Колесо Фортуны

      В голове раздавался противный звон. Возникало ощущение, что тысячи колокольчиков бьются прямо сейчас в ушах Женевьевы, заставляя ее морщиться, вызывая головную боль. Когда эта какофония, казалось, начала немного стихать, ей стало ясно другое: ее несут. Несут куда-то, где влажный, пронизывающий холод кусал за обнаженные участки кожи. Женевьева приоткрыла глаза в надежде что-нибудь увидеть, но здесь ее поджидал облом: глаза были завязаны какой-то тканью, которую она почувствовала только сейчас.       Двигаться Женевьева тоже не могла. И как только эта мысль достигла её сознания, в груди развернулась ледяная буря, сметая остатки самообладания. Паника расползалась, словно ядовитый плющ, оплетая каждую мысль. В прошлый раз, когда ее обездвижили… последствия были подобны кошмару. Робеспьер изо всех сил постаралась выкинуть из головы самодовольное выражение лица Трэверса, нависающего над ней в поместье Малфоев.       «Убью!»— эта мысль ледяным клинком пронзила ее разум. В сознании бешено закружились картины, одна чудовищнее другой. Оно выдавало самые гнусные сценарии, которые только могли случиться с ней в таком беспомощном состоянии. Опять эта мерзкая лавина похоти и насилия? Бесконечная боль Круциатуса, выжигающая душу? Изощренные пытки под Сывороткой Правды? Или, что еще хуже, все это сразу, слитое в единый, бесконечный кошмар.       Облегчение коснулось ее лишь тогда, когда слух медленно вернулся к ней. Постепенно обрывки голосов обретали форму, Женевьева жадно ловила каждый звук.       — Да чтоб я еще раз в эту дыру полез за… этой бестолочью! — сплюнул юноша на землю. — Чуть не завалили всё к чертям!       — При заказчике так не ляпни, а то Рихгард тебе язык вырвет, — проскрипел каркающий голос, поправляя криво сидящую шляпу. — Да и… опять побег? Сам же знаешь, что от нее толку-то мало.       — Так, если бы не ты со своим «пусть лежит», то Рихгард нам давно денег бы за нее отвалил! — не унимался юноша. — Предлагали же проверить ее тогда, узнать, где она его прячет! А ты — самодовольный индюк!       — Еще бы смысл от этой фифы был, — проворчал старческий голос, постукивая тростью. — С нее без перстня нет проку.       — Перстня нет, да голова на месте, — напомнил каркающий голос.       И вновь все свелось к перстню! Что в нем такого, что так волнует Темного Лорда? Чего ж ему одни только Дары смерти не угодили? Все подряд нужно себе прикарманить!       — Что за перстень волшебный, интересно? — хмыкнул тот, кто нес Женевьеву. — То, что легенды вокруг него строятся, это понятно, но что он представляет из себя на самом деле?       «Мне тоже интересно», — вдруг подумала Женевьева, попутно вспоминая то, что ей про перстень наболтала ДеР.       — Понятия не имею, да и знать не хочу, — отрезал старческий голос. — Все, что я уже знал, я сказал. Все приравнивается к старой басне о том, что колечко богине принадлежало.       — Придумали, наверное, — зевнул юноша. — Богиня… — второй зевок. — Да мало ли какую чушь можно сочинить?       — А может, кольцо только предлог, а? Может, девчонка Рихгарду просто понравилась? Всякое бывает.       — Предлог, не предлог — разницы никакой не вижу. В любом случае денег отвалят немало.       — А тебя только деньги и волнуют, да? Готов на все ради звонкой монеты, даже…       — А тебя что? Слава Гриндевальда греет? Или надеешься на героический подвиг?       Женевьева мысленно скривилась. Их мерзкие разговоры о деньгах, о ней, как о вещи… Никакой новой информации! И смысл их слушать сейчас?       — Говорят, девчонку-то ищет не только Гриндевальд, — произнес, цокнув, кто-то с кряхтящим голосом. — Ходят слухи, что и кое-кто из Капитолия ей интересуется.       Женевьева навострила уши.       — Да я погляжу, девица нарасхват! — захихикал мерзким смешком мужичок, который нес волшебницу. — Может, себе оставить?       — Как деньги за нее получим, делай с ней всё, что заблагорассудится! — заговорил пятый, совершенно незнакомый, но со слишком молодым среди всех голосом.             «Черта с два!» — раздражённо подумала Женевьева. И тут же ее желудок по-знакомому скрутило. Аппарация.       Оставшийся путь до Веймар-Орламюнде шестерки Рихгарда прошли в молчании, лишь изредка обмениваясь колкостями. Здесь было более шумно, чем там, откуда они аппарировали. Дул шквалистый ветер, еще более влажный и холодный, чем возле Хогвартса. У Женевьевы возникло ощущение, что её несут вверх, на вершину скалы, а внизу бушует холодное штормовое море.       Массивные двери с громким ударом закрылись, впуская колдунов внутрь помещения. Женевьеве тут же захотелось чихнуть от возникшей щекотки глубоко в носу от окутавшей её теплоты, но даже это у неё не вышло. Внезапно её ноги коснулись твёрдой поверхности, и Женевьеву усадили в кресло. Она почувствовала, как с её головы снимают повязку, и наконец-то смогла оглядеться.       Она находилась в просторном зале с высоким потолком, украшенным лепниной. Стены, завешенные тяжелыми гобеленами с изображениями сцен античной мифологии словно давили своим величием. На полу лежал ковёр с длинным ворсом, приглушавший каждый звук. В воздухе витала тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием дров в камине. Эта тишина казалась зловещей.       Женевьева попробовала пошевелиться и — о чудо! — почувствовала, что конечности могли пошевелиться. Движимая отчаянным желанием вырваться, она попыталась вскочить, но не успела. Мгновенно её сковали мерцающие нити Инкарцеро, грубо вдавив обратно в кресло. Мощный порыв Ступефая обрушился на неё, лишая последних сил. Женевьева бессильно откинулась на спинку. Грубый звон колокольчиков вновь загудел в голове. Благо, ненадолго.       — Сидите, мадемуазель де Робеспьер, — произнес владелец слишком молодого голоса и вышел в поле зрения Женевьевы.       Перед ней стоял юноша лет шестнадцати, одетый в тщательно выглаженную черную школьную мантию и пуффендуйский галстук. Его бледное лицо, казалось, лишено всякой зрелости, лишь тонкие губы складывались в усмешку, совсем не подходящую его юному возрасту. В его чистых и голубых глазах плясало безумие, резко контрастирующее с безупречностью костюма. В его тонких руках, унизанных перстнями, поблескивала серебристая палочка.       Женевьева невольно презрительно скривилась. Ну да! А вот и нашелся настоящий шпион Гриндевальда. Пуффендуец, чтоб его!       — Боюсь, ты меня с кем-то путаешь, мальчик, — надменно протянула Женевьева. — Слухам меньше верь.       В глазах юноши вспыхнул огонек. Он вдруг залился тихим, почти детским смехом, который, однако, резал слух, как скрежет металла.       — Путаю? — переспросил он, наклонив голову набок. — О нет, мадемуазель. Вы — Женевьева де Робеспьер, дочь самого Апполинера де Робеспьера и очень, очень ценный актив. Вы думаете, я просто «мальчик»? Ох, как вы ошибаетесь… Просто дайте мне пять минут, и вы будете умолять меня, чтоб вас убили.       Женевьева усмехнулась:       — Гриндевальд, конечно, выбирает себе всё более… кхм… интересных союзников. Но, боюсь, ты даже до его мизинца не дотягиваешь. Уверена, он бы ужаснулся, узнав, что его ценным активом занимается какой-то школьник-переросток.       На мгновение в глазах мальчика мелькнула растерянность, словно его задели за живое. Но тут же его лицо вновь озарила безумная усмешка.       — Вы так думаете, мадемуазель? Что ж, скоро мы это проверим. Не думаю, что Гриндевальд будет расстроен, когда узнает, на что способны школьники-переростки, когда дело доходит до получения нужной информации. — Он подошел ближе. — Все вы, французы, такие скучные! Нет, серьезно, совсем нет фантазии. Знаете, я тут подумал… Какой у вас любимый цвет, мадемуазель?       — Мой любимый цвет — глубокий серый, как небо перед грозой. Доволен? — огрызнулась Женевьева. — Послушай, я понимаю, что ты думаешь, что делаешь что-то важное. Но ты ошибаешься. Ты тратишь время на не ту девушку. Если тебе нужна Женевьева де Робеспьер, ищи её! Она наверняка где-то прячется, плетет интриги и тратит отцовские деньги на безделушки. А я… Я — Жизель Робер. Я просто оказалась не в том месте, не в то время.       — Логично, — задумчиво произнес мальчик. — Но слишком просто. Ты думаешь, я поверю, что такая ценная цель, как дочь Робеспьера, позволила бы себе просто оказаться не в том месте и не в то время? Нет, мадемуазель. Все, что вы делаете, подчинено какой-то цели. И я намерен её выяснить. А пока… развлечемся, я не очень люблю, когда со мной спорят.       — Развлечемся? Давай лучше включим твою логику, если она, конечно, у тебя есть. Какого черта дочь важного человека из Франции будет спокойно сидеть в глуши Шотландии? Не проще ли ей было бы скрыться где-нибудь… м-м-м… в Америке, в окружении слуг и охраны? Неужели ты думаешь, что я настолько глупа, чтобы добровольно подставить себя под удар?       Мальчик усмехнулся, его взгляд стал каким-то завороженным.       — Именно в этом вся прелесть Робеспьеров, мадемуазель Робер, — произнес он почти шепотом. — Они слишком умны. Они всегда на три шага впереди. Вы не просто скрываетесь, вы играете в прятки. И прячетесь вы не от нас, а от кого-то… или чего-то гораздо более могущественного. И, кстати, об «умных планах». Говорят, вы украли у Гриндевальда кое-что очень ценное. Верно?       — Что за бред? — Женевьева фыркнула. — Я украла у Гриндевальда? Да я его в глаза никогда не видела!       — Не надо лгать, мадемуазель. Не усложняйте мне задачу. Это всего лишь перстень. Но говорят, в нем заключена огромная сила. И Гриндевальд готов на все, чтобы его вернуть. Где он, мадемуазель? Где вы прячете перстень?       — Перстень? Да я даже не знаю, как выглядит этот ваш… перстень! Вы бредите!       Мальчик склонил голову набок, его безумные глаза уставились на Женевьеву.       — Ох, вы, французы, такие упрямые, — вздохнул он. — Что ж, тогда придется немного… стимулировать вашу память. Начнем с простого. Где бы вы спрятали что-то маленькое, но очень важное, если бы за вами охотились?       Женевьева задумалась, словно действительно обдумывая вопрос. В моменте ей пришла гениальнейшая идея.       — Это зависит от того, кто охотится, — медленно произнесла она, глядя в потолок. — Если это ты… то я бы спрятала его там, где ты никогда не станешь искать. Где-нибудь простом и очевидном. Например… под стелькой моей туфельки.       Мальчик нахмурился.       — А если бы за вами охотился Гриндевальд?       — О, тогда это совсем другое дело! — Женевьева оживилась, словно разыгрывая спектакль. — Гриндевальд… Он же гений! Он мыслит масштабно! Он предвидит все ходы наперед. Поэтому я бы спрятала перстень… в другом времени! Я бы отправила его в прошлое или будущее, где Гриндевальд не сможет до него добраться!       «Что ты, мать твою, несешь?» — тут же самой себе удивилась Женевьева.       — В другое время? — Мальчик усмехнулся. — Это невозможно!       — Для тебя — невозможно, — пожала плечами Женевьева. — Но я ведь Женевьева де Робеспьер, помнишь? Дочь гениального мага. Je peux tout faire. Или знаешь что? Я бы его вообще уничтожила! Превратила бы в пыль, развеяла по ветру, и пусть Гриндевальд ищет его до скончания веков!       Мальчик молчал, глядя на Женевьеву с подозрением.       — Ты врешь, — наконец произнес он. — Ты просто тянешь время. Ты не знаешь, где этот перстень.       — А может, и знаю, — загадочно улыбнулась Женевьева. — Но почему я должна тебе рассказывать? Ты же все равно мне не поверишь.       — Тогда я заставлю тебя говорить, — злобно прошипел мальчик.       Юноша взмахнул волшебной палочкой, и путы Инкарцеро сжали девушку крепче, в некоторых местах перекрывая поток крови.       — Начнем? — выгнул бровь он. — Неужели ты не расскажешь мне ничего, Женевьева? После того, что между нами было?       — А что между нами было? — скривилась девушка. — Я тебя даже не помню. И в Хогвартсе не видела. И вообще! Я Жизель.       — Ну-ну-ну, — покачал головой мальчик. — Память у тебя действительно плоха. Особенно на лица, которые тебе не интересны. Помнишь бал полтора года назад? А распределение в Хогвартсе?       Женевьева всмотрелась в его лицо, пытаясь найти хоть что-то знакомое. Но в этих чистых голубых глазах, в этой безумной усмешке не было ничего, что она могла бы вспомнить. И все же…       — Не-а, — фыркнула Женевьева.       — Фамилия Тотти может быть, тебе что-нибудь говорит?       Женевьева только выгнула на это бровь.       «Кто такой Тотти? Что он хочет от меня? Это он, что ли, Тотти? Ну и умора!»       — Тотти? Звучит как какая-то итальянская мафиозная кличка, — усмехнулась она. — Слушай, тебе не кажется, что ты тратишь время на ерунду? Если тебе нужен перстень, то ищи его, а не пытайся докопаться до моего прошлого. Я же сказала, я понятия не имею, о чем ты говоришь.       Мальчик перестал улыбаться. Его глаза сузились, в них промелькнула холодная ярость.       — Хорошо, — прошипел он. — Раз ты не хочешь играть по-хорошему, мы сыграем по-плохому. Виктор!       Из тени шагнул высокий, широкоплечий мужчина в черной мантии. Его лицо было скрыто капюшоном, но Женевьева чувствовала на себе его тяжелый взгляд.       — Разденьте её, — приказал мальчик. — Обыщите каждый сантиметр её тела. Если перстня там нет… Тогда мы перейдем к более интересным методам.       Женевьева похолодела. В глазах на мгновение помутнело, то ли от того, что кровь не приливала к мозгу, то ли от страха, возникшего от того, что к ней кто-то прикоснется и станет стягивать с нее одежду, оголяя каждую клеточку ее тела.       — Даже не думайте прикасаться ко мне! — прошипела она.       Мальчик рассмеялся.       — Ты одна. И никто не придет тебе на помощь. А теперь… Виктор, приступайте.       Мужчина в черной мантии приближался, его бесшумные шаги отдавались в тишине зала, словно грохот барабанов, предвещающий бурю. Его лицо утопало в тени капюшона, но в мерцающем блеске глаз, как будто отполированных сталью, читалась смертельная угроза. Широкие рукава скрывали его руки, но Женевьева ясно ощущала исходящую от них силу. Она попыталась вырваться, но Инкарцеро лишь болезненно сдавило ее, перехватывая дыхание. Путы впились в кожу, и Женевьева ощутила, как кровь перестала поступать к конечностям, пальцы рук и ног начали неметь.       — Стой! — выдохнула она. — Погоди!       Мальчик остановил мужчину жестом руки.       — Интересно, — произнес он, глядя на Женевьеву с насмешкой. — Хочешь что-то сказать?       Женевьева судорожно вздохнула. Она понимала, что ей придется что-то выдумать. Ей нужно было выиграть время, пока она не найдет способ сбежать.       — Сказать? — тихо переспросила она, выпрямляясь настолько, насколько позволяли путы. — Сказать что? То, что ты, жалкий мальчишка, возомнил себя великим колдуном? Или то, что твой вкус в выборе кроя мантии оставляет желать лучшего?       Мальчик нахмурился, его лицо исказила гримаса гнева. Густые брови сошлись на переносице, образовав морщины.       — Ты думаешь, мне смешно? — прошипел он.       — Смешно? Нет, скорее жалко, — ответила Женевьева, в ее голосе звучало неприкрытое презрение. — Ты так стараешься казаться страшным и опасным, но на самом деле ты просто перепуганный ребенок, играющий во взрослого.       Ярость в глазах мальчика вспыхнула, словно спичка, поднесенная к сухой соломе. Он стремительно шагнул вперед и с силой ударил Женевьеву по лицу. Звук пощечины эхом разнесся по залу. Женевьева ощутила острую боль, пронзившую ее щеку. На мгновение мир перед ее глазами потемнел. Она почувствовала, как ее сознание помутилось, и комната вокруг начала кружиться. Женевьева ощутила солоноватый металлический привкус крови во рту.       — Заткнись! — закричал мальчик, его голос сорвался, превратившись в истерический визг. — Заткнись, или я заставлю тебя пожалеть о том, что ты вообще родилась на свет!       Женевьева медленно подняла голову сквозь пелену резкой боли, понемногу затухающей, глядя на мальчика с презрением. На губах играла едва заметная усмешка.       — Это все, на что ты способен? — прошептала она, сплевывая кровь на мраморный пол. — Ты действительно думаешь, что сможешь меня этим сломить? Ты же просто подтвердил мои слова. Ты слаб. Жалкий. И я тебя…       Мальчик замахнулся для еще одного удара, но в этот раз Виктор перехватил его руку, сжав ее в своей сильной хватке.       — Синьор Массерия, — произнес он с едва сдерживаемым шипением, — прошу вас, сохраняйте спокойствие. Вы же понимаете, что именно этого она и добивается. Нам нужна информация, а не месть. Кроме того, представьте, какой выговор получите от Рихгарда за ваше самоуправство, ведь он ясно дал понять, что она должна остаться невредимой.       «Так это Тотти или нет?» — вдруг подумала Женевьева, внимательно разглядывая парня, которого называли Массерией.       Несколько секунд мальчик с яростью смотрел на Женевьеву, его грудь тяжело вздымалась. Наконец, он вырвал свою руку из хватки Виктора и, тяжело дыша, отвернулся.       — Хорошо, — прошипел он, — делайте, что должны. Но чтобы позже я знал, где этот чертов перстень.       Он вышел из зала, оставив Женевьеву наедине с Виктором и его мрачными намерениями. Тишина, воцарившаяся после его ухода, казалась еще более зловещей, чем его крики.       Виктор медленно повернулся к Женевьеве, и она впервые увидела его лицо в свете камина. Это было лицо человека, пережившего много горя и лишений: изборожденное глубокими морщинами, с твердым волевым подбородком и пронзительными серыми глазами. В них не было ни безумия, ни злости, лишь усталость и какая-то тихая решимость. Он взмахнул палочкой, и путы Инкарцеро слегка ослабли, позволяя крови свободно течь.       — Итак, мадемуазель де Робеспьер, — произнес Виктор тихим, ровным голосом, — начнем?       Женевьева сглотнула, стараясь не показывать страха. Она понимала, что этот человек гораздо опаснее, чем истеричный мальчишка, и что уговорами или оскорблениями его не проймешь.       — Я не знаю, о каком перстне вы говорите, — повторила она. — Вы ошиблись. Я не та, кто вам нужен.       Виктор молча смотрел на нее несколько секунд, словно пытаясь прочитать ее мысли. Наконец, он вздохнул.       — Хорошо, — сказал он. — Допустим, я вам поверю. Допустим, вы действительно не Женевьева де Робеспьер. Но... Это ничего не меняет. Вы все равно что-то знаете. Может быть, вы видели или слышали что-то, что может помочь нам найти перстень.       Женевьева стиснула зубы.       — Я ничего не знаю, — более спокойно произнесла она, хотя и хмурилась сильнее. — Оставьте меня.       Виктор покачал головой.       — Боюсь, это невозможно. У меня есть приказ. И я должен его выполнить.       Он подошел к Женевьеве и наклонился к ней, но между ними осталось достаточное расстояние, в котором со стороны колдуна отчего-то ощущалось уважение.       — Вы, наверное, знаете, что такое Легилименс? — прошептал он. — Это заклинание, которое позволяет читать мысли.       Сердце Женевьевы пропустило удар, а в животе поселилось ледяное предчувствие. Она старалась не показывать страха, но руки, скованные Инкарцеро, невольно сжались в кулаки, побелев от напряжения.       — Легилименс? Да плевать мне на твой Легилименс! — выплюнула она, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности, хотя он предательски дрогнул. — Думаешь, ты сможешь что-то найти в моей голове? Там нет ничего, кроме мыслей о том, как бы поскорее смыться отсюда и забыть этот кошмар!       Виктор усмехнулся, словно не поверил ни единому ее слову. Эта усмешка показалась Женевьеве пугающей.       — Посмотрим, — прошептал он, приставляя палочку к ее виску. Ее висок запульсировал, предчувствуя боль. — Легилименс!       Внезапно Женевьеву словно окутала волна обжигающего холода, парализующая волю. Она почувствовала, как в ее разум вторгается что-то чужое, грубое и настойчивое, словно хищный зверь, рвущийся в ее сознание. Это было похоже на ледяные иглы, пронзающие ее мозг, на чужие пальцы, копающиеся в самых сокровенных уголках ее души, оскверняя их.       В ее голове начали всплывать сухие обрывки воспоминаний. Все это смешалось в хаотичный, тошнотворный калейдоскоп, и она чувствовала, что ускользает от себя, теряет контроль над своим разумом, растворяется в этом чужом вторжении.       Но вдруг… Все прекратилось. Так же внезапно, как и началось.       Виктор отпрянул от Женевьевы, его лицо исказилось от удивления и разочарования, но в этом выражении Женевьева увидела еще и легкий, едва заметный испуг.       — Что это было? — пробормотал он, глядя на нее с недоумением, словно увидев перед собой нечто невозможное.       Женевьева тяжело дышала, пытаясь прийти в себя, осознать, что только что произошло. Она чувствовала себя опустошенной и измученной, словно из нее выкачали всю энергию, оставив лишь пустую оболочку. Глаза едва поблескивали золотистыми искорками, которые быстро затухали.       — Что случилось? — спросила она, стараясь казаться как можно более небрежной, хотя ее тело била мелкая дрожь. После этого она усмехнулась. — Неужели ничего не нашел?       Виктор молчал, глядя на нее со смесью осторожности и уважения.       — Я не понимаю, — пробормотал он. — В вашей голове ничего нет. Только нечитаемые обрывки мыслей, бессмысленные образы, не имеющие никаких деталей. Как будто кто-то стер вашу память… Или защитил ее от меня.       Виктор отступил на шаг. Он взглянул на свою палочку, словно сомневаясь в ее исправности, а затем снова посмотрел на Робеспьер. Его глаза сузились в подозрительной оценке.       — Это невозможно, — задумчиво протянул он больше себе, чем ей. — Никто не может полностью заблокировать легилименцию, если только… — Он резко замолчал, словно его осенило. — Если только сам не обладает невероятной силой или его сознание не было изменено каким-то очень мощным… вмешательством.       Женевьева прищурилась.       «Волдеморт тоже не смог влезть в мою голову, если верить словам Палмер,— припомнила Робеспьер. — Значит, она не соврала. Но почему так? Почему они не могут воспользоваться легилименцией? Гарри, например, мог это делать… Увлекались как-то…»       Женевьева почувствовала, как ее сердце снова забилось быстрее. Она поняла, что Виктор теперь не поверит ей ни на секунду. Он просто пытается понять, что с ней не так. И она, кстати, тоже…       — Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнесла она, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри все кипело от страха. — Я уже говорила, я Жизель Робер, и я не имею никакого отношения к вашему перстню.       Виктор проигнорировал ее слова. Он достал из кармана небольшой странный серебряный прибор, похожий на компас, и направил его на Женевьеву. Стрелка прибора бешено завертелась, а затем остановилась, указывая на нее.       — Интересно, — пробормотал Виктор, глядя на прибор. — Ложь… Очень сильная ложь. Такая сильная, что ее почти невозможно отличить от правды.       Он убрал прибор и снова посмотрел на Женевьеву, его глаза горели странным, недобрым огнем.       — Хорошо, мадемуазель де Робеспьер… Или же, действительно, Робер, — произнес он медленно, смакуя каждое слово. — Если вы не хотите говорить по-хорошему, мы попробуем другие методы. У меня есть несколько идей, как заставить вас говорить то, что нужно знать нам. И поверьте мне, вам это не понравится.       Он подошел к стоящему у стены столу и потянулся к лежащему на нем ножу.       Нож. Снова нож.       Женевьева побледнела от одного только его вида. Аккуратное лезвие поблескивало под холодным светом волшебной свечи, переливаясь от белого к серебристому. Незаметно от сознания Робеспьер её руки задрожали, а к горлу подкатывала тошнота. Женевьева до боли прикусила внутреннюю сторону щеки, надеясь, что так вернется самообладание. На зельях с Волдемортом же как-то работала! Но там она отворачивалась, а сейчас её безумный взгляд намертво прилип к холодному оружию в руке колдуна, не давая ей и шанса на осмысление.       Но вот, в один момент, глаза Женевьевы в панике заметались по помещению. Была бы при ней волшебная палочка…       Душно. Духота подступила к самому горлу, когда Виктор подошёл к ней на достаточно близкое расстояние. Женевьева не видела, но в его глазах отражалось огорчение. Она выглядела в тот момент весьма удручающе.       «Волшебная палочка… Где моя волшебная палочка? — мысленно взревела Женевьева. — Акцио! Акцио, чтоб тебя!»       Только Виктор поднёс лезвие к лицу девушки, как со стороны главного коридора послышались шаги. Возникло ощущение, что там, за толстыми каменными стенами, идёт по крайней мере четверо человек, иногда тихо переговариваясь между собой. Когда шаги стихли, в зале повисла напряжённая тишина. Виктор отвернулся от Женевьевы, переведя взгляд на тот коридор, и медленно убрал нож от замершей девушки.       — Herr Drusas, ich verlange eine Erklärung! Was ist hier los und warum ist Fräulein de Robespierre in diesem schrecklichen Zustand? — холодно произнёс знакомый голос. Это был голос, восклицающий «Карпе Ретрактум» в сторону Женевьевы тогда, на площади Мерлина. Голос того, кто наиболее рьяно искал ее по территории Гриндевальда. И Женевьева могла поспорить, что всё это ради Темного Лорда, всё ради его одобрения и расширения власти семьи Веймар-Орламюнде.       Женевьева отмерла, медленно переводя взгляд на того, кто говорил на неизвестном ей языке. Чем больше она всматривалась в серьёзное и злое, скорченное лицо Рихгарда, тем больше её самообладание возвращалось. Робеспьер стиснула челюсти, представляя, как жалко выглядела с этой вспышкой иррационального, по её мнению, страха. Но нож в чужих, а не своих руках, видеть всё ещё не хотелось. Совершенно.       Виктор отступил от Женевьевы на шаг, покорно склонив голову.       — Я исполнял волю синьора Массерии, — совершенно спокойным тоном произнес Виктор и выпрямился.       — Воля Массерии не может быть важнее моей, — процедил Рихгард, двинувшись в сторону Виктора. Трость в руках Веймар-Орламюнде слегка поблескивала, отражая мягкий свет люстр. — Что было неясно в моем указе на то, что мадемуазель должна быть в целости и сохранности?       — Синьор Массерия посчитал разумным, что у мадемуазель…       — В Массерии нет ничего разумного, мистер Друзас, — перебил Рихгард, приблизившись к Виктору. — И я повторю свой вопрос: что здесь происходит? Виктор оставался невозмутимым, словно не замечая надвигающейся угрозы или смирившись со всем происходящим.       — Синьор Массерия полагал, что мадемуазель скрывает информацию о местонахождении перстня, — ответил он спокойно, — и предпринял меры, чтобы её получить.       Рихгард остановился в шаге от Виктора, его глаза метали молнии.       — И вы посчитали допустимым нарушить мой прямой приказ? — прорычал он. — Вы забыли, кому служите, мистер Друзас?       — Я всегда служил интересам… — начал Виктор, но Рихгард прервал его.       Колдун замахнулся тростью, попадая заостренной металлической рукояткой прямо в подбородок Виктора Друзаса. Удар был таким сильным, что того отбросило на пару шагов назад. Капюшон слетел с его головы, обнажая бледное, почти серое, осунувшееся лицо, искаженное болью. Рихгард на этом не остановился. За секунду он оказался рядом, схватил Виктора за воротник и ударил снова, на этот раз целясь в солнечное сплетение. Друзас согнулся пополам, пытаясь вдохнуть воздух. Женевьева наблюдала за всем с истинным интересом, а в глубине нее всколыхнулась довольная усмешка. Она никогда не признается, но в этот момент ей нравилось наблюдать, как мучается кто-то другой, а не она. Его страдания — капля облегчения в море ее собственного отчаяния.       — Не забывайте, Друзас, о том, кто вас вытащил из виселицы, — угрожающе протянул Рихгард. Он отпустил Виктора, позволяя тому осесть на пол. Обладатель пренеприятной внешности повернулся к привязанной к стулу Женевьеве, и в его мутных глазах мелькнула злоба. — А вы, мадемуазель де Робеспьер, весьма умело выпутываетесь из моих ловушек…       «Ловушек? — не поняла Женевьева. — А-а-а, это, наверное, их Женевьева на них попадалась, а не я… но кому какое дело, правильно?»       — Найти убежище у главного противника вашего бывшего «начальства» — смело, — хмыкнул Веймар-Орламюнде, подходя к Женевьеве и усаживаясь в кресло напротив. Виктор, пошатываясь, тихо отошел к стенке, избегая зрительного контакта с обоими. Его молчание было красноречивее любых слов — он знал свое место.       — Боюсь, ловушки бесполезны, раз я о них даже не имела до этого момента понятия, — съязвила Женевьева.       Рихгард приподнял бровь, играя тростью в руке. Легкое постукивание металла о ладонь казалось предвестником новой вспышки насилия, держа все вокруг в напряжении.       — О, поверьте, мадемуазель де Робеспьер, ваши таланты к выживанию и преуменьшению обстоятельств восхищают. Вы, словно кошка, всегда приземляетесь на лапы. Но, как говорят, любопытство кошку сгубило. Не кажется ли вам, что вы чересчур полагаетесь на удачу? — Рихгард сделал паузу, наблюдая за реакцией. — Я не питаю иллюзий относительно вашей лояльности. Вы, без сомнения, используете меня, как использовали всех Робеспьеров, сэра Расмуссена и иных лиц, принадлежащих к кругу вашей семьи, и, вероятно, планируете использовать кого-то еще в будущем. Но, знаете ли, в этом есть определенная… эффективность. Меня интересуют ваши знания, мадемуазель. В частности, местонахождение некоего перстня. Знания, которые могут быть полезны нам обоим.       — Перстня? — Женевьева иронично вскинула бровь и фыркнула. Это колечко ее уже достаточно достало. — Должно быть, у меня их целая коллекция, раз вы так настойчивы. Однако боюсь, ни один из них не стоит того, чтобы ради него рисковать головой… хотя, может быть, я просто недостаточно хорошо разбираюсь в ювелирных изделиях, — она изобразила задумчивость. — А если серьезно, господин Веймар-Орламюнде, — Женевьева сделала паузу, всматриваясь в скрюченное лицо собеседника напротив, стараясь понять, правильно ли она поняла, кто перед ней, — я понятия не имею, о каком перстне вы говорите. Если бы знала, поверьте, я бы уже давно предложила его вам в качестве выкупа за свою свободу.       — О, не стоит думать, что я верю каждому вашему слову, мадемуазель, — Рихгард усмехнулся, его глаза блеснули. — Вы слишком искусно лжете, чтобы я мог принять вашу невинность за чистую монету. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. Допустим, вы действительно не знаете, где находится перстень, что я, конечно, ставлю под большое сомнение, ибо мои связи с Виндой Розье не могут способствовать моей дезинформации. Тогда… возможно, вы знаете, кто знает?       — Глупо считать, что какие-либо связи достоверно будут информировать вас, даже если информатор — это Розье, — не подумав, язвительно выпалила Женевьева, а сама задумалась. Увиливать от Рихгарда, называя себя Жизель Робер, не получится. Он уже знает, что она Женевьева Робеспьер, только без «де», но кого это волнует? Про перстень он, наверное, знает немного. Скорее всего, он даже не знает, как он выглядит.       — Вы правы. Госпожа Винда может умалчивать, недоговаривать. Кое-где слукавить. Но я уверен в правдивости того, что я получаю от нее. И, признаться, ее слова меня интересуют куда меньше, чем ваши. Потому давайте вернемся к перстню. Или к тому, кто может о нем знать, — Рихгард не обратил внимания на выпад, как будто ожидая его. Он чуть подался вперед, его взгляд стал пристальным, как у хищника, выслеживающего добычу. — Ведь вы, несомненно, были вхожи в его круг. Видели многое. Слышали многое. А значит, должны знать, кто мог быть посвящен в его секреты. Кто мог знать, что это за перстень, где он хранится и, главное, какова его… ценность. Неужели вы думаете, что, зная о ваших талантах в плетении интриг, я поверю в ваше неведение? Ваша семья… она оставила глубокий след в истории. След, который может оказаться смертельным для вас, если вы продолжите молчать.       «Хорош след в истории, о котором я даже не знаю», — кисло подумала Женевьева. — «Интересно, а Дафна знала обо всем? Не просто так она к Волдеморту примкнула в итоге, верно? Или она не примкнула? Мерлин, я совсем ее никогда не понимала! Чтоб ее…» — Робеспьер сосредоточенно молчала, с трудом подавляя вновь возрастающую панику. — «А ДеР, видать, та еще интригантка! Нашла же, как себя обезопасить — мною защищается. Что же меня она по полной программе не подставила? Сожгли бы меня прилюдно на главной площади в Берлине, а она бы спокойно жила! Сучка».       Женевьева молчала. Даже если она заговорит, то ей никто не поверит. Отмазки вроде «Вы не ту Женевьеву поймали, вам другая нужна», — здесь явно не прокатят. Рихгард с каждой секундой молчания становился все более хмурым, его терпение, казалось, вот-вот лопнет.       — Знаете, мадемуазель, — начал он мрачно, — вам стоит поторопиться с вашими глубокими думами, ибо времени у меня не так много, как хотелось бы. И каждое мгновение, потраченное впустую, приближает вас к худшему исходу. Если вы сегодня мне ничего не скажете, то… — Он повернул голову к Виктору Друзасу, и его взгляд, упавший на подручного, заставил того нахмуриться. Рихгард медленно махнул рукой. — В темницу мадемуазель де Робеспьер. Пускай там рассуждает о том, как никчемна ее жизнь после предательства.       «Сука, опять?» — мимолетом пронеслось в голове Женевьевы, пока ее со всех сторон окружали верзилы в черных капюшонах. Но сейчас ей было не до язвительных комментариев. Холод сковал ее изнутри, а сердце бешено колотилось в груди.       «У всех темных магов какой-то пунктик на черной одежде, что ли? Почему не на оранжевой?» — подумала Робеспьер, чтобы хоть как-то справиться с охватившим ее напряжением.       Сопротивляться было бесполезно. Женевьева поняла это тогда, когда попыталась выдернуть руку, а в ответ получила удар по ребрам, лишивший ее дыхания. Откашливаясь, она с трудом переставляла ноги. Вскоре она оказалась в темном, но чистом помещении. Темницы здесь были намного приятнее, чем в поместье Малфоев. Было тихо, не так уж и холодно, и не так сыро. Но эта кажущаяся «комфортность» лишь усиливала гнетущее чувство обреченности. Волшебницу швырнули в одну из камер, быстро заперев за ней дверь. В тусклом свете факелов она видела, как замок щелкнул, запирая ее внутри.       Пол был как назло ледяным. Он мгновенно пробирал до костей, и Женевьева, поежившись, оглядела свою новую обитель. Камера оказалась небольшой квадратной, с голыми каменными стенами. В одном углу стояло подобие соломенного матраса, скомканного и неуютного на вид. В другом углу валялось нечто, напоминающее старую миску для еды. Женевьева нервно откинула волосы с лица и резко повернулась в сторону, откуда она сюда попала. Там ей презрительно улыбалась чугунная дверь с отверстием в том месте, где у человека обычно бывает голова, если ему ее не отсекли. Отверстие было приоткрыто — дверцу закрыли не полностью.       Женевьева поднялась на ноги и ее тут же пронзила острая боль в икрах — путы слишком сильно пережали ноги, оставив после себя ноющие следы. Качнувшись, словно сломанная кукла, она подошла к дверце камеры, прислушиваясь. В коридоре, где-то далеко, слышались приглушенные шаги и обрывки мужских голосов. До смысла дотянуться не удавалось. Слова тонули в каменных стенах. Женевьева досадливо сморщила нос, чувствуя, как беспомощность все сильнее сжимает ее.       С тяжелым вздохом Робеспьер опустилась на импровизированный матрас. Нечего было нос воротить — выбора у нее не было. Солома под ней была жесткой и пахла затхлостью. Она принялась отчаянно шарить по карманам мантии. Но увы, они оказались пустыми. Все, что могло помочь ей выбраться, было изъято.       Даже подаренный Альфардом кинжал, крошечную искру защиты, забрали. Женевьева ощутила, как тоска накатывает волной, грозя захлестнуть ее целиком. Она осталась одна, без оружия, без союзников, без малейшего представления о том, что ее ждет впереди. Эта неизвестность была хуже любых пыток.       «Ублюдки», — заклеймила их в своей голове Женевьева.       Волшебница запустила руки в волосы и вдруг наткнулась на прицепленную к ним сапфировую заколку. Жалкое, по её мнению, наследство от Дамблдора — бесполезная реликвия. С досадой Робеспьер вынула заколку из волос, ощутив, как пощипывает кожу головы. Она поднесла заколку к глазам, пытаясь рассмотреть что-то в помутневших от темноты драгоценных камнях. Женевьева вгляделась в то место, где после погрома бара в Лондоне от одного из сапфиров откололся маленький кусочек. Незначительная отметина, напоминающая о тех хаотичных событиях. В прошлый раз заколка спасла Поттера. Благо, у ребят была Гермиона, додумавшаяся создать одноразовый портал.       — Лучше бы многоразовый сделала, — сердито буркнула под нос Женевьева. Она замахнулась, намереваясь с яростью вышвырнуть бесполезную вещицу в противоположный угол камеры, но рука вдруг замерла на полпути. Робеспьер стиснула челюсти, пытаясь подавить гнев и бессилие. Она обмякла, словно марионетка, у которой перерезали нити, уставилась невидящим взглядом в чистый белёсый потолок, чувствуя, как внутри нарастает пустота. Ладонь, судорожно сжимающая заколку, медленно упала на коленку, скрытую под слоями мантии, юбки и колгот. В тишине камеры слышалось только её прерывистое дыхание.       Так с совершенно пустой головой она просидела пару часов, пока ей это попросту не надоело. В один момент её вдруг осенило: а что, если бы она не так сильно торопилась покинуть «гостеприимное» общество Волдеморта, то её, возможно, и не настигло то, что происходит с ней сейчас? На один безумный миг Женевьева даже допустила мысль, что нахождение рядом с будущим Тёмным Лордом было бы предпочтительнее и безопаснее… Но она быстро, очень быстро отказалась от этой бредовой идеи. Это же просто смехотворно! Проще Бэтти и Джейн помирить и сделать из них лучших подружек, чем согласиться с тем, что рядом с этим самовлюблённым ублюдком с садистскими наклонностями и манией величия могло бы быть хоть сколько-нибудь безопаснее, чем здесь! Да она скорее добровольно согласится носить розовые банты Долорес Амбридж, чем признает такую абсурдную возможность.       К тому же, в этих темницах даже поприятнее находиться, чем в темницах при Волдеморте. Там было сыро, грязно, холодно… От пребывания там Женевьева до сих пор оправляется, выпивая на ночь немного снотворного или успокоительных, а шею обвязывает шарфом. Слишком быстро горло начинало у нее саднить. Даже если легкий ветерок подует, оно тут же начинает болеть.       Кроме того… этот Массерия (или Тотти?), другие странные колдуны и Рихгард отнеслись к Женевьеве сравнительно… дружелюбно. Все, конечно же, познается в сравнении. Если бы Женевьева не помнила, как к пленникам относились Пожиратели Смерти, она бы такие выводы не делала.       Но Робеспьер себя тут же одернула. Это вряд ли еще конец. Они добьются от нее чего-нибудь. А потом к Гриндевальду и папеньке ДеР отправят. Как там его зовут? Апполинер?       Волшебница подтянула колени к груди, пытаясь хоть как-то согреться в промозглом холоде, и уткнулась в них носом. Заколка оказалась на серой простыне, совсем рядом с бедром девушки. Пытаясь согреть замерзшее лицо, она, обессилев, провалилась в сон. А очнулась от кошмарного шума, доносившегося из коридора. Раздирающие душу крики, знакомые до боли, пронзали тишину, вселяя ужас. Вопли мучений.       «Пытают», — безрадостно усмехнулась Женевьева. — «Если я не буду говорить то, что они хотят слышать, я тоже буду как этот бедолага».       Спустя еще пару часов о Женевьеве вспомнили. Скрипнула дверь. На пороге стоял Виктор Друзас с подносом в руках, его лицо выражало смесь сочувствия и обречённости. За его спиной по обе стороны стояли громилы, воплощение осторожности и жестокости. Перестраховщики. Робеспьер даже не шевельнулась при виде Виктора, лишь уставилась в его лицо мрачным взглядом, в котором застыло ледяное презрение. Виктор осторожно положил поднос перед Женевьевой. К ее удивлению, на нем была достаточно привлекательного вида и сервировки еда. А какой от нее был аромат…       Женевьева косо оглядела еду. Она выглядела слишком хорошо, чтобы не быть подозрительной. Виктор вздохнул.       — Вам лучше поесть, мадемуазель, — произнес он, — если вы не хотите умереть голодной смертью.       После этого он отступил на шаг и, под подозрительным взглядом Робеспьер, медленно закрыл за собой дверь. Женевьева, вновь оказавшись в одиночестве, покосилась на серебряный поднос с ароматно пахнущим рагу и приятно выглядящим чаем. Слишком хорошо, чтобы быть правдой? Задабривают или что?       Волшебница невольно покосилась в сторону валявшейся в другом углу миски. Вообще, она думала, что её либо не будут кормить, как это было в плену у Пожирателей Смерти, либо наложат в ту тарелку дурно выглядящую кашу, предназначенную для свиней, идущих на убой. Впрочем, Женевьева даже съела бы то, что было бы в той миске. Она вновь с подозрением осмотрела содержимое подноса. Запах был приятный, цвет, вроде как, тоже. Но мало ли что туда могли подлить? Что, если там Сыворотка Правды? Для Женевьевы это не сыграет роли, если не начнутся вопросы о том, кто она и откуда. Про перстень она знает мало. Разве что сможет выдать местонахождение настоящей Женевьевы де Робеспьер, укравшей колечко.       Женевьева медленно подняла маленькую серебряную ложечку и повозила ею в тарелке, рассматривая содержимое. Она поджала губы, задумавшись. А что она потеряет, если там Сыворотка Правды? Леди ДеР вроде как и не очень-то и на её стороне, чтобы её выгораживать, несмотря на то, что она дала достаточно обнадеживающую информацию по поводу Гриндевальда, времени и того, почему её ищут, а точнее артефакт.       «А если отравлено?»       Женевьева нахмурилась.       «Нет. Смысла нет…»       Или есть?       «Нет. Его точно нет».       Робеспьер набрала полную ложку и поднесла её к носу. Желудок предательски скрутило. Несмотря на то, что Женевьева сама по себе очень мало ест, в неё попросту перестало влезать нормальное количество еды, голод ощущался остро. Она съела одну только булочку за обедом. Но вместо того чтобы сунуть ложку в рот, Женевьева отставила её обратно в тарелку. Сомневалась в наполненности. Если там действительно что-то есть, то через некоторое время к ней придут проверить, съела ли она хотя бы немного. Проверят, заберут поднос, а потом и её на допрос потащат, если в еде было зелье правды.       А если снотворное? Что, если её усыпят и утащат на край Земли, в какую-нибудь тайную штаб-квартиру Теневых Жнецов или Армии Гриндевальда? Или кто-то додумается привести её в Капитолий? С чего это ею там заинтересовались?       «Ева, не выпендривайся, ты итак в заднице, — мысленно влепила сама себе пощёчину Женевьева. — Удача все равно не со мной, как бы там не думали остальные.»       Робеспьер подхватила ложку и сунула её в рот. Она съест часть, выпьет часть и отойдет. Все ради реакции того, кто проверит поднос, когда вернется за ним. Женевьева мысленно себя ругала всеми нецензурными словами, но с удовольствием прожевывала вкусную курицу. Таким в Хогвартсе, увы, не кормят. Можно разочек и обнаглеть. Даже если это кончится чем-то неприятным.       Женевьева отставила ложку. Она съела ровно столько, сколько планировала. В руке оказалась миленькая фарфоровая чашка. Аромат чёрного чая проник в легкие, завлекая своей безупречностью. Робеспьер сделала первый глоток и замерла. Она похлопала ресницами и посмотрела в чашку. В чёрном чае мерно плавали чаинки.       «Чай точь-в-точь, как тот, что делал мне Гарри…»       Сердце безумно застучало. Сначала её охватило недоверие, потом страх и паранойя. В конце концов, её мысли беспорядочно заметались. Стиснув зубы, Женевьева заставила себя сделать ещё один глоток, чтобы удостовериться… И ничего нового не обнаружила. Чай действительно был похож на тот, что делал Гарри.       Но он не идентичен.       «И правда, — согласилась сама собой Женевьева, вглядываясь в чай. — Сладковат. Гарри делал более горький.»       Женевьева вздохнула. Гарри действительно делал хороший чай. И как это у него получалось? Руки этого язвительного полудурка были слишком талантливыми… Хотя пишет и рисует он так себе. Робеспьер дернула уголком губ, отбрасывая наплывающие воспоминания о лучшем друге в дальний угол, сделала последний глоток чая и отставила чашку на поднос, принимаясь выжидать.       Женевьеве отчего-то казалось, что вот-вот к ней в камеру ворвутся, подхватят ее подмышки и забросят в пыточную. Но прошел час, второй, и помимо своего дыхания и стука сердца волшебница ничего не слышала. В конце концов Женевьева устала выжидать и улеглась на импровизированном матрасе, сжимаясь комочком. В голову лезли самые тревожные мысли. Ожидание на ней слишком плохо сказывалось.       Наконец, дверь скрипнула, и на пороге показалась знакомая фигура Виктора Друзаса. От свечи, горящей в его руках, тянуло приятным теплом. Мужчина тихо вошел, аккуратно поставил серебряный подсвечник на пол рядом с подносом, а сам поднос поднял. Перед тем, как выйти, он посмотрел в лицо Женевьевы и тихо, спокойно поинтересовался:       — Не хотите ли вы что-то рассказать?       Ответом ему была многозначительная тишина. Мужчина терпеливо кивнул и вышел, оставив Женевьеве только свечу. Огонь, словно живой, мерно колыхался на ветру, призрачно переливаясь от нежного белого к насыщенному оранжевому цвету. Танцующие блики от пламени вырисовывали на стенах причудливые тени, превращая каменную клетку в подобие театра теней, где главным героем была её собственная безнадёжность. Мрак, до этого плотно висевший в камере, неохотно отступил, рассеянный теплом маленького огонька. Казалось, даже стало теплее.       Следующий день в этой камере прошел ровно так же, как и предыдущий. Пришел Виктор с едой, Женевьева немного поела, Мужчина вернулся, забрал поднос и заменил свечу.       — Не желаете что-нибудь сказать? — перед выходом спросил Виктор.       — Нет, — буркнула Женевьева, отворачиваясь от него носом к стене.       Дверь тихо закрывалась, и Женевьева оставалась одна.       Робеспьер была крайне удивлена. Она в темнице уже второй день, а на допросы ее под угрозой убийства не тащат. Назревает что-то неприятное.       Точно так же прошел и третий день. Только Виктор вдруг ничего не спросил, лишь на прощание кинул взгляд и понимающе кивнул, запирая за собой дверь.       На четвертый день произошло кое-что более интересное. Еду на этот раз принес не Виктор, с его покорным видом, а странный и раздражённый малыш-Массерия. Никак, кроме как «малышом», Женевьева не могла его назвать. Его лицо, казалось, навсегда застыло в выражении недовольства, а взгляд был полон презрения, которое он даже не пытался скрыть. Он выглядел намного младше даже, чем Реган. Да еще и так он губки забавно дул, когда злится! Выражение его лица в этот момент больше напоминало надувшегося ребенка, чем серьезного противника, и это, как ни странно, вызывало у Женевьевы приступ нездорового веселья.       Массерия, выражая всё своё презрение одним жестом, раздражённо, с гулким звоном бросил миску со странной смесью прямо в ноги Женевьевы. Робеспьер, не моргая, впилась взглядом в высокомерное выражение лица члена Армии Гриндевальда. Её глаза, острые и проницательные, пронзительно осматривали каждый миллиметр его физиономии, стараясь прочитать, что скрывается за его черепной коробкой и какую тайну он бережно хранит.       С полным выражением скепсиса и едва заметной брезгливостью, Женевьева рассмотрела брошенную миску. Небрежный бросок привел к тому, что большая часть содержимого — мутной жижи с плавающими в ней неаппетитными кусками — разлилась по холодному, пыльному полу. Никаких приборов, естественно, не было. Чем, спрашивается, есть эту бурду? Не руками же, в самом деле!       Массерия как статуя застыл на пороге, преграждая выход. Его лицо выражало смесь брезгливости и злорадства. Он ждал, наслаждаясь её унижением, смакуя каждую секунду её беспомощности. Женевьева уставилась на него в ответ, не смея даже пошевелиться в сторону миски с неясной, отталкивающей наполненностью. Спустя некоторое время тягостного молчания Массерия раздосадованно хмыкнул себе под нос, после чего оскалился, и в его глазах загорелись недобрые огоньки. В его руке мгновенно оказалась серебристая волшебная палочка. Не успела Женевьева что-то осознать, как ее кончик оказался направленным прямо в ее лоб.       — Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, — произнес Массерия. — Империо!       В голове Женевьевы словно взорвалась Бомбарда, разбрасывая осколки света и боли. Мир вокруг расплылся, потерял четкость и цвет. Мысли спутались и стали неподвластны ей. Она ощущала себя марионеткой, чьи нити вдруг натянули, заставляя двигаться против воли. Воля её угасала, оставляя лишь туманное ощущение чужого контроля. Тело стало непослушным, будто оно принадлежало кому-то другому. Внутри неё осталась лишь смутная тревога, беспомощное осознание того, что её больше нет. Она — лишь оболочка, бездумный инструмент в чужих руках. И лишь едва слышимая собственная мысль осталась в ее голове:       «Ублюдок».       Сквозь пелену Империо Женевьева ощутила, как её рука неестественно плавно тянется к миске со странной жижей. Пальцы машинально погрузились в холодную, склизкую массу, зачерпывая её горстью. Нечто отвратительное коснулось языка, вызывая немедленный позыв к рвоте. Но под чужим контролем Женевьева, с трудом сдерживая тошноту, проглотила. Унижение въедалось под кожу, распространяясь по венам, словно яд, медленно отравляя всё внутри. Ярость, с трудом сдерживаемая, клокотала, как кипящая смола. Массерия заставил её вылизать тарелку до блеска, не оставив ни единого следа мерзкой пищи. Затем, с наслаждением наблюдая за её мучениями, он приказал слизать все капли, расплескавшиеся по грязному полу.       Закончив, Женевьева с презрением почувствовала, как ее хватают за шиворот, словно маленького котенка, и тянут в неизвестном направлении. Сколько бы она ни старалась сопротивляться Империусу все это время — у нее этого не получалось. Невольно она даже позавидовала Поттеру. У него это получалось с блестящей легкостью.       Действие империуса кончилось, помутнение в глазах рассеялось, и Женевьева почувствовала тупую боль в позвоночнике — ее с силой швырнули на деревянный стул и она ударилась спиной. В полутора метрах стоял Массерия с совершенно диким и раздраженным выражением лица. До Беллатрисы ему было еще далеко — слишком осознанная и детская мордашка. Но схожести уже наблюдались.       Унижение, вбитое в неё силой Империо, продолжало разъедать душу даже после окончания его воздействия. В самой глубине нее вспыхнул первый уголёк явной ярости. Презрение к Массерии, к его власти над ней, к его садистскому наслаждению её беспомощностью росло, словно сорняк, пуская корни в отравленную почву её сознания. Раздражение от собственного бессилия, от невозможности сопротивляться чужой воле, переплеталось с ненавистью к себе за то, что позволила этому случиться. Всё это смешивалось в опасный коктейль, который грозил взорваться, выплеснувшись в безумном припадке ярости.       — Ну что, Женевьева де Робеспьер, — начал малыш Массерия. Самодовольная усмешка искривила его губы, делая его лицо еще более отталкивающим. — Начнёшь рассказывать о перстне? Или продолжишь упрямо молчать, играя в молчанку, как будто ты глупая, ничего не знающая девчонка, а не любимица Винды Розье? Думаешь, я не понял, что твой бывший дворецкий просто тебя выгораживает, покрывает твое нежелание говорить? Верен он Гриндевальду… ха! Только твоему старшему брату Виктор был верен, а то, что его, как ненужную шавку, выкинули на помойку после смерти Патриса и его подобрал Рихгард, он предпочитает не вспоминать, верно? — Массерия вдруг, словно змея, злобно оскалился, а его глаза сузились, превратившись в щёлки. Он резко вытянул руку и направил кончик волшебной палочки прямо в острый подбородок Женевьевы, словно собираясь проткнуть её насквозь. — Говори, где прячешь перстень, предательница. Или ты хочешь узнать, что бывает с теми, кто переходит дорогу Армии Гриндевальда?       Удар палочкой в подбородок отозвался тупой болью, но настоящая боль была внутри, разъедающая и всепоглощающая. Ненависть захлестывала, смешиваясь с отвращением к себе за свою слабость, за то, что позволила себя унизить. Презрение к Массерии было таким сильным, что хотелось выплюнуть ему в лицо всю желчь, скопившуюся внутри. Но она молчала, с трудом сдерживая бурю эмоций. Внутри зародилась холодная расчетливая решимость.       Женевьева, находясь под Империусом, вдруг посчитала, что он заставил ее так унизительно съесть эту непонятную смесь, потому что в ней могла быть Сыворотка Правды, но… Девушка с досадой поняла, что это был всего лишь акт собственного возвышения путем унижения другого человека. В этом не было совершенно никакого смысла. Массерия таким же образом мог наслать на нее прямо сейчас Империус заново и приказать ей рассказать всё, что она знает. Наверное, эта идея пришла только ей в голову. Ибо, ни Пожиратели Смерти, ни этот дурачок перед ней до этого не додумались. Невольно Женевьева даже прониклась уважением к Беллатрисе. Только невольно и на секунду. Ведь та, по крайней мере, несмотря на свои садистские наклонности, додумалась до Сыворотки Правды. Хотя ей это ничего и не принесло.       Женевьева упрямо молчала, глядя прямо в глаза Массерии. Она облизнула сухие губы и расстянулась в мрачной жуткой улыбке.       Каков дурак…       Женевьева не сдержалась и покачала головой, чувствуя, как его волшебная палочка сильнее сдавливает горло.       — Дурачок, — на выдохе произнесла она со сквозящим в тоне нескрываемым презрением. — Ты правда думаешь, что я тебе хоть что-то скажу?       Ярость вспыхнула в глазах Массерии, словно спичка брошенная в сухой порох.       Не дожидаясь ни секунды, он со всей силы ударил её кулаком в лицо. Женевьева отшатнулась от удара, перекидываясь на подлокотник стула и чувствуя, как лопается губа и во рту появляется вкус крови. Боль, острая и жгучая, лишь подстегнула её ненависть. Но она не издала ни звука, и повернула бледное лицо в его сторону, продолжая смотреть ему прямо в глаза, в которых теперь плясали искры злорадства.       — Ах ты, сука! — прошипел Массерия, его голос дрожал от ярости. Он отступил на шаг, поднял палочку выше, и её кончик снова упёрся в её лоб. — Сейчас ты у меня заговоришь!       И прежде чем Женевьева успела что-либо предпринять, из его палочки вырвался луч ослепительно красного света.       — Круцио! — выплюнул он, и мир взорвался знакомой болью.       Каждый нерв в её теле вспыхнул тысячей раскалённых игл, пронзающих её изнутри. Мышцы сводило судорогами, кожу жгло огнём, а разум затапливала безумная, невыносимая боль. Она не могла кричать, не могла дышать, не могла даже думать.       Боль закончилась. Тело продолжало неистово дрожать, в ушах шумела кровь, перекрывающая все остальные звуки. А в груди зияла пустота.       Полгода. Чёртовых полгода Женевьева пыталась забыть боль Круциатуса, вырвать её из своей памяти, словно занозу из плоти. Но эта боль не отпускала, преследовала её во снах, в каждом шорохе, в каждом прикосновении. Она поселилась в ней, словно паразит, отравляя её жизнь, напоминая о её беспомощности, о её сломленной воле.       Женевьева медленно, очень медленно, подняла взгляд, полный брезгливости и гнева на светлоглазого мальчишку. Массерия даже не дернулся, пребывая в каких-то своих несбыточных мечтах о том, как скоро его поставят на один уровень с каким-нибудь более выдающимся членом Армии. Он высокомерно вздернул подбородок и прошипел:       — Говори, паршивка! Говори, иначе это повторится.       Полгода. Женевьева жила в прошлом чертовых полгода. Продвинулась ли она в чем-то? Нет.       Робеспьер задумчиво отвела взгляд в окно. Небо затянуло серыми тучами.       Дай наводку. Скажи. Скажи ему, где Женевьева де Робеспьер и перстень.       Волшебница поднесла трясущуюся ладонь к своим губам и стерла с них кровь.       Скажи ему.       — Тебя интересует перстень, — сипло начала она, в горле нещадно першило и горело.       Массерия усмехнулся.       — Не только меня, — сказал он, — но и всех остальных. А особено это сильно интересует твоих бывших коллег, которые должны со дня на день прибыть сюда.       Подбородок Женевьевы дернулся.       — А что, если я не знаю, где перстень? — с толикой иронии протянула она, откидываясь на неудобную деревянную спинку, и запрокидывая голову назад. Потолок здесь был не такой белый, как в камере. Странно, что она вообще обратила на это внимание.       Массерия в мгновение ока переменился в лице.       — Ты лжёшь! — прошипел он, нависая над ней. — Ты знаешь! Ты просто тянешь время, надеешься на чудо! Но чуда не будет, Женевьева де Робеспьер. Никто тебя не спасёт. Ты одна, понимаешь? Одна, в руках Армии Гриндевальда! И если ты сейчас же не расскажешь мне всё, что знаешь, я тебе… — Он резко замолчал, с силой сжав челюсти. Его глаза метнули молнии, и Массерия схватил ее за горло. — Я заставлю тебя говорить.       Скажи ему. Нечего переживать за незнакомых людей и возможность изменения временной линии.       Её жизнь сейчас важнее, чем судьба тех, кто даже не подозревает о её существовании. Женевьева медленно перевела взгляд на юношескую руку, вот-вот готовую её задушить. Воздух попадал в легкие через раз, обжигая горло.       Плевать на то, что будет со временной линией. Скажи ему, где перстень.       — Я… кх-ха… скажу, — прохрипела она, задыхаясь. Это был самый разумный выбор. Сейчас.       Хватка тут же ослабла и исчезла, но Массерия не отступил, оставаясь в опасной близости.       — Ну говори, — подозрительно протянул Массерия, в его голосе звучала угроза, готовая в любой момент обрушить на Женевьеву новый поток страданий. Он не верил ей ни единому слову.       — Во-первых, — сипло начала она, потирая посиневшую от удушья шею, — перстень не у меня. И я не уверена в точности его местонахождения. — Женевьева осторожно, оценивающе осмотрела лицо Массерии, которое внезапно исказилось от недовольства. — Он может быть в одном поместье…       — Где?! — тут же вскинулся Массерия, нетерпеливо перебивая её.       Женевьева невольно выгнула бровь, в мыслях язвительно подметив его невежественность и нетерпеливость.       «И этот человек считает себя достойным служить Гриндевальду? Если, конечно, великий и страшный не набирает в свой строй придурков».       — На западном побережье Ирландии, — но тут же Женевьева, прищурившись, задумалась, пытаясь восстановить в памяти расплывчатые обрывки воспоминаний. — Или… на острове возле западного побережья Ирландии… Точно не могу сказать.       — Не увиливай, предательница! — прорычал Массерия, теряя терпение.       — А ты послушай внимательно, что я говорю! — раздраженно прошипела Женевьева, стараясь сохранять спокойствие. Ей нужно было время, чтобы продумать свой следующий шаг. — Я точно не знаю, где это место. Воспоминания очень смутные. — Женевьева сделала паузу, собираясь с мыслями. — Скорее всего, это графство Голуэй. Там было достаточно влажно и холодно. Помню, как постоянно мёрзла.       — Что ещё было рядом с поместьем? Кто там жил? Как выглядит поместье? — Массерия засыпал её вопросами, словно пулемётной очередью, стремясь выжать из неё хоть какую-то информацию.       — Так прямо я тебе и сказала! С чего бы мне выдавать тебе все карты сразу?       Массерия тут же замахнулся, не в силах сдержать свой гнев. От стен звонко отразился звук пощёчины. Лицо горело от боли.       — Говори точнее! — взревел мальчишка, теряя контроль. — И не смей со мной пререкаться!       Волна презрения обожгла горло, а в глубине груди заклокотало режущее желание перерезать Массерии глотку. Каждый его вопрос, каждое грубое слово царапали не только слух, но и обнажённые нервы. Каждый мускул был напряжён, словно натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Тело дрожало не только от страха, но и от сдерживаемой ярости, которая рвалась наружу, требуя выхода. Казалось, ещё немного, и она задохнётся от этого кипящего внутри неё коктейля презрения и злости.       — Поместье выделялось на фоне деревни, в которой оно было, — процедила Женевьева, потирая болезненно ноющую щеку все еще трясущейся от круциатуса рукой. — Деревня была на побережье.       — Что еще там было?!       — Не могу сказать.       Пару секунд стояла пронзительная тишина, нарушаемая лишь её прерывистым дыханием и нарастающим в ней ужасом. Но вот раздался приглушенный хлопок, а после оглушительный грохот, заполнивший всё пространство. Массерия со всей силы влепил пощечину по другой щеке Женевьевы, повалив ее вместе со стулом на холодный, промозглый каменный пол, который, казалось, впитал в себя всю боль и страдание этого места. Он взревел что-то нечленораздельное, из его горла вырвался почти звериный рык, и пнул Робеспьер по животу, заставив её перекатиться на спину и ахнуть от боли. Воздух с хрипом вырвался из ее легких.       — Бесполезная сучка! Никакой пользы от тебя! — прошипел он, склоняясь над ней, и в его глазах плескалось нечто пугающее. — Ничего не знаешь, ничего не помнишь… Зачем тебя только держат в живых?       — Знаешь, я тоже как-то задавалась этим вопросом, — прохрипела Женевьева.       В голове шумело, а стены вокруг поплыли, меняя свой цвет на тот, что был в поместье Малфоев. Вместо Массерии, казалось, она вот-вот увидит расплывчатый образ посетительницы ее снов — Беллатрисы Лестрейндж, но нет. Над ней с яростью в глазах навис юноша почти что духовная уродливая копия Пожирательницы Смерти.       — Круцио! — едва разобрала восклик Женевьева, согнувшись от накатившей агонии.       Разум распадался на осколки, теряя связь с реальностью. В голове вспыхивали хаотичные образы войны, перемежаясь с болезненными воспоминаниями и физической болью. Она видела перед собой лишь одно — лицо мучителя, источник её страданий, и в этот момент вся вселенная сузилась до одной единственной цели — уничтожить его, невзирая на все свои крохи принципов. Желание убить было настолько сильным, что казалось, будто оно ощущается физически. Как будто это желание, а не круциатус сжимает ей горло, не давая дышать, заставляя кровь кипеть, а сердце биться в бешеном ритме. Она хотела разорвать его на части, вырвать ему глаза, заставить его почувствовать хотя бы сотую долю той боли, которую испытывала сама. Но она знала, что не может.       Такого желания убить не было даже по отношению к Волдеморту. Может быть, оно, конечно, и будет, но это…       Женевьева не сразу осознала, что боль ушла. Она поняла это только тогда, когда уже плелась обратно в свою камеру, крепко сжимаемая руками верзил-охранников. Её грубо втолкнули в холодную и тихую камеру, и она отлетела к стене, сильно ударившись лицом и оседая на импровизированный матрас.       Сколько она сидела в непонятной неудобной позе, трясясь от боли и ярости, она не знала. Мысли в порядок не приходили. В ее голове была буря, которую заглушить не получалось ничем. Буря громкая и одновременно совершенно неслышимая.       Боль… Женевьева ее ненавидела. Она зверела от этого чувства. Злилась, плевалась ядом, хотела ответить тем же. И мысли о мести, мысли о том, что она заставит прочувствовать боль всех своих недоброжелателей в этот момент ей казались самыми правильными, самыми успокаивающими.       Так, понемногу она успокоилась и растеклась по холодным серым простыням, нащупывая рукой сапфировую заколку. Единственное напоминание о том, кто она и через что успела пройти. Почему-то сейчас казалось, что ее бы поняла даже Гермиона. Хотя, может быть, она и ошибалась.       По мере того, как тело переставало дрожать, а мысли становились всё более ясными, хаотичная буря в голове постепенно сменилась холодным, расчетливым штилем. Ярость не исчезла, нет. Она просто трансформировалась во что-то иное — в ледяную, обжигающую решимость. Она поняла, что просто злиться и мечтать о мести — недостаточно. Нужно действовать. Нужно перехитрить их всех. Нужно сбежать.       И тогда, когда придёт её час, она не просто отомстит. Она уничтожит их всех. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Без колебаний, без жалости, без малейшего угрызения совести. Она станет их кошмаром, их самым страшным сном, их палачом. Она отплатит им той же монетой, преумножив их страдания в тысячу раз.       За стенкой послышались нечленораздельные отрывки разговоров. Женевьева сквозь боль и слабость поднялась с простыней. Глаза затуманила пелена из слез, но девушка подошла к закрытой двери и трясущейся мелкой дрожью рукой постучала в закрытое отверстие. Через полминуты его открыл незнакомый колдун. Он непонимающе оглядел девушку перед собой, словно не ожидал, что в этой темнице вообще держат женщин, после чего неловко протянул гласные под нос.       Женевьева сиплым, дрожащим голосом произнесла, смотря на него глазами загнанного зверька:       — П-простите, пожалуйста… Я понимаю, что, наверное, нельзя… Но… Не могли бы вы… Мне так плохо… Не найдётся ли у вас… Стакана воды? И… Может быть… Вы могли бы позвать Виктора? Мне очень нужно с ним поговорить, это жизненно важно… Я… Я просто не знаю, что мне делать… — её голос сорвался на тихий всхлип, и она прикусила губу, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы… физической боли. — П-пожалуйста… Я буду вам очень благодарна…       Сначала в глазах колдуна читалось лишь недоумение и какая-то робкая настороженность. Он явно не привык к тому, что заключенные в этой дыре вообще обращаются к кому-либо с просьбами. Но по мере того, как Женевьева говорила, в его взгляде начало проскальзывать сочувствие. Её дрожащий голос, слезы, застывшие в глазах, и общая хрупкость производили впечатление. Он видел перед собой не опасную преступницу, а измученную, испуганную девушку, отчаянно нуждающуюся в помощи. Его лицо немного смягчилось.       Он оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что его кто-то подслушивает, и нерешительно пробормотал:       — Вода… Ну, это можно. Сейчас принесу. А насчет Друзаса… Не знаю, не уверен. Он сейчас занят, наверное. Но я могу попробовать передать ему, что вы просили. Только обещайте, что не будете устраивать никаких… глупостей, хорошо? Просто тихонько ждите.       И дверца в отверстии закрылась. Скорбное выражение тут же слетело с лица Женевьевы, сменившись знакомой серьезной миной. Волшебница хмыкнула сама себе.       «Как там Рон говорил? Когда-нибудь я буду благодарна за свою милую внешность и буду пользоваться успехом у мужчин? Не думала, что он окажется прав. Как только вернусь домой, нужно будет извиниться перед ним за свои слова…»       Воспоминание о том дне, когда Рон и Женевьева чуть было не поссорились из-за ее внешности, теперь казалось таким далёким и незначительным. Более того, Рон утверждал, что в ее милой внешности нет ничего плохого, а Женевьева, кажется, совсем не понимала этого… Зато теперь из-за этого ее лицо вечно скривлено в неприятной хмурой физиономии, часто напрягающей окружающих.       Женевьева покосилась на пол, прикидывая варианты. Свеча в подсвечнике догорела еще ночью, и мрак в камере стал ещё более густым и давящим. Виктор сегодня не приходил, а значит, надеяться на новый источник света не приходилось. Робеспьер, кривясь от боли, медленно и осторожно нагнулась, стараясь не потревожить ноющие мышцы, и подхватила канделябр, выравниваясь. Холодный металл приятно обжёг кожу пальцев, напоминая о реальности происходящего. Она задумчиво провела пальцами по острым краям подсвечника. Он был резной, с множеством завитков и углов. В обычных условиях его замысловатый вид вызвал бы у неё восхищение, но сейчас, в этой темнице, его резные края казались скорее оружием, чем украшением. Под определенным углом им вполне можно было нанести увечья, если ударить достаточно сильно и точно. Он был легким, но достаточно тяжелым, чтобы проломить череп.       Вскоре через отверстие в двери в камеру вновь проник слабый луч света, высветив из темноты лишь бледное лицо девушки и небольшой кусок шершавой каменной стены за ней. Женевьева тут же приняла сокрушённый вид потерянной юной леди, и, стараясь скрыть дрожь в руках, приняла протянутый стакан.       — Спасибо… сэр, — с едва слышным придыханием произнесла она, и в её глазах вдруг вспыхнул притворный ужас, когда мужчина было собрался закрыть дверцу. — Постойте! Постойте… Тут… — Её мысли заметались, ища хоть какой-то правдоподобный предлог. — Я боюсь… Здесь что-то есть. Точнее… кто-то! Я слышала шорох! Мне очень страшно.       — Здесь точно никого не может быть, мисс, — успокаивающе произнёс мужчина, его голос звучал мягче, чем прежде. Кажется, она действительно смогла его разжалобить.       — Прошу вас!.. Пожалуйста, проверьте! — взмолилась Женевьева, стараясь придать своему голосу как можно больше отчаяния. — Я не могу здесь одна… Мне очень страшно! Вдруг тут крысы? Или… что-то похуже?       Мужчина скептично цокнул языком и пару секунд постоял, раздумывая. Он медленно закрыл дверцу, и пока возился с ключами, чтобы открыть дверь, Женевьева отставила стакан с водой подальше в сторону, а подсвечник спрятала за спиной.       Дверь открылась, и помимо мужчины в комнату влился свет коридора. Женевьева испуганно отпрянула в сторону и указала в тот угол, где лежала всеми забытая миска, которая, ровно как и импровизированный матрас, встречала ее здесь в первый день.       — Вон там, сэр! Умоляю, проверьте, что там!       Со вздохом мужчина повернулся в указанную сторону, вглядываясь во мрак помещения, а Женевьева замахнулась. И тут же раздался грохот. На канделябре остались вмятина и яркое алое пятно. У Робеспьер было пару минут до того как он очнется. Подхватывая стакан, — зря, что ли, воду просила? — девушка выскочила из камеры, с кружащейся головой оглядываясь по сторонам. На удачу, коридоры были пусты. Но к несчастью, слабость накатила невовремя. Опираясь на стену, Женевьева поплелась в ту сторону, где находился выход. У самой двери, она остановилась, зажмурив глаза. Сквозь недомогание, она залпом выпила ледяную воду, которая немного привела ее в порядок, и стакан тут же выпал из ее руки, звонко разбившись, а Женевьева толкнула дверь от себя, оказываясь в просторном еще более холодном коридоре.       «И куда идти?»       Женевьева, стиснув зубы, старалась удержать равновесие на негнущихся ноющих ногах. Она определенно себя переоценила. Наобум выбрав путь, девушка поплелась, прислушиваясь к каждому шороху. К сожалению, по ее мнению, единственным, кто создавал эти самые шорохи — была сама Женевьева. Наконец, Женевьева дошла до какой-то комнаты, через которую никуда нельзя было выйти. Разве что на балкон, который заливало водой с неба. Снаружи штормило.       «Внутри тоже штормит», — язвительно подметила Женевьева, петляя на ватных ногах к приглянувшемуся ей комоду. С грохотом Женевьева упала прямо на него. — «Ничего святого в тебе, Ева!»       К счастью, привычки Веймар-Орламюнде остались такими же, как и в первую встречу с ними. При тщательном осмотре ящиков иногда поглядывая на проем, в котором в любой момент мог кто-нибудь оказаться, Женевьева обнаружила свою волшебную палочку и кинжал.       Раздался топот.       — Она здесь! — послышался восклик со стороны проема.       «Твари», — невольно пронеслось в голове Женевьевы.       В правой руке она сжала кинжал, ощущая его прохладную сталь, а в левую взяла волшебную палочку. Мало того, что ей неудобно, потому что она правша, так и занятия с Волдемортом в паре на ЗОТИ дали о себе знать — она взяла палочку ровно так, как ей её вложил в ладонь этот мерзкий самодовольный индюк.       И тут же из проема вырвался сноп красного света.       — Петрификус Тоталус! — прокричал один из преследователей.       Женевьева едва успела увернуться, отпрыгнув в сторону, и ответила:       — Ступефай!       Комната тут же наполнилась вспышками света и звуками сталкивающихся заклинаний. Врагов было трое, и они наседали, не давая ей передышки. Одно из заклинаний задело её плечо, пронзив плоть острой, жгучей болью. Женевьева зашипела от боли, но, как ни странно, это лишь разозлило её. Ярость, клокотавшая внутри, вырвалась наружу.       — Экспеллиармус! — прорычала она, обезоруживая одного из нападавших. — Сектумсемпра!       Луч темного режущего заклинания поразил одного из нападающих, оставляя глубокие раны, из которых фонтаном забила кровь, окрашивая все вокруг в багровый. Мужчина с грохотом повалился на пол, перевернув за собой стулья. Забыв обо всем, Женевьева с яростью отлевитировала второго на стол. Его позвоночник со скрипом захрустел, встречаясь со стеной и тяжелым дубовым столом, из его рта полилась кровь. Оставшийся в живых охранник с опаской попятился к двери. Женевьева, оскалившись, направила на него палочку.       — Импедимента! — прошептала одними губами она, замедляя его движение. — Секо!       Заклинание пришлось прямо по его глотке, наполовину отсекая его голову, почти как у Безголового Ника. Убивать оказалось так просто. Намного проще, чем просто защищаться.       На пороге появилось еще пятеро колдунов. Эти оказались более пронырливыми и ловкими, хотя вид, залитый кровью их коллег сначала и поразил их. Луч желтой молнии пришелся прямо в живот девушки, прожигая кожу. Робеспьер сложилась пополам, прячась за удачно расположенным диваном. Но слева оказался другой колдун, уже готовый выбить ее палочку из рук грубой силой. Он повалил Женевьеву на спину, изо всех сил стараясь вырвать у нее кинжал. Сквозь слезы и боль, Робеспьер замахнулась ногой по его причинному месту. Колдун сжался от боли, а Женевьева резко провела лезвием кинжала прямо по сонной артерии. Когда-то дедушка Раймунд во всех красках рассказывал Женевьеве, где у людей она находится… И словно подчиняясь всем его рассказам, все произошло именно так, как из его слов помнила Женевьева. Кровь хлынула в тот же момент, заливая рубашку и землю вокруг. Мужчина упал, пытаясь вдохнуть, но только булькнул и закрыл глаза, теряя сознание. Позднее он умрет.       Женевьева отпрянула, вытирая рукавом с лица кровь и тут же выставила Протего. Заклинание другого колдуна отразилось от щита и полетело прямо в заклинателя. Тот с грохотом отпрыгнул прямо в сторону стола, на котором были расставлены вазы с цветами, и совершенно неудачно для него наткнулся на отлевитированный столовый нож. Робеспьер, прижимая руку с кинжалом к адски горящему животу, предприняла попытку подняться.       В этот момент в дверном проеме показалась знакомая фигура. На пороге стоял Массерия. Но на этот раз на нём не было и следа того самодовольного превосходства, которое она так ненавидела. Лицо юноши исказила гримаса ярости, в его глазах пылал безумный огонь. Он смотрел на усеянный телами и залитый кровью ковер так, словно увидел что-то отвратительное и мерзкое. В его взгляде читалось отвращение, смешанное с каким-то испуганным изумлением. Казалось, он не верил своим глазам.       На безупречном холёном лице застыло выражение отвращения. Губы скривились в презрительной усмешке. Он окинул взглядом сломанную мебель, разбросанные трупы, и остановился на Женевьеве, измазанной кровью, задыхающейся от боли и ярости.       Женевьева усмехнулась, опираясь рукой о подлокотник дивана. Он выхватил палочку, словно молнию, и обрушил на Женевьеву шквал заклинаний. Комната вновь вспыхнула каскадом огней, озаряя багровые стены пляшущими тенями. Заклинания, словно хищные птицы, неслись к ней, оставляя за собой огненные следы. Женевьева, стиснув зубы, отвечала градом контрзаклятий, отражая атаки щитом. Луч света, промахнувшись, пронзил стоящий рядом шкаф, и тот с грохотом разлетелся в щепки.       Бой стал танцем смерти, где каждое движение было продумано, каждое заклинание выверено. Женевьева, несмотря на раны и усталость, двигалась с грацией пантеры, уклоняясь от смертоносных лучей, отвечая своим огнём. Её лицо, измазанное кровью, выражало холодную, безумную решимость. Она не собиралась сдаваться. Она была готова сражаться до конца.       Массерия обезумел от ярости. Его лицо исказила гримаса ненависти, а движения стали хаотичными. Он обрушивал на Женевьеву одно заклинание за другим, будто стремясь стереть её с лица земли.       В какой-то момент их заклинания столкнулись в воздухе, породив ослепительную вспышку, от которой задрожали стены. Комнату наполнил треск электричества, воздух загустел, словно перед грозой. Энергия, вырвавшаяся из столкновения, отбросила их обоих в разные стороны. Женевьева с силой ударилась о стену, а Массерию отшвырнуло к балкону.       Воспользовавшись передышкой, Женевьева поднялась, тяжело дыша, и увидела, как Массерия приходит в себя. Он поднял палочку, готовясь к последней атаке.       Женевьева, не теряя ни секунды, бросилась на него, выставив перед собой клинок. Но Массерия был быстрее. Он выкрикнул заклинание, и в Женевьеву ударила мощная волна силы, отбросив ее в сторону балкона. Прежде чем она успела осознать, что происходит, палочка из ее рук выпала, отлетая по мокрому балкону к ногам Массерии.       Силен малой. Или это просто у него фора в виде того, что еще недавно она корчилась от круциатусов, а он нет?       Прежде чем она успела что-либо предпринять, Массерия направил на неё неизвестное ей заклинание. Женевьева попыталась увернуться от него, но её сил не хватило. Она была слишком слаба, слишком измучена. Заклинание отбросило её назад, к балкону, но не в объятия стихии, как могло показаться вначале. Она врезалась спиной в перила. Следом полетело секо, от которого Женевьева успела увернуться, но с небольшими потерями — ее длинные до поясницы волосы были неровно срезаны до лопаток.       Массерия торжествующе усмехнулся и вышел к ней на балкон. Женевьева раздраженно оскалилась, вспоминая уроки дедушки, которые до самого конца считала бредом старца, решившего потешиться над хрупкой девушкой. Она выпрямилась и, превозмогая боль, оказалась рядом с Массерией, занося кинжал над его головой. Из его палочки вырвался мощный поток пламени, направленный прямо в Женевьеву, но увы, он промазал. Женевьева успела отпрыгнуть, больно ударяясь бедром о мокрые перила.       — Акцио, — хрипло шепнула она, даже не упоминая того, что ей нужно, но в ее руку вернулась ее жасминовая плочка. Поцарапанная.       Женевьева раздраженно вскинула волшебную палочку в сторону мальчишки, выкрикивая заклинание молнии. Тот попытался отразить заклинание, но силы были неравны. Молния прорвала его защиту и ударила в грудь. Массерия закричал от боли, отшатнулся назад и, потеряв равновесие, поскользнулся. Его обмякшее от боли тело кувыркнулось через перила, исчезая в бушующей бездне внизу.       Женевьева больше не могла стоять на ногах, её охватила дрожь. Она прислонилась к мокрым гранитным перилам балкона, ощущая, как ледяной ветер, предвестник надвигающегося шторма, обдувает её лицо солёными брызгами.       Невольно она взглянула вниз, в бушующую бездну, где волны с яростной силой разбивались о скалы.       «Утонул».       В этот момент внутри особняка раздался треск, и гардина с шумом обрушилась. В проёме окна вспыхнул огонь, который быстро разгорался, охватывая всю комнату багровым пламенем. Он, несомненно, завораживал.       Совсем обессилев, Женевьева обмякла, осев на покрытый водой пол. С неба лило как из ведра; потускневшие русые волосы, мантия, юбка и блуза прилипли к ее телу. Робеспьер устало покосилась на валяющиеся в метре от нее обрезанные волосы.       «Аланис расстроится», — подумала вдруг Женевьева, прижимая замерзшую руку к ране на животе.       Только Женевьева подумала, что нужно предпринять попытку к аппарации, как её совершенно внезапно и без её на то желания перенесло в неизвестное ей место. Воздух здесь был чистым и морозным, после удушающего запаха гари и крови. Дождь здесь не шёл. Совсем наоборот. Здесь кружились в медленном танце пушистые снежинки, оседая на ресницах и волосах. Женевьева, потеряв опору, повалилась назад, прямо на промерзшую землю, ощущая её колючую твердость сквозь тонкую ткань платья.       Тишина… Здесь было тихо и спокойно. Настолько, что это казалось подозрительным.       — В каком ты отвратительном виде. — Женевьева даже не успела оглядеться, чтобы понять, где она, как услышала знакомый презрительный голосок, нарушивший идиллию зимнего пейзажа. — С кем же ты сражалась в своем Хогвартсе, folle?       Женевьева, скривив нос, повернула голову в сторону голоса. В полутора метрах, словно сошедшая с модной картинки, расположилась Леди ДеР в роскошной желтой меховой мантии в пол и с уличным фонарём в руках, облаченных в такие же желтые замшевые перчатки. Даже здесь, на краю скалы, она умудрялась выглядеть безупречно. Путешественница во времени скривилась.       «Ненавижу жёлтый.»       — Как я здесь оказалась? — ядовито выдавила из себя Женевьева, оглядывая местность, предпринимая попытку приподняться на дрожащих, ноющих руках. Они были почти у самого края какой-то скалы, а в самом далеке, словно мираж, белело поместье, о котором поведала Массерии Женевьева. Идиллия рушилась на глазах.       — Я нашла способ доставить тебя ко мне, — чванно фыркнула ДеР, словно это было величайшим её достижением. — Мне нужно от тебя кое-что.       «Интересно, успел ли Массерия сообщить Рихгарду о приблизительном местонахождении перстня? Будет неловко, если это так. Она спасла меня из горящего поместья, из которого, казалось, был только один выход — прыгнуть в море. А я её сдала».       — Каким образом? — кривясь от боли выгнула бровь Женевьева.       — Темная магия. — ДеР закатила глаза, словно это было самым ясным из всего, что может быть. — Пришлось изрядно попотеть, чтобы это сделать. Я пыталась тебя призвать почти сразу же после того, как ты впервые поговорила со мной… Очень нагло поговорила. Хотя твоя наглость тебе даже на руку…       — И что же тебе нужно? — спросила Женевьева, стараясь сохранять спокойствие.       — Ты верно послужишь мне.       Повисла тишина, наполненная напряжением и недосказанностью. Женевьева неодобрительно выгнула бровь, не понимая, чего от неё хотят.       — Это издевательство. Я не собираюсь никому служить, а тем более тебе, — фыркнула она.       — Знаешь ли, я решила, что моя безопасность для меня предпочтительнее, — произнесла Леди де Робеспьер, делая медленный, почти грациозный шаг к Женевьеве. В её голосе послышались стальные нотки. — У меня нет никакого желания видеть своих родственников, а ты… Ты слишком лакомый кусочек. Для всех. И уж лучше ты сыграешь мою роль, роль Женевьевы де Робеспьер, чем будешь бегать и прятаться, думая, что тебя схватит Гриндевальд и заставит помогать ему в поисках старинных реликвий…       — О как, — фыркнула Женевьева, вздернув обе брови. — Значит, я ему нужна и для победы, и для того, чтобы он властвовал над всем миром, и для поиска каких-то реликвий? Замечательно! Только, боюсь, ты дура. Я тебя не буду играть.       — Какая ты наглая предательница крови, — прошипела Леди ДеР, ее глаза вспыхнули недобрым огнём.       — Увы, я устала, давай в другой раз поговорим? — язвительно произнесла Женевьева, пытаясь закончить этот фарс.       Повисла гнетущая тишина. Женевьева расслабила ноющие мышцы и повалилась на землю, глядя в черное небо, с которого падали редкие снежинки. По телу прокатилась крупная дрожь от холода, но теперь в ней читалось что-то похожее на безысходность.       — К тому же, — произнесла Женевьева, нарушая тишину, — в прошлый раз ты между строк утверждала, что и ты тоже очень нужна Гриндевальду, в чем я прекрасно убедилась на собственной шкуре… Я посчитала, что это был намёк на то, чтобы я от него скрывалась.       — Тогда я действительно подумала, что тебе лучше скрыться, но сейчас… Сейчас мне все равно на судьбу мира. Я все обдумала. Ты сыграешь мою роль, — повторила она, словно загипнотизировав.       — Катись к Мордреду, Женевьева. Я не буду менять прятки и побеги на побеги и прятки. От перемены мест слагаемых сумма не меняется! Только в этом случае меня ждет еще и виселица.       Глаза ДеР полыхнули злостью. Она стремительно схватила измазанные грязью, копотью и кровью волосы Женевьевы, испачкав свои жёлтые замшевые перчатки, и рывком подняла её лицо к своему, буквально заставив сквозь боль встать на колени. Ноги дрожали, голова кружилась.       — Ты сыграешь мою роль, коза! — прошипела она, в её голосе звучала неприкрытая угроза. — Отведешь от меня все подозрения, сделаешь все, чтобы я, Эльфрида и мой ребенок были в безопасности. Ты наплетешь Гриндевальду все, что угодно, лишь бы он не искал меня и перстень. Сделаешь все, чтобы предотвратить его попадание в его руки.       — Какая ты интересная, — процедила Женевьева, искря малахитовыми очами, наполненными яростью и усталостью. — Как я сыграю твою роль, если, во-первых, я не хочу, а во-вторых, я тебя совершенно не знаю?!       — Сыграешь. Твоего желания не требуется. А что до знания обо мне… Гляди и запоминай, — промурлыкала ДеР с ледяным спокойствием.       Она вдруг нацепила на шею Женевьевы какой-то золотой амулет, который, как только оказался на её коже, засветился зловещим жёлтым светом, обжигая ее плоть. Не успела Женевьева опомниться, как почувствовала острую боль в боку. Лезвие кинжала Женевьевы, неведомо как оказавшееся в руках ДеР, вонзилось между рёбрами путешественницы во времени. Как же Женевьева не доглядела?       Движимая неясной, чужой энергией, она поднялась на негнущихся ногах и, удерживаемая за волосы, оказалась на самом краю скалы, глядя в пропасть, куда через мгновение упадет. От вида развернувшейся перед ней бездны в жилах стыла кровь.       — Счастливого полёта, Женевьева Робеспьер, — восторженно прошептала ДеР, и ее ледяной взгляд встретился с испуганным взглядом Женевьевы. Холодный ветер подхватил ее тело, сбрасывая в бездну.       «Надеюсь, Массерия успел рассказать Рихгарду обо всем, что я сказала про местонахождение ДеР и есть шанс на то, что этой сучке пиздец», — гневно подумала Женевьева.       Она почти оказалась у бушующего океана, почти ощутила ледяное прикосновение его волн, готовых поглотить её без остатка, как амулет на шее Женевьевы ярко вспыхнул, ослепляя своим зловещим жёлтым светом. Всё вокруг завертелось в безумном калейдоскопе, смешивая снег и тьму, холод и боль. Мир потерял очертания, превратившись в размытое пятно. Моря под ней не оказалось, но и земля не спешила принять её. Робеспьер на мгновение зависла в нескольких сантиметрах от промёрзлой земли, словно невидимая сила удерживала её от падения, а затем, словно выброшенная кукла, рухнула вниз, на осыпанную полусухими, полусгнившими листьями землю.       Удар выбил из неё остатки воздуха, пронзительная боль пронзила бок, напоминая о кинжале, всё ещё торчащем между рёбрами. Тело, измученное пытками, ранами и бессонными ночами, отказывалось повиноваться. Дыхание с трудом пробивалось сквозь сдавливающую грудь боль, лёгкие горели огнём. Кровь, сочащаяся из раны, обжигала кожу, а вокруг расплывалось тёмное пятно, грозящее поглотить её сознание.       Силы покидали её с каждой секундой, словно песок, ускользающий сквозь пальцы. Она чувствовала, как холодеют конечности, как замедляется сердцебиение. Мир вокруг мерк, краски тускнели, звуки становились приглушёнными. Она попыталась подняться, но тело не слушалось. Безуспешно попытавшись ухватиться за ветку дерева, Женевьева бессильно упала обратно на землю, глядя в свинцовое небо, усыпанное мерцающими звёздами.       Их свет казался далёким и недостижимым, словно надежда на спасение. И тут же провалилась в беспамятство.