Делец

Кратчайшее расстояние — это перпендикуляр

      Где ее черти носили — вопрос оставался открытый. Карс не припомнил, чтобы она исчезала бесследно. И в этот раз стоило догадаться, что не объявится в час, который ей назвал Декси, потому что разговор несколько часов тому назад проходил следующий:              — Где в городе найти виноделов? — Гласс стояла на корабле, свидетельствуя погрузку чужого добра.              Карсу это сразу не понравилось. Они отплывают в полдень, а у Президента на уме какие-то выходки. Он ничего не сказал — закурил.              — Дайте подумать, — Декси посмотрел в город озадаченно. — В городе мастеров виноделов нет. Признаться, я никогда не задавался вопросом. — Декси обернулся к висящим над дворцом виноградникам, как будто их существование вообще впервые поставило вопрос о необходимости того, чтобы за ними кто-то ухаживал.              — На кой черт они тебе сдались? — спросил Карс, подпирая боком борт. Зоуи, прищурившись, посмотрела на капитана.              — Есть одно дело, — сказала Зоуи.              — Какое?              — Не ваше собачье, как говорится, — усмехнулась она. Карс рассмеялся сухо. Гласс стояла, совершенно не тронутая собственной грубостью. Этот ответ удовлетворил его больше, чем любое объяснение. Гласс все еще знала, что делает, не была намерена в свое целеполагание вмешивать своих исполнителей, и отдавала себе отчет в последствиях.              — Гласс. Могла бы сама догадаться, — сказал Карс немного погодя, растер рукой подбородок, это сняло улыбку с его лица, хотя он остался выглядеть страшно довольным. — Где вино, там и виноделы. — Он поднял голову, чтобы острова с виноградниками попали в его поле зрения. Зоуи обернулась на них. Декси покачал головой — он не знал, но счел это логичным. Зоуи усмехнулась. Задумалась. Протянула “Могла”, потом спросила во сколько отплытие. Декси назвал время. Карс напомнил — зайти в Даунстрим поздно, значит разбить корабль — воплотить худшие кошмары Блю.              Гласс торжественно сообщила, что приняла к сведению, хотя Карс ставил на то, что нихера она не приняла к сведению.              Поэтому, когда Декси считал минуты до Даунстрима и корабль стоял снаряженный до последнего гвоздя, чтобы не рассыпаться в щепки на спуске с Небесного острова, Карс курил трубку, не удивленный, что Президент не объявилась.              За два часа до отплытия Карс еще не особенно был озабочен. Ради приличия наведался во дворец, где ее вообще не видели примерно с прошлого дня. Рыжий развел руками. Не было ни Гласс, ни Бекмана, но Бекмана Карс чувствовал в той части дворца, а Гласс как в воду канула. Шанкс оборачивался к снайперу, но и тот качал головой. В комнате, включая Шанкса, Ясоппа, Габа и Карса, было по меньшей мере четверо владельцев Наблюдения, а где эта женщина проворачивала свои не его собачьи дела — было неясно.              Карс курил. Время уходило. Гласс как в воздухе растворилась.              Он вернулся к кораблю, Декси выглянул с борта, и Карс покачал головой.              — Думаю, мисс отлично знает время нашего отплытия, — заверял Декси. Карс качал головой. Гласс знала время отплытия, игнорировала его осознанно, значит, принимала на себя все риски, значит, они отплывают без нее.              Карс только теперь понял, что за “приняла к сведенью”. Приняла к сведенью, когда они отплывают. Хотела бы быть здесь — была бы. Между своими делами и безопасным спуском на Синее море она выбрала первое и поставила их известность в том разговоре накануне.              Карс свистнул — готовятся к отплытию. Они спустятся на Синее море без нее, и пусть она хоть с парашютом прыгает.              Они на это посмотрят.              Закрыв лицо руками, машинально растирая меж бровей, Зоуи сидела посреди полупустой спальни. Бекман курил, пускал дым в высокий потолок. Слишком высокий, кольца таяли на расстоянии вытянутой руки, и покои наполнялись запахом дыма.              Гласс должна была отплывать вот прямо сейчас, если Бекман ничего не путал — а он ничего не путал. Гласс игнорировала собственное отплытие, назначенное на утро, с самой полуночи. Николь после своих банных ритуалов показалась во дворце. А Гласс не показалась. Как растворилась в воздухе, и Николь клялась, что она ей ничего не сделала.              Зоуи Гласс сидела прямо тут, посреди комнаты, и Бекман видел ее глазами и здравым смыслом мог себе гарантировать, что Зоуи Гласс прямо сейчас находится с ним в одной комнате, но сознание упорно игнорировало ее присутствие. Приходилось смотреть на нее неотрывно, потому что отвести взгляд, потерять ее из виду создавало вероятность, что Бекман не сможет на ней снова сконцентрировать внимание и тогда чужая Воля сотворит с его сознанием очень забавный трюк: просто исключит себя из него.              По ее же собственным словам после того, как они расстались с Николь, она виделась только с Перпетуей, чтобы узнать получателя ее грузов, за которыми у нее на хвосту сидит Дозор, и получив это заветное имя и место, немедленно отправилась сюда: намеренно и последовательно выводить его из себя. Играть свои игры.              — Заканчивай, — сказал Бекман. Гласс насмешливо хмыкнула. Поднялась, опустив руки. Встала в полный рост. Прямо перед ним, в открытую. И могла стоять хоть перед самым его носом, но стоит отвлечься на секунду, и ее сущность растает, и Бекман сосредоточится только на сигарете. Благо, Бекман знал, что такое держать в руках собственное сознание и не позволять манипулировать своей волей. Как игнорировать парамецию. Требует некоторого волевого усилия. Дисциплины сознания, последовательности мысли, силового превосходства.              Игнорировать эту Волю требует того же. Бекман провел ладонью ей по талии. Воля смазывает ее из сознания, а на ощупь у нее мягкая кожа, закрытая пиджаком, и нужно его распахнуть, и если упустить ее из сознания, тогда будет казаться, что это то ли сон, то ли фантазия оседает касаниями кожи на руках.              Надо не признаться ей случайно, что то, что он в состоянии вот так сидеть, курить и не давать манипулировать его мыслями — это показатель того, что она его не превосходит. Уж хотелось бы, чтобы женщина, едва-едва двадцать лет или сколько ей там, его не превосходила. А то Бекману пришлось бы признать себе, что ее владение волей в таком возрасте и в таком положении — исключительнейший навык. Бекман таких людей знал сколько? С десяток. Притом в своем уме? Двоих?              — Что скажешь? — спрашивает она, звучит как голос в собственной голове. Бекману нужно собраться с силой, чтобы убедить себя ответить вслух:              — Ты пропустишь Даунстрим.              — Я уплыву с моими людьми.              — Ставлю на то, что уйдут без тебя.              Бекман ставил на то, что они уйдут без нее, потому что у нее в команде было несколько человек, слишком хорошо разбирающихся в навигации и в море. Сойти с Даунстрима можно только если войти в него на первом часу, а потом высокий риск обвалиться в море с неопределенной высоты. Ред Форс и еще пара кораблей в Гранд Лайн себе такое позволить может, меж тем.              А вот они — они уйдут без нее. И это комплимент.              Они уйдут без нее, потому что сама она слишком хорошо знала, чем займется, и ее люди знают, куда идти и что делать, и ее присутствие на корабле необязательно для этого, подобно тому, как Шанкс не управляет собственной командой. Они отправятся делать дела, Гласс найдет способ спуститься с Небесного острова, они встретятся где-то в условленной точке, как когда она назвала им Виолончель за неделю до того, как сама на нее отплыла, и их планов не нарушило ее помутнение сознания.              Если говорить отвлеченно, Гласс и ее игры впечатляли.              Отвлеченно. Отвлеченно, чтоб его — и все бы было ничего, но Бекман понял, что проиграл.              Сознание потеряло дисциплину, потеряло фокус, и Бекман сложил руки в замок. Эта женщина заставляла внимание концентрироваться на чем угодно, кроме факта ее присутствия в комнате. На том, как свет падает в окно, на геморрой их собственного отплытия. Даунстрим откроется через час, и ее люди во дворце ищут ее — а что еще им здесь делать.              Бекман остановил в голове поток мыслей, медленно выдохнув дым сигареты. Достаточно. Он научился быть правой рукой человека вроде Шанкса, удержать собственное сознание, которым манипулирует женщина, — это дело принципа. Хотя ее Воля просто растворяет ее на фоне стен, на фоне мыслей, на фоне мраморных полов, и не остается ничего, кроме смутного воспоминания. Бекману достаточно смутных воспоминаний, чтобы заставить разум вернуться. Нужно зацепиться за что-то.              — Что ставишь?              За ее голос. Бекман усмехнулся. Да, она все еще стояла прямо перед ним. Сознание снова обрело форму. Очертания. Сама выбрала напомнить о себе. Может быть, ее навыки Воли феноменальные, хотя и ставят под сомнение здравость ее ума, но погубит ее не это. Ее погубит определенно самомнение. Самомнение, и Бекман бы сказал азарт, но это был не только он. Это была почти лудомания. Гласс больна.              Бекман откинулся назад, на спинку дивана.              — Заканчивай. Снова память потеряешь.              — Я забыла сутки, когда почти пятеро провела непрерывно ее используя, — сказала Гласс. — Мне это доставляет удовольствие.              — Что?              — Распоряжаться если не твоей волей, то твоим сознанием, это забавно. Теряешь концентрацию — упускаешь из виду, да?              — Как и со всем, Гласс. Сознание всегда так работает.              Она усмехнулась. Нет, использовать эту волю отнимало у нее силы. Если присмотреться. А Бекман был вынужден присматриваться. Да, действительно, та Воля, которая позволила ей скрываться от Гилдо в его собственном городе несколько суток. Воля не Наблюдения, а ее полная противоположность, Воля, манипулирующая не своими мыслями, а чужими, и потому ставящая пользователя на самый край. Вооружение развивается, когда ставишь себя на грань жизни и смерти. Наблюдение ставило под вопрос здравость ума, и ценой за его овладением была не жизнь, а ее смысл. И вот Гласс, на самом кончике собственного благоразумия балансировала Волей самых отчаянных безумцев просто ради забавы.              Выглядела, будто дыхание задерживала. Умела делать это незаметно, продолжительно и эффективно. Не буквально.              Есть Воля, которая развивается от кризисов, пробуждается от коллапса, а есть Воля, которая развивается как болезнь. Как проклятье, как безумие, как диагноз. Не развивается, усугубляется.              — Как ты ее чувствуешь, Гласс?              — Что?              — Вооружение — как война, как сталь, как убийство. А вот это, — Бекман неопределенно покрутил пальцем. У Наблюдения столько лиц, что называть его наблюдением — это просто чрезмерно упрощать. Гласс его поняла.              — Она медленная и безнадежная как утопление.              Бекман усмехнулся, покачал головой и потушил сигарету. Гласс умела выбирать слова. Воля, которая нужна для бегства, сокрытия и исчезновения, лишающая личности — утопление. Добровольное. И оно ее забавляло. Бекман потянулся к ней снова.              — Такая Воля свойственна тревожным, беспомощным людям, которые медленно выживают из ума, — негромко, спокойно произнес Бекман.              — А ты ей не владеешь?              — Нет.              — А мне казалось, да.              С чего бы ей так казалось? Бекман медленно покачал головой.              — Прекращай.              — Что ставишь, Бекман? — она сказала это слишком громко. Как со сцены, почти выкрикнула. Гласс любит игры. Ставки. Сделки. Забавы. Это не азарт, это мания. Она ведет Гласс к самым невозможным победам и к самым очевидным поражениям.              Бекману было нечего ставить здесь и сейчас, и вообще такие простые выигрыши не входили в список того, что его развлекает.              — Скажем, двенадцать белли.              — Почему двенадцать?              — Это все, что у меня есть при себе, Гласс, — Бекман в доказательство потянулся к карману. — Ты знаешь, что миллиард — это до черта денег? Его обычно не носят при себе.              — Отдашь мне все, что у тебя есть?              — Ну да, — ответил Бекман. Потянулся к сигаретам. Гласс улыбалась. Улыбалась самодовольно, чрезмерно удовлетворенно, Бекман даже начал подозревать подвох.              — Да это лучше, чем миллиард, я согласна.              — Ставлю двенадцать белли, что твои люди отплывут и ты не успеешь, — подытожил Бекман. Она улыбалась, будто в казино выиграла. Бекман видел, как она выигрывала в казино — именно так.              — Это будут самые дорогие двенадцать белли в твоей жизни, Бекман.              Когда она перестала это делать — когда Бекман как будто увидел ее заново. Как будто увидел заново, потому что она это сказала и он, кажется, на мгновенье снова потерял ее из виду, прежде чем она перестала это делать.              — Почему ты еще не на Даунстриме? — спросил Бекман. — Если ты намерена выиграть у меня такие бешеные деньги.              Она не спешила уйти. Хотя ей следовало бы. Прямо сейчас — тогда она успеет подняться на трап корабля. Он бы дал ей двенадцать белли вперед.              — У меня осталось дело. Даже два, — сказала она. Бекман с неискренним удивлением поднял брови — у Гласс дела на Грифе. Смешно. Она прибыла сюда пассажиром, и вот у нее уже дела.              — Это какие?              — Нарушить закон Грифа, — сказала она. Бекман покачал головой. Еще было второе. Она улыбнулась. Медленно расплылась в улыбке. — И понести наказание.              И вот тогда она уже выходила в двери, распахнув их двумя руками, как створки окон. Бекман бы советовал ей бежать, чтобы успеть к кораблю вовремя, но Гласс бы не побежала. Победители не бегают, это смешно. Проигравшие не бегают, это бесполезно. И вообще из того, что он понял из ее отрывочных замыслов, направилась она не к кораблю.              Бекман вернулся к Шанксу, тот сообщил, что Гласс искал капитан ее корабля. Подтвердил, что они отплывают. А Гласс была на той стороне дворцового города — направлялась куда-то к садам и виноградникам. Явно не спешила оказаться на Синем море. Никаким из известных Бекману конвенциональных путей, во всяком случае.                     Издалека казалось, что цепи, которые держали острова, носившие виноградники, над дворцом, — символизм. Исключительно символ, знак, как поводок у давно выдрессированного пса — он нужен не чтобы удержать собаку, а чтобы успокоить прохожих. Издалека казалось, что золотая цепочка подобна украшению, богатому излишеству.              Зоуи так показалось сначала — когда они прибыли на Гриф. Когда она оказалась в садах. Когда видела эти цепи из окон спальни. А теперь, оказалось, что не совсем так.              Зоуи стояла, запрокинув голову. Насчитала восемь парящих над Грифом небольших островов сельскохозяйственного предназначения. Они были подвижны, едва заметно тянулись из стороны в сторону. Намного более подвижны, чем сам Гриф. Крепились к нему цепями, которые, как оказалось, были вовсе не украшением.              Она стояла на одной из площадей дворца — в четыре ее угла и еще в четыре точки, образующие на площади ромб, вели эти цепи. И она, если встала бы рядом с ней, ростом бы составила примерно одно звено. Возможно, немножко больше. Если бы цепей не было, Зоуи полагала, острова с садами вина бы просто разлетелись.              — Дрейф Кипосов приводит к движению Грифа, — сообщил Густав. Гриф из-за природного магнетизма никогда не удалялся от Деки, а по неправильным окружностям летал вокруг нее, потому что цепями приковал к себе восемь сверхподвижных Небесных островов.              — Как подняться на Кипос? — спросила Зоуи. Какой-нибудь отчаянный человек бы может прямо по цепи вскарабкался, но у нее-то есть голова на плечах.              — По лестнице, — ответил Густав. Сказал так спокойно и ровно, что Зоуи даже не услышала юмора в этом. И когда Густав на нее обернулся и увидел ее немного встревоженное лицо, приобрел удивленный вид. — Любой из Кипосов можно опустить на уровень башни Шарап и оттуда перейти по мосту, — сказал он, указал на башню Шарап — одна из высоких башен дворцового ансамбля. — Мы поднимемся на третий Кипос, госпожа.              Кипосы все назывались одинаково и отличались только номерами — это ей Густав сразу сказал. Чтобы опустить Кипос, цепь просто механически накручивали на специальный моток — вроде механизма брашпиля и поднятия якоря.              Они удалились в замок, пока Кипос опускали, и на башне пришлось провести еще два часа, прежде чем остров с садом опустился достаточно низко. Тогда с башни перекинули на Кипос узенький мосток, и Густав прошел вперед, а Зоуи прошла следом. Руку ей не подали, но явно только потому, что статус женщины не позволял касаться ее руками.              Кипос оказался больше, чем казался с Грифа. Хотя если на нем находиться, было видно его края, и было ясно, что остров не велик по сравнению с Грифом. Кипос представлял собой в сущности только виноградник и несколько помещений на дном из краев острова, куда и повел Густав. Кипос тем временем начал мерно подниматься — цепь разматывали. Они следовали меж ухоженных рядов винограда. Насыщенно зеленая листва лозы выдавала здоровье насаждений. Виноградники себя очень неплохо чувствовали на такой высоте.              — Впечатляет, — сказала Зоуи.              — Что именно?              — Полностью воссозданное за 19 лет хозяйство.              — В этом нет ничего сложного, госпожа, — сказал Густав. Зоуи подняла брови. Они свернули на поперечную рядам винограда тропу, и оттуда было проще всего выйти на самый край насаждений. — Земля осталась. Кипосы остались. Люди остались. Самое простое — посеять саженцы, и через пять лет Кипос уже снова давал отличные урожаи. Не говоря уже о том, что зола очень полезна для почвы.              Они остановились у небольшого сарая — Зоуи кажется впервые видела на Грифе деревянную постройку. Густав налег на двери, большим ключом отпер замок и вошел внутрь. Зоуи заглянула в двери — обычный сарай, наполовину пустой. В середине — большая дверь, ведущая вниз. Погреб. Густав зажег лампу.              — Мариджое сложно уничтожить виноделие на Грифе? — вопрос был глупый. Густав улыбнулся, принял глупость за наивность.              — Уничтожить виноделие на Грифе легко. Можно уничтожить цепи, Кипосы быстро разлетятся, их не удерживает магнетизм Деки. Можно уничтожить мастеров, чтобы больше никогда не суметь вырастить насаждения снова. Но уничтожается только урожай.              — Знаете, у Сизифа на вершине горы тоже не отнимали руки, а только каменный шар скатывался вниз.              — О чем это вы?              — Да так. А вино?              — Что с вином? Двадцать лет назад-то? Очень просто. — Густав тем временем поднял крышку, ведущую в погреб, подал Зоуи фонарь и собрался уже спускаться вниз, но не стал, пока не расскажет. — Вино сбрасывают в Синее море. Бочки разбиваются о воду.              — Не все.              — О, поверьте мне, госпожа, все. Идемте.              Он, уперевшись руками в порог, взял вторую лампу и спустился по крутой лестнице вниз. Зоуи ступила на верхнюю ступень. Густав стоял внизу. Зоуи спустилась, и они прошли по темному погребу. Густав остановился перед высокими стеллажами. Бочки лежали на них торцами к коридорам. На крышках было выведено знакомое Зоуи “Гармония”. Вино этого года. Густав стряхнул пыль ладонью.              — Это обычные бочки. Деревянные. Они разбиваются. — Густав постучал по бочке костяшками пальцем. Звучало как обычное дерево.              — Вам может бочки из адам делать? — усмехнулась Зоуи.              — Тогда вино будет отдавать привкусом мокрого песка, — сообщил Густав. Зоуи подняла брови. Это была шутка, а видимо Гриф давно испытал множество способов спустить вино в Синее море. — Бочка не разбивается, только если бросить ее в Даунстрим.              Они прошли по погребу дальше, остановились там, где вместо бочек лежали бутыли. Стеклянные. В целом, помещение было не очень большое. И Зоуи долго стояла у стеллажа, рассматривая этикетки. На них был изображен орел — тот, что охранял врата на Апстриме и ночной покой дворца.              — Сделать это островитянину — это преступление, — сказала Зоуи.              — Верно, — согласился Густав. Заметил, что она давно разглядывает одну из бутылей, взял ее с полки, легко выкрутил пробку. Отошел за бокалами. Зоуи, пока ждала его возвращения, думала над одной навязчивой мыслью.              Наконец, винодел вернулся, поставил два бокала на стоящие прямо в проходе бочки.              — Подышало, — сказал он про вино, плеснул в бокалы и один подал Зоуи.              — Это то же, что было на балу?              — Разумеется нет, — сказал Густав.              Зоуи стояла на самой оконечности Кипоса.              — Так какое наказание за попытку спуска вина в Синее море? — спросила она. Густав нахмурил брови.              — Жестокое, госпожа.              Зоуи усмехнулась. Почему не принято говорить об этом вслух. Она перехватила бутыль поудобнее. Кипос тяготел в сторону главной пристани. Там, где несколько часов назад начал бить Даунстрим и отчалил Карс. Зоуи прикинула высоту. Замахнулась подальше и бросила бутыль с острова.              — Госпожа!              Следом вторую.              — Что вы наделали, госпожа! — Густав перепугался не на шутку. Зоуи проследила взглядом за тем, как одна бутыль упала в Даунстрим, и за ней вторая. Люди на площади перед заливом казались миниатюрными — подняли головы, пытаясь понять, что упало в Белое море.              Она отвернулась от края острова.              Дело было в чем?              Она не может заниматься сделками, товара для которых не имеет на руках. Ставить под угрозу корабль Карса было бы просто неуважительно. А о том, что был способ отправить вино в Синее море, Зоуи знала еще с Деки. Оставалось его повторить.              Она усмехнулась, когда Густав к ней подошел так стремительно, что могло показаться, что он схватит ее за плечи, но он опустил руки. Буквальная неприкосновенность женщины забавляла. Зоуи стояла с предвкушением мгновенного суда. За спуск вина на Синее море должны были стрелять на месте. Доказательство тому — Густав тут же отступил.              — Что же вы наделали.              Он отступил дальше, чем если бы это было просто внимание к особым статусам. Зоуи чувствовала, как на лице показывается улыбка, потому что в сознании начинало появляться чувство, что она не единолично распоряжается собой. Собой еще распоряжается шерстяной ком чутья и инстинктов, требовавший не оборачиваться.              У Густава в глазах появилась не тревога, натуральный страх. Он отступал, поднимая перед собой руки, как будто защищался. Взгляд его поднялся выше — как будто то, что несло суд, взмыло в небо.              Зоуи не оборачивалась, потому что это было бесполезно и чрезмерно. Было достаточно запрокинуть голову — над Кипосом, взрезав облака, поднимаясь на потоке воздуха, кружил страж Грифа. Не армия, не охрана, а страж — орел поднимался выше и выше, пока наконец в самой верхушке воронки не собрал крылья, опрокидываясь в пике. Зоуи стояла на месте.              — Бегите, — просипел Густав. Не на шутку испугался. В глазах его отразился страх — настоящий, за ее жизнь. Страх перед жестокостью суда — не робость перед музой, не преклонение перед королевской властью, а страх перед неизбежным несправедливым и жестоким судом.              — Некуда, Густав, — сказала Зоуи. Кажется, вибрацию воздуха, рассеиваемого полетом стража, она чувствовала кончиками пальцев, чувствовала корнями волос, закутками воли. Бежать было некуда, но она все же отступила назад несколько шагов, чтобы только не оступиться на самом краю острова. Отсюда разглядела орлиный взгляд — крупные желтые глаза птицы-стража не выпускали ее из виду, и когда она спиной назад опрокинулась с острова, то страж метнулся за ней, и крылом даже сбил с острова осколок облачной подушки.              Свободное падение длилось всего несколько секунд. Оборвалось в когтях птицы. Орел подхватил ее над самой землей — вернее, над самым островом, и если бы не это, она бы разбилась о город. На улицах было много людей, и орел пронесся по проспекту с ней в когтях. Люди бросались в стороны, чтобы их не сшибло мощными крыльями, а чтобы пролететь между зданиями орел то и дело брал немного боком, и у Зоуи как следует спирало дыхание и крутило живот как на американской горке, пока полет не вынес ее на главную площадь перед дворцом, где начинался Даунстрим — где он должен будет иссякнуть через несколько минут, и здесь орел пустил ее снова.              Зоуи почувствовала, как падает снова свободно. Вот так просто, раскинув руки, летит спиной вперед прямиком с Небесного острова в Синее море по самому прямому пути.              Полет рассек Даунстрим, ее окатило холодной, плотной консистенцией то ли пара, то ли воды, то ли пены. Показалось, что капли царапали руки и лицо. Чтобы не столкнуться с колонной там, где обычно ложился Апстрим, орел сложил крылья и перевернулся, Зоуи свалилась, пролетела два витка Даунстрима, потом ее снова подхватили — Орел схватил за шкирку, как добычу, Зоуи ухватилась за лапы — кажется они опускались ниже, и облака редели, и было уже видно, сколько тысяч метров над уровнем моря им ей еще нужно было преодолеть. Даунстрим продолжал бить, разбиваясь о море в нескольких километрах ближе к Деке, сама Дека казалась небольшой, хотя превосходила Гриф в несколько раз.              Неудобно, орлиная хватка пустила кровь, но кажется она начала входить во вкус. Чувство провальной высоты, как когда просыпаешься от чувства падения, не прошло с течением секунд, растеклось по животу и груди, осталось там, подступило к горлу — и вот тогда страх ушел. Когда под ними не осталось облаков, а осталось только море — страх ушел. Вместо перехватившего дыхания, как будто не раскрылся парашют, осталось только ощущение свободного падения.                     Экстра 21. Блю              В Саут Блю о капитане Карсе Вламе говорили, что ходить на его корабле — эталон гражданского мореходства. Во-первых, черта с два найдешь того, кто будет платить столько и так последовательно. Во-вторых, костяк его команды сложился давно, хорошо знал капитана и легко переваривал изменения состава команды, если Карс Влам нанимал моряков со стороны. В-третьих, говорили, Карс Влам не брался за грузы, которые сулили проблемы, поэтому не оказывался в проблемных ситуациях.              Блю ходил то там, то тут на кораблях с пятнадцати лет, кое-как зарабатывал на жизнь. Саут Блю было спокойное море, не такое спокойное как Ист Блю, но без разбоя Запада и без погодных экстримов Севера. Блю переслушал в море за это время миллион историй и легенд и не стремился покидать родного моря, наслушался пиратской пропаганды про Гранд Лайн и благодарил бога за то, что его дело простое — знать тросы по названиям, кое-как с ветром управляться и отличать север от юга. Никаких пиратских разборок, никакого природного апокалипсиса. Покой свободного найма в море. Без забот.              О судне Карса Влама ему наболтали на острове Лит на самом Юге Саут Блю. Блю искал заработка на приличном корабле, где не придется потом отмываться от запаха рыбы, несколько недель добиваться жалованья или пытаться разобраться в речи капитана, не понимая многоэтажного мата. А Карс Влам искал моряка.              Блю встретился с офицером с корабля. Тот, одетый то ли в балахон, то ли в халат, вполне приветливо поинтересовался, что, мол, Блю может, и где он плавал, и на какую оплату рассчитывает. Блю отплыл с ними на второй день после этого разговора.              Выяснил о команде еще несколько вещей. Они были маленько чересчур для Саут Блю, как ему показалось. Декси слишком много знал о навигации. Карс Влам читал звезды. Орион знал слишком много о болезнях, болячках и хирургии. Эйл слишком хорошо готовил.              Блю как-то наблюдал, как один из его товарищей сиганул с вороньего гнезда прямо на палубу и не разбился. А Эйл мог поднять пушку в руки — однажды они везли какое-то оружие для Дозора с одной базы на другую.              Карс Влам имел некоторые странности в поведении. Мог легко дать подзатыльника — этим был похож на любого капитана, имевшего дела со случайно собранными командами коммерческих рейсов. При этом не ругался, чем кардинально от них отличался. Ходил с оружием.              Все это было не важно, потому что пока они ходили в Саут Блю, все это ничего не значило. У Блю шли прекрасные, рутинные рабочие будни моряка на корабле под хорошим управлением, он узнавал много нового и, не считая некоторых странностей команды, был уверен, что это отличный выбор. Он зарабатывал деньги.              Все это было не важно.              А теперь они на корабле, совершенно не предназначенном для полетов, падали в бесконтрольном свободном падении вдоль отвесного потока воды Даунстрим, в середине Нового Мира.              Блю испытал всю полноту забытой детской эмоции, когда учишься лазать по деревьям и там, наверху, понимаешь, что ползать по дереву — не сложно. Сложно с него сползать. И вот теперь он, едва переживший без инфаркта подъем на Небесный остров Гриф, теперь стоял на палубе уже даже без страха — он просто попрощался с жизнью там, наверху, и попросил Декси, если он выживет, передать деньги, которые он заработал на этом корабле, его бедной матушке в Саут Блю. Оплатит учебу его сестрицы-малолетки, которая его всегда бесила.              Если бы он не был оглушен свистом неба — встречного потока воздуха — то непременно бы был оглушен свистом, донесшимся до него с мостика. Каким-то паучьим чутьем он понял, что это относится именно к нему, и обернулся.              — Капитан, — отозвался он. Карс Влам курил трубку. Вытащил ее изо рта, чтобы свистнуть. Блю должен был стоять в оцепенении, безмолвный и настроенный на неминуемую смерть, но обернулся спокойно, но резво, и голос не дрогнул.              — На леер на бушприт, парень, не спи, — сказал он. Громко, но не кричал, и вообще капитана нисколько не тревожило падение корабля с Грифа, даже когда поначалу они начали все дружно отрываться от палубы. Блю рванул к носу корабля, потому что времени не очень много: теоретически порядок спуска с острова описал Декси еще там, наверху, и команда в целом знала, что делать: нужно было за несколько сот метров до поверхности Синего моря оказаться внутри Даунстрима. Фактически быть утопленными в вертикально бьющем потоке, чтобы они не разбились о Синее море, а вошли в него без перепада давления на форштевене и киле.              Для того, чтобы в свободном полете управлять кораблем, штурвал был без толку, нужно было корректировать падение парусами. Для этого на Грифе натянули несколько парусов, у которых были чудные названия, Декси объяснил, эти названия относятся к навигации между небом и морем и потому обычно не пригождаются морякам, и даже в дозорных академиях не учат такелажа вертикальной навигации.              — Но в вертикальной навигации нет ничего сложного, господа, — заверял Декси. — Главное, чтобы небо не выливалось за борт и не зачерпывать море сапогами.              Это не имело никакого смысла, и услышь он это в баре с год тому назад, счел бы, что говоривший перебрал, но теперь Блю, как и любой прочий с этого корабля, должен был этой вертикальной навигации поспособствовать. И сделать так, чтобы чертово небо не выливалось за борт.              Потому он рванул на нос. Собрал кливер, чуть не опрокинулся с бушприта, затянул штаг, и корабль потянуло в сторону потока. Когда на палубе Эйл натянул трос, к которому крепилась шкаторина одного из парусов вертикальной навигации (хотя по мнению Блю его должно было просто унести в воздух давлением ветра), корабль еще немного потянуло к Даунстриму. Наконец, они в него фактически опрокинулись, когда собрали еще несколько косых парусов, и корабль перестало оттягивать прочь.              Всю палубу залило водой, они падали быстрее, чем поток. От этого казалось, что поток бьет вверх. Блю не заметил, как вымок до нитки, и чтобы его не унесло в поток, он удержался за леер. Изнутри Даунстрима вообще ничерта не было видно, казалось, что они утонули. Блю не умел открывать глаза под водой, хотя Президент говорила, что к соли привыкаешь на второй минуте.              Потом корабль все же ударился о воду Синего моря, и Блю здорово приложился о палубу и, кажется, разбил себе лицо, и очнулся, когда его по щекам трепал Орион.              — Ну? — это голос Карса.              — Да живой, живой, — отвечал Орион. Блю лежал в луже морской воды на палубе, еще не пришел в себя, немного мерцало в глазах. Орион стирал кровь ему с лица — ударился, отключился.              — Я в порядке, — отозвался Блю. Лежал на спине на палубе, Даунстрим иссякал где-то в сотне метров от корабля. От того, как вода падала с огромной высоты в Синее море, казалось, что поднимался пар или туман, и пахло соленой водой немного сильнее, чем всегда пахнет в море.              Орион нависал над ним, а в целом Блю мог отлично рассмотреть, во-первых, такелаж и его состояние: снасти вертикальной навигации сорвало почти все, и он висел невпопад то тут, то там и валялся на палубе. Такелаж здорового человека был цел почти весь — оборвало несколько парусов, но они смогут это все восстановить.              — Хорошо, что в порядке, — сказал Карс.              Еще Блю отлично видел голубое небо над ними. Блю долго всматривался в небо, потому что ему все казалось, в глазах какая-то точка. Точка, которую он списывал на то, что ударился головой.              — Подняться можешь? — спросил врач, и Блю медленно покачал головой, уперся сначала сзади локтем, ему подали руку, он поднялся, сел на стул, который ему подставил Декси, ходивший по палубе занятый. Орион повернул его лицо к солнцу, чтобы посмотреть, как он чуть не убился, и Блю немного ослепило, но в небе определенно была точка, и ее еще Карс рассматривал, задрав голову к небу.              Блю прикрыл глаза, потому что слепило. Дал врачу убрать кровь и прикинуть, будет ли он что-то шить. Вообще врач на борту — тоже удовольствие не любого рейса в Саут Блю, припомнил Блю. Думал об этом с пару минут, а открыл глаза, когда Карс произнес:              — Чтоб ее.              Это была не точка в небе. Это была птица. При том огромная. Блю присмотрелся, от того как прищурился даже неприятно потянуло кожу — он кажется понял, что у него на скуле рассечение, с него кровь стекала на щеку, по челюсти к подбородку. Он хотел было вытереть кровь, но врач не дал.              — Шить будем, руками не трогай, — предостерег он.              — Это что, Гласс? — спросил он у Карса, кивнув на небо. Карс жеста его не видел, но медленно покачал головой.              Птицу эту Блю видел — она встречала их на входе на Гриф — огромный орел, который показался Блю не очень дружелюбным к посторонним. Эта птица несла Президента с Небесного острова и приближалась к кораблю в невероятном пике, и сгладила его так, чтобы пролететь точнехонько над мачтами, и Президент на огромной скорости пике свалилась солдатиком в воду в нескольких метрах от корабля.              Орел закричал, дал несколько кругов вокруг корабля и осел на верхнем рее. Птица была действительно огромная.              Кто-то из команды дернулся к борту, и Карс шагнул туда же. Блю не видел, потому что должен был сидеть, но похоже Зоуи Гласс вынырнула вполне довольная такими методами спуска. Ей помогли подняться на борт, и она, отжимая жгутом волосы, отнекивалась от Карса и его комментариев. У нее у борта забрали из рук две бутылки вина.              Орел снова закричал, когда она поднялась на нос корабля. Она поставила бутылки на релинг.              — Что, можно забрать? Получается, наказание-то понесено, — она всерьез разговаривала с птицей.              Страж Грифа долго смотрел пронзительным взглядом на нее саму и казалось на бутылки, потом расправил крылья и улетел.              Гласс стояла с шальным видом, и Блю видел, ее саму немного колотило то ли от холода, то ли от такого спуска с Грифа, но она была безупречно в себе.              Не считая того, что с птицами разговаривала:              — Это славно. Это славно, — произнесла она, видимо, приняв то, что орел улетел, за ответ. К этому времени к ней поднялись Карс и Декси. — Дека? — спросила она у Декси, подошедшего к ней.              — Верно, мисс Гласс, мы собираемся на Деку, чтобы привести корабль в порядок, и далее будем следовать в Гранд Лайн по сделке мисс Перпетуи, — сообщил ей навигатор так, будто только что не они сами свалились с Небесного острова, а Президент не прилетела оттуда на орле. Она покачала головой.              — Звучит как план, — у нее была немного жуткая улыбка, подумал Блю. У Гласс определенно была жуткая улыбка. Карс повернул вино к себе этикеткой.              — Ты, должно быть, шутишь, — сказал капитан. Гласс не стала объясняться, и Блю не совсем понял, что за изумление двум бутылкам вина, которого на Грифе было пруд пруди, и он просто дал врачу зашить ему рану. Гласс стояла и пыталась просохнуть на ветру. Через полчаса они отправились на Деку, до которой было не больше пары часов — ее было видно к востоку.                     Экстра 22. Кинг              Беда Кинга заключалась в том, что он не пьянел. Регенерация мгновенно ликвидировала последствия опьянения, любой алкоголь, будь он трижды знаменит, будь это медицинский спирт или что угодно еще. Кинг не знал опьянения, и по большей части, когда пил за общим столом, выходило, что просто пил какую-то отраву за просто так.              Рецепт алкоголя, способного вызвать его опьянение, был утерян сотни лет назад.              Притащи Кинга на пьянку — гарантированно получишь угрюмое сухое нечто с кирпичным лицом. Если при этом еще и Кайдо будет присутствовать, то Шанксу придется оторваться от выпивки. Будут драться трое суток, и Бекман и Кинг будут разводить их по разным углам острова, как малолеток. У Бекмана и Кинга на этой почве много общего. А Дозор потом опять решит, что чего-то не поделили, и в газетах это будут мусолить еще несколько недель.              А Шанкс делает много славных вещей, помимо редких, но таких родных драчек с Кайдо. Газетчики могли бы и обратить внимание, что вот уже и Дека не бардак без законов, и на Юкирю его флаг уже несколько недель, про союзников пресса вообще молчит. То ли не заметили, то ли дядя из Дозора запретил.              Ладно, все это шутки и только. Благо, Кайдо на Гриф не поднимется. И Бекман не фанат драк за просто так, и Кинг отличный парень. Саке выпил. Разговор поддержал. Начал сверкать глазами. И только Шанкс подумал, что Кинга маленько пробрало, как он влез в драку с Бекманом.              Шанкс долго рассматривал дальний угол облака, пока в небе сверкали молнии и гремел гром от того, как эти двое пытались набить друг другу морды, — кто бы мог подумать, — а потом до него дошло. До Шанкса дошло.              Кажется, они только что напоили Кинга.              Так что, когда Шанкс будет чокаться саке с Нильсом, а Бекман с Кингом продырявят остров, свалившись откуда-то с неба в драке, Шанкс еще дважды подумает, пора ли вмешиваться.              Нильс наклонился к нему, когда они распили и где-то раздался выстрел. Бекман стрелял редко. Шанкс удивился.              — Нашлась пропажа?              Это если речь про Гласс. Но насчет этого лучше спросить у Бекмана, он последний ее видел. Только Бекман занят.              А Гласс Нильса впечатлила. Шанксу пришлось ответить, хотя он откровенно говоря понятия не имел:              — Да.              Нильс одобрительно покачал головой.              Королевская династия часто любопытствовала, что собой представляет жизнь там, внизу. Нильс с большой охотой рассматривал битву двух старших помощников и не испытывал пиетета к нетронутости отдельных сооружений, растений и непосредственно островов.              Пока шел бой, Шанкс и Нильс успели распить бочонок. Кинг с Бекманом объявились на этапе паузы или примирения. Шанкс показал Бекману чашку саке в знак салюта, и Бекман показал ладонь в ответ.              — Ничья?              — Мы не искали победителя, — сообщил Кинг.              — На кой черт драться без победителей?              У Кинга на это ответа не было, он вообще не понимал, на каком этапе оказалось, что это его нужно отнимать от драки, а не его взбалмошного капитана. Посмотрел на свое саке со свойственным ему сомнением. Шанкс разглядел блеск у него в глазах. Или это проходящий азарт после боя. Или прошлые раунды не оставили его равнодушным.              Они выпили все вчетвером.              — Дьявол, Рыжий, откуда это саке, — спросил Кинг, наконец.              Ночь на Грифе стояла ясная — всегда немного особенная после Даунстримов. Как будто Гриф избавлялся от лишнего. Теперь на Грифе не будет гостей еще недели. Гриф, в отличие от Скайпии, не был загадкой природы для большинства людей на Деке, хотя это большинство постепенно уменьшалось — Шанкс-то давно в море, он видит.              Нильс разлил еще по одной. Участники этой небольшой камерной пьянки подняли свои чашки. Побрататься еще не хватало — и Шанкс не потянулся чокнуться.              — Откуда оно? — напомнил Кинг. Ждал ответа. Шанкс усмехнулся. Кивнул на Бекмана. Кинг перевел на него взгляд. Бекман переглянулся с капитаном.              — Саке из Вест Блю достала Зоуи Гласс. Она уже отплыла, — сказал Бекман.              Кинг Гласс не знал. Хотя Шанкс не счел нужным давать наводку точнее. Во-первых, если она им понадобится, то она по уши в Подполье, значит, ее отыщут по меньшей мере через Джокера — ему только свистни, и он для Кайдо разобьется в лепешку. Во-вторых, что может достать Гласс, чего не может достать Джокер? Промелькнула мысль, не завели ли они себе своего персонального Джокера в юбке? Над этим вопросом Шанкс не думал слишком долго, но надо будет непременно задать его Бекману. Когда-нибудь.              — Где ее искать?              Бекман усмехнулся. Покачал головой:              — Не знаю. — Шанкс был уверен, что Гласс провела со старшим помощником ночь. Что ж, очевидно, они не ее дела обсуждали. Между “Джокером” и “в юбке” Бекмана больше интересовало тогда явно второе. Шанкса это смешило, и он, чтобы не прервать разговора, потянулся за чашкой.              Кинг, наклонив голову, что волосы оттенили его лицо и блеск в глазах стало видно еще отчетливее, задумался. Нильс достал бочонок саке.              — Налей еще, — Кинг поставил пустую чашку на стол.