your problems are blue

      Сынкван, сонно щурясь, всматривается в экран телефона. Он в своей кровати — у него белое в цветочек постельное белье (мамин подарок), мягкая маска для сна приподнята на лоб, светлые волосы торчат в разные стороны, глаза опухшие и слегка красные. Бу ненавидит просыпаться так рано, но сегодня его разбудил кричащий уведомлениями телефон.       Он с трудом читает сообщения от Джонхана: angel_hanie [7:35] случилась КАТАСТРОФА ты можешь приехать? я сейчас нареву здесь целую реку я такой идиот! умираю ты что там всё ещё дрыхнешь? спишь а я тут УМИРАЮ! тащи ко мне свою задницу       Тревога быстро нарастает до небес, Сынкван судорожно вскакивает с постели, пальцы быстро набирают текст:

Ты в порядке?

Что случилось?

            Джонхан-а, если ты мне сейчас не ответишь, я тебя прикончу

Вот тогда ты правда умрешь

Скоро буду

      И он действительно приезжает в больницу так быстро, как только может. Выглядит максимально нелепо — пришлось быстро натянуть на себя первую попавшуюся одежду, причесать волосы на ходу, судорожно вызвать дорогущее такси и ехать в тревоге. В мыслях полное непонимание и хаос. Обычно Джонхан крайне редко пишет что-то подобное, да и что настолько плохое могло случиться в больнице?       Когда врачи, наконец, разрешают зайти Сынквану в палату, он проходит, тяжело дыша — дыхание сбилось, он так спешил и переживал, что бежал по лестнице.       Джонхан мягко улыбается, увидев перед собой запыхавшегося друга.       — У тебя носки разные? — Юн в лёгком удивлении смотрит Сынквану на ноги: его бежевые брюки слегка коротковаты, видно, что на одной ноге носок розовый, а на другой — синий. Юн тихо хихикает.       — Носки? Какие к чёрту носки?! — Бу вскрикивает и растерянно опускает голову. Осознав, что Джонхан прав, он только устало выдыхает. — Я так спешил, думал, вдруг тебе стало хуже, тебе плохо или… Джонхан, какого чёрта? Ты разбудил меня своими сообщениями так рано и сидишь хихикаешь?       — Кх-х-х-х, мне так неловко, извини, — Юн правда звучит виновато. Он приподнимается на кровати и потирает глаза, — не подумал, что ты так разволнуешься. Прости.       — Агх, ладно, Джонхан, — и дыхание Сынквана медленно приходит в норму. Он осторожно садится на край кровати, всматривается внимательно в чужие глаза — пытается понять, как Юн себя чувствует.       — Рассказывай, что случилось.       — Это всё снова этот гребаный Чхве Сынчоль! — Джонхан вскрикивает слишком громко.       Сынкван устало выдыхает, понимая, что разговор будет долгим.       — … Не знаю, чем я вчера думал, почему сделал это… Боже, как же тупо и неловко вышло! Я не собирался его целовать! Это получилось как-то само собой… Он держал меня за руку, первый ко мне наклонился, чмокнул в лоб. Мы так мило болтали весь вечер. Но когда я коснулся его губ, он весь застыл. Даже не ответил, ничего. Потом резко отстранился и убежал, как ужаленный. А-а-а-а-а, какой же кошмар! — Юн говорит и говорит, его спокойный тихий голос сейчас звучит непривычно эмоционально и звонко. В конце он закрывает лицо руками, тихое «кошмар» тонет в его ладонях.       Чужая рука хлопает его по плечу, потом гладит по голове. По правде говоря, Сынкван не из тех, кто хорошо умеет успокаивать других, но сейчас он искренне старается. Слушает внимательно и сочувствующе смотрит — а где-то в груди закипают эмоции: злость и сопереживание, смешанные вместе.       — Знаешь, когда я увижу этого Сынчоля снова, я ему столько всего выскажу… — и Бу почти шипит, но злость ему не идёт — он напоминает смешного пушистого кота. Только глаза злобно сверкают.       — Не надо, — ответ звучит совсем тихо, — мне кажется, я сам виноват.       — Ты? Нет, ты не…       — Да, Сынкван. Думаю, я напугал его, и вообще не стоило так поступать. Это нормально, если он не гей, если я ему не нравлюсь…       Бу слегка хмурится, думает и всё же понимающе кивает.       — А что ты сам к нему чувствуешь? — осторожно спрашивает он, впервые решив заговорить на эту тему без прежних подколов и шуточек. Раньше они с Джонханом часто обсуждали Сынчоля — ругали его, злились, подшучивали. Бу обожал тихонько стебать Джонхана за его (не)влюбленность и забавную эмоциональность. Только сейчас он впервые задумался о том, не вляпался ли его друг в невзаимную любовь в натурала.       — Честно? Я не знаю. Не понимаю до конца. Когда он только вернулся к нам в команду, то очень бесил меня и ещё, думаю, я немного… хотел его? Он красивый, в моём вкусе и всё такое. Ну, ты знаешь. Потом мне казалось, что я его прямо возненавидел. А теперь… — Юн замолкает, вздыхает тяжело, плечи его слегка приподнимаются на вдохе.       — Теперь? — осторожно спрашивает Сынкван.       — Рядом с ним мне очень комфортно и спокойно. Как будто всё плохое пропадает, когда мы болтаем. Когда он со мной, я чувствую себя в безопасности, — Юн сглатывает слюну, взгляд его выглядит немного расфокусированным. Он отчаянно копается сейчас в себе, будто ковыряет сердце ложкой, пытаясь разобраться в своих чувствах. — Это можно назвать влюбленностью?..       — Не знаю, Хан, — Сынкван задумчиво чешет затылок, — я думаю, мы все ощущаем влюбленность немного по-разному. Но я понимаю, о чём ты.       Они недолго молчат — Юн тянется к тумбочке, чтобы взять с неё бутылку воды. С ловкостью открывает её здоровой рукой, пьёт потом мелкими глотками, всё ещё тяжело думает о чём-то. Сынкван тоже весь хмурится, погружённый в свои мысли.       — Как думаешь, мне стоит ему написать? — спустя время задает вопрос Джонхан, первым прерывая воцарившуюся тишину.       — Хм-м-м, — в раздумьях Сынкван слегка наклоняет вбок голову, — мне кажется, что не стоит. Дай ему немного времени, ему тоже нужно обдумать случившееся. Может, он сам напишет первым.       — Да, ты прав. Я подожду.       Они снова недолго молчат, Юн теперь задумчиво переворачивает закрытую бутылку в руке вверх-вниз с характерным звуком воды. Это дарит ему какое-то спокойствие.       Где-то на фоне слышатся голоса врачей и медсестер, пациентов. Чужие шаги в коридоре, шум работающего в холле кулера. Джонхан уже привык к этой палате — у него в углу, уткнувшись в потолок, висят разноцветные воздушные шарики. Мингю с Вону принесли их на днях, когда навещали Хана. На тумбочке всё ещё стоят цветы — теперь уже совсем увядшие, осыпавшиеся засохшими коричневыми лепестками на тумбочку, Юн не хочет их выбрасывать. На стене приклеены пара фотографий — совместное фото их баскетбольной команды и портретная фотография с Сынкваном.       — Не хочешь разрисовать мне гипс? — внезапно предлагает Джонхан, решив немного перевести тему. Сынкван в первые секунды удивляется немного, но после быстро соглашается.       — Да! Схожу попрошу у медсестры маркер, может найдётся.       И Бу уходит, спустя время возвращаясь с крайне довольным, счастливым лицом. Садится на кровать поближе к другу и радостно демонстрирует ему добытое сокровище.       — Медсестра принесла целую упаковку фломастеров из детского отделения, — и Сынкван очаровательно сияет счастьем, когда достает тонкий розовый маркер. — Могу написать всё, что захочу?       Юн улыбается и кивает в ответ. Он садится к Сынквану поближе и чуть поворачивается, чтобы тому было легче рисовать на гипсе.       Почерк у Сынквана всегда был идеальным и красивым, сейчас даже надписи на сломанной руке выходят каллиграфически-правильными. Он выводит глупое «Юн Джонхан — самый гей-гей-гей в Seventeen Club» и счастливо хихикает. Юн щурится, пытаясь прочесть написанное, а прочитав, слегка ударяет Сынквана по плечу и смеётся.       — Неправда! Самый гей у нас это Вону, — и Хан тихо хихикает.       — Всё ещё в шоке, что они с Мингю реально вместе, — посмеивается Бу. Он меняет фломастер на голубой, чтобы после написать им «Выздоравливай, Джонхан-а! Я тебя люблю!».       Юн не может прекратить улыбаться.       Сынкван продолжает рисовать, теперь разными цветами добавляя дурацкие рисунки — смайлики, солнышко, сердечки. Последним он вырисовывает милого ангелочка с желтым нимбом и крыльями, а после рассматривает свой шедевр со стороны с безумно довольным лицом.       Юн выглядит в эти минуты счастливее, чем за все последние сутки.       — А как там твой бадминтон? — вдруг решает Джонхан поинтересоваться.       — В следующее воскресенье новая игра, думаю, будет весело. Надеюсь, я выиграю.       — Хочешь я приду посмотреть? Если меня уже выпишут. Буду тебя поддерживать в зале с каким-нибудь смешным плакатом.       — Давай.       Юн медленно ложится на подушку, чуть пододвинувшись, и Бу укладывается рядом. Они оба мечтательно смотрят в потолок, продолжая болтать. Недолго обсуждают учёбу, какие-то бытовые дела — Бу ворчит о том, что стиральная машинка снова уезжает со своего места, когда отжимает. Потом он долго и забавно жалуется, что без Джонхана дома очень скучно и пусто, и вообще он ненавидит ночевать один. Юн много улыбается, слушая это всё, и понемногу чувствует себя лучше.       Катастрофа внутри становится меньше.       — Сынкван-а… — шепотом произносит Юн в какой-то момент. Его карие глаза тепло блестят.       — А?       — Ты знаешь, что я тебя люблю?       — Знаю.       — Ты должен ответить «я тебя тоже люблю», — Юн наигранно делает голос чуть выше, чтобы жалобно звучать. Он улыбается.       — Я тебя тоже люблю, — Сынкван театрально закатывает глаза, но его губы тоже искажены нежной улыбкой.       — Ты мой самый лучший друг.       — И ты мой, — шепотом отвечает Бу, — но больше не буди меня сообщениями о том, что ты умираешь, если ты на самом деле не умираешь, ладно?       — Если бы не ты, я бы умер.       — Ну ты и драмаквин, Джонхан, — и Сынкван вновь театрально-недовольно выдыхает.       — Заткнись, — шипит Юн и мило хихикает после.       Тихое, но уютное молчание воцаряется между ними. Юн снова смотрит на крутящиеся лопасти потолочного вентилятора. Его клонит в сон. Тишина прерывается каким-то шуршанием и заставляет Джонхана медленно повернуть голову — это Сынкван потянулся к пакету на тумбочке.       — Будешь мандаринку? — тихо спрашивает Бу, аккуратно доставая одну.       Юн отрицательно машет головой и прикрывает глаза. Вскоре в палате пахнет чищенными мандаринами, слышится спокойное сопение Джонхана — он впервые с вчерашнего вечера перестаёт думать о Сынчоле и устало засыпает. Бу недолго ещё остаётся в палате. Жуёт мандарины, убирает осыпавшиеся лепестки цветов с тумбы, поправляет аккуратно Хану одеяло — уходит тихо, на цыпочках. «И как можно было умудриться так надеть?» — ворчит он на себя, когда по пути случайно снова обращает внимание на свои разные носки.

* * *

      Вону отбивает от пола оранжевый мяч — медленно и лениво, устало. Тренировка закончилась и, откровенно говоря, была совсем отстойной. С их проигрыша Kidult прошло уже три дня, но Уджи никак не может успокоиться — все упражнения стали ещё интенсивнее прежнего, тренер совсем загонял их, не давая ни секунды отдыха. То и дело Уджи ворчал, припоминая игрокам ошибки в последней игре, иногда даже срывался на злобные крики.       — Что-то Уджи сегодня был совсем бешеный, — устало бормочет Мингю, когда все уже собрались в раздевалке. Парни сразу соглашаются и жалуются в ответ. Только Сынчоль молчит и стоит в стороне.       — У меня завтра ноги отвалятся, — недовольно бормочет Минхао. — Столько прыжков и силовых бросков мячом — это слишком.       — Не понимаю, почему он ворчит на меня за то, что я часто отдаю пасс Вону. Он принимает подачи лучше всех, — вслух продолжает ворчать Мингю, параллельно снимая с тела майку. Минхао в ответ закатывает глаза.       — Да признай уже, что ты кидаешь ему, потому что он твой парень. Взгляд не можешь от него отвести даже во время игры.       — Чего? Не-е-е, — Ким устало отнекивается, но его губы растягиваются в лёгкой довольной улыбке. — Может, немного.       Вону, слушая это со стороны, тоже коротко улыбается. У него нет сейчас сил активно вмешиваться в чужой диалог. Он не торопится переодеваться, сидит на скамейке, устало пьёт из бутылки воду. Тело неприятно болит, кожа липкая от пота. Он чувствует короткий поцелуй в губы — это Мингю нежно чмокает его, когда проходит мимо в сторону душа. Вону снова расплывается в улыбке и провожает своего парня взглядом. Быстро из раздевалки в душ уходит и Минхао.       Вону с Сынчолем остаются наедине. Наконец звучит спокойная тишина — только мерный шум воды на фоне.       — Ты в порядке? — осторожно спрашивает Чон. Начинать подобный разговор ему немного неловко.       — А? Да-да, всё хорошо, — растерянно бормочет Сынчоль в ответ, но взгляд у него глубоко потерянный и тоскливый. Он вдруг подходит к Вону ближе и садится рядом. — У меня есть вопрос.       — Вопрос? Ко мне? — Вону удивлённо вскидывает брови.       — Ну, да. Вообще… — Сынчоль неловко потирает заднюю сторону шеи, — Я бы хотел обсудить с тобой одну тему.       — Со мной? — Вону всё ещё пораженно хлопает глазами и выглядит немного глупо.       — Да, с тобой, — звучит подтверждение.       Сынчоль вдруг чувствует волнение — он кусает нижнюю губу, нервно постукивает пальцами по деревянной скамье. Он уже проигрывал подобный диалог в своих мыслях, но вот начинать его на самом деле жутко неловко и даже стыдно.       — Джонхан недавно поцеловал меня, — вдруг резко произносит Чхве.       — Наконец-то, — Вону тихо шепчет это себе под нос, но Сынчоль слышит всё равно.       — Что?       — Что?       Они оба несколько секунд глупо смотрят друг на друга, а после Вону первым отводит взгляд и отчаянно делает вид, что ничего не говорил. Спустя паузу Сынчоль вздыхает с безумной усталостью.       — Ты знал, да? Ну, что он ко мне неравнодушен, — спрашивает Чхве.       Мысленно Вону судорожно подбирает слова, чтобы прозвучать деликатно.       — Нет, не то чтобы я знал… Мы с ним никогда не говорили об этом, — начинает он пояснять, — Просто я видел, как он смотрит на тебя. Особенно когда ты отворачиваешься. Я догадывался, что между вами что-то происходит.       — Чёрт, я ничего не замечал… — Сынчоль вдруг ощущает острую вину, уколовшую сердце.       Вону смотрит с мягким сочувствием и пониманием. Он не любитель подобных разговоров о чувствах, обычно ему слишком тяжело понять, что он вообще ощущает, ещё сложнее описать это словами — но, кажется, выхода нет и Сынчолю правда очень нужна помощь.       — Я заметил только потому, что сам когда-то вёл себя так же, — Вону задумчиво смотрит куда-то в сторону, припоминая прошлое, — Я так же пялился на Мингю, когда только пришёл в команду.       — А-а-а-а, да, точно. Но тогда я тоже до последнего не замечал, что между вами что-то есть. Вы ведь ещё и скрывали.       — Мы переживали, что ты выкинешь нас из команды! Что романы в коллективе — это непрофессионально, навредит всем и бла-бла-бла, — поясняет Вону.       — Между прочим, вы оба стали лучше играть, когда начали открыто встречаться.       Сынчоль и Вону коротко смеются, вспоминая общее прошлое. Теперь оно кажется каким-то далёким сном.       — Помнишь, как ты застал нас с Мингю тут, в раздевалке? Я тогда уже стянул с него шорты… Мне до сих пор стыдно, — Чон смущённо усмехается над самим собой.       — До меня только тогда дошло, что вы правда вместе. Я ещё потом ходил и думал, что, «ну может они всё-таки по-дружески?» Ха-ха. Глупо было.       — Минет не бывает дружеским, Сынчоль.       Они снова тихо хохочут друг над другом, но у Чхве уши почему-то немного краснеют в смущении. Он растирает пальцами уставшую шею, выдыхает, долго думает. Слышно, как в душе о чём-то снова ругаются Минхао и Мингю.       — Мне очень неловко спрашивать, но… — Сынчоль опускает голову, чёрные прядки волос слегка закрывают его лицо. — Как ты понял, что ты гей?       Вону подавляет в груди короткий смешок. Уже не первый раз в жизни ему задают этот вопрос. Он похлопывает Сынчоля по плечу и вновь понимающе улыбается.       — Я просто влюбился? До встречи с Мингю я вообще считал себя асексуалом и аромантиком…       — Серьёзно? — Чхве правда не ожидал услышать именно такой ответ. — Я думал, ты с детства знал, что гей или что-то подобное…       Вону кивает. — Я что, выгляжу таким геем? — Чон коротко смеётся. — Нет. Мингю — мои первые настоящие чувства. Он первый, к кому я за всю жизнь ощутил влюблённость.       — Правда? Вау. Это очень… романтично.       — Ага. Пришлось ещё очень долго скрывать. Я был уверен, что он натурал, — коротко поясняет Вону.       — Эх, да, Мингю выглядит очень… гетеросексуальным.       — Только выглядит.       Они снова тихо хихикают. Вону выпрямляет уставшие, уже ноющие болью ноги, с хрустом разминает заклеенные белым тейпом пальцы рук.       — Но как ты… как ты понял, что это именно влюбленность? Как ты принял это… — осторожно спрашивает Сынчоль, вновь нарушив недолгую паузу.       — Ты бы знал, как много я сомневался. Мне кажется, от всех переживаний я тогда даже весь исхудал. Я месяцами ходил и мучился, пытаясь понять, что же я чувствую. Представь, что ты восемнадцать лет живешь с мыслью о том, что все эти влюбленности и розовые сопли — не твоё. Потом поступаешь в университет, вступаешь в баскетбольную команду — и встречаешь это чудо в перьях. У меня от взгляда на Мингю всё внутри горело, хотелось прикасаться к нему, хотелось защитить его от всей боли в мире, чтобы он всегда был счастлив. А он ходил, как мне казалось, совершенно ничего не замечая и не догадываясь. Я был так потерян.       Сынчоль внимательно слушает, дышит глубоко и немного тревожно. Вдруг слышится щелчок двери в душевой, мокрые шаги. Мингю и Минхао возвращаются в раздевалку из душа, повязав полотенца на бедра.       — А я всё думаю, чего вы оба мыться не идёте, — говорит Ким, подходя к своему шкафчику. На его дверце висит календарь, он зачеркивает сегодняшний день — ещё одна тренировка без Джонхана.       — А, да. Мы что-то разговорились, — объясняет Вону. — Вспоминаем, как у нас с тобой всё начиналось.       — Ого, внезапно, — Ким быстро натягивает нижнее белье и шорты, после повернувшись лицом к собеседникам. Где-то сзади также одевается Минхао. — И что вспомнили?       — Я рассказывал Сынчолю, как мучился по тебе месяцами и скрывал свою влюбленность, потому что ты выглядел слишком гетеро.       — Ха-ха, да. Помню-помню, — губы Мингю растягиваются в довольной улыбке от воспоминаний.       — Подождите. И как у вас в итоге всё началось? — Сынчоль и правда запутался. Его густые брови складываются домиком в милом непонимании.       — Я его поцеловал, — и Мингю звучит ещё более довольным.       Вону кивает.       — Ты? Первый? Ничего себе, — Чхве искренне удивлён.       — Ага. Вообще-то, это было здесь, в спортзале. Прямо под баскетбольным кольцом, — чуть подробнее объясняет Ким, параллельно взъерошивая полотенцем мокрые волосы.       — Да. Он попросил тогда меня остаться после тренировки, все ушли. Мы решили разыграть вместе пару бросков в кольцо… И в какой-то момент он вдруг отобрал у меня мяч, притянул меня к себе и поцеловал. Я так офигел! Клянусь, я подумал, что сплю.       Все по-доброму смеются с того, каким милым и влюбленным выглядит сейчас Вону. У него, кажется, даже щеки немного покраснели, а он обычно из тех, кто не краснеет никогда. Мингю не выдерживает, коротко чмокая Чона в губы.       — Фу-фу-фу! — тут же наигранно кричит Минхао, наблюдающий за всеми со стороны. — Даже знать не хочу, что ещё вы делали в нашем зале.       — И не только в нём, — с хищной довольной усмешкой произносит Ким. Сынчоль и Минхао протягивают громкое коллективное «фу-у-у-у» в ответ. Все снова хохочут.       — Эх, если бы я только понимал, что я сам чувствую… — Сынчоль говорит это тихо-тихо, больше самому себе, чем ребятам. Вону слышит и вновь похлопывает его по плечу.       — Не переживай, Сынчоль. Со временем всё встанет на свои места. Всё разрешится.       — Спасибо, правда. Мне стало намного легче.       Сынчоль ненадолго замирает, глубоко погрузившись в себя. Мальчики продолжают что-то вспоминать, шуметь, болтать друг с другом. Минхао, быстро попрощавшись, уходит первым, Вону наконец проходит в душ, Мингю с шумом сушит волосы феном. Сынчоль прикрывает глаза в усталости, после вдохнув как можно больше воздуха и медленно выдыхая. С этим выдохом будто окончательно уходит вся тревога.       Катастрофа в его груди тоже становится меньше.

* * *

      Джонхан обожает свою белую кепку. Он завязал себе низкий хвостик, накинул её на голову — и теперь чувствует себя на все сто. Одна рука у него всё ещё в гипсе, но теперь мило-мило разрисованном — он до сих пор иногда счастливо рассматривает рисунки Сынквана. Несколько дней назад врачи наконец разрешили Хану вернуться домой — Бу был так счастлив, что приготовил целый праздничный ужин (было очень вкусно, но суп он пересолил). А сегодня они собираются ехать вместе на игру Сынквана в бадминтон.       — Не поможешь, пожалуйста? — мягко просит Джонхан, когда они оба уже одеваются в коридоре. Сынкван сразу понимает просьбу и осторожно накидывает Юну кожанку на плечи, заботливо повязывает ему шарф на шею. С этим раздражающим гипсом Джонхан теперь постоянно вынужден то и дело просить у Сынквана помощи в бытовых мелочах, но это даже кажется ему милым. Бу — самый заботливый друг на свете.       — Ой, ты всё-таки сделал какой-то плакат? — И Сынкван было хочет отобрать его у Джонхана из руки и развернуть, но Юн упрямо отказывается отдавать.       — Нет-нет, увидишь на игре, — строго поясняет Хан.       Они вместе едут в спортивный центр.       Джонхан всего второй раз в жизни едет посмотреть, как играет Сынкван. Он до сих пор не научился воспринимать бадминтон как реальный серьёзный спорт, а не просто дворовую игру. Иногда он всё ещё подшучивает над Сынкваном, приговаривая, что бадминтон — просто детская забава. Юн обожает смотреть, как Бу обиженно дует на это свои милые щёчки и пытается в ответ нелепо оскорбить баскетбол. Они подшучивают друг над другом — но всегда очень по-доброму.       — А вы в бадминтоне, когда воланчик отбиваете, тоже смешно стонете? Ну, как в теннисе делают, — начинает подшучивать Хан. Сынкван закатывает глаза. Они вместе едут в такси на задних сидениях.       — Я при каком-нибудь ударе принципиально твоё имя прокричу, — шипит Бу.       — Буду ждать, — довольно отвечает Юн и рассматривает в окне пролетающие мимо улицы. Сегодня солнечно и свежо — почти как летом, только солнце совсем не греет.       Сынкван заметно начинает волноваться, когда они заходят в спортивный центр и поднимаются по эскалатору. Он всегда очень переживает перед любой игрой и всё ещё считает себя новичком, хотя играет потрясающе.       — Агх, меня тошнит, — жалуется Бу, и он правда будто весь зеленеет от переживаний. Он сжимает руки в кулаки, идёт неохотно и медленно.       — Тш-ш-ш-ш-ш, Сынкван-а. Ты со всем справишься! — произносит Джонхан, успокаивающе глядя в чужие глаза. Бу в ответ только как-то измученно, напугано пищит и кивает. Они продолжают идти.       — Тем более с тобой сегодня я. Да я же просто символ победы и удачи! — произносит Джонхан с наигранной, театральной самоуверенностью. Фраза звучит так нелепо, что они оба не сдерживают тихого хихиканья.       В зрительный зал уже выстроилась очередь — хоть это и домашняя товарищеская игра, пришли знакомые Сынквана, друзья его противника, другие игроки из его клуба по бадминтону. Игр сегодня будет несколько — Джонхан, на самом деле, всё ещё до конца не понимает правила и то, как в этом нелепом бадминтоне всё устроено. Но он послушно занимает место в очереди, перед входом в зал людей досматривает охранник.       — Ладно, я побегу в раздевалку, — торопится Сынкван. Он показывает охране свой пропуск, и его впускают в зал.       — Удачи! Я с тобой! — кричит Юн вслед.       Джонхан занимает одно из лучших мест в центральной секции — отсюда точно будет хорошо видно. Людей немного, все ещё суетятся, зачем-то ходят туда-сюда, шумят. Юн слишком отвык быть зрителем, его бесит вся эта атмосфера и хаос вокруг, а еще рука под гипсом так противно чешется, усталость после недель лежания в больнице даёт о себе знать — он шипит и что-то ворчит себе под нос.       Устало он наклоняется назад, опираясь спиной на пластиковую спинку сиденья. Но знакомый голос заставляет его резко подлететь вверх, вздрогнуть от неожиданности.       — Джонхан? — звучит вопрос. Сынчоль стоит с Джонханом рядом — он ещё издалека узнал его и подошёл поближе, чтобы убедиться и поприветствовать.       Джонхан нервно поправляет кепку на голове, кашляет. Во рту внезапно пересохло.       — Ой, Сынчоль. Не ожидал тебя здесь увидеть. Привет… — и они оба замолкают в неловкости.       — И я тебя не ожидал. Сегодня мой знакомый играет, я пришёл его поддержать, — пытается Чхве начать диалог. — Ты не против, если я сяду рядом с тобой? Просто с этих мест…       — Видно лучше всего, — заканчивает Юн и согласно кивает.       Сынчоль садится на соседнее слева сиденье от Джонхана. Им обоим хочется провалиться сквозь землю от смущения.       — Как ты? Как твоя рука? — Сынчоль отчаянно пытается продолжать диалог, будто ничего между ними не произошло.       С того (недо)поцелуя прошло чуть больше одной недели. Всё это время они не общались, не виделись, даже не писали друг другу. Джонхан решил, что Сынчолю нужно время. Сынчоль тупил, разбирался в себе и боялся написать первым.       — Да ничего, уже намного лучше. Только вечно чешется и бесит меня, — недовольно шипит Юн, — но смотри, как мне классно Сынкван гипс разрисовал.       И Джонхан с жутко довольной улыбкой позволяет Сынчолю рассмотреть свою руку и разноцветные рисунки на белом гипсе.       — Ой, классно, — восторженно произносит Чхве и с искренним интересом рассматривает чужие художества. Ему хочется прикоснуться к Джонхану, обнять его, осторожно взять за руку — но он сдерживается. Разрешает себе только невесомо провести пальцем по чужому гипсу, читая надписи.       — У Сынквана такой идеальный почерк… — и Сынчоль немножко хихикает, когда читает написанное. — Это ты на его игру пришёл посмотреть, да?       — Да, — коротко соглашается Юн. Он аккуратно берёт в руку плакат — белый скрученный лист ватмана, который он положил рядом с собой, когда сел на место. — Не поможешь?       Сынчоль не сразу понимает, что от него хотят, первые две-три секунды он хмурится, а потом чуть приподнимается со своего места и протягивает руку. Они вместе с Джонханом наконец разворачивают плакат. На нём голубой яркой акварелью написано: «СЫНКВАН — САМЫЙ ГЕЙ В БАДМИНТОНЕ!», а вокруг всё разрисовано звёздочками, солнышками, маленькими радугами и мандаринами. Джонхан весь измучился, пока рисовал этот плакат от Сынквана в тайне (а ещё вечно злобно хихикал).       И как же Юн доволен собой сейчас, когда, прочитав надпись, Сынчоль заливисто смеётся.       — Это шикарно, — комментирует Чхве сквозь смех.       — Да? Я старался, — Джонхан вдруг звучит немного смущенно. Они вместе аккуратно сворачивают плакат назад. — Хочу, чтобы камера засняла и меня показали с этим плакатом на экране.       — Будет очень смешно.       — Да-а-а-а. Сынкван взбесится, но посмеётся.       Они успевают немного поболтать друг с другом — Сынчоль рассказывает о том, что после последнего проигрыша Уджи сошёл с ума и теперь мучает всех чудовищными тренировками и бешеной нагрузкой, Джонхан радуется и одновременно грустит от того, что не тренируется вместе со всеми. Кажется, неловкость медленно пропадает, у обоих убедительно выходит делать вид, что ситуации с поцелуем не было.       Когда игра начинается, Джонхан не стесняется кричать, прыгать и шуметь, поддерживая Сынквана изо всех сил. Бу переоделся — в белых шортах, белой футболке и в спортивных гольфах он выглядит очаровательно. Первое время он очень старается не обращать на Джонхана внимание — это собьёт настрой. И игра идёт гладко и легко. Стоит первый раз отбить ракеткой волан — и волнение сходит на нет, Сынкван весь погружается в игру.       — Кван такой крутой, да? — не сдерживает Джонхан восторженного комментария. Сынчоль кивает и боится рассказать, что противник Сынквана, Ким Кибом, это тот самый знакомый, за которого Чхве, вообще-то, пришёл поболеть. Но на самом деле Сынчоль совсем не следит за игрой — рядом с ним такой эмоциональный, счастливый, хохочущий и весёлый Джонхан. Он интереснее любого бадминтона.       Когда Джонхана в какой-то момент всё-таки показывают на экране с этим нелепым плакатом, зал взрывается хохотом. Где-то на поле, краснея и пыхтя, смеётся и одновременно злится Бу.       — Давай! Сынкван! Ты победишь! — Юн так кричит, что в какой-то момент у него пропадает голос. Сынчоль протягивает ему бутылку воды и заботливо открывает крышку. Объявляют перерыв и включают музыку.       Юн жадно пьёт воду, а Сынчоль только восхищенно наблюдает за этим со стороны. Глоток, еще глоток — кадык Джонхана медленно опускается и поднимается назад, губы остаются влажными, когда он убирает от них бутылку. Мысленно Сынчоль бесится на самого себя — внутри у него всё горит каким-то странным огнём.       — Ты чего так пялишься? — вдруг спрашивает Юн, почувствовав себя неловко. Он осторожно ставит бутылку в сторону между ними.       — Я? Да нет, ничего, — и Чхве кашляет. Он уверен, что щёки сейчас раскраснеются от стыда. — Тебе очень идёт эта кепка.       — Правда? — и Джонхан улыбается счастливо-счастливо. Он снимает кепку с головы (в этот момент сердце у Сынчоля пропускает удар, потому что о боже, как же Джонхану идёт такой низкий хвост), демонстрирует её поближе. На ней виднеется уже выцветшая, побледневшая надпись: «I love my best friend».       — Это Сынкван подарил мне на первом курсе. Я тогда долго ворчал, что кепки не люблю и вообще надпись идиотская. Но на самом деле я эту кепку обожаю. Ты только ему не рассказывай, — шепчет Джонхан тихо-тихо, будто выдавая страшный секрет. Ему приходится наклониться к Сынчолю ближе, почти к его уху, чтобы он мог расслышать (от такого сердце у Сынчоля просто готово кричать).       — Это очень мило, — отвечает Чхве, сглатывая слюну. Он тоже берёт бутылку и медленно пьёт, затем возвращая её на место.       Юн довольно кивает и надевает кепку снова, козырьком назад.       Они оба слишком отвлеклись — перерыв ещё длится, но зрители то и дело вскрикивают или недовольно свистят, шум не смолкает. Сынчоль всматривается в табло на показанных зрителей, пытается понять, в чём дело. До него не сразу доходит происходящее.       Камера поцелуев. Украденная американская традиция со спортивных матчей. Во время тайм-аута на экране показывают пару зрителей — и они должны поцеловаться.       Юн вспоминает о подобной глупой штуке, только когда уже пойман в ловушку — на табло показывают их с Сынчолем лица. Они оба смущенные и напуганные, а толпа зрителей оглушительно ревёт, слышится свист, этот гвалт оглушает. Юн уже начинает отрицательно махать прямой ладонью у шеи, показывать этим жестом жёсткое «нет», как вдруг ощущает прикосновение чужих ладоней к своему лицу. Всё происходит так быстро — Джонхан не успевает даже выдохнуть, весь воздух будто сам пропадает из лёгких. Секунда, две — и он чувствует тёплые влажные губы Сынчоля на своих, такие мягкие и притягательные. Толпа орёт, где-то на фоне слышатся гомофобные выкрики, кто-то рядом неприятно спорит о том, девушка Джонхан или нет и зачем вообще им показывают на матче такое извращение.       Но Сынчолю и Джонхану — плевать. Теперь этот поцелуй выходит настоящим — глубоким, мягким и томительным одновременно, таким сладким — Юн готов утонуть в этих ощущениях, растаять, задохнуться.       Где-то с поля слышится громкое «Чхве Сынчоль!» — но оно тонет в шуме. Сынкван поражённо пялится на пару на экране и почти плачет от злости.