Поднося вино (将进酒)

Дождь, ливший несколько дней подряд, наконец закончился, оставив после себя плывущие от грязи улицы. Столица погрузилась в траур. Слухи разносились как лесной пожар, за закрытыми дверями только и шептались о том, что юного императора Тяньчэня предательски убил хоу Динду Сяо Чие, сговорившийся с заместителем командующего стражи, северным судьей Шэнь Цзечуанем. Да не просто убил, а замыслив восстание! Наследников у императора Тяньчэня не было, поэтому министры обратились к вдовствующей императрице с нижайшей просьбой вместо Сына Неба держать совет с двором. Вдовствующая императрица несколько раз отказывалась, прикрываясь тем, что негоже гарему вмешиваться в государственные дела. Согласилась она только после того как командующий стражи Хань Чэн трижды поклонился, прося о милости. Восемь столичных дружин вновь взяли на себя защиту Цюйду, и улицы днем и ночью кишели патрульными отрядами. Обычные люди не решались носу показать из домов, а все таверны и бордели наглухо закрыли двери. Осталась в прошлом деловитая суета столицы, город словно бы навсегда погрузился в уныние. Даже алые стены и разноцветная глазурь на стенах и крышах поблекла от дождя. Хай Лянъи, скорбевший у гроба, несколько раз лишался чувств. В конце концов его пришлось уложить в постель, — но он и капли лекарства проглотить не мог. Волосы его за одну ночь поседели окончательно, а глаза, блестевшие умом, потускнели и затуманились от слез. — Наставник, — Кун Цю поклонился, садясь в ногах кровати. — Вам нужно выпить лекарство. Мир погрузился в хаос, все ждут, что вы встанете у руля и проведете империю через бури… Вы должны заботиться о своем здоровье! Хай Лянъи так и не стер следы слёз в уголках глаз. Он помолчал, глядя в потолок. — Встать у руля… Провести империю через бури…? Божань, я не в силах ничего исправить. Бесшумно моросил дождик. Бамбуковая трубка во дворе тихонько стукнула о потрескавшийся камень в ручье. Хай Лянъи казался разбитым, как этот камень: он был слишком стар, силы юности истратил в придворной борьбе, и вот теперь все указывало на то, что больше ему не оправиться. Скорбь охватила Кун Цю. Он заплакал, прикрыв лицо рукавом. — Как… Да как же так вышло?! — Хань Чэн лицемер… Мягко стелет, да жестко спать… Ядовитая гадюка, узколобый, злобный человечишка. Но теперь он вошел в силу, и весь двор ходит перед ним на цыпочках. Из-за него сбежал Сяо Чие, и Либэй сорвался с привязи… — Хай Лянъи вдруг закашлялся. Он кое-как сел, и с мокротой выплюнул кровь. На мгновение чувства взяли над ним верх, он хрипло зарыдал, вцепившись в раму кровати. — Буря разразится… и перевернет всю страну вверх дном! Империя клана Ли, простоявшая сто лет, разрушится в одночасье! Я согрешил! Проклятый грешник! Я, Хай Жэньши, всю жизнь бесстыдно гнул свою линию ни с кем не считаясь! И поделом мне: в конце концов, эти люди всю мою работу обернули себе во благо! Я… О, я… Хай Лянъи склонил седую голову и разрыдался так хрипло и отчаянно, что сердце разрывалось. — Наставник! Наставник! — Кун Цю бросился к нему, поддерживая за плечи. — Слуги! Занавесь отодвинулась, но вошел не слуга, а Яо Вэньюй. Увидев эту сцену, он тут же преклонил колени у кровати, и, принялся вытирать кровь и слёзы учителя, не боясь испачкаться и одновременно зовя слугу, чтоб принес воды и промыл платок. — Ваше превосходительство, прошу, подождите снаружи, — мягко сказал он Кун Цю, когда Хай Лянъи немного успокоился. Кун Цю не посмел мешать встрече учителя с учеником, и быстро вышел. Постепенно, рыдания Хай Лянъи стихли, и Яо Вэньюй смог напоить учителя лекарством, поддерживая чашу. Лишь дождавшись, пока тот уснет, он бесшумно вышел. Кун Цю хотел было с ним заговорить, но Яо Вэньюй попросил слугу проводить гостя в главный зал, а сам ушел вглубь дома, переодеться в чистое. — Простите, что заставил ждать, ваше превосходительство, — вернувшись, он послал за чаем, а сам сел напротив Кун Цю. — У наставника нет сына, но видя, как вы заботитесь о нем, я успокаиваюсь, — сказал Кун Цю, взяв чашку. — Ох, не должен был я начинать тот разговор! Только расстроил его. — Пусть учитель заболел и прикован к постели, он все так же печётся о делах государства. Даже промолчи вы, он все равно не смог бы выбросить их из головы. Но лучше выплакать горе, чем запереть его в сердце, — Яо Вэньюй покачал свою чашечку, такую же фарфорово-белую, как его рука. — К тому же, все так зыбко и неспокойно… Учителю не суждено долго отдыхать. Кун Цю знал, что Хай Лянъи к юному Яо и вправду относится как к собственному сыну, поэтому не стал сдерживаться, и сказал со вздохом: — Его величество скончался так неожиданно! Положение бедственное, да к тому же клан Хань захватил военную власть в Цюйду, а вдовствующая императрица прибрала к рукам правительство, и её не сдвинуть с трона. А Либэй? Что они будут делать теперь? — На всякое действие должно найтись противодействие, — ответил Яо Вэньюй. — Хань Чэн изначально был командиром стражи. Если он захочет возвыситься и войти в секретариат, то ему придется просить вдовствующую императрицу об особом указе, и она может согласиться. Однако, Вэй Хуайгу принял яд из-за дела о военном продовольствии, и его место, скорее всего займёте вы, ваше превосходительство. Хотя бы временно. Таким образом, важные посты все еще окажутся в руках господ, почитающих учителя. Кун Цю отставил чашку. — Но раз вдовствующая императрица всем заправляет, значит все перемены в секретариате будут случаться только по ее хотению, — уныло сказал он. — Если она потащит за Хань Чэном своих людей, что нам делать? Яо Вэньюй улыбнулся. — То, что вдовствующую императрицу поставили во главе государства, — крайняя мера. Её фамилия не Ли, никто не видит в ней человека, способного говорить от имени Сына Неба. Сейчас важнее обстоятельства вокруг клана Ци. Пусть Ци Чжуинь довольствуется своим положением и не заботится о политике, репутация клана Ци как верного и надежного союзника, держится на ней. Она никогда не позволит вдовствующей императрице и Хань Чэну творить в Цюйду что им вздумается. Если вдовствующая императрица хочет привлечь ее на свою сторону, то и сердить побоится. Вам лучше беспокоиться о дальнейших планах Хань Чэна, ваше превосходительство. — Хань Чэн уже преуспел! Как подольстился к её величеству! — По моему скромному мнению, всё как раз наоборот, — Яо Вэньюй взглянул на моросящий дождь. — Сейчас и вправду все выглядит так, словно Хань Чэн в фаворе у вдовствующей императрицы. Однако, если немного отстраниться и взглянуть на полную картину, подумать на несколько ходов вперед, становится ясно, что это вдовствующая императрица пытается подольститься к Хань Чэну. Она смогла захватить власть, потому что у императора не было наследника. Её согласились пустить на трон лишь для того чтоб хоть кто-то стоял во главе. Но Дачжоу должна однажды обрести императора. Да к тому же военная власть в руках Хань Чэна не игрушка. Он так дерзко расставил ловушку для Сяо Чие во дворце Минли… значит что-то придает ему храбрости. Или кто-то. — Вы хотите сказать… — пролепатал Кун Цю. — Наследник до сих пор в руках Хань Чэна?! Яо Вэньюй отпил чаю. — Император Гуанчэн частенько проводил ночи за пределами дворца. Трудно сказать, существуют ли другие наследники, но даже если нет… Хань Чэн обязательно кого-нибудь найдёт. У Кун Цю похолодело всё нутро. — Хань Чэн располагает и солдатами и конницей, императорская стража ему послушна. Столичные чиновники, связанные волей своих семейств, не станут ему перечить, если он решит захватить власть. Выходит, если он посадит своего человека на трон дракона и встанет во главе двора, мы… — Известно ли вам что-то о гвардейцах? — вдруг спросил Яо Вэньюй, меняя тему. — Они уже прошли Даньчэн? *** Императорская гвардия уже прошла Даньчэн, но ещё не достигла Чжунбо. Сяо Чие спешил как мог, но воинам и коням требовалась передышка, так что пришлось остановиться на привал. Шэнь Цзечуань серьезно заболел: старое недомогание и разбитое сердце его подкосили. Он был в сознании, но словно где-то далеко, тонул в потоках крови под нескончаемым ливнем. Ещё с эпидемии Сяо Чие подозревал, что Ланьчжоу вовсе не заботился о здоровье, что пилюли, которые он принимал в юности, так и остались в его теле ядом, ждущим чтоб проявиться. Поэтому, скомандовав остановиться на привал, Сяо Чие тут же послал за лекарем, боясь худшего. Шэнь Цзечуань чувствовал себя словно в тумане. Он слышал голос Цеаня, но крики учителя, так и звеневшие в ушах, заглушали всё. Несколько раз он просыпался и ему казалось, что он дома. Пахло чем-то вкусным, значит там, за пологом, матушка-наставница… Но посмотреть и убедиться он не осмеливался В конце концов он остался ни с чем. Думал, что смог убить в себе человеческое, что его смертная оболочка не проронит больше ни слезинки. Как же он был ещё молод, как по-юношески самонадеян! Забыл, что такое невыносимые страдания. Забыл, каково это, когда твою душу четвертуют. Сяо Чие всю ночь держал его в объятиях. Соблазнительная белая шея Ланьчжоу отливала теперь смертельнрй бледностью, и весь он напоминал облако, готовое вот-вот растаять в ночи. Оставалось лишь обнимать его крепко, до боли. — Замёрз? — прошептал Сяо Чие. Шэнь Цзечуань медленно кивнул, будто не сразу понял, что ему говорят. Он склонил голову, прижавшись щекой к щеке Сяо Чие. Чужое тепло согревало, заставляло вновь почувствовать себя хоть немного человеком. Он протянул руку и слабо погладил Сяо Чие по запястью. Тот одним движением перехватил его кисть, крепко переплетая пальцы, всё свое тепло отдавая возлюбленному. Прижался горячей грудью к его спине, будто растопить хотел, как ледышку. Сяо Чие был словно волчонок, никого не подпускающий к Шэнь Цзечуаню, неловко пытающийся зализать его рану. Иначе он не умел утешать. В нём не было ничего кроме горячего желания навсегда избавить своего Ланьчжоу от боли. — Цяо Тянья ушел искать учителя, — безнадёжно прошептал Шэнь Цзечуань. — Когда он вернется? — Скоро, — Сяо Чие нежно сжал его руку. — Скоро. — Я не могу оттереть кровь… Она не смывается… — Мы с тобой вместе ступили на путь воинственных асур, кровавый путь битвы, — отозвался Сяо Чие. — Замараемся, и пусть. Пока я рядом, об этом не тревожься. Шэнь Цзечуань поджал тонкие губы. — Я… Он умолк, словно забыл, что хотел сказать. Просто лежал, слушая шум дождя. Сяо Чие ущипнул его за плотно сжатые губы. — Что ты хотел сказать? Шэнь Цзечуань резко уткнулся лицом в подушку, чтоб не видно было лица, но Сяо Чие развернул его за плечи, снова спросил тихо: — Ну же. Что ты хотел мне сказать? Шэнь Цзечуань, не в силах отвернуться, несколько раз открыл и закрыл рот, но так и не смог издать ни звука. Сяо Чие не отрывал от него внимательного взгляда, пока не услышал наконец тихий всхлип. — Больно… Сяо Чие взял его лица в ладони. Ланьчжоу смотрел на него совсем по-детски, слезы струились по бледным щекам. — Больно… больно… — всё повторял он дрожащими губами. Сяо Чие погладил его по волосам, утёр слезы большими пальцами. — Где болит? Скажи мне. Шэнь Цзечуань разрыдался. Всхлип вырывался за всхлипом, дрожали плечи. Он рыдал так горько, словно все годы тоски пытался выплакать в одну ночь. Глупый, глупый, не мог даже понять, где у него болит! Только чувствовал, что не может больше этого выносить, и безвольно позволял Сяо Чие утирать слёзы. Ничего не осталось от не по годам мудрого и хитрого судьи Шэня. Одна лишь боль. Сяо Чие лег поудобнее, пряча его в своих объятиях от всего мира, — пусть снимет наконец маску, не боясь, что кто-то увидит. Они сжимали друг друга крепко-крепко, и Шэнь Цзечуань все плакал и плакал, как брошенный щенок, как избитый ребенок, — грудь Сяо Чие насквозь промочил слезами. А тот гладил его по волосам, повторяя снова и снова: — Больше не будет больно. Обещаю, Ланьчжоу никогда больше не придётся страдать.