Тростский РОВД

— …Атас! Веселей, рабочий класс!

Танцуйте, мальчики, любите девочек!..

— раздавалось из знавшего лучшие времена радиоприёмника.       До конца дежурных суток оставались считанные минуты, и оперуполномоченный Кирштейн, трезво оценив все обстоятельства, пришел к категоричному выводу: пора.       Прозрачная жидкость с резким запахом спирта наполовину заполнила гранёный стакан.       — Господи, — прошептал Жан, — не пьянства ради, а дабы не отвыкнуть…       — Кирштейн, — рявкнула вломившаяся в кабинет Микаса, — ноги в руки и за мной!       — Адин момент, солнышко, — ответил Кирштейн, поднося стакан к губам.       — Не сметь! — пресекла его намерение следачка, даже забыв дежурно огрызнуться на «солнышко». — Ты мне нужен трезвым как стекло!       Кирштейн горько вздохнул и, скрепя сердце, вылил живительную влагу в стоящий на подоконнике огромный фикус.       Фикус, как подобает любому растению, обитающему в оперском кабинете, от порции спиртного воспрял духом и покрылся частой порослью молоденьких листьев.       Кирштейн тем временем убрал стакан обратно в сейф и достал оттуда табельное оружие.       — Ну, излагай, — весело сказал он, застёгивая портупею с кобурой, — чего в твоей жизни такого произошло, что ты сама заявилась в мою скромную обитель?       — Да так, — ответила Микаса, — надо одну квартирку осмотреть. Район неблагополучный, мало ли что там может случиться с хрупкой девушкой…       — Это ты щас про кого? — дежурно съязвил Кирштейн, вынул из-за пазухи массивный вороненый пистолет и, застелив стол белоснежной тряпицей, разобрал оружие. — И что это за район такой, что даже ты туда боишься соваться?       — Южный, — коротко ответила Микаса.       — Тьфу! — раздосадованно плюнул Кирштейн. — А я-то уже предвкушал веселье. Так бы и сказала, что тебе нужен не я, а служебный транспорт.       — Лучше объясни, зачем тебе два пистолета? — поинтересовалась Микаса. — Один для людей, другой для чудовищ?       — Один для работы, другой для показухи. Чё я, дурак из табельного стрелять? — хмыкнул Кирштейн, собрав пистолет и сунув его обратно за пазуху. — Ещё не хватало за каждый патрон отписываться…       — Так что, поможешь? — спросила Микаса. — Я всё понимаю, ты только с суток…       — Мика, — с обычной для него теплотой улыбнулся Кирштейн, — ну как я могу тебе отказать, когда ты единственная способна усмотреть во мне признаки доброты и интеллекта.

***

      — Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро, — бормотал Кирштейн, поднимаясь по лестнице, — тарам-парам? — тут он повысил голос, требовательно глянув на идущую слева и чуть впереди него Микасу.       — …Парам-тарам, на то оно и утро, — согласилась она. Ей и самой не очень-то хотелось осматривать чей-то гадюшник в столь позднее время, но деваться было некуда: Микаса сама эту работу выбрала.       — Подержи-ка… — сказала она, остановившись возле одной из дверей, и сняла пальто, чем, пусть всего на пару секунд, заставила Кирштейна заткнуться.       Впрочем, тот быстро пришёл в себя и съязвил:       — Тебя как мамка в таком виде на танцы пустила?       — На что только не пойдёшь ради любимой работы, Кирштейн, — съязвила в ответ Микаса, поправляя подол платья, которое её тётушка бы назвала возмутительно откровенным, а ровесницы чересчур пуританским, — думаю, на этого кадра мой облик возымеет должный эффект.       — Могла просто меня отправить, — возразил Кирштейн, — я бы его тебе прямо в отдел приволок. Да и осмотр бы от твоего имени бахнул.       — Кирштейн, при виде твоей рожи граждане, вне зависимости от их социальной принадлежности, начинают ссаться под себя, заикаться и путаться в показаниях, так что не надо… — осадила опера Микаса.       — Балда, — крякнул Кирштейн, — знала бы ты, какие женщины от меня были без ума и считали неотразимым мужчиной…       — Слепым тоже хочется любви, — парировала Микаса.       — Ы, колючка, — ласково проворчал Кирштейн, направив в её сторону руку с оттопыренными указательным и средним пальцами, наподобие того, как с детьми играют в «козу рогатую», — ладно, завлекай контингент своим сервизом…       Микаса в очередной раз поправила платье, постучала в относительно хлипкого вида деревянную дверь и, на всякий случай, нажала кнопку звонка, после чего застыла напротив глазка, приняв одну из подсмотренных в своё время у Саши поз.       Ответом ей была гробовая тишина. Микаса повторила процедуру ещё раз — с тем же результатом.       «Может, и нет его тут вовсе, — закралась в её голову крамольная мысль, — если даже соседи его дóма видят раз в год по обещанию…»       — Чё, не выходит каменный цветок? — усмехнулся Кирштейн, приподняв Микасу за плечи и отставив её в сторону от двери. — А теперь дай-ка я пущу в ход своё обаяние…       Отойдя на несколько шагов назад, Кирштейн разбежался и с одного богатырского пинка снёс дверь к чёртовой матери: СОБРовскую выучку не пропьёшь.       Кирштейн приглашающим жестом указал ладонью на открытую квартиру, после чего подмигнул Микасе:       — Обрати внимание, на мне даже не было короткой юбки…       В прихожей их встретил удушающий запах нескольких переполненных мусорных пакетов и рой мошек, резко взвившихся от потока свежего воздуха.       «Либо в самом деле давно не был дома…» — подумал Кирштейн, потянувшись к поясной кобуре.       »…либо просто привык жить в таком сраче», — подумала Микаса, сдвинув сумку за спину и расчехлив фотокамеру.       Кирштейн на всякий случай приоткрыл неприметную узкую дверцу, расположенную в прихожей сразу за вешалкой с верхней одеждой. Не обнаружив в крошечном помещении ничего кроме бытовой химии, старой швабры, облезлого веника, пары вёдер и вороха гнилого тряпья, он закрыл кладовку. Осмотр кухни также никаких внятных (по крайней мере, для него) результатов не дал.       Проход в следующее помещение скрывался за парой тяжелых занавесок. Кирштейн откинул в сторону одну из них и бегло осмотрел правую половину зальной комнаты. Он уже собирался аналогичным образом проверить вторую её половину, когда ему в шею упёрлось что-то острое, холодное и четырехзубое — вероятнее всего вилка. Судя по направленности давления, тот, кто эту вилку держал, был на голову-полголовы ниже его.       — Пушку брось. Не дёргайся.       Кирштейн мысленно обматерил себя за допущенную оплошность, после чего выполнил распоряжение и, для убедительности, носком ботинка оттолкнул пистолет вглубь комнаты.       — А теперь, мент, медленно разворачивайся лицом к коридору и позови свою подружку.       «Ну, состав нападения на сотрудника при исполнении ты уже исполнил» — подумал Кирштейн, после чего вполголоса гаркнул:       — Аккерман, подь сюды!       Микаса, как только услышала голос Кирштейна, сразу заподозрила неладное. Чтобы он, её, да по фамилии — никогда такого не было.       — Что там у тебя стряслось?.. — будничным голосом спросила она, выходя из кухни в коридор.       — А теперь, дорогуша, медленно подойди сюда и надень на этого облома браслеты, — прервал её слова донесшийся откуда-то из-за спины Кирштейна окрик. — Уверен, у него они найдутся.       Микаса медленно, приподняв кверху обе ладони, приблизилась к оперу, и послушно запустила руки под распахнутую кожанку. Но потянулась отнюдь не к подсумку с наручниками. Вместо этого она нежно вытянула из скрытой кобуры второй пистолет Кирштейна и наобум ткнула за спину опера.       — А теперь, Ржавый, живо брось вилку, пока я тебе кой-чего не отстрелила.       Если говорить начистоту, она понятия не имела, куда именно упёрлось вороненое дуло. Но, судя по реакции негостеприимного хозяина, мéтила она куда надо.       Давление холодных зубцов на кожу Кирштейна прекратилось, секунду спустя он услышал стук металла о доски пола. А ещё через секунду, слегка присев, нанёс локтем расслабляющий удар в промежность Ржавого.       Ржавый сдавленно заскулил и опал, как озимые.       По хорошему, следовало бы ещё до кучи сломать ему колени, чтобы хромал до конца жизни. Или размозжить кисть, чтобы не тянул лапки, куда не велено. Но честь офицера и строгий взгляд Микасы, а также статья «Превышение должностных полномочий» не позволили Кирштейну сделать ни того, ни другого. Он ограничился тем, что защёлкнул браслеты на запястьях Ржавого.       — Нехай отдохнет пару суток в изоляторе, — подытожил опер.

***

      Микаса как раз заканчивала составлять фототаблицу, когда Кирштейн завалился в её кабинет с двумя бутылками из ближайшего круглосуточного ларька.       — Кирштейн, ты с дуба рухнул? — возмутилась Микаса.       — Чё? — возмутился в ответ Кирштейн. — У меня сегодня, считай, очередной день рождения. Причём благодаря тебе: тут сам бог велел принять на грудь. Тем более что рабочий день давно закончился.       Микаса ненадолго замолчала, задумчиво изучая покоящиеся в руках Кирштейна бутылки.       — Ну, — подзадорил Кирштейн, — тут двадцать градусов: это вообще ни в одном глазу.       — А давай, — махнула рукой Микаса. Во-первых, её до сих пор немного потряхивало после сегодняшнего инцидента, во-вторых, Кирштейн просто так не отвяжется: напоит силой, а такого состава даже в КоАПе нет, не говоря уж об УК.       — Вот, это по-нашему, — крякнул Кирштейн, вынул из поясной кобуры табельный пистолет, поставил его на затворную задержку и, одну за другой, открыл обе бутылки.       — А ты думала, я его просто так всё время с собой таскаю? — ухмыльнулся опер, поймав на себе изучающий взгляд Микасы.       — Скажи, Кирштейн, вот кто мне тебя оттуда, — Микаса многозначительно ткнула пальцем вверх, — послал?       — Излагаю, — ответил Кирштейн, уже успевший ополовинить свою бутылку, — послал меня тебе подполковник Аккерман, начальник тростского ОУРа, и, по совместительству, твой дядя. И ты его за это ещё благодарить будешь.       — Это ещё с какой радости? — выгнула бровь Микаса.       — Записывай, — снова ухмыльнулся Кирштейн, — потому что я ответственный и исполнительный…       — Трудно поспорить, — согласилась Микаса.       — Потому что я лучший опер отдела.       — Допустим, — хмыкнула Микаса, решив не припоминать Кирштейну недавнюю оплошность: один хрен ему всё как с гуся вода.       — Потому что я всегда привожу нужных тебе жуликов и быстро их раскалываю.       Следачка промолчала.       — И, резюмируя всё вышеизложенное, я литературно мужчина твоей мечты.       — Ага, просто воплощение идеала, как тебя послушать… — не удержалась от подковырки Микаса.       — Увы, — вздохнул опер, разведя руками, — место идеала давно и плотно занимаешь ты.       — Кирштейн, не опускайся до такой грубой и прямой лести, — фыркнула Микаса.       — А почему нет, если тебе всё равно приятно? — хмыкнул опер.       Микаса в очередной раз убедилась, что спорить с Кирштейном — дохлый номер.