Как дышит лес

Сегодня закат в Гранаде был особенно красивым. Это был тот самый лилово-розовый оттенок неба, на котором облака казались акварельными разводами мягкой кистью, а горы на фоне прорисовывались чёткой синей линией, как сердечным ритмом. Было лето, приятное и свежее, оставалась всего пара недель до сбора винограда, и Сайно уже ворчал, что пора бы подточить секаторы и перемыть все тазы, в которых у них зимой хранились апельсины. А Тигнари вечно казалось, что время ещё есть и эти выходные лучше потратить на возню с террасой. Ему давно хотелось террасу. Как у родителей — оплетённую папоротниками и увитую плющом, чтобы выходить по вечерам и греть пятки о тёплые, впитавшие дневного солнца доски. Они ещё не закончили с покраской, забор и качели обещали привезти только к сентябрю, но Тигнари уже в нетерпении вытащил на улицу старые кресла с чердака, поставил кофейный столик и вынес сангрии. Сегодня он был предоставлен сам себе. Потрясающая тишина, выветривающийся запах краски, игристое со льдом и апельсинами — почти идиллия, будь её с кем разделить, но Тигнари не жаловался. Если уж откровенно, он любил такое одиночество, которое затягивалось на пару дней, заставляло потомиться, давало привести голову в порядок, а потом обрывалось и стихало за писком электронных ворот и собачьим лаем. Одиночество этого вечера было именно таким — последние часы наедине с сангрией и наполовину окрашенной террасой. Сайно должен был вернуться как раз к темноте, и Тигнари, ещё весь вчерашний день ходивший на радости безраздельного владения домом, сегодня дождаться не мог, когда наконец потянет носом родной запах. Он хотел так Сайно и встретить — с сангрией, на улице, чтобы не тратить слишком много времени на беготню по лестницам и переглядки из окон. Но стоило ему подтянуть к себе книгу со столика — путеводитель по Пхукету, где они планировали провести кусок зимы, — как в его планы беспардонным образом вмешалась реальная жизнь. И где-то в глубине дома зазвонил телефон. Тигнари отпустил раздражённый вздох и поднялся по новой. Звонили Сайно: его собственный телефон лежал на террасе, а Сайно свой, уходя на охоту, обычно оставлял дома — после того как три предыдущих потерял или разбил. И звонить сейчас мог кто угодно, от грузчиков до мошенников. За три года в Испании Тигнари так и не сумел научить Сайно ставить спам-фильтры. Но его раздражение как рукой сняло, стоило добраться до кухни, найти телефон среди цветов на подоконнике и увидеть имя на экране. Хвост прошёлся радостной волной, как после долгой разлуки с другом, и Тигнари даже думать не стал. — Dios, ¡me alegro de oírte! По ту сторону повисла мучительная тишина. Затем Дэхья тактично прокашлялась и хмыкнула: — Я уже поняла, что он умотал, но теперь давай человеческим языком. Как дела, лисичка? Тигнари побрёл обратно на улицу, только что не перепрыгивая половицы на самых носках. Он не слышал Дэхью уже пару месяцев, с тех самых пор, как они засели где-то в Бейруте под долгим, изнуряющим прикрытием. Чаще всего она звонила сама и чисто номинально — проверить, всё ли хорошо, похвастать новым закрытым делом и фактом своего наличия в мире живых. Однажды, с год назад, они даже принимали команду в гостях, и у Тигнари, которого щедро спаивали всем спиртным в радиусе километра, в памяти отложилось только то, как Нуби случайной подсечкой отправила аль-Хайтама в пруд. Кавех хохотал, как безумный, а сам аль-Хайтам с кислым лицом пообещал больше не приезжать. Тигнари действительно рад был слышать Дэхью. Её задорный оптимизм в голосе, играющий шутливо-сварливыми нотками, её короткий смешок и всё, что происходило у неё на фоне. А звуки были такие, будто Дэхья звонила прямо с концерта на миллион билетов — далёкие крики, орущая музыка и что-то подозрительно похожее на звон бутылок. Целой кучи бутылок. — Прости, — Тигнари потряс головой в провальной попытке выгнать из неё сразу весь испанский словарь. — Я скоро с ума сойду, если продолжу вечно переключаться с языка на язык… я говорил, что рад тебя слышать. — А я-то как рада, ты не представляешь! — Дэхья рассмеялась, и перед внутренним взором тут же появился задорный блеск её глаз. — Мы сейчас в Рио, и я решила, что не прощу себе, если не покажу Сайно здешнюю красоту. Он всё хотел добраться, а нас постоянно уносило куда-то в сторону… Тигнари с ногами забрался в плетёное кресло и укрыл колени хвостом. Ему сейчас можно было даже не говорить: когда Дэхья добиралась до пополнения счёта на телефоне, её звонки с другого конца света превращались в лайф-влоги о путешествиях. Если сейчас отнять телефон от уха и зайти в чат, там наверняка обнаружится пара сотен смазанных фоток. И, конечно, ни единого знака о том, сколько новых шрамов в этой стране заработал каждый из них. Если Дэхья об этом и говорила, то не с Тигнари. И этот молчаливый пакт о нетравмировании его эгоистично устраивал. — …вот лет семь назад мы заглядывали в Перу, и добраться до Рио на карнавал было вопросом пары часов, так Сайно упёрся: нет, нужно возвращаться, у нас так в Абу-Даби скоро штаба не останется, ливанцы отожмут… Куда он делся, кстати? — На охоту, — улыбнулся Тигнари. Взгляд сам собой притянулся к верхушкам деревьев, которые просматривались далеко, у самых гор. Где-то там Сайно, наверное, материл особо наглые ветки и особо вертлявых зайцев, пытаясь одновременно и добраться домой, и урвать себе ещё пару минут наедине с адреналиновой заглушкой. — Забрал Нуби и третий день живёт в лесу. Как раз должен скоро вернуться. — Он это ещё не бросил? Вау, — Дэхья хмыкнула сквозь зубы, где-то в динамике защёлкала зажигалка. — Я-то ставила, что это как кризис среднего возраста и через год-другой пройдёт. «Я тоже», — хотел было откликнуться Тигнари, но в последнее мгновение, уже с открытым ртом, поймал себя на том, что это очень… нечестно. Сайно тяжело давалась жизнь, где самым трудным решением был цвет краски на свежее дерево, а рутинной работой стала оценка древностей, а не перестрелка за них. На охоте, когда Тигнари набирался смелости и терпения выезжать с ним, у Сайно по новой загорались глаза, быстрее билось сердце и по сосудам метался адреналин — пусть хотя бы та небольшая часть, которую можно было получить, гоняя борзую по лесным склонам. И в долгих разговорах, которые будились неосторожными воспоминаниями, ответ у Сайно на всё оставался один. «Нет, я не жалею». «Нет, мне хочется». И Тигнари постепенно перестал трястись от страха на подкорке мозга однажды услышать бетонное «Знаешь, а я передумал». Отпустил и себя, и всю эту странную, новую, казавшуюся долгим сном жизнь — по спокойному течению без ухабов и обрывов. Здесь, в гористом и зелёном уголке Испании, была его родина. Тигнари вечность готов был греть хвост о тот факт, что Сайно согласился разделить её с ним. Поэтому он мягко заметил: — Не самое ужасное хобби, которое он мог тут найти. По мне так копаться в машинах и ночевать в гараже хуже. — Кавеху только не говори, это его голубая мечта. Дэхья снова повозилась с зажигалкой, затем послышался глубокий вдох. В динамик будто пробралась тонкая струйка её табачного дыма, перебившая на мгновение запах вечернего сада, и на губы снова сама собой наползла улыбка. Даже въедливые сигареты начали ассоциироваться с вечерами у костров и подбивать на тёплую ностальгию. — Как он сейчас? — Кавех-то? А что ему будет? В последний раз я видела его полчаса назад, он нашёл тут палатку с самым дешёвым пивом и умчался дальше, — Дэхья фыркнула в затяжку. — Живой-здоровый, только на шум в ушах иногда жалуется. Его же тогда на Кубе здорово зацепило… ну, нам всем там не слишком повезло. Спроси меня лучше про что повеселее, а то у самой от Кубы начинает спина болеть. Она звучала без досады, лишней мрачности и даже без шутливой угрозы — легко и обыденно, как звучала бы после бутылки пива, пересказывая новости у лагерного кострища. Тигнари обещали сны без кошмаров, и обещание это честно держалось вот уже лет пять, но вместо кошмаров к нему в сон лезли приключения — иногда погони, иногда древние храмы, а иногда такие тёплые, искрящие вечера, когда поутру не оставалось ничего, кроме зыбкого чувства умиротворения на кончике хвоста. Наверное, как Сайно забивал охотой желание ввязаться в очередную авантюру, так и Тигнари изредка, в одинокие и расслабленные вечера, хотелось… немного разнообразия. Как в парке аттракционов, только со знакомыми лицами и чуть подросшими ставками. Возможно, им стоит это обсудить. Докрасить террасу и выбраться не в отпуск, а во что-то повеселее — может быть, через пару лет. Пока Тигнари доставало того, что он готов был признавать такие желания. — Повеселее, значит, — Тигнари подтянул к себе сангрию, сделал глоток. — А остальные? Аль-Хайтам, Кандакия? — О, у нас всё отлично. Хайтам, правда, остался в номере, сказал, что здоровый сон ценит больше карнавалов — ну, Дешрет ему судья. А Даки… — даже по голосу можно было почувствовать, как Дэхья скрыла за сигаретой ласковую улыбку, — да, всё отлично. Вообще-то, лисичка, тебе только кажется, что у нас вся такая интересная жизнь, каждый день что-то происходит, и если мы месяц не слышались — значит, в запасе у меня историй на всю ночь. Но это лето выдалось скучноватым. Пришлю вам открытку с карнавала, и дальше по делам. Тигнари хмыкнул в стакан. Открытки для Дэхьи, как только она открыла в своём мире концепт, что их можно отправлять кому-то по постоянному адресу, стали нежнее и роднее даже телефонных звонков. На чердаке, где Сайно обставил себе пародию на рабочий кабинет, открыток лежало уже коробки три — сувенирные карточки, плёночные ленты, блёклые фотки, распечатанные в первой попавшейся дешёвой будке. Дэхья подписывала каждую, хоть и отправляла анонимно, и каждый такой конверт в почтовом ящике чувствовался приветливым взмахом руки с другого конца света. Будто «я ещё здесь, и вы не пропадайте». — Кстати, — вдруг спохватилась Дэхья, — а почту вы давно проверяли? Мы отправляли вам кое-что из Мадрида пару дней назад и… — Ты была в Мадриде? — Я-то нет, это же вы выбрали жить в стране, куда мне запретили въезд, — Дэхья вздохнула, уделив секунду на показ того, что Тигнари должно стать стыдно, и продолжила своим обычным задорным тоном: — Может, как-нибудь рискну пробраться, жутко хочется посмотреть, как Сайно копается в огороде. Но остальные в Мадриде тоже и полдня не проболтались. Аль-Хайтам должен был отправить вам один ящик, он на имя нашего бывшего генерала. Тигнари, не скрывая, подавился воздухом: — Целый ящик? Dios, Дэхья, что там? — Ну… ты обещаешь оставить это для Сайно сюрпризом? Тигнари увидел заговорщический прищур Дэхьи так отчётливо, будто она сидела в кресле напротив. Услышав такое от Кавеха, он не стал бы даже забирать посылку с почты — там с равными шансами могли оказаться как сувениры из Алжира, так и парочка завалявшихся гранат. Но Дэхье с аль-Хайтамом он, наверное, доверял. По крайней мере, до той минуты, когда они вознамерились отправлять открытки ящиками. — Надеюсь, сюрпризом приятным, — проворчал Тигнари для проформы. — Ну, ещё бы! Нам тут за последнее дело неплохо отвалили, а я не могу жить с камнем на душе и быть вечно ему должна. Так что свою бутылку «La Faraona» он спустя восемь лет, но получит. И я наконец успокоюсь. Тигнари в растерянности перебрал пальцами по кромке стакана. Нужное воспоминание отыскалось не сразу — тяжело упомнить всё, когда счёт идёт уже на многие годы, — но он наконец сообразил, что к чему. И глаза поневоле округлились: — Ты наконец возвращаешь ему то вино, про которое он даже не вспоминает никогда? — Мне-то что — вспоминает или нет? Я должна — я вернула, моя совесть чиста. Сам потом попробуешь, если поделится, за такое и убить не грех… Каких трудов мне стоило сказать Хайтаму ваш адрес, а не мой, ты бы знал. Тигнари хмыкнул снова — из чистого уважения. В вине он разбирался ровно настолько, чтобы отличить полусухое от полусладкого и белое от красного, искренне считая, что апельсины и лёд сделают любое вино вкуснее. Но этот привет из прошлой жизни теперь ощущался как то, чему Сайно обрадуется даже больше подарка на Рождество. И Тигнари с лёгким сердцем заверил Дэхью: — Поверь, он оценит, — та фыркнула, будто говоря: «Ещё бы не оценил, засранец». — А бонус в виде истории о том, как так получилось, прилагается? — Не знаю, лисичка… это тебе придётся рассказать всё с самого начала. А с самого начала — это про весь драный Маспаломас. Целиком. Тигнари поднял глаза к закатному небу. Между выцветающими в синий облаками маленькими точками носились ласточки, у него была сангрия, спокойный вечер и пара часов времени до того, как Сайно вернётся. — Рассказывай, — велел он, ёрзая в кресле, чтобы устроиться поудобнее. — Иначе ещё пара лет с этими намёками вокруг да около — и я пойду к частному детективу, чтобы разобраться самому. Дэхья хохотнула в динамик: — Знаешь, что самое смешное? Я верю, что так ты и сделаешь, — помолчала, видимо, давя окурок, и набрала в грудь побольше воздуха. — Ладно, лисичка, я достаточно пьяная и достаточно тебя люблю. Слушай сюда. В Маспаломасе всё началось с того, что мы с Кандакией…

***

Когда Дэхья наконец попрощалась и отпустила его назад в свою «скучную ванильную испанскую жизнь», чтобы самой вернуться на карнавал и напиться ещё сильнее — на Гранаду уже опустилась уверенная темнота, а Тигнари бродил по чердаку и захлёбывался ностальгией. Сайно называл чердак своим кабинетом, но на деле от кабинета в нём были только стол и верстак, оба настолько пыльные, покрытые грязью, осколками и мусором, что рабочая поверхность угадывалась разве что по очертаниям. Они уносили на чердак всё, что переставало помещаться на бесконечных стеллажах и полках — всё, чему было не место в… постоянном поле зрения. На вкус Тигнари, здесь стоило бы прибраться, но каждый раз, поднимаясь сюда, он оставлял эту затею. Не от безнадёжности, а потому что не посмел бы к чему-то здесь притронуться. Чердак был алтарём их старой жизни, только и всего. И где-то ей нужно было дышать, чтобы не умереть окончательно. Тигнари бродил между полками и коробками, и какая-то его часть гадала, каково было бы взглянуть на всё это глазами незнакомца. Впустить его, ходить следом, смотреть, что привлекает внимание, а что не заслужит даже беглого взгляда, скрывая за собой такую же историю, как та, что Дэхья пересказывала последний час. Но на чердак ход был заказан всем, кроме него и Сайно. Даже Коллеи, бывавшая у них в гостях в том году, сюда так и не добралась. Может, оно и к лучшему. Её новые репортажи про путешествия только-только, судя по её же словам, начало замечать начальство — пусть живёт своей жизнью, а не топится в чужой. Тигнари дал ей всё, что мог. Он шёл всё дальше вглубь, разглядывая статуэтки, черепки, коробки и потускневшие металлы в свете открытой электрической лампочки. Телефон позабылся где-то в груде хлама, но Тигнари на его счёт не переживал: Сайно сам вспоминал о нём раз в год, и то когда нужно было заказать доставку еды. Кончик хвоста едва касался старого дерева, уши вслушивались в гармоничную, ровно дышащую тишину. Тигнари прошёл мимо карты звёздного неба с ровным прямоугольником в центре и созвездиями, подписанными на языке валука шуна. Миновал полинезийскую статуэтку, которая хранилась у Сайно бог весть сколько, ещё до того, как они познакомились. Повертел в руках нефритовый осколок из шкатулки с такими же — это было от Дэхьи, привезла с китайской границы, наотрез отказавшись комментировать. И долго, слишком долго в звенящей тишине смотрел на золотого скарабея, который занял почётное место над верстаком. Этими историями чердак был набит до отказа, и они расползались на весь дом, изредка появляясь то на полке в ванной, то между специями на кухне, то на комоде в спальне. Тигнари и правда предпочёл бы их не трогать, и правда не поднял бы руку что-нибудь выбросить — это ведь как уничтожить целый кусок жизни, а он её, между прочим, не так уж давно научился по-настоящему любить. Это оказалось проще, чем он всегда думал. Нужно было всего-то получить в своё распоряжение мечту и человека, с которым можно разделить её напополам. Тигнари так и не понял, для чего сюда поднялся и почему именно сегодня ему захотелось погрузиться в горячую ванну из воспоминаний. Может, его голова, распухшая и закружившаяся от собственного долгого счастья, запросила новых старых впечатлений, а может, решила чётче понять, скучает ли она — и если так, то Тигнари ответ на свой вопрос получил. И это было намного больше, чем он рассчитывал выменять у обычного вечера в закатной Гранаде. Когда уши, вздрогнув, уловили шорох шин снаружи, Тигнари стоял у распахнутого чердачного окна и кончиками пальцев расставлял по порядку статуэтки на поле для сенета. Этот набор, конечно, не шёл ни в какое сравнение с тем, в который ему довелось играть в Хадж-нисуте, но для сердца он стоил намного дороже золота и рубинов. Этот подарила мама на их переезд. Выстругала из дерева вручную и потом долго смеялась, когда Сайно не смог выдавить даже слова благодарности в ответ — сбежал, пряча за показной хмуростью очаровательное, не свойственное ему смущение. Смутить Сайно дорогого стоило. А увидеть его уставшим и счастливым, каким Тигнари подозревал, что увидит сейчас… сердце каждый раз будто заворачивалось в мягчайшие облака. Он выглянул из окна как раз вовремя, чтобы увидеть, как с коротким писком распахнулись ворота у подъездной дорожки, впуская два тёмных силуэта. Закат всегда делал с волосами Сайно что вздумается, играя всеми цветами солнечных лучей, и сейчас казалось, будто они светятся изнутри — жёлтым светом, успешно скрывающим грязь, ветки и листву всех окрестных лесов. Нуби вилась у его ног взбудораженной чёрной лентой, довольная, что они наконец вернулись домой. И Тигнари, оставив в покое доску с сенетом и чердак воспоминаний, с улыбкой спустился им навстречу. Половицы тихо скрипели под подушечками лап, грудь грело уверенным костром, который рос и креп с каждым днём, что они заполучили себе в распоряжение. Спокойная, тихая вечность, которую разбавляло новостями из другой жизни — Тигнари думалось, что он такую заслужил. Что до Сайно… вместо его рта говорил его взгляд. И когда Тигнари вышел из дома, когда отбился от первых порывов Нуби в прыжке достать ему до лица и зацеловать по-собачьи, когда поймал этот взгляд на себе… Сайно весь светился мягкой усталостью человека, наконец получившего то, что так давно хотел. Светился собственным счастьем и твёрдой, действительно генеральской уверенностью его не терять. — Дэхья звонила, — сообщил Тигнари вместо приветствия, отнимая у Сайно ружьё. Тяжёлый металл, пропахший хвоей, порохом и табаком — Тигнари пытался из него стрелять, но с переменным успехом. — Наконец рассказала мне про Маспаломас… и стоило делать из него такую интригу? Сайно усмехнулся уголком рта. Охотничья сумка упала на мощёную дорожку к дому, он сделал к Тигнари последний шаг — и наконец отдал положенную ему порцию объятий. От него тоже пахло хвоей, порохом и табаком. И сандалом, конечно, куда уж без него. — У каждой команды должна быть история, которую никому нельзя рассказывать. Просто для смеха. Его ладонь легла Тигнари на затылок, пальцы зарылись в волосы. Судя по голосу, Сайно улыбался, и Тигнари немедленно извернулся, потому что каждую его улыбку полагалось пробовать на вкус — и это тоже «должно быть». Желательно всю ближайшую вечность. Хотя Тигнари хватило бы ещё тысячи лет. Для начала. Эту мысль он попытался влить в поцелуй — первый за трое суток, а таким положено было быть особенными. Как можно дольше, как можно мягче, так, чтобы даже короткое и небрежное «я скучал» обрело между ними двумя физическую форму и наконец растворилось. Сайно улыбался в его губы, весь в земле и листве, такой уставший, но такой… по-настоящему счастливый. — Ну, вот, — просто сказал он в поцелуй. И тёплый бархат его голоса заставил костёр заняться ещё ярче на тихом, ласковом: — Estoy en mi hogar. Тигнари кивнул. И ещё тысячу лет, прожитых ими и их следующими жизнями — пусть так и будет.