Жизнь с истёкшим сроком годности

Шаг за шагом, словно преодолевая внутреннюю борьбу, решаясь на поступок, который казался одновременно безумным и неизбежным, я осторожно подошла к Нираги. Он неподвижно лежал на земле, его глаза были полуприкрыты, а дыхание едва уловимо. Нираги Сугуру, чьё имя вызывало страх и отвращение, у всех, кто его знал, и чьи руки были окрашены кровью множества невинных людей, теперь представлял собой лишь бледную тень прежнего себя, отброшенного миром, который он сам же и разрушал. Его жертвами стали десятки людей, возможно, даже больше. Однако в данный момент передо мной был не монстр-убийца, а умирающий человек, потерявший себя в темноте своих страхов и обид, облачённый в толстую броню зла. Под этой жестокой оболочкой, в темнице его разбитой души скрывался потерянный ребёнок, утративший всякую надежду, у которого когда-то были мечты и надежды, прежде чем мир их жестоко разрушил. Вся его жизнь была бурей, несущей разрушение и боль, оставляющей за собой лишь эхо разбитых судеб. И сейчас, в его затуманенных глазах, казалось, мелькали тени прошлого — боли, которую он нанёс, и боли, которую он испытал сам. Возможно, его сердце когда-то было чистым, прежде чем мир его искалечил, превратив в того, кем он стал. «Может быть, в последние моменты его жизни, я могу предложить ему то, чего он так давно потерял — человеческое сострадание» — размышляла я, приседая рядом с обессилевшим, изнемогающим от боли, телом. Мои руки слегка дрожали, когда я осторожно прикоснулась к его шее, прощупывая слабый пульс жизни, которая еще теплилась в истощенном теле. Нираги Сугуру был жив, он все еще цеплялся за жизнь. — Вот и пришла твоя очередь нуждаться в помощи, — проговорила я, пытаясь скрыть дрожь в голосе, при виде его страшных ожогов в такой близости. Неважно, что будет дальше, важно то, что в этот момент я сделала выбор, который помог мне сохранить душу от темных кромешных глубин мести и озлобленности, протянув руку помощи тому, кто еще вчера был моим врагом. Именно в этот момент я начала осознавать, что человечность определяется не тем, как мы обращаемся с людьми, которые нам дороги, а способностью сохранять сострадание даже к тем, кто научил нас ненависти. Нираги находился в очень плохом состоянии. Несильный ветер, словно насмехаясь над его судьбой, нервно трепал края его обгоревшей одежды, открывая моему взору воспаленную, покрытую волдырями кожу, кое-как замотанную тусклыми от грязи и крови бинтами. Его правый глаз был почти невидим под отеком, а левый лишь с трудом фокусировался на окружающем мире, как будто стараясь больше не видеть его реальность. «Срочно нужно в аптеку» — подумала я, вставая, и моё плечо тут же напомнило о себе резкой болью, разбежавшейся своими жгучими нитями по всему телу. Сугуру пошевелился и едва заметно повернул голову в мою сторону, желая что-то сказать приоткрыл рот, его губы дернулись, но вместо слов последовал приступ кашля, завершившийся ещё одной порцией крови. — Что, пришла посмотреть, как я умираю? — прохрипел он, прокашлявшись, саркастично улыбаясь сквозь боль. — И убедившись в этом, покидаешь меня? Я отрицательно помотала головой. — Иду в аптеку. — Значит, все-таки решила позаботиться о плохом парне? — проскрипел Сугуру, снова искажая губы в пародию улыбки, которая скорее напоминала гримасу боли и издёвки. — И о себе вообще-то тоже, — я вскинула брови, переводя взгляд на опухшее плечо. — Ты уже забыл, что подстрелил меня? — Я не хотел в тебя попасть, иначе попал бы не в плечо, не сомневайся. Ты сама виновата — кинулась под пулю, потому что под ноги не смотришь. Не падала бы и пуля мимо прошла, — Нираги продолжал кривить губы в жуткой улыбке. — И да, найди мне морфин. Я оторопело смотрела на бывшего боевика. В его словах чувствовалась странная смесь дерзости и мольбы, а искаженная улыбка была точно карикатура на нормальное человеческое выражение лица, одновременно показывая его непобедимое желание остаться в живых и презрение к собственной боли. — Морфин?! Нираги слабо кивнул, его движения были заторможенными, но в них читалась настойчивость. — Без него я откинусь в самое ближайшее время. — Ладно… морфин… я постараюсь его найти, — обещание легко вырвалось из моего рта, когда я поворачиваясь, направилась в сторону аптеки. Но чем ближе подходила, тем сильнее меня охватывали смятение и неуверенность в своих действиях. Проходя между полок с медикаментами я параллельно пыталась вспомнить, какие средства для лечения ожогов собрал мне Чишия для обоженной ноги Чотты. Но также я прекрасно понимала, что едва ли какой-либо препарат или мазь помогут восстановить поврежденные ткани кожи при таких серьёзных ожогах, как у Нираги, но я надеялась, что они хотя бы помогут уменьшить его мучения. «Ещё Нираги просил морфин…» — напомнила себе, задумчиво останавливая взгляд на полках с лекарствами. Внутренний голос спрашивал, стоит ли давать ему такой тяжелый опиат. Но перед глазами снова встало его изуродованное лицо и тело. «Боже, как он вообще еще выдерживает такую адскую боль? С такими повреждениями, морфин — единственное, что может хотя бы немного облегчить его страдания» — думала я, в то время как мои руки торопливо перерывали содержимое ящиков в надежде найти это своеобразное обезболивающее. Спустя несколько минут я собрала все необходимое медикаменты, не забыв про несколько бутылок обычной питьевой воды. К счастью, эта аптека находилась между домами, и поэтому была не настолько разграблена как остальные. Мгновенно заглотив протянутую мной таблетку морфина, Нираги расслабленно вздохнул. — Идти-то сможешь сам? — спросила я скептически оценивая его состояние, прикинув, что моих сил не хватит, чтобы дотащить Сугуру даже до ближайшего дома. Несмотря на то, что парень был довольно-таки худым, я вряд ли смогла бы продержать его весь путь. Нираги неопределённо кивнул, но сумел встать на ноги. Мой взгляд быстро скользнул по его фигуре и зацепился за пистолет, заправленный за пояс рваных штанов. Пистолет, который до этого момента оставался для меня невидимым и который, казалось, материализовался из ниоткуда. Я замерла, не отводя глаз от оружия, в то время пока Сугуру, слегка покачиваясь, с саркастической дерзостью, свойственной только раненым, но до последнего не сдающимся хищникам, произнес: — Чего окаменела-то? Я больно закусила нижнюю губу, продолжая гипнотизировать оружие, висящее на его боку. Потекшая из губы кровь смешалась со страхом, когда Нираги вместе с кашлем и притворной улыбкой, резким движением вытащил пистолет, угрожающе направив дуло прямо на меня. Я подняла обе руки, разжав ладони, роняя на асфальт пакеты с медикаментами. Сердце зашлось в стуке, мгновенно превратившись в бешенный барабан, а в голове успела пронестись одна-единственная мысль об очередной собственной глупости и предупреждениях Арису, и я почти приготовилась услышать выстрел, когда Нираги вдруг заговорил: — Че уставилась-то? Бери. Мне он сейчас совершенно ни к чему. Его голос был спокойным, в нем не чувствовалась угроза. — Ч-ч-то? — я была сбита с толку, не понимая его намерений. Нираги потряс пистолетом и снова ухмыльнувшись своей страшной улыбкой сказал: — В другой ситуации я бы тебе с удовольствием показал что, но сейчас пока только пистолет. Я покачала головой, не совсем понимая, что на уме у Нираги, но единственное, что было ясно, убивать он меня не собирался. — Ну же, бери, у меня нет причин убивать тебя. И я не могу вечно стоять здесь, моя нога не выдержит, сейчас я просто не потяну такую физическую нагрузку. Я взяла протянутое оружие, убирая его в тот же карман куртки, где раннее находился утерянный мной пистолет из сейфа Шляпника. Но в мыслях все равно было неспокойно, ведь я знала, что если Нираги захочет меня убить, ему не понадобится причина.

***

Мы неспеша шли, сами точно не зная, в какой части города находимся. Нираги еле волочил правую наиболее пострадавшую ногу, словно она была не его, а прицепленная как тяжелый груз. Нам было необходимо выйти за пределы территории храма и зайти в ближайшее некогда жилое здание, найти место где я смогла бы помочь Нираги с его ожогами. Мы едва добрались до жилого района и зашли в первую попавшуюся квартиру на первом этаже семиэтажного здания. По пути Нираги становилось всё хуже и хуже, я боялась, что он упадет прямо перед входом, но он держался. И когда мы зашли в квартиру, едва дойдя до кровати, Нираги внезапно закачался, его колени подогнулись под тяжестью тела и он рухнул, как будто все его силы были истрачены в этом последнем усилии. Парень больше не двигался, кажется, потерял сознание или вообще перестал дышать. Этого я боялась больше всего, ибо понятия не имела, что делать с потерявшим сознание человеком. И сейчас отчаянно пыталась вспомнить школьные уроки, где затрагивалась тема о первой помощи пострадавшему в бессознательном состоянии. Пункт «вызвать скорую» отметался по очевидным причинам. Паника, что охватила меня, пока я в растерянности смотрела на неподвижное тело Нираги, была оглушительной. Я прикоснулась к его груди. Он дышал, но дыхание было еле уловимым и неравномерным, будто тонкая нить, связывающая его с миром живых вот-вот оборвётся. Единственное, что мне пришло в голову это повернуть Нираги на бок и положить на лоб холодный компресс. Я села на край кровати и не сводя глаз с движений его грудной клетки, наблюдала за дыханием и мысленно отсчитывала время. Каждая секунда тянулась, наполненная беспокойством и тревожным ожиданием. Мне было известно: пять минут без сознания — и для Нираги все закончится. Но на второй минуте он вдруг подал признаки жизни, зашевелился, пытаясь вырваться из ловушки своего бессознательного состояния и прохрипел что-то неразборчивое. — Прости, что ты сказал? — спросила я, наклоняясь ближе к нему, чувствуя как на смену беспокойству приходит некое успокоение. — Воды… — выдохнул Нираги еле слышно. Я протянула ему бутылку с водой, но руки его были слишком слабы, не в силах ее удержать, а пальцы дрожали. Мне пришлось поднести бутылку к его иссохшим губам, аккуратно придерживая голову за затылок, и только тогда он смог сделать глоток. Но расслабляться было рано. Предвещая новую угрозу его жизни, у Сугуру начала подниматься температура, а тело содрогаться от волн озноба. Я понимала, что с каждой минутой его состояние ухудшается. Наступил тот момент, когда медлить с обработкой ран уже было нельзя. Поставив бутылку на изношенную прикроватную тумбочку я вытрясла на кровать медикаменты из пакетов, ощущая как дрожат мои руки, и посмотрела на Нираги. — Надо обработать ожоги… Ты готов? Я постаралась, чтобы мой голос звучал уверенно, но внутри кипела буря сомнений и страха, перед ответственностью за чужую жизнь, которую я внезапно обрушила на свои плечи. При этом разум мой осознавал, что это всего лишь Нираги — далеко не лучший человек на свете: убийца и насильник. Он был как огонь — жгучий и опасный, но по иронии сам же теперь оказался обожженным собственным пламенем. Но одновременно с этим я понимала, что сейчас передо мной лежит просто нуждающийся в помощи человек, борющийся за каждый вдох. Сугуру в ответ на мой вопрос, лишь слабо кивнул, и я начала аккуратно разматывать бинты, бережно освобождая его обожженную кожу от перевязки и остатков обгоревшей одежды, каждый слой которых открывал все более глубокие и болезненные раны. Мне было невероятно сложно прикасаться к Нираги, также как и видеть его тело обнаженным. Эта мгновенная и неудобная близость к человеку, чье поведение было полной противоположностью моим убеждениям и чьи поступки вызывали во мне отвращение, вносила смятение в мои мысли. Я ощущала дискомфорт, порождаемый его полной обнаженностью, чувствуя себя погруженной в ситуацию, полную неловкости и интимности, которая была настолько далека от всего, к чему я была готова. Несмотря на то, что мои прикосновения к его телу были осторожными, они неизбежно пробуждали во мне внутренний конфликт. «Как могу я испытывать жалость к тому, кто сам безжалостно отнимал жизни других? Стоит ли спасать волка, чтобы он снова вышел на охоту?» — мучительно вопрошала я себя, в то время как мои руки продолжали оказывать помощь, ведомые какой-то внутренней силой и убеждением, что я делаю правильное дело. Этот момент парадокса, когда ненависть и сочувствие, отвращение и жалость сливаются в одно целое, стал для меня настоящим испытанием, что полностью смешало мои чувства. Но лихорадочное состояние Нираги, вызванное этими страшными ожогами, все же вытеснило из моего сознания воспоминания о его злодеяниях. Освободив измученное тело от грязных повязок и всей одежды, я смочила бинт в антисептическом растворе и начала промакивать ожоги. Это вызывало у Нираги острую боль, но он стиснул зубы и позволил мне продолжать. Его тело непроизвольно содрогалось при каждом моем прикосновении, и я видела в его глазах не только физическую боль, но и что-то более глубокое — возможно, осознание его прошлых поступков через страдания тела. — Твою ж мать, детка, как жжется… — пожаловался Нираги. — Я походу, сейчас опять отрублюсь от боли или зарыдаю как младенец! — Нет уж, терпи … — вырвалось у меня, пожалуй, слишком резко. Я старалась быть максимально осторожной, но понимала, что каждое прикосновение — это испытание для нас обоих. — Знаешь, детка, в этом всём дерьме, определенно есть плюс, — Нираги сощурил менее пострадавший глаз. Я удивленно подняла на него глаза, пытаясь понять, к чему он клонит. Наши взгляды зацепились, буквально на долю секунды. Его слова звучали так неожиданно и странно. — Впервые кто-то так заботится обо мне и переживает за мое тело. На обезображенном лице боевика на мгновение промелькнула улыбка, едва уловимая, но вполне искренняя, чтобы я заметила ее. Она коснулась лишь уголков его губ, но это было достаточно, чтобы я увидела этот мимолетный момент проявления обычного человеческого чувства — нужды в заботе. А может быть, мне просто показалось. — А… — Я хотела спросить про Касуми, но в последний момент передумала. Этот вопрос мог вскрыть свежую рану, на этот раз у меня, и ту боль, которую я не была уверена, что хотела бы еще раз прочувствовать. — А я… впервые вижу такие ужасные ожоги… — пробормотала я, отводя взгляд от его лица, стараясь сконцентрироваться на лечении. Нираги только хмыкнул. Его попытка усмехнуться превратилась в мучительную гримасу, и вместо смеха последовал очередной приступ кровавого кашля. В какой-то момент он закрыл глаза и больше не произнес ни слова. Почти до захода солнца я пыталась облегчить страдания этому человеку. В грязное окно уже начали пробиваться последние лучи медленно склоняющегося к закату солнца, окрашивая стены комнаты мягкими оттенками уходящего света, когда я наконец закончила. Накрыв Нираги легкой простыней, я устало опустилась в старое, ободранное кресло, жесткое и неудобное, но в тот момент оно казалось мне спасительным островом в океане усталости и напряжения. Позволив себе на мгновение расслабиться, я огляделась по сторонам. Как и ожидалось, в таком доме квартира не могла отличаться роскошью. Одна единственная комната с низким потолком и жалким декором, служащая одновременно и гостиной и спальней, где каждый предмет рассказывал о бедности и забвении, была далека от уюта. Тесная прихожая, унылая кухня. Шкаф с оторванной дверцей, потрепанный диван, на котором лежал больной Нираги, древний стол с парой таких же стульев. С потолка свисала паутина, в которой запуталась дохлая муха. Комната была погружена в глубокую тишину, нарушаемую лишь слабым дыханием Нираги и его редкими вздохами. Я сидела, погруженная в свои мысли, в которых переплетались сострадание и необходимость защищаться, обдумывая свой следующий шаг о том, что делать дальше, но каждая мысль казалась запутанной и тяжелой. Было сложно взвесить все «за» и «против», ведь каждое действие было подобно игре с неизвестными правилами. Через некоторое время Нираги начал подавать признаки жизни, его веки тяжелые и опухшие, слегка вздрогнули и он с усилием приоткрыл глаза. Его взгляд, мутный и усталый, бродил по комнате, прежде чем остановился на мне. — Вот таблетки от боли, попробуй проглотить, — сказала я, подойдя к нему и протягивая обезболивающее вместе с бутылкой воды. — Я хотела дать их тебе раньше, но ты заснул. Нираги послушно выпил лекарство. — Пей больше воды, сейчас это важно, — сказала я, оставляя бутылку в его руках. — Выпей еще. — …П…Почему? — не с первого раза хриплым голосом произнес парень и приподнялся еще настолько, насколько позволяли его силы на данный момент, встречаясь со мной прямым осмысленным взглядом. Возникла короткая пауза, в течение которой, я старалась понять заданный мне вопрос. — Почему что? Ты о воде? — задала я ответный вопрос, так и не понимая о чем он спрашивает. — О тебе, — спокойно произнес Нираги. — Почему ты решила помочь мне? Я замялась в смущении. Этот вопрос мучил меня не меньше, чем его, но откровенность с этим человеком казалась мне чем-то недостижимым. — Потому что ненависть и месть не должны определять нас и руководить нами, — чуть отстранившись от него, я все же решила ответить, найдя слова, объясняющие моё решение, при этом пытаясь оставаться невозмутимой. — И ведь это же правильно — помогать тем, кто в беде, да? Даже если они… ну, знаешь…такие как ты. Я попыталась дать ему понимание того, что в мире существует сострадание, несмотря на то, что некоторые его совсем не заслуживают. — Вот ты вряд ли стал бы кому-то помогать. Губы Нираги слегка дрогнули, исказившись в гримасе, прежде чем он ответил. — Возможно, ты права. Я всю жизнь прожил по другим правилам, — Тон его голоса был насквозь пропитан смесью самоиронии и невесёлого сарказма. — Но кто знает, возможно, в какой-то другой жизни я мог бы быть ангелом-хранителем, только вот крылья у меня, видимо, сломались… Нираги внезапно умолк, словно его мысли ушли далеко в прошлое. — Видишь как хорошо, что ты не успел застрелить меня, — я попыталась уйти от скользкой темы, шуткой разбавив напряжение, настигшее наш диалог. Но стоило только позволить себе отвлечься на разговор, как острый болевой спазм пронзил мое плечо, простреливая дичайшей болью, словно напоминая мне о неотложности заботы о собственных ранах. Облегчение моментально испарилось. — Отвернись, — потребовала я от парня, снимая куртку и оставаясь в одном только купальнике. — Что, серьёзно? — голос Нираги звучал неподдельным удивлением. — Я тебя в купальнике уже видел… Ммм…даже трогал. Он упрямо уставился на меня, его взгляд был полон вызова. — Да, серьезно. Мне нужно обработать рану и я предпочитаю чтобы ты в это время на меня не пялился, — ответила я, чувствуя, как во мне нарастает раздражение, вызываемое волнами боли, исходящими от раны на плече. — А заодно не хочу искушать твою порочную сущность. — Ни за что не поверю, что ты не пялилась на меня, и тебя совсем не отвлекало то, что я был голым пока ты занималась моими ожогами. Так что теперь моя очередь, — Нираги со свойственной ему дерзостью, по привычке прошелся пирсингом по обоженной губе, но тут же поморщился от боли. — То было другое. Это была вынужденная мера, — я резко отвернулась, скрывая от него пылающие щеки. — И я была сосредоточена на твоих ранах, а не на тебе. — Ага, конечно, как скажешь. Так я и поверил, — не унимался Нираги, с язвительной игривостью, наблюдая за моей реакцией. Мое смущение лишь раззадоривало его все больше. Я ощутила, как внутри меня накапливается злость от обиды: — Это вообще не смешно, Нираги… Просто отвернись и перестань говорить глупости. — Ладно, ладно, я отвернусь, — наконец сдался он, медленно поворачиваясь к стене. И хотя Нираги действительно отвернулся, мне казалось, что его взгляд всё ещё оставался прикованным ко мне, словно он продолжал наблюдать за мной в своих мыслях. Я почти без усилий обработала уже порядком воспаленную и распухшую рану, зажимая зубами кусок рукава куртки, старалась подавить любой стон боли, который пытался вырваться наружу. Но вот попытки самостоятельно перебинтоваться обернулись маленькой катастрофой. Каждое движение вызывало боль и затрудняло действия, а этот чертов бинт никак не хотел держаться на месте. Борьба с бинтом превратилась в настоящую эпопею — он скользил, словно живое существо, не желающее оставаться на месте. — Чего ты там возишься, давай помогу, так уж и быть, — послышался голос Нираги, который явно не собирался сдерживать обещание и подсматривал за мной. — Обойдусь без твоей помощи, спасибо, — рявкнула я, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Бинт продолжал соскальзывать, болевые ощущения только усиливались, а моя злость только нарастала. — Детка, ты дышишь так, как будто ведешь борьбу с сумоистом, — продолжал насмехаться Нираги, явно не сдерживая улыбку. — Не упрямься. Его слова заставили меня чувствовать себя еще хуже, но я по-прежнему не хотела сдаваться: — Я не хочу твоей помощи, Нираги. — Мы же тут вроде как помогать друг другу собрались, не так ли? — его голос прозвучал с легкой иронией. — Разве не об этом ты только что говорила? К тому же я просто не хочу, чтобы ты умерла от болевого шока, ведь тогда мне придется заниматься собой самому. Я колебалась, а пальцы продолжали неуклюже бороться с непослушным бинтом. Моя терпимость была на пределе, но злость перекрывалась очередной волной острой боли, распространяющейся по всей руке. Пальцы начали неметь, теряя чувствительность, а дрожь становилась всё более ощутимой. Боль в плече была такой интенсивной, что отказ от помощи стал невозможен. — Ладно, помогай, — сдавшись, произнесла я и села на кровать подставив к нему раненое плечо, с трудом принимая факт, что мне потребовалась помощь Нираги, а сама отвернулась, как бы выражая протест против этой вынужденной ситуации. Нираги взяв бинт, начал обматывать его вокруг моего плеча. Я вздрогнула, когда ощутила как мимолетное касание его горячих пальцев к моей коже, отозвалось рассыпавшимися по всему телу мурашками. Меня невыносимо раздражала эта идиотская неконтролируемая реакция моего тела на его прикосновения, которые были уверенными, но не лишенными осторожности, почти нежными, как нечто, чего я совсем не могла ожидать от Нираги. Когда я согласилась и позволила Нираги помочь мне с бинтом, я не ожидала, что его прикосновения вызовут такой внутренний переполох, и теперь меня это невероятно злило. — Расслабься детка, я не буду приставать к тебе, — ухмыльнулся он, заметив мое напряжение. — Или может, наоборот, тебе нравится, как я тебя трогаю? — Конечно нет! — взвилась я, чувствуя, как моё раздражение достигло предела. — Просто доделай, что делаешь, быстрее. — Да ладно тебе, не стесняйся, — продолжал Нираги, его голос был полон иронии и самодовольства, словно он наслаждался моим дискомфортом. — Даже твоему телу виднее, кто здесь главный, и это явно не ты. В этот момент я поняла, что лучше просто позволить ему говорить, что хочет и стараясь не обращать внимания на его язвительные шутки, лишь крепче стиснула зубы, только мечтая, чтобы он побыстрее закончил. Но несмотря на свои сомнения по поводу его истинных намерений, я была вынуждена признать, что помощь была необходима. Закончив перевязывать моё плечо, Нираги откинулся назад с таким видом, будто он только что изваял шедевр из простого бинта. Его взгляд, наполненный самодовольством, скользнул по моему лицу, наблюдая за моей реакцией, ища подтверждение своей значимости. — Готово, детка. Ну вот, я помог. Как насчет того, чтобы поблагодарить меня? — спросил он с легкой иронией в голосе, которая ужасно тяжело действовала мне на нервы. Когда он закончил я наконец почувствовала облегчение, но не только от уменьшения боли в плече, но и от того, что его руки больше не касались моей кожи. Я отодвинулась, запрокидывая голову и глядя в наглые глаза напротив, я удивленно подняла бровь, чувствуя, как мое недоумение растет, сталкиваясь с его наглостью. — Благодарить тебя? А разве не ты должен благодарить меня? Насколько помню, ты жив потому что я помогла тебе, и я до сих пор не услышала ни слова благодарности. — Детка, ты же знаешь, я бы с радостью выразил тебе свою благодарность, если бы ты не проявляла такое упрямство. — Что за ерунду ты несешь, Нираги? Мне не нужны твои такие «благодарности», понял? — разозлилась я. — Но ведь это ты сама заговорила о благодарности только что, разве нет? — продолжал он, усмехаясь с вызывающей дерзостью и легким издевательством, с явным удовольствием наблюдая за моим негодованием. — Я просто предложил вариант…или может, у тебя в голове есть какие-то особенные идеи о том, как я могу тебя поблагодарить? — Хватит уже! — резко перебила я его, ощущая, как мое терпение лопнуло, словно сильно натянутая струна. — Я говорила о благодарности в совершенно другом контексте, и ты это прекрасно понимаешь. Я имела в виду обычную, человеческую благодарность, без твоих двусмысленностей и пошлых намеков. — Ну, как знаешь, — произнес Нираги, продолжая кривить губы в попытке нагло улыбнуться. — Но предложение остаётся в силе. Имей ввиду. — Нираги, заткнись, пожалуйста, я больше не в состоянии слушать твои бредни и уже жалею, что помогла тебе. — Ладно, ладно… Постараюсь больше не шутить, — сказал он, но в его голосе не было ни капли искренности или сожаления. — Но ты так легко ведешься, это забавно. Я почувствовала, как внутри меня вновь вспыхивает гнев от его непоколебимой насмешливости. — Это не забавно, Нираги. Это неприемлемо, — процедила я, наградив брюнета испепеляющим взглядом, сожалея, что вообще ввязалась в этот разговор. — Тебе следовало бы научиться уважать границы других людей. Даже будучи в таком удручающем состоянии, Нираги не терял своей особенной сущности и не переставал быть собой. Он лишь пожал плечами и небрежно бросил: — Каждому своё. Выдохнув, я силой запихала поглубже просящиеся наружу слова. Спорить тут не о чем, а уж доказывать что-либо — тем более бессмысленно. Я поняла, что могу возмущаться и нервничать сколько угодно, Нираги это лишь еще больше забавляло. После обработки ран и обезболивающего ему стало заметно лучше, его лицо уже не выражало той болезненной изнуренности, что была еще получасом раньше. Теперь, когда он чувствовал себя лучше, его естественный цинизм и привычная нахальная уверенность вернулись без малейших признаков угрызений совести или намерений извиняться. Его беспечное отношение к моим словам только подтверждало, что он не собирался отступать от своего обычного стиля общения. Я резко поднялась с кровати, направляясь к шкафу, чтобы найти хоть какую-то одежду для себя и для этого невыносимого идиота, который, казалось, наслаждался моим беспокойством, как на меня неожиданно обрушился прямой, оглушающе провокационный вопрос, который был задан настойчиво и без тени ехидства. — Ты думаешь, твоя помощь мне делает тебя лучше? На мгновение я замерла, вопрос заставил меня обернуться к нему лицом и с осторожностью заглянуть в его полуприкрытые темные глаза. Нираги спрашивал абсолютно спокойно, даже немного расслабленно, без единого намека на сарказм и злобу или стремления разозлить меня. Но это был именно тот вопрос, ответ, на который я предпочла бы никогда не искать. Нираги продолжал пристально смотрел на меня, и его искренний интерес, отражённый во взгляде говорил о том, что он ищет не просто ответы, а понимание. Когда он произнес эти слова, в его голосе звучала странная серьёзность, а его взгляд, насыщенный скрытыми намеками, был устремлён на меня с такой интенсивностью, что я почувствовала, как внутри вспыхивает замешательство. Задавший этот очень каверзный вопрос парень уставился на меня, я нервно сглотнула. «Отчего люди помогают другим людям? Отчего я решила помочь выжить тому, кто портил чужие жизни, мстя за искалеченную свою? Что именно двигало мной? Действительно ли я помогала Нираги из чувства человеческого сострадания, или же это был просто один из способов успокоить собственное самолюбие, утвердить свое моральное превосходство? А может и вовсе это был способ искупить собственные ошибки, прячась под маской благородности справиться с чувством вины за прошлые события, в которых я была виновна и таким образом компенсировать собственные моральные недостатки, уходя от столкновения с неприятной правдой о себе?» Вопрос, заданный Нираги, был как зеркало, в котором я увидела отражение своих самых глубоких и неоднозначных чувств, тех, что то, что я старалась скрыть даже от себя. Зеркало, в которое я не желала смотреться. — Не знаю, — пожав плечами, и напрочь забыв про то, что хотела найти одежду, я медленно опустилась в кресло, с такой тяжестью, словно весь мир разом свалился на мои плечи. — Но по крайней мере это делает меня человеком в мире, где слово «человечность» не более чем пустой звук. Возможно, я ищу в себе что-то хорошее, помогая тебе, — искренне призналась я, чувствуя, как в груди что-то сжимается. — Иногда помощь другим — это способ найти ответы в себе. Наверное, в каждом действии добра есть что-то эгоистичное. Мы хотим чувствовать себя лучше, желаем утвердить свои ценности, доказать себе и миру, что мы не такие, как все. Но иногда, помогая, мы стремимся заполнить пустоту в собственном сердце, компенсируя внутренние неуверенности и стремление к самоутверждению, — продолжила я, словно разговаривая с собой, но Нираги слушал на удивление внимательно, не перебивал и не отпускал свои язвительные шуточки. — Мы хотим видеть себя в лучшем свете, доказать себе и другим, что мы способны на добро. Но это не делает помощь менее ценной. Важно всегда стремиться к добру, даже если в этом есть часть самолюбия. Я запнулась, не отводя растерянного взгляда от Нираги, поняв, что путаюсь в словах и мыслях, как мошка в липкой паутине. Это ощущение окончательно сбило меня с толку и я замолчала, продолжая удивляться насколько сильный переполох ему удалось вызвать в моей душе одним лишь вопросом. — Тогда, спасибо тебе, наверное, — после нескольких бесконечных минут полной тишины произнёс Нираги и медленно закрыл глаза, словно обдумывая мои слова. — Я не привык к такому… Его дыхание уравновесилось, и я почувствовала, как напряжение витавшее между нами, немного спадает, растворяясь в тишине. Сквозь незашторенное окно, отбрасывая свои серебристые лучи на бледные стены комнаты, навязчиво смотрела серая луна — холодный свидетель наших разговоров, недовольный тем, что видит в этом мире. Я так и осталась сидеть в кресле, уткнувшись в его жесткую обивку, обняв колени руками и чувствуя усталость в каждом мускуле, я не могла сдвинуться с места. Этот день вымотал меня до предела, хотелось лишь одного - сдаться сну. Но я продолжала сидеть, не смея закрыть глаза, свернувшись в не очень удобной позе, смотря как медленно и равномерно поднимается грудь Нираги, следя за каждым его движением. Разум настаивал на необходимости сохранять постоянную бдительность, находясь рядом с человеком, который был мастером неожиданных неприятных сюрпризов, и я не могла позволить себе расслабиться и заснуть в его присутствии.

***

— Ложись ко мне, — будто через плотный слой ваты до меня донесся голос Нираги и мне показалось, что я все еще плаваю где-то в море сумасшедших сновидений. Разомкнув глаза, я резко вскинула голову. Всё-таки усталость взяла своё, и я нечаянно заснула. Точнее сама не заметила как провалилась в какой-то странный сон, что и сном назвать было сложно, нечто похожее на полусон полубред. — Говорю ложись ко мне, детка, место есть. Зачем тебе мучиться в этом старом неудобном кресле? — настойчиво повторил Нираги, словно его приглашение было самым естественным делом на свете. — Вместе нам обоим будет теплее. Я недоуменно уставилась на Сугуру: трещина в его психике явно задела мозг! — Ну вот ещё, — фыркнула я. — Что, возбуждение в голову стукнуло? — Ахпхагхгха, ой, спокойно детка, сейчас не могу тебе ничего предложить, но завтра… — прокашлявшись, он снова уставился на меня все с той же откровенной насмешкой, ожидая ответной реакции. — Завтра меня тут уже не будет. Я оставлю тебе все необходимое. — И всё? Так и уйдёшь без благодарности? — Ты что, снова плохо себя чувствуешь? Бредишь? — Да брось, детка, не прикидывайся, я помню, что тебе понравилось со мной целоваться, — мечтательно протянул Нираги, словно воспоминание того дня, когда он припёрся ко мне в номер, было одно из его любимых. — Ты тогда была не против продолжить, если бы не эта не вовремя заявившаяся боевая гусеница. — Ошибаешься. Это было случайно, и ты это прекрасно знаешь, — резко отрезала я, стараясь уйти от щекотливой темы. — Случайно или нет, но это был весьма страстный момент, не так ли? Ты казалась такой отзывчивой, — усмехнулся Нираги. — Да ладно, расслабься, ты можешь говорить что угодно, но я почувствовал это. Я же знаю, что умею хорошо целоваться, и ты не устояла. Нираги хохотнул и сразу же закашлялся снова, сплевывая кровь. Я в недоумении обернулась, слово «почувствовал» было странно слышать из уст Нираги. Мне всегда казалось, что люди вроде него не способны чувствовать ничего, кроме собственного эгоизма. — Так что, детка? Я жду. Тебе же в кресле неудобно, ведь так? — проговорил Нираги с садистским удовольствием. — Я просто предлагаю тебе место поприятнее, чем это жесткое кресло. Глядя на Сугуру, я не могла поверить, что даже сейчас, будучи в состоянии, которое многих бы уже сломало, он продолжал думать лишь о телесном удовлетворении. Его обоженное тело было обмотано бинтами, но его желания оставались неизменными. Вот уж действительно, стойкость духа… или чего-то еще. — Вообще-то я осталась тут, а не ушла в соседнюю квартиру только из-за тебя. А то помрёшь ночью ненароком, и все мои усилия по спасению твоей неблагодарной шкуры окажутся напрасными, — съязвила я в ответ, поражаясь его выносливости и живучести. — Какая ты скучная, — медленно протянул Нираги. — Мы могли бы неплохо расслабиться после всех этих игр. — Мне не нужен такой метод расслабления. Эмоциональное состояние, знаешь ли, не поддается такому вот простому «лечению». Оно не может улучшиться от случайных связей. Физическая близость не может привести к эмоциональному удовлетворению, потому что это всего лишь временное облегчение, — ответила я, размышляя о том, как пусты и бессмысленны подобные развлечения в мире где каждая минута — выживание и постоянная готовность к жестокой борьбе и беспощадности, а временное облегчение — это лишь иллюзия. — Секс, алкоголь и прочие подобные способы «расслабиться» — это просто варианты побега от реальности. Нираги ухмыльнулся так, как будто подозревал меня в лицемерии, и склонил голову на бок. — Так ты хочешь сказать, что тебе не нужен никто для «эмоционального равновесия»? — Его голос прозвучал вызывающе. — А как насчет твоего белобрысого крысеныша, Чишии? Хотя подобного вопроса стоило ожидать, внутри меня мгновенно все вспыхнуло, и я почувствовала, как кровь прилила к лицу. Видимо волнение от одного только упоминания о Чишии так явственно проступило на моем лице, что Нираги сразу же заметил, не упустив момент, чтобы этим воспользоваться. — Что ж, — усмехнулся он, откидываясь на подушки. — Я догадывался о чем-то подобном… В последнее время, вы частенько ошивались вместе. Я глубоко вздохнула, пытаясь подавить в себе надвигающуюся волну эмоций. Нираги, обладающий тонким чутьем на ложь и лицемерие, подобно хищнику заметившему слабость добычи, продолжал загонять меня в ловушку, безжалостно используя мои чувства против моих слов, углубляя во мне растерянность и заставляя защищаться. Его ядовитая улыбка стала еще шире, когда он посмотрел на меня с легким издевательством и произнес: — Выходит, не такая уж ты и скромная, какой хочешь казаться, а? И ты вовсе не против «временного облегчения», когда речь идет о «нем». — Нираги, замолчи, сейчас же! Наше общение не сводилось к простому желанию «расслабиться» после напряженных игр! — Ага, конечно, — презрительно протянул он. — Ты пытаешься убедить меня или себя? Ведь ты даже не можешь отрицать, что твои встречи с ним заставляли тебя чувствовать себя… как ты выразилась? «Эмоционально удовлетворенной»? Я отвернулась к окну, тяжело сглотнув и сморгнула поплывшие мутные круги, что не укрылось от цепкого взгляда Нираги. Поднять взгляд было сложно, глаза щипало, как будто каждая слеза была каплей кислоты, жгущей мою душу. — То, что я чувствую к Чишии, не имеет ничего общего с тем, о чем ты говоришь, это нечто, выходящее за рамки твоего понимания. Это глубже, искреннее… Тебе все равно не понять. — Конечно, конечно. Все мы любим верить в то, что наши чувства особенные и уникальные, — продолжал Нираги, при этом наглая ухмылка не сползала с его лица. — Но в конце концов, все сводится к одному и тому же, не так ли, детка? Нираги презрительно цокнул языком, словно он был знатоком всех тайн человеческой души, показывая свое полное несогласие со мной, разрушая мои убеждения, делая их ничтожными. Воспоминания о Чишии, который как торнадо прошелся по моей душе, оставив после себя лишь разрушения и пустоту, мучили меня. Мой внутренний мир словно тонул в глубокой, непроглядной тоске, такой настоящей. Я через силу вдохнула, чувствуя, как воздух сжимает грудь, переполненную отчаянием. Я… я так сильно хотела верить в это волшебство, в это счастье, которого, как оказалось, никогда не существовало. Разрушенные иллюзии, разбитые мечты — вот что осталось от моего «счастья». Я поверила в него, словно ребенок в сказку, и вот теперь сидела на развалинах своих надежд. Воспоминания о нашем вечере на побережье беспрестанно вертелись в моей голове, распадаясь на отдельные, не дающие покоя фрагменты, заставляя чувствовать всю глубину его предательства и моего разочарования. Я бесконечно, раз за разом прокручивала в памяти все, что касалось меня и Шунтаро. События, моменты, слова. С каждой секундой этих воспоминаний, во мне росло чувство удушающего одиночества, способное уничтожить меня. Тот мрак, что поднимался из глубин души, был способен поглотить меня полностью. Отчаянное желание убежать от самой себя, от этой реальности, становилось все сильнее. Все во мне стремилось к бегству, к спасению от мучительных мыслей. Обида, болезненная и острая, рвала душу на части, оставляя неизгладимые шрамы на сердце. Я клялась себе не сожалеть ни о чем, особенно о том, что изменить невозможно. Жизнь дана только однажды, и в каких бы ужасных условиях я сейчас не находилась и чтобы не чувствовала, она продолжалась. Слезы окончательно затуманили мой взгляд, и я всхлипнула, пытаясь избавиться от мутной завесы перед глазами. — Ты чего ревешь? Совсем уже чокнулась? Тьфу! Давай завязывай с нытьем, — грубо бросил Нираги, тоном подчеркивая своё полное пренебрежение к моим эмоциям. — А чего ты ещё ожидала, а? Этот твой Чишия — ничто иное, как обычный крысеныш, который почуяв опасность сбежал, спасая свою жалкую задницу и плюнул на все твои чувства. Каждый сам за себя — вот единственный закон выживания. Эта простая истина, столь же стара, как мир. Чтобы ни связывало людей, перед лицом опасности рассчитывать можно исключительно на свои силы. Или ты думаешь, настоящая опасность объединяет? Глупости! Наоборот, она показывает, насколько все эгоистичны. Нираги замолчал, изучающе глядя на меня, словно оценивая мою реакцию и отдышавшись, продолжил: — Пусть наивные создания, такие как ты, сколько угодно верят в справедливый мир, но история человечества, наполненная войнами, предательством и разрушением, говорит об обратном. Я прекрасно знаю — справедливого мира, где каждый заботится о благе других — не существует. Мы можем следовать моральным законам и этическим принципам, но когда приходит момент истины, а на кону стоит жизнь, эти все законы и принципы рассеиваются, как дым. И в этом нет ни добра, ни зла, это просто реальность нашего бытия не только в этом мире, но и в другом. Так что, детка, все эти сказки о справедливом мире — для слабаков и мечтателей. Я же вижу мир таким, какой он есть на самом деле — жестокий, беспощадный, где выживает только сильнейший. Запомни, детка, нет никакой справедливости, есть только выживание, суровое, жестокое и абсолютно безразличное к твоим чувствам, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше для тебя. Я в бессилии сжала кулаки. Все, что сказал Нираги, беспощадно скребло мою душу своей безупречной точностью. Он не ошибался в своих безжалостных рассуждениях, которые обнажали горькую правду моего самообмана. Его анализ ситуации был безошибочен, но это знание являлось для меня невыносимо болезненным. Его взгляд, ледяной и расчетливый, устремился на меня глазами, в которых не было ни капли сочувствия или понимания — лишь зеркало его бездушной логики. Его слова звучали жестоко и безапелляционно, как удар по моим мечтам и надеждам. В его логике не было места для веры в добро и справедливость, а я, казалось, потеряла последние крохи своей веры в чудо. — Замолчи… Сейчас же… замолчи, — потребовала я, сквозь зубы. Мой голос дрожал, словно сквозь него пронесся зимний ветер, полный скрытой угрозы и мерзлой ярости, но предательские слезы снова начали наполнять глаза, разоблачая мой внутренний хаос и полную беспомощность. «Проклятье! Дура. Разревелась прямо перед ним…» — А я же предупреждал тебя насчёт него, детка… — выдохнул он, словно бросая бомбу в мои мысли, желая раз и навсегда разрушить все мои иллюзии. И тут Нираги засмеялся — и смех его, болезненный и жестокий, полный презрения, внезапно сорвался в истеричный хохот, переходящий в кровавый кашель, будто его тело протестовало против каждого слова, которое он произносил. Нираги, точно обезумевший паяц, хохотал, продолжая плеваться кровью, совершенно не обращая внимания на эти красные струи, стекавшие по его губам. В этот момент я поняла, что стою у невидимой пропасти, где каждое, произнесённое им слово подталкивает меня все ближе к её краю. Мой разум кружился в хаотичном водовороте мыслей, а в тот момент, когда мои пальцы судорожно сжались вокруг холодного металла пистолета, лежащего в кармане моей куртки, внутри меня что-то оборвалось. Это была та самая критическая точка, когда вся горечь от ошибок, которые я совершила, разбитые надежды, которые отняли веру в себя, и боль потерь, которые навсегда оставили шрамы на моей душе, внезапно обрушились на меня с неожиданной силой. Я ощущала, как слабость охватывает мое тело. Мне казалось, что я больше не в силах бороться с невыносимым давлением этого мира, который превратил мою жизнь в непрекращающийся цикл мучений. Вытаскивая пистолет из кармана, мои пальцы судорожно сжимали рукоять, словно она была частью меня, разделяя мои глубокие эмоциональные раны и отчаянную жажду покоя. Я рассматривала оружие, ощущая, как каждый взгляд на темный, угрожающий круг на его конце усиливает мое отчаяние, приближая меня к непоправимому шагу. В голове всплывали образы из прошлого мира, моменты счастья и радости, которые теперь казались такими далекими и больше недостижимыми. Меня охватила тяжесть безысходности. Мой внутренний мир в тот момент был близок к разрушению, и я подумала, что, может быть, самое простое решение — это просто отпустить всё и позволить себе упасть в эту бездну. — Какая же ты идиотка! — внезапно раздался возмущенный голос Нираги. — Ты чего собралась сделать? Размазать передо мной свои никчемные мозги? Избавь меня от этого зрелища, детка. — Нираги, тебе все равно не понять… — почти беззвучно ответила я. — Я устала… Просто устала от всего этого хаоса, от боли, от страха. — Конечно, ты устала, — тоном полным язвительности произнес Нираги, картинно закатывая опухшие глаза. — Трусливые люди всегда вдруг устают, когда дело доходит до реальных испытаний. Но смерть — это путь слабаков. И это твой выбор, да? Нираги продолжал смотреть на меня с безжалостным презрением, его голос звучал резко и беспощадно осуждающе. — Ты что, считаешь, что твоя смерть что-то изменит? Кто-то будет тебя вспоминать и оплакивать? Думаешь она станет твоей победой? Нет, это будет твоим самым большим поражением. Это самый трусливый поступок, который ты можешь совершить. Самоубийство — это досрочный проигрыш, капитуляция. — Но у тебя еще есть время подумать, детка, пока я не поднялся, чтобы забрать у тебя эту игрушку, — продолжал он, лениво протягивая руку к краю кровати. — И да, имей ввиду, я все еще голый. И нет, я не собираюсь одеваться ради этого спектакля. «Нираги прав. Я не должна этого делать. Это безумие». Пряча пистолет обратно в карман, я резко, до потемнения в глазах и легкого головокружения, вскочила с кресла, прикладывая к глазам холодные, дрожащие от внутреннего напряжения ладони и медленно выдохнула, в попытке подавить нарастающую панику, отделаться от наступающих теней опасных рассуждений. Внутри начало зарождаться чувство отвращения к собственной слабости. Сон уже давно и окончательно покинул меня, оставив лишь ощущение непреодолимой усталости и яростное желание найти убежище от этого кошмарного бреда, неумолимо кружившегося в голове, занявшись чем-то привычным и обыденным. Это был момент глубокой внутренней борьбы, когда каждая клетка моего тела кричала о желании сдаться, но маленький остаток неразрушенной воли не давал мне упасть, умоляя меня держаться, оставаясь сильной. Поежившись от пронизывающего холода я вспомнила, что хотела найти одежду. В этой квартире царила мрачная атмосфера уныния и забвения, стены, пропитанные сыростью, и холодный сквозняк создавали ощущение заброшенности, словно жизнь покинула это место много лет назад. По моему телу пробежала дрожь, вызывая мечты о горячем чае или еде. Отворив шкаф я наугад выхватила первую попавшуюся вещь. Ей оказались мужские спортивные штаны, размером как на высокого худого парня. Следом за ними я извлекла полосатый лонгслив такого же несоответствующего мне размера. Собрав вещи в охапку я кинула их на кровать Нираги с безразличным замечанием: — Надумаешь встать, не забудь одеться. Поиски женской одежды в шкафу оказались тщетными. Поэтому мне пришлось облачиться мужские шорты с карманами по бокам, которые вполне сошли за укороченные штаны, черную футболку и сверху накинув куртку, в кармане которой покоился пистолет, тяжелый и холодный. — Куда-то собралась? —донеслось в спину, когда мои пальцы дотронулись до холодной ручки входной двери. — Не помешало бы найти чего-нибудь поесть… –— не оглядываясь, отрывисто бросила я через плечо, и вышла на темную, поглощенную тишиной улицу. Я остановилась посередине дороги, окунувшись в ощущение прохлады, обволакивающего свежего воздуха ночи, чувствуя, как он освобождает от тяжести удушливых, смертельно-опасных мыслей, что витали в моей голове.

***

В эту ночь не было видно ни одного огонька. Заброшенные улицы, замершие в предчувствии чего-то неведомого, окутывались мрачной тишиной и невидимым, но ощутимым страхом, будто шепча мне на ухо напоминание о том, что верить можно только в неизбежность предательства, даже от самого себя. Окружающие меня пустующие здания, чьи темные окна озарялись лишь светом луны, которая сегодня медленно приближалась к своему полному величию, стояли как немые свидетели беспокойства, что зародилось в моем сердце. Этой ночью что-то было не так. Я остановилась, оглядываясь по сторонам. «Сегодня ни одна игровая площадка так и не ожила светом», — прошептала я сама себе, глазея на заброшенные игровые зоны. Отсутствие огней означало, что по крайней мере сегодня, никто не проиграл в эти кровавые игры. Также мои глаза не уловили ни одной полосы привычных лазерных лучей — ярких предвестников чьей-то гибели, которые ежедневно ознаменовывали судьбу тех, чья виза истекала. Сегодня их отсутствие видимо, означало чудесное спасение от внезапной, мгновенной смерти. Но этот факт едва ли приносил утешение. Вместо этого он загонял меня в еще более глубокую тревогу — неизвестность всегда казалась хуже явной угрозы. Все это казалось странным, почти как зловещее предвестие того, что может произойти завтра. Как будто кто-то в этом безумном мире все-таки решил дать нам передышку, перед еще более страшными и тяжелыми испытаниями. Ну… или просто забыл нажать на красную кнопку. Кто знает? Безмолвие, окружившее меня, предоставляло момент покоя и возможность собраться с мыслями перед тем, как принять следующее решение.