки я невольно нахмурилась. — А что если в этом замешана Франсуаза-Атенаис? В конце концов, потеря положения официальной фаворитки — достаточный мотив для мести. Она вполне может желать зла и королю, и Луизе, и мне — за то, что я помешала ее планам. Александр одарил меня странным взглядом. — Неужели вы действительно ничего не помните? — Простите? — неуверенно переспросила я, не понимая, к чему он клонит. — Маркиза де Монтеспан была казнена прошлым летом. Если не ошибаюсь, это был ваш совет, и Людовик к нему с готовностью прислушался. Я вздрогнула и чуть было не выронила опустевшую чашку. — Этого не может быть, я… — к горлу подступил тошнотворный горький комок. — А что Луи де Роган?.. — Казнен вместе с ней. Признаться, если под смертью предателя я и сам бы охотно подписался, то безжалостность, с которой вы отправили на эшафот маркизу… Боюсь, подобное слишком даже для кого-то вроде меня. Я уже собиралась напомнить ему, как еще недавно он ликовал по поводу моего собственного отъезда в Бастилию, но вовремя остановила себя: едва ли было уместно сравнивать мою ситуацию и настоящую казнь. — Это правда? Вы не насмехаетесь надо мной? — Мне нет нужды лгать вам об этом, — лицо Александра ничего не выражало, но его напряженный тон давал понять, что он огорчен моим недоверием. — Если не верите мне, можете спросить кого угодно из придворных. — Это ни к чему. Просто... — я судорожно вздохнула, — не могу вообразить, для чего мне добиваться смерти Франсуазы-Атенаис. Я и для Лу предпочла бы ссылку. Выходит, что в этом мире их нет в живых... Александр никак не прокомментировал мои рассуждения, которые больше походили на мысли вслух. Я же некоторое время молчала, силясь свыкнуться с услышанным. Образ контр-Рене обрастал все новыми подробностями, и перед моим внутренним взором вырисовывался портрет весьма несимпатичной личности. Похоже, она была настолько же жестока, насколько амбициозна. «Разве амбициозность не присуща и мне тоже?» Когда молчание ощутимо затянулось, я неловко продолжила: — Думаю, подозреваемым может быть любой. Но нужно понимать, кому выгодна смерть короля. Или кто получит от этого моральное удовлетворение. Александр удовлетворенно кивнул: — Согласен. — А что у вас? — устало поинтересовалась я, робко надеясь, что его измышления окажутся хоть сколько-нибудь полезнее моих. — Что у меня? — переспросил он. — Я бы хотела узнать ваши предположения. Какие слухи ходили в Париже? Что вы успели найти? — Если вы не возражаете, я пока придержу свои мысли при себе. Для начала я должен кое-что проверить. Такая реакция меня насторожила. — У нас была договоренность, — я даже не пыталась скрыть упрек в своем голосе. — И я сдержу обещание, просто… не сегодня. Я внимательно посмотрела на Александра. Пока он говорил, все в нем излучало спокойствие. И тем не менее… Маленькие детали одна за другой складывались в единое целое: скрещенные на груди руки, нетипичные прикосновения к лицу, положение тела — вовсе не расслабленное, как мне сначала показалось, а подчеркивающее его отстраненность. Добавить сюда уклончивые фразы… — Вы лукавили! — победно вскрикнула я, вскакивая на ноги. — На самом деле, вы согласились работать со мной, потому что оказались в тупике! Вы боитесь проиграть, и я — ваша последняя надежда.