Ученица колдуньи

Овернь, 21 октября, 1420 год.

      Всю ночь в отведённой для меня комнате башни Жервезы я проспала как убитая, без задних ног. Что удивительно, из глубин моего сознания не всплывали на поверхность тяжёлые и причиняющие боль воспоминания. Они не находили своего отражения в моих снах. Я видела во сне себя в возрасте примерно двух лет. Тётя Мадлен пытается уложить меня спать, с нежностью прижимая к себе и тихонько укачивая. Своим мелодичным, чистым и так приятно ласкающим слух голосом тётя Мадлен напевала мне старинные колыбельные. Наверное, из числа тех, что пела мама тёти Мадлен с Клодин, когда они были маленькие. Во сне я не задавалась вопросами, почему вижу как будто бы со стороны совсем маленькую себя и укачивающую меня на руках тётю Мадлен, которая пытается меня убаюкать. Дарило утешение уже то, что хотя бы во сне я могу видеть образ моей тёти, когда она живая, когда её синие глаза искрятся нежностью и теплотой — стоит ей на меня взглянуть, как красиво сияют в свете солнечных лучей густые рыжие волосы с золотым отливом. Как тётя Мадлен ласково мне улыбается и называет меня её ненаглядной. И как тётя Мадлен шепчет совсем маленькой мне на ушко перед тем, как уложить меня спать: «Доброй ночи, Катрин. Я так люблю тебя, моя милая». Пусть тётя Мадлен присоединилась ко всем праведникам в Рай, пусть я больше никогда её не увижу наяву и не смогу обнять, никто не сможет отнять у меня моих воспоминаний о том, сколько любви и материнского тепла отдала мне моя тётя, которая для меня роднее матери. Никто не в силах лишить меня ни одной минуты моей жизни, когда рядом со мной была тётя Мадлен, которая отдала тринадцать лет её жизни мне — дочери своей младшей сестры, которая бросила меня ради чужого мужчины, откровенно променяв меня на штаны в то время, как тётя Мадлен перед свадьбой с дядей Жилем сразу выставила условие, что согласится на свадьбу, если её не будут вынуждать отослать меня к кормилице, что муж тёти не будет обижать меня. Но разве могла знать тётя Мадлен, что её муж попытается изнасиловать после смерти своей жены её племянницу, и мне придётся в ночь сбегать из дома? Разве можно винить в том тётю Мадлен, что многие мужчины умеют прекрасно пускать пыль в женские глаза и стараться выделывать из себя то, чем они не являются? Откуда было знать тёте Мадлен, что спустя месяц после её смерти оставшийся в живых муж попытается насильно овладеть племянницей своей покойной жены? У мужчин, да и у людей в целом, не горит во лбу огненными буквами таблички вроде «насильник», или же «избиваю других людей», «пьяница и игрок в кости», «транжира и мот», «скупердяй и жадина». Вот если бы у мужчин и правда на лбу горели подобные таблички, которые говорили бы об их настоящей натуре, у нас в мире резко снизилось бы число вступлений в брак людей. Так что нельзя обвинять тётю Мадлен в том, что она не сумела при свадьбе и при жизни своей узнать правду, что под маской приличия столько двуличия со стороны дяди Жиля. Под маской благочестья скрывается бесчестье… Но очень радовало то, что мне не привиделась во сне ночь моего побега из некогда родного для меня дома. Всю ночь в доме Жервезы я мирно проспала. Разомкнув веки, я всё ещё спросонья оглядела окружающую обстановку. При свете дня комната для гостей в доме Жервезы казалась мне ещё красивее. В окна спальни сквозь стекло пробился блестящий солнечный лучик. Счастливая от того, что вчера Жервеза впустила меня к себе, что всё произошедшее вчера у её башни не было плодом моего воображения, я переоделась в моё оставшееся из вещей у меня на руках платье, шустро натянула на ноги шерстяные чулки и обула на ноги башмаки, застелила после сна постель. Но в те же мгновения меня окутали такие сильные физическая слабость с апатией, настолько помутилось в голове и потемнело в глазах, что я села на край постели, а потом прилегла на заправленную кровать и так вот снова уснула. Не знаю, что со мной происходит. Возможно, что я едва не упала в обморок?.. Как бы я ни пыталась заставить себя встать с постели, не получалось ничего. Точнее мои усилия ни к чему не приводили. Кровать словно притягивала к себе меня как магнитом. Тело упорно не желало расстаться с мягкой периной. Лёжа на кровати с закрытыми глазами, я не могла отделаться от ощущения тяжести в голове и во всём теле. Немного времени у меня ушло на то, чтобы побороть небольшое недомогание и встать с кровати. На столе возле окна отведённой для меня комнаты я увидела таз и кувшин для умывания с чистым полотенцем. Рядом с тазом стояло на подставке большое и круглое зеркало, поблизости от зеркала лежал гребень слоновой кости с крупными зубцами. Обычно такие гребни стоят очень много денег. Тогда как такая дорогая вещь попала к лекарке и знахарке-повитухе Жервезе? Вряд ли купила сама. Быть может, это подарок кого-то из благодарных пациентов? Хотя бы старого графа Амори де Лаводье. Могу только строить догадки. Пройдя к столу, я немедленно воспользовалась всеми принадлежностями для умывания по их прямому назначению. Умывшись и вытерев лицо, расчесав свои густые волосы золотисто-рыжего цвета, выглядя уже более опрятно, я почувствовала себя немного лучше. Не выгляжу так, как будто ночевала на сеновале, а похожа на человека. Более менее прилично выгляжу, значит, можно и выйти к Жервезе, что я и сделала — когда покинула комнату, которую мне вчера ночью любезно отдала Жервеза, и спустилась ниже этажом, пройдя в кухню. Жервеза сидела за столом и попивала что-то из своего кубка. — А, Катрин, с добрым утром. Точнее даже днём. Я рада, что ты вдоволь выспалась, — бодро и тепло поприветствовала меня молодая женщина. — Жервеза, извини меня. Я хотела встать пораньше и помочь тебе, но я проснулась только сейчас, — проговорила я неловкие слова извинений. Взглянув в открытое окно кухни, я и в самом деле могла видеть, что уже давно вступил в свои права день. Прохладный и лёгкий ветер доносил с улиц свежесть прекрасного осеннего дня, лучики солнца скользили по деревянной столешнице. — Не нужно извиняться. Раз ты провалилась в такой глубокий сон, значит, тебе это было нужно, — отрезала Жервеза и поставила на стол свой кубок. Пройдя до печи, что была встроена в каменную стену, хозяйка башни взяла из шкафчика для посуды глубокую тарелку и налила мне овощной суп с курицей половником из большой кастрюли. Тарелку она поставила передо мной и дала также столовую ложку, налила в кубок для меня питьё. Как я сразу выяснила, что это было, то поняла, что в кубок Жервеза налила мне отвар мяты и мелиссы с чабрецом, добавив для вкуса дольку лимона. — Я подогрела тебе суп. Подумала, что ты скоро проснёшься и захочешь поесть, — объяснила мне Жервеза. Как оказалось, она позаботилась о том, чтобы я не ела остывшую еду. — Жервеза, спасибо тебе. Отвар очень вкусный. Уверена, что и суп у тебя получился отличный. Ты сама завтракала? — тут же поинтересовалась я у лекарки, после того, как поблагодарила. — За меня не переживай, милая. Лучше поешь. Нам предстоит важный разговор. Приятного аппетита, — пожелала мне Жервеза, слегка улыбнувшись. В полном молчании я покончила с супом и моим отваром. Всё было настолько вкусным, что вместе с супом и отваром мне захотелось съесть даже тарелку с кубком. В моём разуме, которому я вчера наконец-то смогла дать отдых, всплыли воспоминания о тёте Мадлен, что отозвалось приятным теплом в груди. Как будто бы я ненадолго перенеслась в те прекрасные и беззаботные дни, когда тётя Мадлен была жива, и смерть не прибрала её к рукам. Я была для неё единственной любимой племянницей, хотя слово «дочь» будет куда более точным названием. Так и для меня тётя Мадлен всегда останется настоящей матерью. Никогда не смогу считать моей матерью эту женщину, которая променяла меня на чужого мужчину и сбежала с ним. Настоящей матерью я могу назвать только тётю Мадлен, и я продала бы даже мою собственную душу кому угодно, отдала бы своё здоровье и половину отмеренных мне лет жизни — только бы вернуть её, крепко обнять, и сказать, как сильно я её люблю. Мысли о тёте Мадлен всколыхнули в моей душе самые яркие и тёплые воспоминания о моей жизни под её крылом, но только отозвались они печалью и острой болью, которая не покинула меня. Предательские спазмы сжали горло, на глаза навернулись слёзы, и теперь они стекали дорожками по моим щекам — подобно ручьям. Видимо, заметив моё состояние, Жервеза приблизилась ко мне и к стулу, который я занимала, ниже склонилась ко мне и ласково коснулась губами моей макушки. Одна рука её гладила меня по щекам и утирала не прекращающиеся потоки слёз, другая рука гладила меня по голове. — Катрин, милая, что с тобой? Тебе плохо, я знаю. Я тоже теряла родителей, так что понимаю тебя. Уйдёт много времени, чтобы свыкнуться с этой болью. О тёте Мадлен ведь вспомнила, по глазам твоим вижу, — с нотками печали шептала Жервеза, ниже склонившись ко мне. — Она была всем для меня, Жервеза. Я никак не привыкну, что её нет. Не могу примириться, что больше никогда её не увижу и не обниму, и не скажу, что люблю её, — шептала я срывающимся и дрожащим от рыданий надтреснутым голосом. — Мне так не хватает её, Жервеза. У меня будто выжженная дыра осталась вместо сердца. Я бы много отдала, только бы её вернуть!.. — Я понимаю, Катрин, тебе не хватает нашей Мадлен. Ты любишь её, она вырастила тебя, и тебе сейчас очень больно. Эту боль нужно прожить и отгоревать. Только не позволяй этому горю уничтожить тебя изнутри и влиять на всю твою жизнь. Ты жалеешь об участи близкого и родного человека. Но твоя тётя Мадлен больше не страдает, она в лучшем мире и присматривает за тобой, — роняла мне в утешение Жервеза, желая успокоить и поддержать. Вкрадчивый и ласковый голос молодой женщины лился, словно мёд и медленно проникал в моё сознание. Встав прямо передо мной и опустившись на колени, Жервеза крепко и вместе с тем очень бережно сжала в своих ладонях мои мелко подрагивающие ладони. — Не жалей мёртвых, Катрин. Они навсегда избавлены от страданий и боли. Жалей живых. Особенно тех, кто живёт без любви или никогда не знали её. Тебе и твоей тёте Мадлен посчастливилось быть друг у друга. Поверь, там, где она сейчас, ей прекрасно известно, как сильно ты её любишь. Продолжай жить и двигаться вперёд, чтобы твоя тётя обрела покой. Не заставляй её душу проходить через все муки Ада, если она увидит, что ты отдала горю по ней всю свою жизнь. — Да, ты права, Жервеза. Спасибо тебе за поддержку. Но я не представляю, как буду жить дальше. Что я могу одна без тёти Мадлен? Она была мне матерью, подругой, моей опорой и силой. Как мне жить дальше и двигаться вперёд, когда внутри меня одна тьма? Когда её нет рядом, и я больше никогда её не увижу, потому что она мертва? — вырывались с трудом из меня слова, в груди не хватало воздуха, слёзы жгли глаза и лились по щекам — мешая видеть. Едва ли не упав на пол со стула, я оказалась на полу кухни и со всех сил в хрупком, худом теле обняла Жервезу и прильнула к ней, спрятав залитое слезами лицо у неё на плече и уткнувшись шмыгающим носом в ткань её домашнего платья. Она же гладила меня по спине и хлопала по плечу, слегка касалась в поцелуе макушки моей головы, крепко обнимала. — Катрин, поверь мне, моя девочка. Ты обязательно сможешь воспрянуть из пепла и жить дальше, упорно идти вперёд, опору и силу ты сумеешь найти в самой себе, ты далеко не такая слабая — как сама о себе думаешь. Любая тьма рассеется, и следом всегда придёт сияние света. Твоя тётя Мадлен всегда будет жива, пока о ней помнят и любят её. Она всегда будет с тобой. Вот здесь, — произнеся с материнской лаской последнюю фразу, Жервеза мягко отстранила меня от себя и коснулась своей изящной и тонкой ладонью моей левой груди. Слова лекарки нашли отклик в моём сердце. Это помогло мне немного прийти в себя и успокоиться. Тело моё перестало так дрожать, горло и грудь больше не сжимали спазмы, прекратились мои всхлипывания и слёзы больше не лились из глаз. Жервеза права. Мне нельзя отчаиваться и опускать руки, нельзя горю утраты тёти Мадлен подчинять всю мою дальнейшую жизнь. Мне нельзя быть слабой, нельзя позволять себе утонуть в глубоких и тёмных омутах моей безысходной боли и горя. Нужно идти вперёд и жить дальше, приняв горькую потерю дорогого мне человека — женщины, заменившей мне мать. Иначе не обретёт на небесах, в Раю, тётя Мадлен покоя и будет терзаться страданием, видя, что я пускаю под откос всю мою жизнь. — Да, Жервеза. Ты всё сказала верно. Мне нельзя позволять горю и боли разъесть мне душу и сердце, нельзя позволить себе падать в эту бесконечную бездну. Я обязательно буду сильной, стойкой и смелой — ради себя и тёти Мадлен, ради мести дяде Жилю! — пылко воскликнула я и подскочила с пола, оправляя платье. — Ну, вот это уже другой настрой! Узнаю племянницу моей милой Мадлен. Так держать, милая, — встав с пола, Жервеза приблизилась ко мне и обняла, поцеловав в макушку — как сделала бы моя тётя. — Теперь, когда тебе немного полегче, мы можем поговорить, Катрин. — Жервеза, ты возьмёшь меня в ученицы? Я хочу зарабатывать на жизнь так же, как ты. Хочу научиться ремеслу повитухи, лекарскому делу, траволечению. Хочу уметь лечить людей и животных! Я и по хозяйству буду тебе помогать, только возьми к себе, очень тебя прошу! — воскликнула я с горячей мольбой, не собираясь тратить время на долгие вступления и тянуть кота за хвост. — Взять-то тебя в ученицы я могу. Но уверена ли ты, что потом не пожалеешь об этом? Катрин, когда ты примешь решение пойти ко мне в ученицы, обратного пути не будет. Я возьму тебя жить к себе и ни за что не прогоню. Я не из тех женщин, кто позволит пропасть ребёнку. Да ещё ребёнку Мадлен. Но захочешь ли ты стать моей ученицей, узнав, что учить я тебя буду не только тому, что ты сказала? — испытующе глядя на меня большими и красивыми фиалковыми глазами в обрамлении пышных и длинных ресниц, Жервеза ожидала моего ответа. — Не пожалею ничуть, и я очень тебе благодарна, что ты согласилась! Спасибо огромное! — вырвались у меня радостно слетевшие с губ слова. Крепко сжав в замок пальцы ладоней, я приложила их к груди. — Даже после этого? Ты сама согласилась. Пока я даю тебе возможность отступить и просто помогать мне по хозяйству, — произнеся эти слова, Жервеза взмахнула своими изящными руками, подняв их на уровень груди. Из её рук каким-то невероятным образом вырвались потоки золотисто-белого сияния, что заставило меня вскрикнуть со смесью испуга и удивления, и упасть на пол возле ранее занимаемого мною стула. Потоки бело-золотого света Жервеза направила на опустошённые мною кубок с тарелкой и ложкой, и в те же секунды они уже стали идеально чистыми. То же самое она проделала и с другой посудой, лежащей в тазу с мыльной водой. Вода в тазу, управляемая магией Жервезы каким-то невероятным для меня образом, смыла все остатки пищи и жир с посуды, после вода испарилась. — Боже милосердный, неужели ты и правда ведьма? Глазам не верю! Но как?.. Ума не приложу! — только и могла я ронять от потрясения всем увиденным в эти минуты. — Боишься меня? Не думаешь ли сдать в руки нашей далеко не святой Инквизиции? — протянула мягко мелодичным голосом Жервеза, наблюдая за моей реакцией. — Не боюсь нисколечко и ни за что тебя не сдам! Не так платят за доброту! И стать твоей ученицей я согласна! — тут же выразила я своё решение пылко и радостно. — Душу загубить не страшно? — с добродушной иронией подначивала меня Жервеза. — Моя душа окажется загублена, если я не стану твоей ученицей и не смогу научиться тому, что поможет мне выжить, если не выучусь твоей науке колдовства. Я согласна, — твёрдо и уверенно дала я понять Жервезе, что не из тех, кто отступает. — Тогда запомни правила. Тебе нельзя колдовством насылать эпидемии. Нельзя заставлять с помощью магии влюбляться в тебя. Нельзя вмешиваться в мироустройство, а также нарушать баланс — равновесие на весах добра и зла, — заявила мне ставшим более серьёзным и строгим тоном Жервеза. — Сегодня ты можешь отдохнуть, а завтра я начну уже учить тебя всему, что знаю сама. Я научу тебя силе, милая, — заверив обещание кивком головы, Жервеза обняла меня чуть крепче и поцеловала вновь меня в макушку так, как часто меня целовала с материнской нежностью тётя Мадлен. Сбылось то, чего я так жаждала всей душой, о чём мечтала, и что было так важно для меня. Знания и умения в лечении животных и людей, в траволечении, знания и умения в родовспоможении помогут мне честно зарабатывать на хлеб. Искусство колдовства поможет мне лучше защитить себя и воздать сполна дяде Жилю за то, что предал мои сожжённые в горстку пепла чувства любви и доверия к нему, вернуть себе трактир моей тёти «Ветвь оливы». Завтра начнётся путь, с которого я не собираюсь сворачивать, и во мне найдётся сил не отступить.