Занимайся своим делом!

«Семейная жизнь похожа на стеклянный мост, который от одного лишнего грамма треснет, и ты улетишь далеко в пропасть. Именно поэтому важно держать себя в форме» — думал Ян на протяжении всего текущего дня. Отведя от лица микрофон, он утер мелкую слезу, накопившуюся то ли от действительных чувств, то ли от сильного крика. Звукорежиссёр дал добро, и Розмановский выглянул из звукозаписывающей будки. — Теперь тебя устраивает? — спросил звукорежиссёр, подставил курсором в программе записанный отрывок и поставил на проигрывание. Ян сел рядом, уперся руками в сидушку кресла, как ребенок, и, улавливая каждым нервным окончанием ноты, когда все затихло, негромко, скованно спросил, украдкой поднимая взгляд: — А бэк-вокал Тины? — Все есть, отдельно хочешь послушать? — ответил звукорежиссёр и сохранил нынешний вариант, — Кстати, хорошая идея была с нагнетанием, теперь звучит сильнее. Ян слышал его и кивал, качаясь взад-вперед. В голове он прокручивал всякий бред. Сегодня он казался себе невероятно растерянным. Ему просто хотелось упасть в забытье и потеряться там. Меланхолия держала его все последние дни. Наконец он заговорил, печально устремив взгляд в стену: — Я не знаю, зачем я это записываю. Просто, надоело в себе держать? Может, когда-нибудь люди увидят в этом отдушину, им станет легче. Может, проснутся, что надо говорить близким то, о чем на душе лежит. Меня так это бесит... Мы, как дикие, как неродные. — Вдруг он опомнился, что вдаётся немного не туда, поднял голову и быстро извинился. Звукорежиссёр отреагировал спокойно, сославшись на то, что это обыкновенно для творческого человека. Ян же, тревожась, думал дальше, не как творец, а как обычный человек, у кого в сердце что-то нещадно скребется. Песня, которой он дал многозначительное название «The letter», много для него значила теперь. Это выкрик его внутреннего ребенка, не то что болезненный, скорее сожалеющий и утомленный разлукой. Ян еще много будет думать об этом. Запись закончилась, звукорежиссёр пообещал отправить получившийся вариант, и Ян покинул студию, попутно роясь в своей сумке. Телефон завалился мимо кармана в глубокое темное дно, и, стараясь нащупать его помимо старых ручек, фантиков и мелочи, парень чуть не врезался в стену. Эту сумку Ян таскал еще со времён университета, поэтому, вероятнее всего, мелочь была тоже разменная, пенсы. Теперь же Розмановский почти не держал наличку, поэтому очень удивлялся, вытаскивая из курток и карманов брюк материальные монеты. Вдруг под его руку попалось что-то тонкое, круглое и кожаное. Смутившись, Ян потащил это вверх, предполагая, что это какой-то старый браслет, но, увидев странный аксессуар, браслет, больше подходящий на ошейник на чихуахуа, издал недовольный гортанный звук и нахмурился. Такого он никогда не носил, по крайней мере, насколько память позволяла вспомнить. Взгляд невзначай упал на руку, где болтался почти такой же браслет, только с золотой подвеской и выжженым нулем. На только что найденном не было никаких опознавательных знаков, кроме материала и необструганных краев. Ян вновь хмыкнул и прислонился к стене, рассматривая находку. С чего бы части Академии оказаться в старой сумке, которую Розмановский даже не светил там? Все-таки, похоже, эта часть жизни хочет вернуться на прежние позиции. Яну оставалось только вздыхать. Не отпускало его надолго. Последний раз он был в этом здании больше полмесяца назад, но оно все равно напоминало о себе. Однако, помимо всего, Ян порядком соскучился по одному человеку, от чего на его лице впервые за день проблеснула улыбка. Пасмурно. Ветер играется с ветками неестественно высоких и пышных деревьев в округе Академии ТММ. Ян двигался к калитке, не чувствуя почти ничего. Единственное, чего бы ему по-настоящему не хотелось — наткнуться на Эдварда, а все остальное — по боку. Розмановский проскочил через калитку, захлопнул её до щелчка и проступил по промокшим камням тропы. Вытерев кроссовки о траву, чем вызвал недоумение у стоящего охранника, Ян практически подбежал к нему и, показав браслет, ляпнул невпопад: — Кажется, дождь начинается. — Конвоир не удостоил респондента даже малейшей эмоцией и молча пропустил его внутрь. Розмановский, не мешкая, не соображая никаких философских изречений в голове, прошмыгнул в самую глубь, на этажи. В Академии было посредственно тихо, но даже строительные шумы теперь заглохли. Ян стеснённо осмотрелся по серым стенам и почувствовал внутри ком из странного душевного бреда, однако, этот бред брал за шею, словно петля, посильнее веревки. Ян даже откашлялся от неприятного чувства, и звук разошёлся по стенам пронзительной дрожью. Розмановский заткнул рот рукой, выпучив испуганно глаза. Казалось, что вот-вот из угла что-то выскочит, схватит и мгновенно разорвет на миллионы кусочков. Неохотно выдохнув, Ян быстрым шагом, почти бегом понесся к лестнице, а оттуда к блоку, где жили ребята и он сам когда-то, было недалеко. Ступор перед дверью, как всегда. Ян взобрался по ступеням, открыл тамбур и с отвержением оглянул омытую странным паром комнату и почувствовал приторный запах духов. Пианино одиноко разваливалось в углу, и парень быстро от него отшатнулся. Пройдя в коридор, разделяющий две половины, Розмановский остановился перед дверью в половину, где жил в том числе и он, прикоснулся к косяку и задумался буквально на секунду, совершенно невольно — улыбка сама появилась на лице, как по заказу. Тогда он постучал осторожно и, заглянув, ему стало в миг спокойно. — К вам можно? — сквозь улыбку до ушей произнес Ян. Жан, занятый изучением очередной книги, не сразу понял, обращаются ли к нему, но, как только Маевский взглянул в сторону двери, он воспрял, точно ребенок, отвечая: — Я рад тебя видеть. Ян сел рядом с другом на диван и приобнял за руку, утыкаясь головой в чужое плечо. Жан, неловко вздохнув, погладил его светлые волосы, от чего Ян снова выпрямился и откинулся назад. Он ощущал себя удивительно и ценно спокойно, окинул взглядом комнату и романтично посетовал: — Ничего не поменялось, — обратился к Жану, восторженно на него глядя, — Как ты? — Все хорошо. — ровно ответил Маевский, заправил локон за ухо и повернулся к Яну, сложив руки на коленях, — Смена сегодня до десяти была, теперь два выходных, Янек в школе, сижу и пытаюсь себя развлечь. Хорошо, что ты пришёл. Я на самом деле даже думал сам к тебе наведаться, но не знал, когда ты вернешься, и вообще правильно ли это. Поэтому не собрался... Ян только взял Жана за руку, от чего последний переменил взгляд на более расслабленный, и заверил: — Тебе я всегда рад. Правда, приходите с Янеком, или ты один. Мы с первого сентября не виделись, а сегодня уже семнадцатое. Давай, рассказывай, как дела? Что нового? Мне нужно услышать все именно от тебя. — Розмановский понурил голову задумчиво, легко потряс руку Жана и снова вернулся с чистым, довольным голосом: — Комфортно мне с тобой, понимаешь? — и засмеялся по-доброму, скорее смущенно. Маевский воспринял сказанное двояко, не сильно удивился, но расположился духом, точно спустился на землю и пришел в себя. Он наконец заговорил: — Это, скорее всего, поскольку мы знакомы дольше всех. Эдвард часто говорит про какие-то связи, я в этом не разбираюсь, мне сложно, а он химик. Честно говоря, за эти дни он практически неузнаваем. Сначала уехал, вернулся. Нам провели психологическое тестирование, это было не самое приятное мероприятие, но все же. После него... Мацей ушел и больше не возвращался. — Жан осторожно заглянул на Яна, — Ты же в курсе уже? — Да, — скованно протянул Ян через зубы, — мне Адриан рассказал. — Парни переглянулись растерянно, — Ты не знаешь. Это мой друг, мы с ним в Америке как раз познакомились, а теперь он генеральный менеджер Кира. Он же у нас теперь звезда! — Ян с презрением дернул бровью и глубоко вздохнул, — В фиолетовый покрасился, как обедневший авангардист одевается, смотреть тошно. — Возможно, он такого же мнения о тебе. — Рассудил Жан, — Вы в одинаковом положении. То есть, ты понимаешь, что твоя девушка... — «Она не моя девушка» — отрезал Ян, — ... Эта девушка, с которой ты переспал, просто считала вас одним человеком. Я уж не знаю, что он пытается тебе доказать, но по большей части все его выпады — это провокация. Янек постоянно ведется. Ну ты же взрослый... — со странной интонацией протянул Жан, на что Ян озадаченно нахмурил брови, — В тебе должно быть понимание того, что чтобы ты не сделал, всегда найдется тот, кто будет втыкать в тебя иголки. Ёжась и изворачиваясь в попытке что-то доказать, ты только себе больнее делаешь, а он этого и добивается. Ян вновь опустил голову, словно стараясь скрыть пылающие огнем глаза. Престранный случай, когда всем очевидны вещи, происходящие с ним, а до самого виновника правда доходит в последнюю очередь. Он томился в попытках понять животрепещущее, но только благодаря находящимся рядом справлялся с внутренним укором. Болезненное чувство вины могло его душить, но, честности ради, ему становилось всё равно. Ян остывал к событиям, прекрасно зная, что однажды реальность его догонит и крепко ударит. Жан внимательно, с долей непонимания следил за его эмоциями, совершенно оторопелый, как снова в своем мире. Тогда Ян бессмысленно дернул бровями и, переведя взгляд, заметил, что его рука всё еще лежит на тонких и изящных пальцах Жана. Розмановский осторожно провел по ним с удивлением и возвратился обеспокоенным взором к фигурному силуэту юноши. Рубашка открывала выпирающие ключицы, чего у самого Яна не бывало, а силуэт тела виден по складам ткани — проступила талия — певец рефлекторно прикоснулся к своему боку и сделал вдох. Жан озадаченно мигал глазами. Ян видел насколько бледна его кожа, ему подыгрывало приглушенное освещение. Маевский, совершенно смущенный, склонил голову. Ян плавно подвинулся ближе и спросил: — Ты вообще ешь что-нибудь? Жан удивленно покосился на внезапно заботливого друга и, смутившись ещё больше, ответил: — Да? — именно с такой интонацией, поскольку он сам не был в этом уверен, — Если ты про фигуру и бледность, то я всегда такой был. Вероятно, моя физическая структура тоже возвращается. — Маевский лег на спинку дивана, медленно смыкая и размыкая глаза, — Я стараюсь есть, спать, но порой не получается. — Вдруг он, резко переменив ход своих мыслей, выдал: — Хочу волосы отрастить. Одухотворённость вновь вернулась в тело Яна, в его движения и его бледную улыбку. Розмановский кивнул и предался воспоминаниям, так же прислонившись к дивану: — Я свои патлы буквально полгода назад отстриг, и это было каре, а года полтора назад у меня были пышные и кудрявые, где-то ниже плеч. Уже даже непривычно вспоминать, словно это было в прошлой жизни, другой человек. А куда он делся? Непонятно, но мне исполнять его песни и переносить любовь к нему. Хотя, я этого сорванца (Ян усмехнулся трагично) тоже люблю, до сих пор. Может, даже рад был бы жить, как он, но прежним собой я уже никогда не стану. Тронутый до глубины души столь нежным разделением чувств Жан, приложив руку к волосам, монотонно продолжил: — Как бы это не было странно, но прошлый ты всегда будет любить настоящего и будущего тебя. Просто потому что ты живой, ты продолжаешь жить, и остаешься тем человеком, которым он тебя сделал, хорошим, плохим, неважно. Он благодарен тебе, что ты сохранил себя. — Ян обескуражено, отчаянно повернулся к Жану, проникаясь его словами, и понурил голову, показывая этим благодарность и согласие. — Тебе пойдут длинные волосы. — резюмировал Ян, улыбаясь, и поднялся с дивана, разгуливая по комнате. Треснувший плафон люстры вероломно толкнулся в макушку, Розмановский схватил его рукой и повернул. Необдуманное действие откликнулось — плафон соскочил с резьбы, выскользнул из пальцев парня и с треском разлетелся осколками по полу. Жан испуганно подскочил, схватившись за край стола. Ян закусил губу виновато и глянул наверх — теперь оголенная лампочка болталась на проводе, и зал стал выглядеть еще более разочаровывающе. Следующие полчаса прошли в более спокойной обстановке. Ян рассказал о поездке, пока помогал Жану убрать и спрятать следы преступления, пока Маргарет не спрятала его тело где-нибудь в подворотне. Маевский решил прибраться, пока друг продолжал рассказ: — Это было весело. Я не скажу, что Америка идеальна, как это показывают в фильмах. Там очень много странности, которой мне, наверное, никогда не понять. Адриан объяснял это отсутствием привычки, но, мне кажется, что, проживи я в Штатах хоть десять лет, все равно бы не смог привыкнуть. Он-то коренной, в Лос-Анджелесе родился, сын миллиардера медиамагната. — Ян усмехнулся, проводя рукой по волосам, — Я и не спешу. Мне здесь хорошо, если и ехать куда-то, то только на время. Жан разбирал заваленные полки, параллельно слушая и откликаясь кроткими поворотами головы. У стенки низкой антресоли потрескалось дно — Маевский случайно подцепил отошедшую штукатурку, и довольно крупный кусок отошёл от стены. Расчистив пространство, парень разглядел повреждение и заметил, что сквозь трещины виднеется тёмно-красная материя, наощупь точно натуральная кожа. Жан был вынужден прервать рассказ Яна обеспокоенным зовом. Розмановский одернул рукава и заглянул внутрь антресоли. Переглянувшись, Жан выпалил негромко: — Где-то я такое уже видел. Я про обложку. — По виду Яна было замечено, что он все понял. «...Ян придвинул свечку к полке и подсветил указатель: «Основы ТММ», где буква Т была слегка затерта. Бронзовая табличка дрожаще замигала грязно-желтым бликом, но Ян уже обратил внимание к корешкам книг. На них не было названий, только знаки. Все книги, в отличие от предыдущих монотонно черного, серого цвета, и только одна средь них стояла в красной кожаной обложке и на ней вообще не было опознавательных знаков. Ян, осторожно поставив подсвечник на пол, вытащил книгу и выставил ее перед собой. Раскрыв ее на титульном листе, он увидел запись: «За тянущимся временем есть толк» и подпись: восьмое декабря тысяча девятьсот семьдесят второго года...» — Жанчик, ты зачем это расковырял? У меня сейчас глаза на лоб полезут. — восхищенно отшучивался Ян, стряхивая с книги строительную пыль, — Это еще один том. Помнишь, мы искали в библиотеке? Кошмар. Она не могла оказаться здесь просто так. Вручив Маевскому книгу, Ян снова ринулся к антресоли и стал с фонариком разглядывать выступ в стене, откуда они только что вытащили книгу. Обычный серый камень, пыль и грязь, отпечатавшаяся на полке и руках. Ян отряхнул ладони об штанину и вернулся к Жану и их странной находке, продолжая светить фонариком. С виду не имеющая опознавательных знаков обложка, как и все томы до этого, была просто шершавая кожаная поверхность, по которой Розмановский с боязнью провёл рукой. Слой пыли смазался, ощутимо похожий на машинное масло, Ян съежился, осветил каждый угол и вдруг разглядел к рельефе кожи контур букв. Жан тоже заметил, сжал книгу в обе руки посильнее и, когда Ян провёл фонарем по целому слову, в унисон ему резюмировал: — Кодекс. Парни вернулись за стол, разворачивая титульный лист. Жан тревожно расправлял волосы, посматривая на Яна. Розмановский чувствовал напряжение друга и вполне его разделял, однако, панике предаваться не планировал. На титульном листе бледно было напечатано: «Землей покрыто и спрятано под надежной охраной», но первое слово было кем-то яростно зачеркнуто, хоть и просматривалось через черные чернила. Ян провёл по ним пальцем и заметил след вниз по странице — похоже, почерки были свежими. А фраза казалась до изнеможения знакомой. — А в ближайшее время комната оставалась пустой? — спросил Розмановский, развернувшись к Жану и показывая страницу. Маевский качнул плечами и ответил: — Да хоть сегодня утром. Я на смене, Янек в школе, больше некому здесь находиться. Но не знаю, ты сам видел, это старая штукатурка, и очень маловероятно, что в ближайшие часы кто-то мог запихать туда книгу и золотать незаметно, еще и создав такой нетронутый вид. — Жан взял карандаш и провел им под каждым словом. Пока Ян снова рассматривал антресоль, он с пронзительной ясностью в голове вел грифелем по странице и делал остановки на середине слов. Маевский застыл на секунду, желая позвать Яна, но Розмановский вернулся сам, жутко взбудораженный. Тогда Жан напомнил: — Ты помнишь ярлык, с которым Янек принес нам те... странные яблоки? Ту бешеную ночь Ян точно забыть не мог, потому усмехнулся скорее трагично, взглянул на Жана и перевел внимание к странице. Остатки карандаша точками проникали буквы, что, как прожекторами, загорались в памяти. Розмановский вспомнил, разгладил мятую страницу и перевернул вперед. Взору их с Жаном открылся разворот, полный мелкого и нескончаемого текста. Ян ахнул, отпрянув назад, а Маевский наоборот приблизился, вооружаясь телефоном Яна с включенным фонариком. Свой карманный он разрядил в событиях о заключении клонов в подвальной комнате. Проходясь по буквам, сложно было сориентироваться и даже вынести крошечный толк из прочитанного. Ян на второй странице устало застонал, закрывая лицо руками, но, чувствуя на них остатки липкой пыли, отряхивался отчаянно. Жан трясущимся пальцем провел по странице и перегруженно вздохнул, после чего отвел руки от книги и начал: — Это ссылки на другие части и предупреждения. А ещё приписка, что данное не является подлинным документом и в суде не является аргументом. — К чему бы это? — вторил Розмановский, упирая голову в кулак, — У тебя же есть высшее образование, у вас наверняка было право. Жан моментально и серьезно среагировал: — Ян, неоконченное. Я ничего не знаю по своей специальности, а почему магистры решили сделать диплом, я не знаю. — Юноша, внезапно раздраженный скорее самим собой, встал с места, прошел к тумбочке и вытащил оттуда документ, демонстрируя Яну, что свел губы виновато, — Магистры сказали, что если меня что-то не устраивает, я могу поступить на второе высшее... — Жан открыл книжку, небрежно пролистал, отчего та открылась на титульном листе, где вписалось имя, дата рождения и дата выдачи. Маевский краем глаза зацепил эти строчки и смутился. По выражению лица читалось полное недоумение. Ян, заметив это, подскочил, приближаясь к другу, глянул в документ и зачитал строчку, где Жан держал палец: — Двадцать седьмое декабря девяносто девятого. И... что? Маевский же посмотрел на Яна и ответил разочаровано: — Мне двадцать четыре. — Путем несложных вычислений, Розмановский, которому самому было столько же, сосчитал. По документам Жану двадцать четыре исполняется только в декабре. Обратившись к паспорту, парни поняли, что это не единичный случай и не ошибка. Во всех документах значилась дата на год позже считаемого. — Как я этого не заметил? — с дрожащим взглядом бегая по страницам, спрашивал Жан, Ян чувствовал, как на себе тревогу и накручивающую нервные клетки, как тугую леску на катушку, и оттого у самого в груди спирало. С чужой стороны это могло бы быть считано, как высокомерие, но в моменте Ян чувствовал себя сильнее, потому быстро перехватил вещи из рук Маевского и отвел от стены, уже пребывающего на грани. Мысли закрутились воспоминанием о рассказе о событиях 27 августа. — Я надеюсь, ты не чувствуешь то же, что тогда? Я сам не умею с ними справляться. — признался Ян, касаясь волос Жана, точно спрашивая. Умело избегая устрашающего словосочетания, что было, наверное, к лучшему, Розмановский отвлекал внимание. Маевский заторможенно соглашался, отговариваясь: — Все хорошо, переволновался, еще и книга эта... Я только мешаю и раздражаю своей инфантильностью, извини, пожалуйста. — Жан отошел от Яна, растирая лицо и глаза руками. Ян был стеснен внезапным и нестандартным положением, но все же не мог поддаться игре эмоций, что-то держало его у рамки. — Не думай. Я сам понимаю, как страх и паника ограничивают жизнь. Без оглядки по первости и поворота не совершишь, как будто под сотней камер. Это не инфантильность, это то, с чем приходится жить: с постоянным осуждением и косыми взглядами. У меня в начале мая диагносировали синдром дефицита внимания, знаешь? И отсюда проросли все сомнения что было не так. Вернее, что было так, но мне приходилось считать не себя с особенным мышлением, а всех вокруг странными. Нейроотличие сильно бьет по человеческому, но это не должно мешать оставаться человеком, способным понять. И это не моя вина, я таким родился, и только я могу себе помочь. — Животрепещущий монолог прервался, на что Жан одернулся, насквозь пронизанный услышанным, а Ян спросил, подойдя ближе и положив руку на плечо: — У тебя нет никаких таких диагнозов? Повернувшись, Маевский отрицательно помотал головой и, скрывая полные боли глаза, отвечал: — Я всегда был странным. Никто не придавал этому значение, значит, и мне не надо? — Вопросительные интонации затрагивали большие сомнения. — Пойдем к магистрам, спросим за твои документы? — предложил Ян и, как в первом классе, взял Жана за руку, этим привлекая его воспрянуть. И Маевский, качнув плечами, стеснительно хотел отказаться, но Розмановский, видя в этом уже свою собственную идею, не отпуская руки друга, шагнул в сторону двери, и Жан поддался без сопротивления. Комната осталась пуста. В коридоре, по лестнице и далее несло запахом застоявшегося воска. По дороге Жан решил вступиться с разговором: — Вспомнил тут... Ты не замечал странные орнаменты на стенах? Точки и прочерки. Как азбука Морзе. — (Ян помотал головой), — Эдвард почему-то к ним настроен очень серьезно. Запрещает смотреть. Янек один такой заметил по плинтусу в столовой — конвоир ему чуть подзатыльник не отвесил, благо Томпсон был рядом. Нет идей, что это может быть? — Может, эта Академия раньше для чего-то другого предназначалась? Вдруг, тут был сектантский приход, а Эдвард такой приверженник традиционной культуры религий, что теперь искореняет. — предположил Ян и, когда они взошли на основную лестницу, осмотрелся по сторонам, молчаливо оценивая место — по стенам виднелись зеленоватые подтеки, солнечный, уже закатный свет из мелкого окна мигал сквозь решетки по полированным камням, звеня трагичными, совершенно безжизненными мотивами. Бедолага-кустик под самым потолком печально спускался вниз, теряя родной свой цвет, здоровый и сильный, что не могло не вогнать в тоску. Розмановский украдкой глянул в длинный, тянущийся в темный угол коридор и вдруг спросил: — А здесь есть камеры? — Эдвард отрицает прогресс. — процитировал Жан и оговорился о секретности сказанного, — Здесь даже электронных телефонов внутренней связи нет, только стационарные, что уж говорить про компьютеры? Эдвард, похоже, не верит надежности небумажных носителей. По всей видимости, и на камеры недоверие тоже распространяется. Что странно. — Жан повторил путь взгляда друга и вернулся к нему с вопросом: — А почему ты спрашиваешь? — Многих неурядиц можно было бы избежать, если бы были камеры. Налеты, ваш захват в августе, ну правда! — Ян, взойдя на площадку этажа, топнул в дрожащее эхо и, сдерживая пыл психоза, вцепился горячими руками в чугунные перила. — Но Эдварду плевать, как так? Уже месяц мы разобраться не можем, затянулось у них! Как будто то, чтобы все было хорошо, хотим только мы... Не все. Мацею же хорошо! — Ян почти крикнул, от чего дрогнуло стекло в соседней двери. Через пару секунд молчания в беспрестанной тишине, дверь отворилась, и на свет показался парень в форме помощника с вопросом что же юноши тут забыли. — «Магистров ищем» — помощник ответил, что поиски будут весьма безуспешны — всех троих нет на месте. Тогда, как только работник снова скрылся в каморке, Жан сделал один шаг, разделяющий его с Яном и ответил на его высказывания как можно корректнее: — От нас мало что зависит, мы не знаем что и как делать, и не наша это прерогатива. — На что Ян почти заискрился, вовсе не от гнева, всепоглощающего его плоть, а от идеи. Он напомнил про книги: — Мы можем изучить это, раз все так оборачивается против нас. Нет сейчас библиотеки, но может, книги куда-то убрали? — И Жан вспомнил. Маевский, как кот, оглянулся по сторонам, сориентировался и, отразив на лице заманчивую улыбку, подозвал Яна за собой, и ему не было даже мысли отказаться, когда рука снова оказалась сопряжена с рукой друга. — Нас когда Эдвард вызвал, чтобы ругать, как раз в тот день, мы решили не идти, и случайно совершенно туда попали. — рассказывал Жан, пытаясь на память сообразить дорогу. Выйдя в основной коридор, из-за угла показалась боковая лестница, которая и вела в нужное место: — «Третий закрытый этаж, и туда отнесли все, что было в библиотеке» — дополнил Маевский и краем глаза заметил, как Ян с теплой улыбкой неотрывно все это время на него смотрел, обернулся и смущенно дернул бровями. Хватило только на вопрос: — Чего? — негромким, мягким голосом, что холодным дребезжанием ощущался по коже. Розмановский не знал как объяснить, однако, не видел странностей в своём поведении. Он то ли умилялся, то ли был настолько заинтересован, что забыл обо всем на свете. И это оставалось на подсознательном уровне, где сейчас у Яна почти ничего не таится. Все рвется наружу, а потому такая внезапность оказывала мягкое успокаивающее действие. Ян качнул плечами и решил вернуться к делу. Он повторно показал на лестницу и уверенно направился вперед. Дверь на этаж заклинило. Ян, как настоящий мужчина, сжав руки в кулаки, воспрял многообещающе и, простучав углы не понятно из чего сделанной двери, схватился за ручку и подтолкнулся плечом. Петли ворчливо визгнули, но не поддались с первого раза. Жан, как второй настоящий мужчина, скромно усмехнулся, подбодрив друга, принёсшего свое плечо почти в жертву, встал на его место и, подержав ручку несколько секунд, дернул бровями сообразительно и резко потянул дверь на себя, на что она открылась. Розмановский, вытянув губы, разразился смехом. Жан, несерьезно закатив глаза, схватил Яна за руку и потащил на этаж, умоляя замолчать. — Вот это гробница. — ошарашенно воскликнул Ян, когда дверь за его спиной прикрылась. Маевский предусмотрительно поставил у неё опору. Голос Яна разошёлся эхом по темному этажу. Он казался еще мрачнее, и всё гуще набитый хламом, нежели в прошлый раз. Книги так же небрежным грузом, никому не нужным, болтались по безжизненным углам, где даже крыс не водилось — настолько до них не было дела. Ян чувствовал себя скверно. За короткий период с библиотекой он связал себя больше всего. Она казалась ему единственным убежищем от тоски и апатии, захватившей власть в убитом временем и страхом здании. Библиотека казалась ему приютом красоты и ума, а Розмановский, к малому удивлению, ценил это. А теперь и оно разрушено. — А люстра? Помнишь, люстра была? — вдруг вспомнил Ян, оборачиваясь к Жану. Маевский мгновенно погрустнел, закусил губу и молча прошел под сводами. Все в том же месте, что и почти месяц назад, в коробке. Жан указал на нее и сложил руки перед собой, словно на похоронах, склонив голову. Розмановский смутился, точно увидел то, чего бы никогда не захотел. Он сорвался с места, бегом преодолел приличное расстояние, на ходу не обращая внимания ни на что. А мимо него пролетали своды с горами книг и мусора, миллионы осколков камня и железа. Достигнув цели, Ян отрешенно глянул сначала на Жана, потом на коробку и нехотя прикоснулся к её створкам. Приоткрыв их, Розмановский тут же вздохнул от переполняющих эмоций. Он не понимал до конца от чего такая грусть и горечь, но справиться было почти невозможно. Помолчав с минуту, Ян, чувствуя на одном плече руку Жана, а на другом его голову, негромко выразился: — И правда гробница. Похоронили любую надежду, что в этом месте осталась хоть капля живого. — И, развернувшись, обнял Маевского, прижимаясь носом к его волосам. Дальше трех минут, что парни провели в абсолютной тишине, находиться в данном месте не оставалось никакого желания. Желая поскорее удалиться, Ян шел наспех, по пути стараясь разрядить обстановку неловкими комментариями. Жан поддерживал его, как мог, но сам был растерян до невозможности. Выйдя с этажа, Розмановский осмотрелся по широкой лестнице и приметил некоторую странность — обычно, в таком состоянии, он редко отличался подобной внимательностью. Лестница разветвлялась, и возле прохода на третий этаж как будто продолжалась наполовину вниз неполной горкой. Ян совершенно не видел между ними разницы, потому предложил Жану спуститься «влево». Маевский опасливо присмотрелся, однако, особого ужаса проход не внушал. Посовещавшись взглядами, они свернули в бок. Хлипкая, наощупь деревянная лестница, в отличие от всех каменных, привела их в так называемый полуэтаж — с гораздо более низкими потолками и узким коридором, тянущимся как вокруг башни. Создавалось впечатление, что вот-вот из-за угла должна появиться винтовая лестница. Проход оказался коротким и, по всей видимости, тупиком. Ян почти успел развернуться, как почувствовал под своим ботинком неровность. Отведя ногу, Розмановский увидел на полу ярко блестящую монету, на вид — из чистого серебра. Подняв находку, он хотел показать ее Жану, но заметил, что друг отошёл на два метра вперед. Обратившись к нему, Яну представилась стена в тупике коридора — вся, каждый ее кирпичик был исписан белым мелом. Розмановский, как завороженный, осмотрел стену в два с половиной метра высотой, доверху заштрихованной, с множеством записей и отрывками цитат. Глаза разбегались от множества акцентов. Где-то внимание вцепилось в слово «атака», а где-то в «смерть». Маевский разделял настроение. Проведя пальцем по поверхности стены, мел не смазался, а точно слился с камнем, точно изначально все было напечатано, а позже собрано в этот престранный пазл. — Что у тебя? — спросил Жан, и Ян, нахмурившись, показал на ладони монету. На реверсе, по всей видимости, красовалась роспись с буквой «Д» — красивой и фигурной. По гурту проходился неровный орнамент, а на аверсе позолоченным блеском отражался рельеф растущей луны в третьей фазе. Розмановский провел по нему пальцем и сжал кулак. Жан в ответ ему хмыкнул и выдал одно слово: — Книга. — Так, словно в этом таились разгадки всех Вселенских тайн. Маевский, предложил вернуться в комнату, но Ян придержал его. Вооружившись телефоном, он навел камеру на стену. Сделав пару снимков, парень обмолвился: — Пригодится. — И шагнул в сторону выхода. Жан, стоящий рядом, не сразу среагировал на начавшееся движение, тело качнулось, а ноги оставались на месте. В одну секунду его бросило назад. Ян, успев только сунуть телефон в карман, мгновенно рванул вперед и подхватил Жана за талию, в метре от пола. Большого труда удержать относительно нетяжелое тело не составляло. Маевский вцепился в плечи Яна и испуганно посмотрел в его глаза. Синеватый проблеск отразился в их янтарной зелени от приглушенного белого света. Единственное, на что хватило Жана, помимо благодарности, так это сказать: — У тебя очень интересные глаза. — Ян смутился и поставил друга на ноги. Вплоть до вечера парни провели в комнате. Ни одной дельной зацепки — кодекс ТММ славился запутанными формулировками и ни капельки не удивил этим. Яна, помимо всего, не отпускала монета. Он долго рассматривал её, понимая, что это явно что-то значит, пока Жан пролистывал главу за главой в поиске хотя бы малейшего намека на разъяснение. Только в самом конце его зацепило словосочетание «ночная метка». Внизу страницы, пожухлой и старой, болталось пояснение и ссылка на том «матчасти» — «единица планетарного кода». Маевский привлёк внимание Яна и указал на строчку. Розмановский вгляделся в мелкий шрифт и, вернувшись к другу, протянул ему монету со словами: — Пусть она у тебя будет, я с легкостью её потеряю. — И Жан, кивая, согласился. К большому сожалению, подробного разъяснения от книги получить так и не удалось. Ян втянулся в изучение, Жан читал вслух медленно, но ровно, без запинок, как обычно читают дикторы детских сказок, но он в свою очередь читал набор бессвязного бреда, сам иногда не соображая как то или иное слово казалось в одном предложении с другим. Розмановский молча слушал, иногда, в подозрительные моменты, вступая с комментариями. Тогда парни обращались к другим частям книги, и время процесса их увлекательного чтения увеличивалось. Ян посматривал на фотографии стены, но сопоставить так же ничего не мог. Нужен был кто-то из магистров, а так парни понимали, что были бессильны. Однако, этот день нельзя было назвать совсем уж потраченным впустую. Силы кончились рано и, когда Янек вернулся с тренировки к десяти вечера, Ян с Жаном уже спали. Спали на диване в общей комнате блока, с раскрытой книгой на столе, откинувшись на спинку. Голова Жана мирно лежала на плече Розмановского и ритмично приподнималась из-за равномерного дыхания. «Не хватает за ручки взяться» — беззлобно пошутил Свифт, поправив сумку на плече, и, потушив верхний свет, отправился к себе в комнату.