Коридор

Я смотрю на то… Как чертовски завораживающе это выглядит. Словно Лилия нашла тебя и… высветила еще ярче. Ты делаешь все так… легко? Ты прыгаешь дополнительный тройной — как и обычно — идеально. Значит, ты можешь и еще больше? Сердце мое стучит в восторге, и мне так нравится… — Молодец, — говорит Лилия, когда ты заканчиваешь, — ты и правда понял. И я цепенею. Вот значит как? Молодец? Ты… нравишься ей настолько больше? И восторг от твоего успеха мешается со странной горечью. Что ж… когда-нибудь я стану молодцом тоже… И проблема не в тебе. Она… во мне. В том, что я так не умею? И мне не жалко, что ты можешь больше, что Лилия ничего тебе не навязывает, а лишь раскрывает. Я только рад этому, но все же мне так трудно. Трудно слышать эти ее комментарии и видеть такие… другие ее взгляды. Но я хочу, чтобы мне не было дела. — Давай еще раз, — говорит Яков, так странно активный сейчас, — последний. Все отлично, просто продолжай. Размывая с них фокус, я киваю тебе, чуть улыбаясь. Все должны любить тебя, вот что я знаю. А мне достаточно того, что меня любишь ты. И дед. Больше никто мне не нужен. Отабек снова ловит взгляд Юры, такой… неправильный, что ли? Отабек мгновенно напрягается и собирается отказаться катать дальше, но Юра кивает ему, и Отабек решается. В конце концов, скоро они снова окажутся вдвоем и можно будет обсудить и договорится. В этот раз Отабеку удается отрешится от всей ситуации, слышать лишь музыку. Она теперь кажется ему недостаточной, но все же он ее знает и может. И хочет тоже: чтобы на пьедестале стоять рядом с Юрой. Возможно, на произвольной так и не выйдет, но сейчас на пустом катке Отабек выкладывается на полную. Находя в новых жестах то, чего ему так иногда не хватало, завершая наконец то, что хочет выразить. Я наблюдаю за тобой широко открытыми глазами. А ты и правда меняешь программу снова и теперь там уже не тройной, а четверной. Я… так горжусь тобой! И почти отпихиваю Лилию, чтобы встретить тебя. Я раскрываю руки и даю тебе ступить со льда, а потом подпрыгиваю, когда ты… понимаешь и ловишь. Я влипаю в тебя и отпускать не собираюсь. — Просто чума, — сообщаю я. — Ну, и лексикон у тебя, Юрий Плисецкий, просто гопник на льду. — Ну… да? — я смотрю на Лилию с вызовом, пока у меня есть небо — твои руки. — Все лучше и ближе ко мне, чем фея. Наконец-то ты заметила. Лицо Лилии застывает. — Юра, что с тобой? — тихо спрашивает Яков. — Видимо, у кого-то головокружение от успеха Отабека, — цедит Лилия. — Ну что, за трудный возраст, неужели снова? — Лилия… — я не замечаю, но Яков пытается возразить, только его она тоже не слышит. — Юра… Отпусти Отабека, мне нужно сказать ему пару слов. Без тебя. Я моргаю, вцепляясь в тебя сильнее: — Никуда я не пойду, тренировка же закончена, и… можно отвлекать? Я теперь смотрю на тебя. Ты же не запретишь мне? Ты же… не выберешь их? Отабек теряется: как и утром на тренировке они давят. При том все трое сразу, пусть каждый на свой лад. Только тогда надо было уступить Юре, а теперь… уступить Юру? Отабек шепчет ему: — Я только тебя поставлю. Смотреть на тренеров Юры, держа его на руках все-таки слишком. Юра сползает вниз, вставая, но Отабек не отпускает его дальше, оставляя руку на поясе. — Не надо без Юры, — поясняет он Лилии. — Мы же все еще ждем, что он выиграет. Отабек теперь, кажется, понимает: Лилия ведет себя так, словно сменила подопечного, и это задевает даже Отабека, что уж говорить о Юре. — Я же все равно ему расскажу, — добавляет Отабек. — Давайте, не будем делать вид, что наших отношений нет. Я… очень впечатлен и благодарен, но не надо отсылать Юру. Отабек уже почти сердится: все должны любить Юру и о нем заботиться, Отабек же справлялся и сам. — Конечно выиграет, — Лилия распахивает глаза. Она всегда, всегда выигрывала, пока… пока… — Что за глупости приходят вам в голову? Я ведь обещала победу, и я слово держу. Пусть, ты, Плисецкий, свое и нарушаешь. Лилия тоже сердится, что победа больше не так, как раньше интересует Юру. — Если бы речь шла о катании, я бы не попросила, но… Не отсылать, так не отсылать, — Лилия выпрямляется, словно проглотив шест, и Яков ловит ее за руку. Лилия сейчас юнее, чем обычно, а спокойствие ее куда-то улетучивается, и очень хочется сказать, что… наверное, не нужно никаких больше комментариев, но Яков знает: теперь возражать Лилии совершенно бесполезно. — Я хотела просить тебя… Потому что некоторые не в состоянии, — Лилия косится на Юру, — быть благоразумным. И дело не в старых легендах и не в дурацких предрассудках. Но… сегодня и завтра, перед соревнованиями, не стоит заходить дальше, чем вы уже дошли. Тело запомнит эти перемены, и это скажется на выступлении. Вот и все… что я хотела сказать. Лилия звучит много жестче, чем планировала. Она и правда собиралась просто попросить Отабека, предупредить, а вышло не так. Я разворачиваюсь в твоих руках, чтобы видеть чертову каргу и только сплетаю свои пальцы с твоими. Когда она говорит, я уже не сомневаюсь — я ее ненавижу. И никакая победа… этого не стоит? — Блядь, — выдаю я грубо. — Заткнись, какого хуя, ты лезешь… в это? В нас?! Я горю от гнева и, кажется, стискиваю твои пальцы до хруста. Я бы не сказал, что до слов Лилии у меня была какая-то сверхидея о том, что нам так уж важно пробовать что-то новое, но… теперь желание кристаллизуется — я точно знаю, чего хочу, и уверен. — Это вот вообще не твое дело! Или… ты завидуешь? — Юра, — Яков пытается поймать меня за плечо, но я ловко ускользаю. — Юра не надо, ты потом пожалеешь. Но я не замечаю мягких интонаций Якова. — Отабек тебе так сильно понравился? — Плисецкий, ты в своем уме? — Лилия восходит, хотя… ее трудно так довести. Она точно знает, что имела в виду совершенно не то. И у нее есть объяснение, но она не собирается ни оправдываться, ни рассказывать, а Юрий переходит все возможные границы. Отабек выдыхает и даже улыбается: — Ах, это… Смущение вот теперь к нему не приходит: приготовившись защищать Юру, Отабек будто вырос и готов ко всему, потому теперь без труда притормаживает и самого Юру: — Не хами. Лилия ведь о нас волнуется. Лилии же он галантно кивает: — Это мне понятно. Быть благоразумным меня вполне устраивает. Я… о другом думал, — признается вдруг Отабек. — Вы со мной были такой мягкой, как никогда с Юрой… а я не хочу перетягивать одеяло. Лилия слышит голос Отабека, и он отрезвляет. И правда… такой взрослый. Лилия вдруг понимает, что не справляется, что едва может удерживать себя в руках: она не хочет рассказывать, но не может не думать. Юра и правда останавливается от одного только голоса Отабека и делается вдруг совсем маленьким в его руках. Щеки его идут красными пятнами, и Лилия знает свою ошибку. — Спасибо, — говорит она тихо. — Я надеялась, что ты поймешь. А одеяло… перетягивать вам не удастся. Вы очень разные. И одеяла у вас разные, Отабек. Я вижу вас по-разному, вот и все. Но… Юра, если ты еще хоть раз скажешь подобное, я уйду. Отабек, как и ты, годится мне в сыновья. И… я не сделала тебе ничего настолько ужасного, чтобы так… оскорблять меня. Я надеюсь, ты подумаешь и… не жду извинений, но я никогда больше не хочу слышать подобного. Лилии очень-очень горько и хочется напиться, на самом деле. Очень сложный возраст, она по себе знает. И помнит, как не справилась — наошибалась, после того, как у них с Яковом случился первый раз. Хотя это было горем, но не стало трагедией. Та неудача ее не остановила, а первая ночь с Яковом того стоила, вот и все. Но Лилия не хочет, чтобы Юра повторил ее ошибку. Хотя она ошибается с ним. Снова и снова. Потому что… он не она. Лилия впервые так четко видит Юру отдельным. И жестоким, непримиримым даже. — Не опаздывайте на тренировку, — цедит она сквозь зубы и, резко разворачиваясь, уходит первой. Яков, так странно, идет за ней. Ловит за плечи и спрашивает ласково: — Что ты? Он… не то имел ввиду… — То, — возражает Лилия. — Но это не важно. У тебя еще есть та бутылочка джина, что мы договорились выпить в случае конца света? — Конечно, — отвечает Яков. — Тогда я хочу выпить. Яков обнимает Лилию крепче и гладит по лопаткам, успокаивая. — Все, что ты захочешь, — отвечает он, не зная, как Лилия сжимается, как сильно сейчас ее чувство вины. Не из-за Отабека конечно. Из-за того, какой она когда-то была… глупой и самоуверенной дурой, вот и все. Она очень виновата перед Яковом, пусть никогда не говорила об этом и не оправдывалась, но она… знает. И живет со своей этой неизбывной жгучей виной. Ей и правда… так жаль. Отабек смотрит вслед тренерам Юры, не в силах вместить это до конца. — Все-таки извиниться стоит, — говорит он тихо, все еще не отступая. — Я не знаю, что случилось… Но ты очень ранил ее, а она и правда… никогда не хотела тебя обидеть… Подашь щитки? Я пытаюсь подумать, но это трудно. Я все еще злюсь. Я чувствую и знаю одно, а видел совсем другое: Лилия еще никогда так не смотрела. Подав тебе щитки, я мотаю головой: — Не буду. Она же разрешила, а лезть в нашу… постель было слишком. На это у нее нет права, она же… не моя мать! И это, на самом деле, к лучшему. Мать я бы не мог слушать, как слушаю Лилию. Я выдыхаю, и это требует отдельного усилия. — Я ей не верю, только тебе. И деду, я потом вас познакомлю, — обещаю я. — Пойдем, тебе нужно переодеться. Я хочу в наш мир, который защищен от всего, ото всех. Только для нас двоих. Хотя, наверное… — Ты голодный? — спрашиваю я тихо. — Юра… — Отабек принимает щитки, но не спешит надевать их. — Она разрешила, и Лилия не твоя мать… Но она… лучше? — вдруг предполагает Отабек. Он в чем-то понимает всю драму: на него приходили смотреть только соперники и тренер, и у Юры было так же… — Поедим в отеле, — переключается Отабек, ступая со льда. — В номере. Мы так и не обсудили твою костюм… Юр… Юра оборачивается к нему, все еще полыхая взглядом, и Отабек покаянно склоняет голову, но находит Юрину руку своей и чуть тянет к себе. Юра поддается, и Отабек обнимает его. Бессмысленно объяснять, как много уступили Лилия и Яков, и похоже так же мало смысла доказывать Юре ее отношение, но Отабек не может отступить. Он уже почувствовал к Лилии и от нее к себе что-то такое большое и теплое, что не позволяет пустить все на самотек. — Ни у кого нет таких тренеров, как у тебя. Ты обижаешься, что они делят внимание между тобой и другими, и не замечаешь насколько ты для них особенный. Может, меньше, чем ты бы хотел, но все эти люди… И Лилия, и Виктор, и Яков… любят тебя. Это чудо, на самом деле. Не сливай его в унитаз. Отабек быстро касается губами виска Юры и ведет его к раздевалке. От твоих объятий я, конечно, не отказываюсь, и в них так хорошо, что все дрожит внутри, но я помню вопрос. Этот разговор мне не нравится, как не нравится думать о матери: — Лучше, но это… не так уж сложно. Почти любая бы справилась, даже Мила, — я усмехаюсь горько. — А я не хочу. Я их не хочу. У меня есть ты и дед, и больше никто мне не нужен. Особенно их бесценные комментарии. Они мастера, и я отдаю им должное. Я слушаю и делаю. Но вот… только не нужно лезть в меня. Или в нас. Но… я, на самом деле, рад, что тебя она хвалит. Это правильно. Просто… не нужно обольщаться, ты ей понравился, пусть и не так, как я это выразил, и я… больше такого не скажу, но… я ей не нравлюсь. Мои данные, мои способности, то, что можно из меня сделать — да. А я — нет. Но это все чепуха. Я и не хочу ей нравиться, я уже вполне привык к тому, что она карга. У нас с ней договор… и контракт, — я снова усмехаюсь. — Это отличный контракт, он меня устраивает. Но в нем нет права влезать в мою личную жизнь. А ни одной тренировки я не пропустил. Так же как… нет ничего ужасного в том, что я хочу, чтобы они хоть немного слушали меня. Мне же не шесть лет! Отабек вздыхает, быстро взглянув на Юру: — Ты не прав, но сейчас не время объяснять, да? Я не хочу с тобой ссориться… — Отабек снова вздыхает, но все-таки досказывает мысль: — Я думаю, что ты нравишься ей, и она во многом уступила. Про костюм, про меня, про программу. Это не из-за контракта, точно не только из-за него. Но, возможно, это то, что ты должен понять сам… со временем. А сейчас пойдем. Надо отдохнуть. И мы все еще не обсудили костюм… Боюсь, придется потом посовещаться еще… нужно ведь время на переделку. Отабек уже расшнуровывается, и теперь смотрит на Юру снизу вверх. — Не хочешь ни с кем совещаться, да? — Да нет, как раз хочу, — я даже улыбаюсь. — У меня мало шмоток с собой, да и у тебя не сады, так что нам нужен как минимум Виктор, а может и еще кто-то… не жадный. И, конечно, Лилия не спросит — захочет посмотреть, как все это выглядит, придется мерить при всех, — я чуть вздыхаю. — Но красота требует жертв, так что — я переживу. Только потом, завтра, после тренировки. У меня и утренняя, и вечерняя завтра есть, нужно будет успеть между… Но сейчас я… хочу думать не об этом, а о тебе. И чтобы ты думал обо мне. Ладно? Может, только коньки оставишь, а переоденемся в номере? Я часто так делаю, у меня почти и нет такой одежды, в которой нельзя было бы кататься. В мой голове один за другим рождаются планы. На лифт, на совместный душ, на твои руки и губы, на то, что… ты будешь любить меня в полную силу, а я — тебя. И… никаких запретов. Отабек хмыкает: — Мое не переодевание сэкономит нам… тридцать секунд? Ну, если они так важны, то конечно. Отабек пихает свои вещи в сумку и разводит руками: — Я готов, — а потом шагает к Юре и впивается в его губы яростным поцелуем.