Коридор

Мы идем на каток, не размыкая рук, и оказываемся на месте минута в минуту. Мне не требуются указания, я прошу у тебя плеер и выезжаю на разминку в наушниках. Разминаться нужно постепенно: это мое время на то, чтобы еще раз нырнуть в трэк и повторить внутри последовательность. Мне не приходиться запоминать ее, она живет во мне, словно рвется из души, и я… совершенно уверен. Возвращаясь к ограждению, я отдаю тебе плеер, Виктор стоит между тобой и Юри, но смотрит странно — только на меня. — Давай, — говорит он тихо. Я делаю два вдоха, прежде чем Виктор запускает музыку через колонки. Я катаюсь, но чувствуется это так, словно… просто живу: то тоскливо и решительно, то трагично, то больно навзрыд, то со всей страстью, то с радостью, переходящей в восторг. В целом, я делаю то и так, как мы обсудили, только в двух местах все же меняю и жду возражений. Но Виктор не останавливает меня, дает докатать до конца. И, может, это чудо, а может, так и должно быть, но я не ошибаюсь ни разу, не падаю, даже не не докручиваю, только сердце бьется часто-часто. Вот бы так и на соревнованиях откатать! Я смотрю на тебя с восторгом, а на Виктора и Юри победно, с вызовом. Но все же в глазах вопрос… — Очень хорошо, — говорит Виктор. — Это то, что нужно, но… — Но?! — я возмущен. — Тебе нравится, да? — Виктор серьезен. — Очень, это же… охуенно! Виктор чуть вздыхает: — Да, для показательной. Поверь, я понимаю, но нам нужно сделать твою программу более… Эмоционально простой. Не клубок, а сменяющие друг-друга состояния, Юра. В начале должно быть нежнее и без четверного — это излишество, как бы тебе ни хотелось. Ты должен показать, как чувства просыпаются. Не то, как это сейчас, а как это было… Чуть раньше, понимаешь? В середине трагичнее, позволь себе все те настроения, которые царили на тренировках, пока мы сюда не приехали. И вот там будет первый четверной в каскаде. А все, что чувствуешь сейчас, оставь для финала, покоряя их своей страстью и целеустремленностью. Так… мы хотя бы сможем отстоять концепцию перед Лилией. Ты же не хочешь, чтобы она все переиначила? — Не хочу, — отвечаю я упрямо, но уже почти соглашаясь с Виктором, и только смотрю на тебя. Твое мнение мне, на самом деле, важнее. Отабек слушает, и вот сейчас восхищается Виктором. Это привычное чувство к нему, но теперь оно чуть меняется. Сам Отабек только смотрел и любовался Юрой, Виктор же видит так далеко, так четко и ясно. Он уверен в своих… советах, рекомендациях, требованиях? В том, как будет лучше, но не давит, хотя определенно не готов к отказам. Но отказывать ведь ни к чему. Отабек бросает взгляд на Юри: тот тоже плывет в восхищении своим Виктором, и это выглядит чертовски мило. — Юри, у тебя лучший тренер, что я видел, — Отабек улыбается, а потом смотрит на Юру. Ему он ничего не говорит, просто отвечает на взгляд, по примеру Юри немного уплывая и неизменно восхищаясь. — Точно, — тихо шепчет Юри, улыбаясь и смущаясь одновременно, и поправляет очки, которые успел надеть после тренировки. — Хорошо, — отвечаю я просто, понимая твой взгляд без слов. — Тогда… еще раз с начала. — Нет, — Виктор ловит меня за плечо, — не спеши. Речь ведь о воспоминаниях. Все это будешь ты, Юра. Дай себе время вспомнить. Пока только элементы, особенно те, что теперь будут сочетаться иначе. Можешь снова взять наушники. Мне кажется, это лишнее — я смогу сразу, чего тянуть-то? Но Виктору на льду чертовски трудно возражать — я киваю и снова беру у тебя плеер. Мы соприкоснулись бы пальцами, но на мне перчатки. И это так жаль… но… Я накатываю, стараясь забыть о том, что смотрит кто-то кроме тебя. И… Виктор прав! Так и правда труднее. Мне нужно больше сосредоточения, и я… стараюсь не пропасть в музыке, но отдать всего себя элементам. В программе два тройных каскада и оба с четверным. Объяснение Виктора более, чем внятное, и мне… не было бы трудно, не будь нужно так неожиданно переключаться. Я разок касаюсь льда, два раза недокручиваю и злюсь на себя, но это лишь придает решимости. Я пробую снова и снова, ты смотришь, а Виктор не торопит. Ждет так удивительно терпеливо, пока я ищу нужное в памяти. Сперва то, как ты предложил мне дружбу, как был рядом, и я… дурак, ничего тогда не понял. Но это было… нежно и немного грустно, странно искренно — удивительное неведомое чувство, что можно доверять? Даже опираться? Что ты видишь меня. Потом расставание. Я и не знал, как это окажется страшно. Мы разъехались, а шоу должно было продолжаться. И было так… трудно и больно, словно из последних сил. Все это время без тебя казалось нестерпимым и бесконечным, но все же… я не сдался? Даже тогда, когда почти… хотелось. Прошлое переходит в настоящее — начинается «сейчас». Это как раз просто: оно в каждом вздохе, в каждом жесте и каждом прыжке. Закончив, я подъезжаю к барьеру, и ты протягиваешь мне пить — так нужно. Я только теперь и замечаю жажду и даже… усталость? Нет! — Отдышись. Ты себя не жалеешь, а тебе еще впечатлять Лилию. Хочешь… можем сделать маленький перерыв? Юра… — Виктор настойчиво привлекает мое внимание. — Нет, — я машу головой. — Не хочу. Времени мало. Я отдаю тебе бутылку и упрямо начинаю снова, хотя Виктор качает головой. — Не надо бы… — выдыхает Виктор с досадой. — Как ты только с ним справляешься? — Виктор смотрит на Отабека. Разубеждать Юру — это мучение. Он ужасный упрямец. И лучше просто дать ему… ошибиться: он встанет и исправит, в этом Виктор уверен. Юра зря так беспокоился, что Виктор отказался ставить его программу год назад. Это было не из-за того, что Виктор не видел в Юре победителя. Но от того, что он видел в Юри и как к нему чувствовал. Может, это было не самым честным по отношению к Юре, но Виктору понадобилось время, чтобы задуматься об этом. Время и счастье, чтобы заметить, что он много-много старше Юры. Виктор запускает музыку, но вот тепер не смотрит на лед, зато обнимает Юри со спины, дыша в его макушку и снова качает головой, глядя на Отабека. — До прихода Лилии он должен остановиться и взять передышку. Отабек только кивает, воспринимая запрос. А потом хмыкает: — Я же могу его шантажировать, это многое упрощает. Мелодия, как и должно, длится четыре с половиной минуты: Отабек никогда не задумывался о том, но обычно он так и сводил музыку. Словно создавал ее для короткой или произвольной, пусть иногда что-то и не выходило. Когда Юра снова возвращается к бортику, Отабек ловит его руку, стягивая перчатку, и просит просто: — Посиди со мной? Я никак не могу отказать, хотя… меня жутко бесит, что получается не все. И это значит, что нужно работать-работать-работать, как говорит Лилия. И вот в этом она права. Но я захлебываюсь твоим взглядом и всем, что кроме. — Я никогда не устаю, — сообщаю я. — Но хочу быть с тобой. Ты отводишь меня к креслам. Они жесткие и неудобные, но родные и привычные. Ты садишься, и я выбираю опуститься к тебе на колени. Вряд ли такое фраппирует Виктора и Юри. У меня есть вопросы к Виктору, но я лишь обнимаю тебя и дышу в твою шею, шепчу в ухо грустное: — Не все получается. И я бы не расстраивался, но скоро придет Лилия, и так нужно, чтобы получилось! Ты прижимаешь меня к себе, легко целуя в висок, а потом в щеку. — Это же первая обкатка, потом будет легче. Мой победитель, — вышептываешь ты мне в ухо, задевая его языком. — Твой, — соглашаться с тобой легко, а сейчас и ужасно приятно. Тоска и злость отступают, словно каждый вдох в тебя наполняет силами. И пока Виктор куда-то отошел, я не оборачиваюсь, чтобы найти его, зато… целую тебя. Мягко и ненастойчиво, проверяя — можно ли сейчас? И я волнуюсь, нервничаю, что… будет нельзя. Но ты отвечаешь, и я ловлю твоя язык. По телу идут волны: они полны чувством и легкостью, полны уверенностью и… любовью. Она переполняет, и я уже почти не чувствую усталости. И не позволяю себе больше, чем поцелуи — я помню: скоро снова на лед. Но эта передышка вдруг кажется мне лучшей в мире идеей. — Спасибо, — шепчу я тебе в висок, разворачиваюсь и сползаю с твоих колен, оборачиваясь к катку. Юри уже на льду, чтобы урвать еще тренировочного времени. Ему, может, и правда хватило первого часа, но как и все мы — он никогда не устает и хочет взять больше. Виктор уже в зале, опирается локтями о борт, наблюдая. — Он сейчас не тренер, — комментируешь ты, и я согласен. Юри тренирует свои элементы, и я вдруг удивительно замечаю, как это красиво. Не просто его прокат, но его одухотворенное лицо. — Парня с таким лицом кощунственно звать Кацудоном, да? На льду он… Агапе? — спрашиваю я у тебя. И думаю, что Юри мог бы блестяще откатать Агапе. Может не так, как я, а иначе — но… Лучше? — Ну, он же сам выбрал кацудон своим символом, — Отабек встает за спиной Юры, опираясь на борт, так прижимаясь к нему. — Это не агапе… Агапе — жертвенная любовь… Виктор предложил тебе то же, что Лилия. Им обоим казалось, что ты еще… маленький. Но теперь они, так же синхронно, видят иначе. А Юри… Тот ролик, после которого Виктор к нему приехал… Это ведь было признание. Просто Юри не похож на тебя, и его любовь другая… Отабек вдыхает Юрин запах и вдруг цитирует: — «Любовь — любви не ровня, не родня. Любовь с любовью, Боже, как не схожи! Та светит, эта жжет сильней огня, А от иной досель мороз по коже.» Он чуть отстраняется, а Юра поворачивается, чтобы они могли видеть лица друг друга. — Я хочу увидеть твою любовь на льду, — формулирует Отабек. — Чтобы эта произвольная стала лучше нашей показательной, больше одной страсти. Полной тобой… И нами… Отабек смущается, когда говорит это, но взгляда не отводит. — Так и будет, я обещаю, — мой голос звучит уверенно. Я правда не сомневаюсь, но это не самоуверенность: я знаю, как это… выкладываться на полную — я готов. И не только на выступлении, но прямо сейчас. — Тогда я и не знал, что именно чувствую и что показываю… тебе. Я говорил с тобой, не замечая остальных. Но на соревнованиях должно быть не совсем так. Только… очень важно, чтобы ты смотрел. Теперь я понимаю больше… кажется, на целую жизнь. Это ты мне ее подарил. А я расскажу о ней миру. О том, как мне с тобой и без тебя. — Юра… — Виктор окликает, не оборачиваясь, хотя вот сейчас он не совсем знает, что сказать, словно в имени — все. Так странно: в свои шестнадцать Юра понял так много, но… все так. Чувства Юры больше понимания… Виктор почти завидует, что Юра встретил так рано. И думает о том вечере, когда Юри напился и попросил. Он был не в уме, зато в себе. После Юри забыл, но Виктор забыть не сумел. И вспомнил лишь ярче, когда увидел… Юри не хотел быть Виктором — он хотел быть с Виктором, он боготворил и вот в этом не мог ошибиться. Оттого именно тогда выложился на полную и оказался безупречен. Хотя Виктор любит его не за это. Но чудо, что они могут разделить и лед — он любовь тоже. — Юра, ты должен запомнить то, что сказал, — выдает Виктор и шагает вперед, за борт, давая Юри сигнал, заканчивать, встречая его открыто и явно, заключая в объятия. Виктор не оценивает сейчас, ведь это просто дополнительные минуты: он, Юри и лед. Их большая, общая страсть. Их язык, их способ договариваться и понимать. Виктор позволяет себе целовать, и Юри отзывается ему уже не так смущенно, как раньше, а всем собой — искренне и неподдельно. После Виктор оборачивается к Юре и Отабеку, оглядывая их. Таких живых и непреклонных. Таких… целых? — Тебе очень-очень повезло, Юра. Цени это. И… я прошу тебя об одном — не старайся сейчас для Лилии. Просто живи. Живи, помня не что-то там, а себя таким, каким ты был, таким, как ты чувствовал. Дай себе это прожить, Юра. В тебе очень много чувств. Каждое из них достойно места, даже если сейчас ты поглощен другим. Проживи свою жизнь на льду. И не сомневайся. Я приоткрываю рот и моргаю. Вдруг делается так трудно собраться… Я думаю о дедушке и сжимаю твою ладонь, а смотрю на Виктора. Внутри одна лишь мысль: «Ты же не мой отец». «Не мой отец». Что происходит? И надо бы сказать: «Отвянь!» — но я лишь немею и никак не могу собраться. Отабек кивает Виктору за Юру, который словно теряет дар речи. И не так уж важно хороший это совет или нет: может для Лилии и стоит постараться. Просто, в сравнении с тем, что Виктор видит теперь в Юре, как верит в него сейчас, уже мало имеют значение ошибки и прыжки. Даже победа, наверное, не так уж и важна, ведь Юра сможет в точности то, что хочет: показать себя таким, какой он есть. Не ледяной тигр, не русская фея, не ангел, но и не демон — человек. — Отомри, — шепчет Отабек. — Достаточно сказать «спасибо». Я еще чуть крепче сжимаю твои пальцы, а потом снимаю щитки с коньков и шагаю вперед, выезжая на лед. Он моя опора тоже, словно я с ним давно уже сросся. Юри чуть задевает меня плечом проезжая мимо, а Виктор вдруг опускает руку на мое плечо. И она такая удивительно… теплая? И я вдруг делаю это — говорю ему то самое: — Спасибо, — как ты сказал, как я чувствую на самом деле. Я не вижу, но Виктор не усмехается, зато слышу, как он говорит, и тон у него ужасно серьезный: — Сейчас два круга, а потом я запущу музыку, и ты начнешь. И будешь продолжать, чтобы ни случилось. Поверь мне. Я смотрю на Виктора в упор и… конечно, ему не верю. Как можно верить тому, кто уже предал однажды? Я не верю, но послушно накатываю круг, не в ожидании музыки, а чтобы почувствовать себя. И мои эти настроения так кстати — они совершенно резонируют с музыкой, когда начинается Chi Mai: тебя в моей жизни еще нет, только лед и дед. Я начинаю: раскрываю мелодию в движении, и не нужно играть или помнить о лице. Я просто живу. И делаю первый каскад, без четверного, как и сказал Виктор. Сейчас я знаю, что он прав, потому что… мне хочется плакать, но я качусь — не полететь, но и не ошибиться. Я так плохо вижу всех остальных людей, словно их вовсе не существует. И мне, конечно, одиноко, хотя я сам ничего об этом не знаю. Я не замечаю, как входит Лилия, не смотрю на Виктора с Юри, мелодия меняется, и я встречаюсь с тобой взглядом, а, может быть, мне кажется. Но есть только ты один. И ты наполняешь мир. Ветер бьет в лицо, когда ты увозишь меня из подворотни на своем мотоцикле, а твоя кожанка офигенно пахнет. Я глазею по сторонам, но запоминаю запах. А потом мы стоим на балконе и смотрим в одну сторону. Ты становишься моим другом — первым и навсегда. Я прыгаю первый одиночный четверной, делаю вращения… набираю скорость, порывистость, даже резкость. Мы готовим наше безумие, как безумные. А я ничего не говорю Лилии, даже тогда, когда она видит мой неподобающий костюм, и спорить поздно. А ты провожаешь меня на лед и остаешься в тени, но… Я для тебя. Целься… Каскад, с четверным и переход в Бильман. Виктор смотрит на Юру, так странно мысленно исполняя его программу в голове, также как с Юри, но все же иначе: «Давай, малыш». Мелодия снова меняется и я восхожу: мучительное ожидание заканчивается — мы вместе. Я ухожу вниз и в прогиб — Кантилевер, повторяя тот фокус, что был в безумии — навстречу тебе. И вдруг замечаю, как ты весь подаешься вперед — ко мне. Только теперь я вижу не только тебя, но и… Юри, подпершего подбородок ладонями с его широко-широко раскрытыми глазами, и это… приятно? Виктора и то, как он чуть покачивает головой в такт музыке. И даже не пойми откуда взявшихся Лилию с Яковом. Они не останавливают мелодию и не зовут меня. Лилия двигается тихо, неслышно, словно едва касается пола и даже каблуки ее не стучат, послушные ее… воле? Лилия подходит ко льду, а Яков присаживается рядом с тобой. Я едва не останавливаюсь сам, но… даже не веря, отчего-то слушаюсь Виктора. А запал внутри лишь ярче и сильнее. Я двигаюсь в ритме танго, и сердце неуемно отбивает тот же такт — пока я заявляю всем… даже Лилии. Мне не страшно, только грудь разрывает. Новый каскад с четверным и сразу за ним еще один с тройным — последний. Я закручиваю волчок, как было в Агапе, выпрямляюсь и остаюсь стоять — теперь в тишине. Еще никогда мне не было так страшно открыть глаза, и я просто дышу, стараясь вспомнить, что я на этом свете. Я хочу в твои руки, хочу уткнуться в твое плечо, но… просто слушаю тишину. Зал большой, но здесь отличное эхо, и чьи то громкие три хлопка, взрывают все вокруг. А я просто пытаюсь угадать — кто же?