Город Грехов

Бирюзовый слизнекот в тёмно-синей рабочей униформе сидел за своим рабочим местом, что-то печатая на клавиатуре одной лапой, пока второй держал скромный бутерброд, быстро доедая его большими укусами. Был конец получасового обеда, и скоро опять нужно будет полностью переключиться на работу. Он работал редактором относительно небольшого издательства, но суть его работы была несколько более творческой, чем исправление ошибок и подгон произведения под единый стиль. Сейчас он старался об этом не думать, сконцентрировавшись на набираемом на довольно большом ЭЛТ-мониторе тексте в каком-то документе уже почти на две сотни страниц. Сохраняя его почти после каждой точки, кот будто куда-то сильно спешил, начиная периодически поглядывать на приоткрытую дверь своей небольшой каморки. Не отличался он от среднестатистического кота Нордланда практически ничем: если не спортивное, то поддержанное и вполне приличное телосложение, рост выше среднего южанина, но тоже типичный для Нордланда, отличимая только для котов средней привлекательности и типичного вида морда. Стол выглядел почти как у всех: полупустая белая чашка кофе, вывеска с именем и номером «Парадис, Р-13», обращённая ко входу, небольшое растение в горшке, часы и маятник. Странными были лишь две вещи. Первая — монитор, который Парадис пожелал оставить из-за лучшей цветопередачи, хотя работал по большей части лишь с чёрным и белым. Все давно смекнули, что он просто тащится по старью прошлых эпох. Второй странностью был плакат на стене, что редко можно было встретить не у политических активистов, коим Парадис себя не позиционировал. Сам плакат представлял собой изображение Дальнего Рубежа, указывающего на зрителя и призывающего лозунгом «Ich will SIE für PARADISE». Его кот оправдывал созвучием со своим именем, хотя редкостью после этого же лозунга быть оно полностью перестало. Наконец он закончил барабанить по клавиатуре ловкими пальцами, в последний раз сохранив документ с названием «Vaterland» и для верности нажав нужное сочетание клавиш несколько раз, после чего облегчённо вздохнул и вынул из компьютера какую-то флешку, сразу кинув ту в портфель, стоящий около стола. Оглядевшись пару раз на всякий случай, он проверил часы, которые как раз показывали начало рабочего времени, дополнительно обозначенное тихим звонком. В ожидании рабочего материала он с выдохом откинулся на спинку офисного кресла, смотря то на белые квадратные лампы на голубом потолке, то на монитор, на котором вскоре появилось уведомление о новом сообщении. Это означало появление того самого материала для работы. Работа кота как редактора состояла в цензуре. Цензуре в абсолютном большинстве политического характера, хотя доводилось ему применять её и в более бытовом смысле. Важным нюансом, не дававшим ему покоя уже долгое время с самого устройства на эту работу, было то, что при нахождении подобных моментов и посылов он был обязан поднимать и передавать куда следует всю информацию об авторе, прекрасно понимая, что за особо агрессивное содержимое, которое он тоже должен был передавать перед редакцией, этому автору может сильно непоздоровиться. Это интересно отражало политику Нордланда, охарактеризованную лозунгом «Что за государство рухнет от…», используемого обычно в пропаганде против Коалиции, где то и дело отдельные государства вводят всякие абсурдные запреты. Например, когда государство Пяти Галек, ближайшее к Нордланду, запретило ввоз товаров определённой марки, специализировавшейся на сладостях, по газетам долго мелькали шутливые фразы наподобие «Что за государство рухнет от хлопьев?». В плане книг и статей эта политика прослеживалась в том, что если книга или статья не была полностью направлена на политику, выражая при этом недовольство Рубежом или жизнью в Нордланде, после цензуры её легко пускали в печать. А если подверженные цензуре мысли не были чересчур радикальны — можно было даже рассчитывать увидеть иные книги того же автора в недалёком будущем. В последнее время Парадиса устройство всей этой системы очень интересовало. Он не имел каких-то противозаконных мыслей или наклонностей, но понимал, что хочет залезть туда, куда лезть не стоит. Ему обычно выдавали небольшой отрывок книги, около двадцати страниц, иногда описывая контекст, чтобы избежать ошибочного доноса на «показанную заведомо неверной идею». Но иногда, когда найденные высказывания были ну слишком провокационными и ярыми, он делал запрос на полную версию или, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание такими периодическими запросами, просил её у коллег, а затем — сохранял. Обычно все подобные книги были донельзя банальными сатирами и аллегориями, сказками о преувеличенно плохой жизни в неком государстве, подозрительно похожем на Нордланд. Иногда подобные антиутопии всё же пробивались в свет, как, например, «1489», но в большинстве случаев их упоминание и обсуждение сводились больше к шуткам, что подкреплялось даже государственными СМИ. И, тем не менее, они очень быстро натолкнули Парадиса на идею о собственной книге. Он долго думал, в каком она должна быть жанре, нужна ли ей история и какие конкретно темы надо в ней затронуть. Остановился кот на цели показать Нордланд таким, какой он есть, от лица простого гражданина. Но уже по ходу написания выяснилось много нюансов, на которые он никогда прежде не обращал внимания. Его даже несколько поразило то, насколько те сказки, как он считал ранее, в некоторых моментах были ничуть не преувеличенными. Совсем напротив — перечитывая определённые отрывки из них, кое-где Парадис даже думал, обычно смотря в окно: «Но в реальности ведь хуже». Он по-прежнему даже не задумывался над тем, чтобы как-то восстать против системы, как делали герои многих этих историй, однако это кардинально поменяло вектор мыслей в его книге. Он стал её прятать: писать только на рабочем компьютере, который не просматривался, в отличие от домашнего, передающего весь печатаемый текст; хранить на флешке, которую отследить сложнее, чем жемчужину, и которую можно в случае чего сломать; хоронить поглубже в портфель во избежание лишних вопросов. Избегать вопросов было очень важно, он знал: он никому не интересен, пока не появятся вопросы, преимущественно, политически-социального характера. Никто не будет шманать его квартиру, допрашивать о вчерашнем местонахождении, проверять контакты и переписки, пока к нему нет вопросов. Самое страшное — ты никогда не знаешь, когда они появятся. Если тобой заинтересуются, никто не предупредит тебя вопросом «Что за флешка, которую Вы так старательно прячете?». Напрягала идея постоянной слежки за каждым, но сам себя кот каждый раз успокаивал простыми логическими цепочками, приводящими к выводам, что подобное — бред, вымыслы, сказки, преувеличение. Камеры на особо крупных улицах работают круглые сутки, камеры в магазинах, которые могут себе такое позволить, работают те же круглые сутки. Однако чтобы позволить себе прятать камеры на каждом углу, дабы уже они работали круглые сутки — дурная фантазия, больное воображение. Подобное ещё имело место быть с микрофонами, их легче спрятать, они требуют не так много, но и они вряд ли расположены везде, да и дают куда меньше информации. Максимумом её сбора был текст: то, что ты печатаешь, выкладываешь в Сеть, вводишь повсеместно. Это практически даже не скрывалось: было несколько громких случаев, где полиция открыто хвасталась тем, что преступника они поймали по сообщениям, что он печатал, хотел напечатать или стирал, по многу раз перепечатывал, чтобы исказить смысл. Мысли были насущными, хоть и крутились в голове краткими моментами, по паре минут в день, зачастую перед сном и на работе, когда, например, как сейчас, запросил дополнительные сведения, которые начальник опять забыл указать. Редактировать надо было детскую сказку, так что скинули её на этот раз полностью. Забавно думать, смотря на эти образы королей и принцесс, как давно уже нет Древних и что никто из ныне существующих живых существ их не застал, но образы, придуманные ими, продолжают жить и до сих пор. Парадис так же думал, насколько толстой должна быть сатира, чтобы стать таковой. Смотря на эту сказку с весьма типичным сюжетом, где принц приезжает в королевство, свергает злого короля и забирает его дочь, он пытался представить её в виде аллегории на Нордланд. И получилось довольно легко, чего и следовало ожидать. Он давно заметил эту закономерность, что любую историю можно притянуть за уши к чему угодно, любого злого короля можно поставить на место любого существующего итератора. Каким должен быть злой король, чтобы сказка, не меняя сюжета, стала аллегорией? Хватит ли зелёного плаща, или нужно сделать корону в виде двух рогов? Достаточно ли будет после этого переместить королевство на крайний север? А если заменить принца на белого… Он решил не продолжать эту мысль, сойдясь сам с собой на том, что это решается общественным мнением и редакторами: очевидно, один отрывок текста проверяет далеко не один кот, а если всю сказку можно уместить в одну «порцию» работы — то и не один десяток котов. Само по себе выискивание каких-либо подтекстов в простой детской сказке казалось абсурдным первый год работы, потом началось понимание, что важность «правильного» воспитания не так уж и преувеличена, как думалось ранее: Парадис со временем всё больше ловил себя на мысли, что действительно сводит что-то непонятное до образов, которые услышал ещё в детстве, что многие его идеалы отчасти зародились именно тогда, ещё до первого класса и даже до детского сада. Самое забавное было то, что воспоминания обо всём этом были крайне размытыми, совершенно не структурировались и будто витали в воздухе при попытке представить их. Конечно, это не означало ни в коем случае то, что первоклассники останутся при своих идеалах вплоть до могилы, но подобное наводило порой на размышления, можно ли заставить кого-то думать, что, например, война — единственная форма существования мира и что поддерживать её — священный долг, ведь иначе быть не может. Однако подобные размышления далеко не заходили, не находили отклика и ускользали, как чьё-то мнение, понять которого ты никак не мог, сколько б тебе ни объясняли на примере рыцаря, злого короля и принцессы. Мораль со времён возникновения этих образов почти не поменялась, посыл остался тот же. Сказки всегда были «за всё хорошее, против всего плохого» и, наверное, поменять понятия «плохого» и «хорошего» будет стоить огромных усилий. Любой скажет, что любить Родину — хорошо, а война — плохо. Но где проходит та грань между любовью к Родине и участием за неё в войне? Пожалуй, — к какому выводу пришёл Парадис, — эта грань двигается в зависимости от времени. Никто и никогда не заявит напрямую, что война — это хорошо. Но он мог представить (и представлял) изречения, что «пойти воевать за Родину — хорошо, если Родине угрожает опасность». В сути своей это было одним и тем же высказыванием с разной формулировкой. Парадис был хорош в переформулировании предложений: вся его работа строилась на том, чтобы искать их, уметь расформулировать порой несколько страниц текста до одного предложения «Нордланд — плохо», указать на это и переформулировать так, чтобы либо вовсе убрать упоминания Нордланда, либо получить «Нордланд — хорошо». Обычно это называлось красной нитью сюжета, поэтому неофициально работники этого отдела редакции называли себя портными, «вкраивающими в сюжет нужные нити». Смена длилась ещё четыре часа, из интересного отметившись только парой весьма своеобразно написанных рассказов, читать которые было очень тяжело, пусть и дали Парадису лишь несколько страниц. А потом работа была окончена, можно было собираться домой. Для этого Парадис прошёл в гардероб, где из своего шкафчика достал тёмную лёгкую накидку, почти плащ, которую выдали ему, чтобы случайно не испачкать форму по пути на работу или с неё. Он не особо понимал смысл формы как таковой, учитывая специфику работы за компьютером, почти не покидая рабочего места, но выглядела она довольно стильной и была достаточно удобной, чтобы её не хотелось сорвать с себя. Отметившись на выходе у вахтёра через специальный браслет и по нему же вызвав жестом тусклую проекцию на своё запястье, он проверил уведомления. Друзья звали его в кафе, и он решил не отказываться, направившись туда. Место его работы было в одном из типовых двадцатиэтажных зданий в центре города, серо-жёлтого цвета с декоративной лепниной на фасаде. Типовой — прилагательное, отлично описывающее Нордланд в целом и его архитектуру в частности. Здания были в огромной своей части выполнены в стиле постконструктивизма, весьма скромного, но при этом стильного при должном уходе, коего отрицать нельзя. Они почти все были типовыми и делились на офисы, фабрики, магазины, склады и ещё с тройку подвидов, отличимых уже только по внутренностям, но одинаковых с фасада. Редко что-то превышало пятьдесят этажей, лишь офисы типа А в самом центре, как, например, здание через квартал от его места работы, которое было легко видно уже с десятого этажа и выше. Исключением были жилые дома, которые пусть где и сохранились ещё в виде низеньких продолговатых девятиэтажек, однако почти все были заменены огромными типовыми мегабашнями, на каждом этаже которой могло проживать до тысячи жильцов. А этих самых этажей у них было три сотни с плавным падением по вместимости где-то с сотого. Мегабашен всего было двенадцать, ещё четыре строились и одна планировалась. И пусть, как было сказано, ими были заменены почти все жилые дома, имея в виду перестройку районов под их фундамент, проживало в них менее половины населения города, большая часть которых ютилась в пригородных более дешёвых и удобных комплексах. Конечно, также нельзя было не отметить мастодонта столицы — здание парламента, занимающее одним только фундаментом два квадратных километра и простирающееся ввысь ещё на километр в высочайших точках. Одним своим видом и тенью, бросаемой на город, оно внушало трепет и развеивало всякое сомнение в величии Нордланда. Наконец, Парадис уже видел место встречи: скромный бар «Край Вселенной» на углу одного из домов. Рядом — вполне легальный в Нордланде бордель «Ненавистная любовь», в который Парадис тоже периодически заглядывал. Но конкретно бар был интересен по другим причинам: он считался местом, откуда идёт весь вздор, где из всех щелей разит революцией, сочится мятеж. Поговаривают, именно в нём Макс был постоянным посетителем. Конечно, от этого он становился последним местом, где стоит ждать революционеров, но был он очень популярен среди писателей, поэтов, художников и прочих творческих личностей. Официально не было никакого запрета на его посещение, однако там было очень легко привлечь к себе внимание, если ты новичок и у тебя действительно есть косые мысли. Парадису же этот бар полюбился за то, что он на пути домой и там подают шикарный джин. Здесь он не впервые и знает правила поведения: открывая дверь, не стоит подозрительно смотреть направо, там всегда сидит агент под прикрытием. В компании завсегдатаев его так и называют — «шпион». Никто не знает его настоящего имени, редко видели без очков и нелепой шляпы и уж точно не вглядывались в глаза, которые косились из-под газеты. Он всегда сидел на своём месте в углу, откуда открывался вид на весь зал и входящих посетителей, пристально осматривал новичков и одним этим отгонял их от себя. Особые экстремалы даже невзначай садились рядом с ним и заказывали себе что-то, пытаясь угостить, на что он грубо бубнил отказ и продолжал заниматься бездельем. Столик его, если его самого нет, почтительно всегда зарезервирован, кофе, которое он выпивает по пять кружек за смену от открытия до закрытия (почти 14 часов), для него бесплатное, а некоторые, которым удавалось вывести его хоть на какой-то разговор, чуть ли не в пол кланяются при входе. Забавная начала ходить теория, что он — лишь для отвлечения внимания, а реальные агенты приходят под видом новичков и, пытаясь «влиться в коллектив», расспрашивают через вопросы о нём мнение о государстве, политике, полиции и жизни, что ещё им известно о таких агентах, и обычно, если доходит до таких вопросов, разговор продолжается уже в участке. Парадис зашёл молча и спокойно направился к своему столику, поприветствовав бармена щелчком пальцев. Его уже ждал пухлый бежевый с уклоном в розовый слизнекот в чёрной футболке с принтом логотипа группы «Blitzkrieg». Он попивал какой-то коктейль, смотря в окно, но как только заметил Парадиса — встал и протянул ему лапу, чтобы пожать. — А Холен где? — имя могло показаться странным для других стран, но в Нордланде были очень популярны имена-акронимы, особенно с различными лозунгами. Так, Холен — имя, образованное от «Hoch lebe Nordland». Собеседника Парадиса же звали Вангом от «Vorherrschaft und Aufklärung der Nordischen Gesellschaft». Помимо этого, многим котам был присвоен уникальный номер. Так, Парадис был Р-13, Холен — С-120, а Ванг — Д-503. Это было сделано во избежание путаницы. — Придёт скоро, задерживается. У него завтра день важный. — Да ладно, неужели одобрили? — А вот он сам уже и расскажет. Вон, идёт. В бар зашёл молодой стройный слизнекот тёмно-серого цвета с белой головой и, насколько это очевидно другим слизнекотам, но незаметно прочим видам, утончёнными чертами морды, весьма аристократичными и привлекательными, что по нему частенько бывает видно. Он с ходу показал бармену все три пальца и, не останавливаясь, прошёл к двоим котам. Сам он был одет в тёмно-серую, чуть светлее него самого, форму из плотной ткани, украшенную погонами и парой эмблем. Согнувшись над столом, тот хитро улыбнулся, медленно осмотрев друзей, и достал из кармана скан какой-то бумажки. Быстро пробежав по ней глазами, Парадис по большей части понял только одно: ему-таки доверили управление «Коллапсаром», отчего, начиная с Ванга, по бару прокатилась волна аплодисментов от посвящённых и до входа, где кота уже проводили взглядами. Сам Ванг даже крепко обнял его, остановившись только после хриплого «ой, отпусти, дышать не могу». — И когда сам вылет? — Скоро. Точнее сказать не могу: а — не знаю сам и бэ — уже разглашение гостайн. Но отпраздновать можно. Сегодня всем за мой счёт по рюмочке! Ликование прошло уже по всему бару, которому вскоре улыбчивый бармен разнёс по рюмке джина, добавив компашке ещё три заказанных ранее. После опустошения первых по помещению прошлась волна довольных выдохов, а Холен заметался взглядом между соседями по столику. — Ну а у вас что нового? — Ну, работаем всем отделом над одним проектом… Там интересно очень, но сказать подробнее не могу, — Ванг довольно скромно и тщательно подбирая слова говорил так почти каждый раз, когда его о чём-то спрашивали. И вовсе не удивительно: он работал в конструкторском бюро, откуда утекать должен только свет из окон, и то занавешенных плотной тканью. — Опять тысячный? — локальная шутка про некогда существовавший (или не существовавший, ведь многие считают это мистификацией) проект столь безумной wunderwaffe, что попав в СМИ, у всех он вызвал бы такое непонимание и столь лихую усмешку, что был бы свёрнут как чересчур абсурдный. — Почти, — ухмыльнулся он, отводя взгляд в сторону и вверх. Типичный его ответ на любые предположения о проектах. — А у тебя что? Пальчик лишний не болит? Не думаешь им наконец дам заманивать? — речь шла про протез четвёртого пальца у Парадиса. Он был обтянут голубой резиной и издалека почти не выделялся. Типичная вещь для работников сфер, где нужно много и быстро печатать, а также всяких инженеров и более специфичных специальностей. — Не болит. А девушка у меня есть. Ну а нового… Есть кое-что. — Выкладывай. — Я, кажется, дописал. Наверное, добавить аннотаций, оформление доработать и ещё раз проверить на грамматику… Можно будет даже выпустить. — Пф… Ты про эту свою сказку? Брось ты, оно того не стоит. — А мне кажется, что вполне стоит. Во-первых, это пик моей прозы, уж точно лучше рассказов на конкурс в первом классе. Во-вторых, затронуты там очень интересные темы, в обсуждении которых как никогда сейчас нуждается Нордланд. — Во-первых, ты — редактор, у нас половина книг наполовину так и блещет твоим почерком, излюбленными формулировками и выражениями. А во-вторых, брось ты со своей острой социальщиной. Щас в моде, наверное, в лучшем случае научная фантастика, если поверить, что эти приторно сладко-сопливые ряды с низкосортными романами мне приснились. — И всё же, я бы рискнул. — Ну, за твои безумие и отвагу, — он поднял вторую рюмку и тут же её опустошил. Остальные повторили за ним. Обсуждение последних новостей об очередных пропавших детях Рубежа, назревающей войны и ситуации в мире не без перепалок длилось около двух часов. За всё время каждый опрокинул примерно по пять рюмок, отчего, выйдя на улицу, перед ровным шагом в сторону дома Парадис сделал пару глубоких отрезвительных вдохов свежего воздуха с лёгким ароматом серы. Идти оставалось совсем немного, по проспекту до перекрёстка, потом — налево и, свернув во дворы, уже мегабашня. Однако на этом самом проспекте привлёк его внимание бездомный. Завсегдатай этого места, старый мусорщик с длинной бородой, морщинами и полуслепыми глазами. Стоя на груде мусора, из которого был сооружён своеобразный постамент, он во весь голос кричал, делая из лап подобие рупора:

А ПРИ КОММУНИЗМЕ ВСЁ БУДЕТ ЗАЕБИСЬ!

ОН НАСТУПИТ СКОРО, НАДО ТОЛЬКО ЖДАТЬ!

ТАМ ВСЁ БУДЕТ БЕСПЛАТНО, ТАМ ВСЁ БУДЕТ В КАЙФ!

ТАМ, НАВЕРНОЕ, ВООБЩЕ НЕ НАДО БУДЕТ УМИРАТЬ!

Это было уже привычным делом, он делал это почти весь день напролёт, и жильцы успели привыкнуть. Куда больше вопросов вызывало то, почему с ним до сих пор ничего не сделала полиция, но были определённые догадки и слухи на этот счёт. Было принято думать, что его не трогают как антирекламу оппозиции и альтернативных взглядов, которые он дискредитировал одним своим видом. Потому никого он уже давно не удивлял, в том числе и Парадиса, прошедшего мимо с небольшой остановкой. Кот прошёл ко входу в массивное основание огромной башни, уходящей далеко за облака и нуждающейся аж в пешеходном перекрёстке внутри себя, чтобы не осложнять путь. Все башни имели свой порядковый номер, Парадис жил в Н-8, однако жильцы их в какой-то момент начали присваивать своим домам целые имена, как-то принято делать на флоте с кораблями. Так Н-8 стала «Победой», относительно соседствовавшей с «Правдой» и «Честью». Жильцы очень гордились, что урвали такое знаковое название, а также аргументировали его тем, что именно с восьмой башни в конструкцию были внесены некоторые изменения по увеличению комфорта жилья. Один из семнадцати лифтов почти всегда точно находился на первом этаже, а если и нет — спускался почти мгновенно, преодолевая десятки этажей на огромной скорости. Совокупность множества различных технологий от микроантигравитации и до вакуумных тоннелей, придающих весьма футуристический вид даже чему-то настолько банальному, как лифт. Кот зашёл в один из удачно ждущих лифтов, к нему никто даже не присоединился, и он, приложив браслет к небольшому сканеру рядом с таблицей физических кнопок, направился на свой сорок второй этаж. Планировка, признаться, была не лучшей: мегабашни строились с расчётом на вместительность, а не простор, отчего первые двести с лишним этажей были почти одинаковыми с разницей лишь в убывающей общей площади: замкнутый коридор, по обеим сторонам которого были сотни комнат, конкретно до сотого этажа — в два слоя (коридоров было три кольца с комнатами по обоим бокам, окон у внутренних не было, только лампы дневного света). Парадису относительно повезло, его апартаменты выходили окнами (которые уже были удачей) на площадь. Сама квартира была однокомнатной лишь с небольшими перегородками для кухни и отдельным помещением для санузла, не считая совсем узких и тесных гардероба и подсобки. Интерьер был относительно тусклым: обои нежно-розовые, потолок — белый, пол — матово-коричневый, что весьма сильно контрастировало с куда более футуристичными бытовыми приборами и техникой, которую Парадис уже давно надумал отделать под дерево, но лапы всё никак не доходили. Сняв с себя ботинки, накидку и саму униформу, всё бережно сложив в полупустой гардероб и взамен надев домашние спортивные штаны, оставшись лишь в них и майке-безрукавке, Парадис прошёл на кухню и взял кружку кофе, начавшего готовиться ещё при заходе кота в лифт. Пить его он любил, глядя в окно, хоть ничего нового там никогда не находил, да и не искал, просто нравились лучи солнца. После — с уже полупустой кружкой он присел на диван рядом с той же кухней, повёрнутый к стене, где висел большой матовый прямоугольник. Делая последние глотки, он едва заметными жестами включил его, и тот тут же принял роль телевизора, показывая канал с новостями. — И именно сегодня состоялся спуск на воду второй по счёту плавучей крепости типа «Полярная Звезда», получившей название «Царь Морей», — вещал поставленный дикторский голос. — Водоизмещение осталось прежним: семьсот пятьдесят тысяч тонн, а вот вооружение сильно продвинулось как в плане стандартной артиллерии, так и в носимой авиации и ядерных запасах… Ему это было не сильно интересно, поскольку по таким делам больше фанатели Ванг и Холен, особенно последний. Сейчас же он переключил телевизор на совершенно другой канал, само существование которого и могло бы показаться странным, но таковым не казалось: это был канал о спорте, однако не о каком-то конкретном, вроде футбола, а о домашних упражнениях и фитнесе с кучей мотивирующих передач. Интересовало кота лишь первое, и, пока шла рекламная пауза, он убавил громкость до слышимого минимума и подошёл к полке рядом с кроватью. Там стояло немного необычное, почти винтажное устройство — фирменный проигрыватель группы Blitzkrieg с автографом всего тогдашнего состава. Выглядел он как деревянная лакированная коробка с металлическими вставками и золотыми автографами, по центру была подставка под жемчуг, а по двум дальним краям возвышались электрические катушки. Парадис достал жемчужину из шуфлядки, аккуратно протёр от пыли, поставил на место и запустил проигрыш. Через пару секунд начала играть музыка, за воспроизведение высоких нот которой и отвечали те самые катушки — ионофоны. Уже под неё, чуть пританцовывая, встав перед диваном, Парадис дождался начала излюбленной пятиминутной программы упражнений. Повторяя за симпатичной кошкой на экране различные движения, он невольно задумывался об этом увлечении спортом, бросая взгляд на висевшие на стене плакаты с государственными лозунгами: «Voor een gezonde levensstijl!» и «Sport — gezondheid, gezondheid — kracht, kracht — ondersteuning voor een mooie toekomst.». Плакаты у него висели давно, первый кот получил бесплатно, второй — заработал как приз на каком-то марафоне трезвости. Как-то не укладывалось это у него с описанным в его же книге среднестатистическим жителем Нордланда, который частенько может выпить, курит, покуда есть сигары, и не то чтобы следит за диетой. Однако да, он тоже регулярно уделяет время зарядке, разминке и какому-никакому спорту. Физическое здоровье ещё со времён школы, как вспоминал Парадис, было, пожалуй, третьим после физики и математики уроком по важности. Хотя, конечно, профильное распределение проводилось весьма рано, и обычно перескочить на другой профиль было весьма сложно, Парадису удалось сойти с физико-математического на литературный, быстро нагнав программу за три года и поступив после в гуманитарное училище. И даже так физкультура оставалась важной частью учёбы. А государство, пусть нигде официально этого и не заявляя, ограничиваясь лишь слоганами (которых была куча вообще на любую тему, так что ничего удивительного), всё равно тут и там поощряло подобный образ жизни, предлагая спортзалам огромные льготы по налогам, открывая бесплатные государственные спортклубы, учреждения образования, спонсировало акции, направленные на пропаганду подобного. Хотя Ванг, например, не был похож на «идеального гражданина Нордланда (в вариациях слизнекота а) самца и б) самки, мусорщика а) самца и б) самки, врага народа а) порабощённого и б) казнённого — вспоминалось не в тему шуточное продолжение)», за что частенько вскользь порицался, хоть открыто и не травился. Холен же, напротив, полностью под это описание подходил, чем часто утешал Ванга, то и дело по-дружески публично его защищая от таких упрёков. Сам себя Парадис оценивал вполне средне: большинство котов Нордланда выделялись ростом в ту или иную сторону, очень редко попадая в пределы нормы, ему повезло быть выше неё. По морде он не назвал бы себя красивым, как Холен, но и отражения бы не испугался. Хотя другие (особенно Холен) частенько говорили ему, что парень на крепкую восьмёрочку из десяти, без учёта начитанности самыми разными книгами и вытекающей из этого способности поддержать разговор почти на любую тему. Между тем комплекс упражнений закончился, и кот выключил телевизор, сев на диван и погрузившись в любимый альбом любимой группы на следующие полчаса, чуть не задремав. Прервал его стук в дверь. Он выключил музыку и подошёл к ней, поинтересовавшись, кто за ней стоит. Ответили, что из военкомата. Парадис открыл дверь, ему представились два кота в форме и вручили небольшую бумажку — повестку, вкратце её же пересказав и удалившись. «Прийти в назначенное время» и завтрашняя дата. Почему-то кот воспринял это весьма спокойно. Вероятно, адреналин не успел дойти до мозга или что-то вроде того, из-за чего он сперва её просто отложил, опустошив ещё одну кружку кофе со странным, смятённый взглядом в окно. Потом — метнулся к этому листку и сверил с собой все написанные на нём данные: его имя, номер и адрес. Получилось как-то очень неловко — почему-то именно это чувство сейчас бурлило в Парадисе. Он в раздумьях метался по комнате, то скрещивая лапы, то подпирая одной голову и почёсывая подбородок другой, то становясь на месте и смотря в потолок. Всё выходило как-то очень сумбурно, но почему-то совсем не казалось катастрофой. Неловкость, наверное, от всех прерванных планов и совершенной неподготовленности к предстоящему, что Парадис очень не любил, обычно прописывая всё далеко наперёд хотя бы в общих деталях. В этих мыслях он пробыл до самого вечера, успел отписать всем знакомым и получил в целом весьма однообразные сообщения поддержки. Только Холен выразил уважение, поскольку был уверен, что кот «косить не пойдёт», вкратце накидав пару советов, как вообще надо себя вести и что с ним будут делать от проверки до окончания курса молодого бойца. Это не то чтобы сильно кота утешило, но благодарность он выразил и несколько позже кое-как заснул. Проснулся Парадис рано, да и спал довольно плохо. Сил едва хватило на утреннюю разминку и чашку кофе, после которого немного полегчало. Минут десять он сидел и угрюмо смотрел на часы. Было раннее утро, почти за два часа до его обычного подъёма. Потом он встал и подошёл к гардеробу, подобрав и скинув на пол уличные вещи. Лениво надев их (джинсы и кофта, ботинки), он ещё пару минут стоял в прихожей, смотря в потолок, после чего вышел за порог и закрыл за собой дверь. Парадис прошёл до лифта мимо двух уборщиков, о чём-то беседовавших между собой и не обративших на него внимание. Пройдя до ближайшего из семнадцати лифтов, он увидел, что тот сломан, из открытых дверей разило мочой. Он, не задерживаясь, отпрянул от лифта, прокашлявшись и направившись к следующему. Этот уже работал исправно и за десяток секунд доставил кота на первый этаж. Этажи с первого по двадцатый были полны всевозможными магазинами и ларьками, до десятого жилых квартир вовсе почти не было. Оттого удобно было утром взять на дорогу до работы что-нибудь перекусить в кондитерской по пути к выходу. Сегодня, однако, она ещё не открылась, да и есть коту совсем не хотелось, так что он прошёл мимо и вышел на полупустые улицы, освещённые красным, только восходящим солнцем. Холодный бриз, широкие и длинные проспекты с парой прохожих на них. Большинство из них — мусорщики, которых Парадис старался обходить стороной, если они попадались на пути. Официально права котов и мусорщиков были равны, хотя на деле настроения в обществе были совершенно иными, и презрение их среди слизнекотов, основного населения, было повсеместным и вполне нормальным. До последней войны, как вспоминали старики, её прошедшие, было вполне нормой встретить целые банды котов, готовых избить любого встреченного на пути мусорщика за какие-то свои идеи. Однако после того, как ВС НЛ начали сотрудничать с наёмниками, в абсолютном большинстве представляющих из себя именно мусорщиков, такая ярость в обществе поутихла и стала просто презрением. А вот фонарным мышам и икам повезло куда меньше — их считали низшими расами, не достигшими разума и, соответственно, не имеющими права на гражданство. Однако выходила забавная ситуация, что почти во всём мире эти права они как раз-таки имели, и Нордланд даже не был исключением. Просто на это все закрывали глаза, не обращали внимание. Фактически, даже будучи гражданами, прав у них было едва ли больше, чем у домашних ящеров. Скорее всего, за драку с мусорщиком кота ещё могли принять по хулиганству и наказать за убийство, а вот за подобные происшествия с мышами и иками — только если они принесут дискомфорт кому-то другому. Вероятно, если просто подойти на улице к случайной фонарной мыши посреди бела дня, схватить её на глазах у толпы и закинуть к себе в багажник, то вряд ли кто-то скажет тебе хоть слово, если это не будет сопровождаться слишком громким писком, мешающим сотрудникам полиции поедать пончики. Оттого нередко их можно было увидеть аж в зоопарках и цирках, в качестве экзотических домашних питомцев или на всяких не самых легальных рынках как товар. На улицах, правда, из-за этого их почти не осталось, лишь в отдельных трущобах далеко за чертой города с домами из мусора, где уже особо любопытные коты могут попасть в коллекцию экзотических питомцев какого-нибудь барона. Больше всех, конечно, повезло итераторам, которых в Нордланде насчитывалось не очень много, но жили они в отдельных районах, роскошных апартаментах с кучей прислуги, пусть и не совсем понятно, какие потребности они удовлетворяли. Во времена последней войны многие из них спонсировали в проект «машин войны», а также вступали в него, подвергая своё тело всевозможным улучшениям, направленным в военное русло. Позже на основе тех разработок были выведены уберзольдатен и разбитая гвардия, использующие как основу уже котов и совершенно другую доктрину ведения войны. Немало из этого перепало наёмникам, из-за чего (хотя причинно-следственная связь не до конца ясна) они и стали почти частью ВС НЛ. И хотя принимали участие многие, остальная часть предпочла куда более мирную рутину. Так, например, тот самый бордель «Ненавистная любовь» принадлежал одноимённому итератору, получающему, кажется, огромное удовольствие от роли сутенёра. Из итераторов откровенно не повезло только тем, чьи территории некогда были захвачены Нордландом: Золотая Прядь, ныне — верный слуга Рубежа, а также Тихий Свет и Извилистые Дороги, ныне погибшие. Примерно с такими мыслями кот пешком за полчаса дошёл до здания военкомата. Пешком потому, что не очень любил общественный транспорт из-за неудобства маршрутов, а водить машину панически боялся, пусть они уже почти все с полноценным автопилотом. Так или иначе, он зашёл в это двадцатиэтажное здание, подошёл к регистратуре, приложил браслет к сканеру и получил список необходимых документов, к которым уже потихоньку собиралась очередь. Первые три кабинета (окулиста, хирурга и ортопеда) кот прошёл быстро, лишь подтвердив своё идеальное здоровье. Перед психологом пришлось сперва просидеть приёмы двух котов. За это время он хорошо рассмотрел расклеенные по коридору плакаты, как ни странно, в основном с призывами вступить в ряды наёмников, пусть и нацеленные на котов: например, плакат, где слизнекот в солдатской форме в явно приятной растерянности сидит на кровати, окружённой тремя мусорщицами разных комплекций (высокая и очень грудастая, среднего роста и миловидная, довольно низкая и насмешливая); или плакат, где та же «средняя» мусорщица (короткошёрстая, в сексуализированной военной форме с короткой юбкой и сетчатыми чулками) сидит на летящей бомбе с мордой ящера; или вовсе плакат с уже левой мусорщицей в платке, агитирующей немедленно вступить в ряды наёмников. У всех трёх — неизменная надпись «VANDAAG INSCHRIJVEN». Войдя наконец в кабинет, Парадис приложил браслет к сканеру и сел в удобное кресло напротив врача, который пристально смотрел на экран монитора. — Парадис Р-13? — Да, всё верно. Врач оглянулся по сторонам. В кабинете они были вдвоём, никаких камер, дверь достаточно глухая, а в коридоре достаточно шумно. — Что-то не так? — Нет, милок, но у вас, я так и вижу, нимиалокуачию. Парадис непонимающе улыбнулся, пожав плечами и всем своим видом выражая недоумение. — Сейчас короткий тест на опознание смысла текста и его понимание. Готовьтесь слушать, я зачитаю. Он начал читать что-то с монитора. Что-то, в чём Парадис сразу же узнал «Vaterland», из-за чего его глаза округлились, а сердце начало отбивать неумелый марш, пока пальцы нервно бились друг о друга. Психолог заметил это и сразу остановился, что-то написав в бумажке, напечатав на компьютере и вручив Парадису проштампованное заключение о каком-то левом заболевании, название которого прочитать было сложно. Потом — добавил маленькую бумажку, велев прийти по написанному в ней адресу в обозначенное на ней время. Парадис по-прежнему не понимал, что происходит, но почему-то, по прошествии остальной комиссии, что удалось ему совершенно идеально, в конечном итоге, вынося заключение, пухлая кошка за массивным столом внимательно посмотрела на бумажку от психолога, затем — взглянула на Парадиса, поцокала, побранила его за то, как вообще допустили выдачу повестки при таком диагнозе и поставила штамп негодности. На входе он всё ещё был как в тумане и не понимал, что происходит. Ему казалось, что это был сон, причём очень дурной, как когда у тебя болит голова или поднимается температура, будто вокруг этой самой головы аквариум с водой, из-за чего ты слышишь только биение собственного сердца и какое-то эхо событий вокруг. В таком состоянии он дошёл аж до дома, где его наконец отпустило после чашки кофе. Он решил развернуть бумажку. Этим вечером в неком месте, адрес которого ничего ему не прояснял. Он размышлял над этим пару минут, сидя на кровати, как вдруг почувствовал что-то неладное. Он посмотрел на портфель, который вчера оставил около входной двери, а сегодня утром по привычке чуть не взял. Он стоял на столе перед диваном. Подойдя к нему, он почуял витающий в воздухе запах резины, моющих средств и мочи, от которого можно было отмахнуться, но шёл он чётко от портфеля. Проверив его, Парадис обнаружил, что флешка лежала почти на самом верху и пахла так же, как и портфель. Он насторожился, вспоминая двух уборщиков утром… Он никогда не видел их прежде (пусть никогда и не обращал внимание на персонал вовсе, однако помнил, что конкретно их видел впервые). Всё начало вставать на свои места: не иначе как его посчитали зачинщиком нового бунта, мятежа или революции, а по адресу — заломают и упекут за решётку на десяток лет. С другой стороны, это сделают даже если он не явится, даже если попытается сбежать или спрятаться. А ведь и написать почти некому, ведь вряд ли это как-то отсрочит его судьбу. Он не знал, что делать. Сперва — хотя бы поесть. Он вспомнил, что не делал это со вчерашнего обеда, то есть уже больше суток. Думать на голодный желудок — вредная затея, голод нужно утолить. Он сходил на кухню, открыл холодильник и достал оттуда пару замороженных обедов, разогрел в микроволновке, быстро съел. Было мало. Пожарил немного крупы с яйцом и мясом ящера (мелкого, кормового), съел и это. Чувствовал себя сытым и бодрым. В раздумьях проходил по квартире туда-сюда почти час. Стало жарко, и кот решил принять холодный душ. Помогло. До самого вечера Парадис пытался заниматься повседневными вещами, но ближе к моменту, когда следовало уже выходить, его будто начало лихорадить. Встать с кровати было сложно, голова кружилась и весила несколько десятков фунтов. Кое-как он собрался и вышел, привычно закрыл дверь и пошёл по назначенному адресу, которым оказалось какое-то кафе. На выходе опять прошёл мимо бездомного, который скандировал новые мысли:

МОЖНО ВЕРИТЬ И В ОТСУТСТВИЕ ВЕРЫ!

МОЖНО ДЕЛАТЬ И ОТСУТСТВИЕ ДЕЛА!

НИЩИЕ МОЛЯТСЯ, МОЛЯТСЯ НА

ТО, ЧТО ИХ НИЩЕТА ГАРАНТИРОВАНА!

ЗДЕСЬ МОЖНО ИГРАТЬ ПРО СЕБЯ НА ТРУБЕ!

НО КАК НИ ИГРАЙ — ВСЁ ИГРАЕШЬ ОТБОЙ!

Его прервал броском консервной банки кто-то из прохожих. У Парадиса же мотив в голове продолжился: «И если есть те, кто приходит к тебе — найдутся и те, кто придёт за тобой». Вечная классика от Меленьких моряков, итераторов-выходцев из Нордланда. Придя на место, кот долго мешкался, прежде чем войти внутрь, но когда всё же вошёл, тут же встретился с Вангом. Он сидел близко ко входу и будто ждал его, сразу прекратив разговор с двумя неизвестными, в которых Парадис вскоре узнал тех самых уборщиков. Оглядевшись и внимательно всмотревшись в окно, Ванг поднялся и похлопал Парадиса по плечу, не говоря ни слова и жестом приглашая его идти за ним. У кота внутри было неприятное сдавливающее чувство, перехватывающее дыхание и вызывающее дрожь по всему телу, где-то аж до костей. Присутствие здесь Ванга хоть и вселяло некую надежду, однако вообще не красило ситуацию с учётом того, что вёл он его куда-то в переулки, дворы и просто очень далеко. Парадис не осмеливался спрашивать о происходящем, Ванг не спешил объяснять, выглядя не менее напряжённым и серьёзным. Те дошли до какого-то бара глубоко во дворах, зашли в него и, по одному кивку бармена, единственного кота в заведении, прошли в помещение для персонала, откуда спустились вниз, вовсе попав в какой-то подвал. Подвал, в котором было светло и сухо, а очень скоро — начали мелькать коты, мусорщики, мирно лежащие ящеры. Ванг привёл Парадиса в какой-то кабинет. За столиком слева от входа сидел знакомый шпион, приветливо улыбающийся Парадису, на стенах висели плакаты с призывами к революции, за столом посреди комнаты сидел Макс. От его вида Парадис впал в ступор, хотя сам белый кот им заинтересован будто бы и не был, рассматривая какие-то бумажки. Парадиса подпихнули, чтобы обратил внимание именно на шпиона, сев за стол напротив него. Шпион оказался двойным агентом, вербовщиком в ряды повстанцев, ныне называемых в СМИ «Анархистами». Он вкратце ввёл Парадиса в курс дела, что он здесь из-за своих взглядов, за которые легко бы мог попасть на виселицу или под гильотину, и что ему повезло в том, что он достаточно болтливый, чтобы проболтаться о них мятежникам раньше, чем какому-нибудь реальному агенту или даже простому полицейскому. Рассказал, что ему очень понравилась идея «Vaterland» и что он прочитал его всего за один день, хотя уже и до этого было решено, что Парадис точно должен быть завербован хотя бы в качестве редактора подпольных газет, вербовщика других ему подобных (ибо через него проходит огромное их количество), автора большого количества подобных книг. Парадис внимал его словам, затаив дыхание и чувствуя отчасти огромное облегчение, что его жизнь пока не заканчивается. Потом в их разговор вмешался Макс, заставив Парадиса вновь замереть, поскольку он никогда не слышал его голоса и сейчас был готов впасть в трепет перед ним. Его всегда представляли как чистое зло, как того, кого нужно ненавидеть, с кем нужно бороться всеми силами, но при этом же умудрялись превозносить до невероятных вершин, показывая всю гордость Рубежа своим творением. Макс попросил честно отвечать на его вопросы. — Готов ли ты будешь всеми способами, доступными тебе, сражаться против власти Нордланда и Рубежа в частности? — Да. — Готов ли ты будешь ради этого убить? — Нет. — Готов ли ты будешь совершить суицид, если тебя поймают? — М… Да. — Совершить теракт на военной базе? — Да. — С кучей смертей военных. — Если только их. — На их месте мог оказаться и ты, — Парадис промолчал. — Ты ответил достаточно. Чего-то такого я и ожидал. Тебя нельзя винить в неготовности убить невиновного, это нормально. Можешь пока осмотреться. Макс поспешно, даже незаметно куда-то ушёл, а Парадис решил осмотреть эти катакомбы, судя по всему, проложенные куда ниже обычных подвалов и, вероятно, оставшиеся ещё от Древних. По ним ходило довольно много котов в разных формах, Ванга он заметил в каком-то кабинете перерисовывающим какие-то чертежи. Сперва ему показалось, но он действительно увидел даже двух итераторов: чёрного, будто в каких-то доспехах, и хаки (пустынной расцветки), куда менее защищённого, зато на вид куда более проворного. Он долго не решался, но всё же подошёл к ним, чтобы уточнить пару моментов. Как и ожидалось, это были те самые машины войны. Чёрного в доспехах звали Сотней Старых Марок, хаки в какой-то очень лёгкой броне — Волнами Горечи, для друзей — Марк и Волга. По пятам за ними ходил голубой кот в чёрных брюках и белой, почти парадной форме с длинным синим шарфом и четырьмя модифицированными дронами идентификации вокруг. В коридоре наткнулся он ещё на одну парочку, на этот раз — кота и кошку. Кот был в чёрном строгом костюме с кучей медалей и знаков отличий, поверх — плащ с шерстяным воротником. Под костюмом, судя по проступающим формам, у него была некая броня синего цвета, судя уже по босым протезам ног и рук. Шерсть на уцелевшей половине лица была пепельно-серой, в глазнице полуголого черепа светилась белая точка. Прикрытый плащом хвост был сегментированным и тоже синим. Кошка была одета в очень схожий костюм, но бордово-красных тонов, сама же — белого цвета, из примечательного — только очень необычная анатомия, смахивающая скорее на итератора. Кот на вопрос от Парадиса добродушно представился Вендеттой, или же Ви, а кошка — Блейд. Чуть в отдалении он заметил перешёптывающихся кота и мышь: светло-серый кот в кителе и с поблёскивающим на груди полицейским значком нависал над значительно уступающей ему в росте голубой фонарной мышью, что с явным недоверием в чернильно-чёрных глазах-бусинах оглядывалась на всех подряд. Судя по невнятным обрывкам слов кота, тот был с похмелья, приставая к собеседнице и изредка случайно кладя руку на покоящийся в кобуре пистолет. Отвлекать уже их Парадис не стал. Пройдя дальше, в одной из комнат он увидел целую кучу котов в однотипных серый формах, чем-то похожих на форму оперативников разных групп. Все они стояли на коленях и пристально слушали речь какого-то кота в более пёстрой форме. Из обрывков его фраз Парадис понял, что это — какой-то культ Макса, участники которого боготворят его, что бросило в дрожь, особенно учитывая количество откровенно котят среди них. Бродил он ещё минут двадцать, пока не надумал уточнить, можно ли уже пойти домой, с чем подошёл к шпиону. Но тот лишь схватил его за лапу с браслетом и, не мешкая, снял его, порвав на мелкие искрящиеся части. — Тебя больше не существует. Вернуться домой ты сможешь только после нашей победы. До этого — любой твой выход на улицу чреват уничтожением тебя и всех нас раньше времени… Всё случится совсем скоро, ждать долго не придётся. Если у тебя есть незаконченные дела, нужно покормить ящера или поздравить маму с циклом рождения — скажи, мы поможем, но самолично отныне и до нашей победы или твоей смерти можешь забыть про внешний мир. Это может показаться жестоким, но так у тебя есть шанс. Без нас и без этого условия тебя ждала бы неминуемая смерть. Не сейчас — так завтра. Нордланд знает о тебе больше, чем ты думаешь, и, будь уверен, ты уже пропавший без вести, а через пару дней твоя мать будет хоронить пустой гроб в шести футах под землёй. — Но а что, если нет? Меня устранили бы за какую-то книжку? Я… Не то чтобы был готов и хотел вступать сюда. Если всё это было инсценировкой для того, чтобы меня сюда загнать, то я бы предпочёл в этом не участвовать! — Никто бы не хотел. Но на тебя уже было достаточно толстое дело, которое, как и дела многих отмеченных тобой авторов, многих не подозревающих ни о чём граждан, привели бы в исполнение лишь при начале тряски, когда вы станете максимально опасными для общества и Нордланду будет полезнее избавление от вас. Взять конкретно тебя: начнётся война — и тебя отдадут на фронт. Убивать ты не хочешь и не будешь. Тебя спросит сосед по окопу, и ты скажешь, что не хочешь, объяснишь свою позицию, и он задумается. На фронт отправили одного солдата, а лишились уже двух. А через пару циклов твоя идея может перерасти в бунт уже на фронте, который ещё более нежелательный, чем на захваченных территориях или даже в столице. А если тебя оставить дома? То же самое: негодование, почему наши солдаты воюют с другими, которые в сути ничем, кроме флага над окопом, не отличаются? Это услышат соседи, могут тоже задуматься. Пару циклов — и вся страна уже не хочет воевать, отказывается работать, бастует, и происходит революция. Поэтому всех несогласных, проявляющих подобные твоим мысли, в военное время истребляют на корню или отправляют на каторгу, где выжимают максимум и так же истребляют. Так или иначе, если подобные тебе живы — они приводят к революции, а значит у них общие с нами цели, даже если они этого не подозревают. Нам остаётся лишь собрать их в одном месте и дать чёткие инструкции, надёжное командование, распределить задачи по способностям. Короче — организовать их. Вопросы? — Отсутствуют, — с небольшой заминкой ответил кот. — Прекрасно. Иди, тебе дадут поручения.