Отныне и навеки: Петербург и Париж

      Глава XXV

Отныне и навеки

      Наполеон, не изменяя своим привычкам, проснулся около четырех часов утра. Повернув голову, он увидел рядом с собой спящего Александра. Его умиротворённое лицо не могло не вызвать у Бонапарта улыбку. Сашей хотелось любоваться, что он и делал с большим удовольствием, с умилением подмечая, как часто дрожат во сне светлые ресницы.       Но все-таки Наполеон, превозмогая дискомфорт — последствие прошедшей ночи, отстранился от Александра и встал, хотя соблазн вернуться к этому белокурому красавцу, который спал в его постели, не оставлял его.       Сон царя был чуток. Одно, тихое на взгляд Наполеона, движение заставило его приоткрыть глаза.       — Далеко ли собрались? — тихо спросил Романов, сев в постели. Прекрасное, сонное, растрепанное создание посмотрело на Бонапарта чистыми голубыми глазами.       Наполеон, обернувшись, не мог не расплыться в улыбке — настолько умилительным показалось ему заспанное лицо Александра.       — Не могу уснуть: привык очень рано вставать. Гораздо интереснее, почему не спите вы, мой ангел.       — Вы ушли из постели, и я проснулся, — зевая, отвечал Саша. — Вернитесь обратно.       Бонапарт медленно подошёл к кровати, и царь взял его за руку.       — Как скажете. Ради вас я готов изменить собственному заведенному распорядку, —ухмыльнулся корсиканец, склоняясь к губам Александра и мягко их касаясь.       Вернуться в постель для Наполеона оказалось несколько труднее, чем он думал, но все-таки, перетерпев эти неудобства, он лёг рядом с Романовым.       — Я должен, наверно, справиться о вашем самочувствии, — целуя Бонапарта в висок, сказал Саша. — Вижу, вам явно нужно лежать в постели. Не нужно казаться рядом со мной сильным.       — Я в полном порядке, не беспокойтесь за меня. Могу сказать лишь то, что вчера моя теория, о которой вы, должно быть, помните, подтвердилась, — на лице корсиканца появилась самодовольная ухмылка.       Александр уставился в одну точку в задумчивом виде, пытаясь вспомнить, о какой же теории шла речь, но ничего в голову так и не пришло.       — Простите, я запамятовал, верно, но о какой теории вы говорите? — спросил он Бонапарта.       — Помните, во время нашей конной прогулки, когда я преподнёс вам с подарок Эклипса, у нас с вами вышел небольшой спор? — напомнил ему корсиканец. — Я доказывал вам, что если любовница недостаточно искусна, то в постели с ней вы будете молчать. Вы же заметили, что многие склонны преувеличивать собственные способности в этом деле. Что же, могу заключить, что к вам это не относится.       Александр тихо засмеялся.       — Ах вот о чем вы! — сказал он. — А ещё помните, я сказал, что нам никак не удастся проверить эту теорию? Что же… Вот, мы с вами лежим в одной постели.       — И я безумно этому рад, — улыбнулся Бонапарт, притягивая к своим губам ладонь Александра. — Если бы мы признались друг другу хоть на день раньше, то, быть может, вы бы успели проверить эту теорию и на себе.       Саша ухмыльнулся, замечая любопытство в глазах Наполеона.       — Пока мне придётся довериться лишь вашим словам. Но, непременно, когда мы встретимся на переговорах с Лондоном, у нас будет на это время. Я вижу, у вас немерено любопытства. Вы желаете, чтобы я оказался на вашем месте.       — Я мечтаю об этом, — прошептал корсиканец, приближаясь к уху Александра, и нежно поцеловал его мочку. — И почти уверен, что вы бы не смогли отказать мне.       Русский царь в удовольствии прикрыл лазурные глаза, а губы расплылись в хитрой улыбке.       Плавно, но в то же время быстро, он перекатился со спины и навис над Бонапартом хищником над жертвой.       — Верно, я не смогу отказать под вашим напором, — говорил Романов, пока свисающие взлохмаченные локоны скрывали его глаза. — Ну а пока… Ваша душа и ваше тело в моей власти!       В подтверждение своих слов русский примкнул губами к артерии, что от волнения так вовремя засветилась под кожей шеи.

***

      В тот же день был наконец подписан мирный договор — Талейраном с французской стороны, Куракиным и Лобановым-Ростовским — с русской.       Бонапарт никогда бы не подумал, что расставание с русским царем окажется для него настолько значимым событием. Он совершенно не предполагал, предлагая мир и союз побежденному императору, что в скором времени окажется влюблённым без памяти в этого северного ангела, что за короткий срок стал так ему дорог. И тем тяжелее было думать о будущей разлуке. Кто знает, когда они снова увидятся? И как жаль, что Александр решился ответить ему взаимностью лишь вчера!       И тем не менее, в Тильзите Наполеон по праву чувствовал себя победителем, осененным лучами славы. Очередная коалиция европейских государей была разбита благодаря его военному гению. Великая Россия, за время от Нарвской конфузии до солнца Аустерлица успевшая привыкнуть к победам на поле брани, была вынуждена признать равной себе империю Бонапарта. Для него же все складывалось как нельзя лучше: союз, заключённый с царём Александром, даровал ему невероятные возможности в будущем и небывалое могущество практически на всех просторах Европы. Англия, наконец, должна была потерять своего основного партнёра, и потому уступки с ее стороны оставались лишь вопросом времени. Впереди же империю Наполеона ожидало еще большее величие.       Правда, россияне, оказавшиеся в Тильзите, не были так же воодушевлены. Уязвленное достоинство подданных Александра давало о себе знать даже в личном общении с французами. Русские старались избегать хоть сколько-нибудь короткого знакомства с офицерами Великой армии, которым, напротив, было указано свыше стремиться к дружбе, подобной той, что связывала двух государей. Впрочем, это не было удивительно: в глазах патриотов Александр Павлович, заявляя о братской любви к узурпатору и Антихристу, против которого велись ожесточенные сражения, совершал предательство по отношению к Отечеству и к воинам, отдавшим в этой войне свои жизни. Многие проводили трагическую параллель с событиями прошлого века: постыдным окончанием Семилетней войны, очередным дворцовом переворотом и смертью Петра Фёдоровича «от геморроидальных колик». И, разумеется, Александр не мог не помнить о судьбе своего деда.       Но данное слово себе и Наполеону обязывало не отступать от своих намерений. На официальной части подписания договора отовсюду раздавались шепотки, наводившие тревогу на Романова. Только присутствие корсиканца помогало ему держаться. Каждый взгляд Бонапарта так и говорил ему: я рядом, не думай о них.       Не думать было сложно. Царю предстояло много работать, чтобы его народ воспринял Наполеона как союзника и друга.Тот же не мог не понимать, какие мысли не дают Александру покоя. Что поделать, постоянная неуверенность в лояльности высших сановников в последнее столетие уже успела стать особенностью жизни российских самодержцев. И вряд ли вельможи, в алых лентах ордена Почётного Легиона, стоящие вокруг своего царя, благосклонно отнесутся к его новому курсу. Однако сейчас Бонапарт ничего не сможет сделать с этим предубеждением. Он может лишь только поддержать самого Александра.       — Что же, теперь, когда мы более не имеем сомнений в намерениях друг друга, можно считать, что между Францией и Россией воцарились мир и вечная дружба. Вы согласны со мной, брат мой?       — Вы абсолютно правы, mon ami. Отныне и навеки: Париж и Петербург! — воскликнул царь, с улыбкой глядя на корсиканца.       — Разумеется, если в Петербурге не предпочтут Парижу Лондон, Берлин или Вену, — добавил Наполеон, чуть понижая голос.       — Только если Париж не предаст Петербург, — также понизив голос, сказал Романов. — Vive la France!       И царь отсалютовал бокалом шампанского в руке.       — Vive la Russie! — отвечал ему Бонапарт, ударяя свой бокал о стекло бокала в руке Александра.       Со стороны все выглядело крайне торжественно. Сотни глаз были устремлены на двух хозяев света, на правителей двух великих империй, разделивших мир на две половины. Все говорило о том, что этот день войдёт в историю.       — Между прочим, вы остались кое-что должны мне, Александр, — с ухмылкой на губах вспомнил Бонапарт.       — Вот как? И что же я должен вам? — недоумевал Александр, делая глоток шампанского из Франции.       Русская свита сквозь скрежет наблюдала за милыми улыбками двух государей. Приходилось мириться с тем, что Бонапарт отныне их союзник. Тем временем Наполеон, с довольной улыбкой на лице, полной искреннего наслаждения удивлением Александра, перестал замечать негодующие взгляды русских и любопытные — французов. Самоуверенный корсиканец просто делал то, что ему хотелось.       — Настоящий русский поцелуй. Помните, вы обещали показать мне его полную версию?       Романов хитро улыбнулся.       — Мне казалось, вы получили гораздо больше этой ночью, — тихо сказал Саша, чтобы их не услышали. — У вас большие аппетиты, Сир.       — Вы как всегда правы, мой друг. Увы, у нас не осталось времени, чтобы вы могли отдать мне еще один долг, — практически шепотом ответил Наполеон, и его губы расплылись в еще более нахальной ухмылке, когда щеки Александра слегка порозовели.        — Так позволите ли вы мне показать вам всю силу моих дружеских чувств к вам? — Вы уже мне показали все ваши чувства. Но... я буду щедрым с новым другом и союзником. Так и быть.       Романов чуть склонился к Бонапарту, ласково глядя на этого наглеца.       — Ну же, вы так этого хотите.       Как и в прошлый раз, Наполеон слегка увлекся, потянувшись к лицу Александра руками, но после их манёвров эта пылкость уже вряд ли могла кого-либо удивить. Французскому императору было вполне простительно незнание всех тонкостей русских традиций. Губы Бонапарта быстро коснулись обеих вечно румяных щёк царя, а за тем на несколько секунд задержались на его устах. С неохотой он отстранился. Румяные щёки Александра покраснели ещё больше, а глаза засияли.       — Холод русских традиций не для пылкого корсиканца, — покачал он головой. — Но вам это и не нужно. Именно такой корсиканец мне по душе.       Это замечание Александра Наполеон оставил без ответа: слова были здесь ни к чему, когда и без них они понимали друг друга. Как, вероятно, и Коленкур, чей проницательный взгляд и лёгкую улыбку уловил император французов.