И грянул гром

Сибилла

      В Неаполь они прибывают на третье утро после венчания, использовав как магические порталы, так и обычные дилижансы. Нанятый слугой экипаж с откидным верхом отвозит их в небольшой особняк на берегу, и Сибилла впервые в жизни полной грудью вдыхает соленый воздух южного моря. В Лондоне еще тепло, но осень уже начинает вступать в свои права, протягивая призрачные пальцы по вечерам, здесь же еще полноправно царит знойное лето. Бирюзовое, бескрайнее и свободное море простирается внизу, сливаясь далеко на горизонте с голубым небом, а пронзительные крики жадных чаек бередят душу. Как Никки была бы счастлива, увидь она эту живую картину!       Сибилла переводит полный ненависти взгляд на человека, которого отныне обязана называть своим мужем: за прошедшие с венчания дни он не проронил ни слова, не заговорил с ней и хранил торжествующее, победное молчание. Все, что он сделал в ее присутствии — молча забрал ее палочку и кошелек с деньгами, лишив ее любой возможности бежать или сражаться.       — Сколько вам заплатили? — ледяным, брезгливым тоном интересуется Сибилла, положив руку на край экипажа.       Эйвери едко улыбается. Его внешность могла бы быть вполне приятна и привлекательна, если бы ее не портил властный подборок, морщинки вокруг губ и злые глаза, выдающие жестокую и беспринципную натуру.       — Достаточно, чтобы я смог вновь заняться археологией.       — Удивительно, что такой человек, как вы, увлечен древностями. Мерзавцам высокое чуждо, напротив, их интересуют лишь низменные удовольствия.       — А! Вот и характер. Признаться, меня он возбуждает. Не хотите, чтобы я овладел вами прямо в экипаже — будьте паинькой. Нежные цветы вызывают у меня скуку. Я предпочитаю ядовитые.       Сибилла поджимает губы. От мысли, что она вся принадлежит этому человеку, ей на мгновение становится страшно до оцепенения. Он может обращаться с ней как ему угодно, и никто не узнает. Никто не услышит.       Помогая ей спуститься на гравий у дома, Эйвери с силой сжимает ее ладонь, а после того, как Сибилла оказывается рядом, шепчет:       — На первый раз я прощаю вам колкость, но в следующий вы получите ответную меру. Мои моральные ценности легко позволяют мне бить женщин, и поверьте, я бью так, что следы будут заметны только мне — в постели, и вашей горничной — при одевании. Располагайтесь, дорогая.       Сибилла резко выдергивает ладонь, морщась от боли, и думает, что мадам Лестрейндж может стать ее следующей целью после своей дочери, заодно с Эйвери. Целый список возмездия! Господин Снейп бы только покачал головой — но ничего не возразил. Названная именем греческих пророчиц, она безмолвно дает себе еще одно: Немезида.       Особняк или вилла, как называют ее местные жители, обустроен комфортно и со вкусом. Светлые, залитые неаполитанским солнцем комнаты и маленькая терраса, шелковые, развевающиеся от бриза шторы, мебель, обитая золотой тканью, наборный паркет — все это способствует ощущению легкости и парения над землей. Как было бы хорошо здесь с любимым человеком: обнявшись, сидеть вечером под лунным светом и смотреть на темное море вдали...       Снимая перчатки, Сибилла с неожиданной нежностью вспоминает Киллиана. Он совсем ее не понимает, он еще восторженный мальчишка, но он искренен и смел. Теперь, разумеется, она мертва для него — навсегда. И скорее всего, они больше никогда не увидятся.       Немолодая экономка миссис Юнона де Ванцетти с чопорным выражением лица, затянутая по самое горло в глухое черное платье, встречает ее на мраморной площадке второго этажа и проводит в небольшую угловую спальню с двумя окнами, выходящими на море.       — Хозяин распорядился поместить вас сюда. Его комната соединена с вашей вот этой маленькой дверью, а его рабочий кабинет — напротив, через коридор, но без приглашения вам заходить туда не позволено. Вы также имеете доступ к библиотеке в дневные часы и столовой на первом этаже в любое время, однако гостиная — не для вас, миссис Эйвери. Мне также поручено узнать ваши потребности в белье, платьях, верхней одежде и прочем — ограничений нет, вам дозволено просить что угодно. При необходимости я могу сопроводить вас в разные лавки, подскажу, в какие стоит обратиться, а какие — пройти мимо.       — Я привыкла обходиться малым. Я напишу вам небольшой список.       Экономка всем своим видом выражает, что ее отношения между супругами не интересуют, равно как и их интересы, и она лишь выполняет работу, за которую ей платят. Вздохнув с деланным равнодушием, она сухо произносит:       — Хозяин подчеркнул, что вы должны выглядеть настолько хорошо, чтобы иметь возможность участвовать в приемах в знатных домах, а Неаполь ценит изысканность и роскошь. Думаю, вам все же будет приятнее выбрать вещи самой, полагаясь на свой вкус, заодно сможете ознакомиться с духом города: поверьте, оно того стоит. Я попрошу подать обед, а после мы с вами отправимся в самое сердце столицы. Насколько я поняла из слов хозяина, в Неаполе вы задержитесь до зимы, а после продолжите путь — в Персию.       Сам Эйвери в столовой не появляется: он оставил записку, что будет отсутствовать до самого ужина, и Сибилла, расправив плечи, принимается за поданные блюда, впервые проголодавшись с дороги, и не находит среди них ничего знакомого из того, что подают в Лондоне. Больше всего ей нравится запеченный хлеб с сыром, анчоусами и помидором, кролик по-искийки и маленькие тушеные кальмары с орешками и оливками.       Экономка наблюдает за ней с одобрением, кладя себе вторую порцию кальмаров.       — Редкому англичанину по душе наша кухня, — замечает она все тем же сухим тоном. — Но как видите, она невероятно полезна. Сколько лет вы бы дали мне без лести, миссис Эйвери?       — Я не умею льстить. Не больше сорока.       — Пятьдесят два. Исключительно благодаря тому, что мы, неаполитанцы, обласканы дарами моря, солнцем и теплом.       Неаполь захватывает Сибиллу в ту же секунду, как экипаж, запряженный двумя серыми лошадьми, въезжает в узкие городские улочки. Движение жизни здесь оглушает шумом и смехом, нестройными звуками, торговля идет так бойко, что товары исчезают с прилавков, едва успев появиться, черепичные домики местной бедноты вперемешку с роскошными особняками и барочными церквями создают пеструю неповторимую картину, настоящую, невыдуманную, но выглядящую беспечной и легкомысленной на фоне грозно вздымающегося вдали Везувия. Все настоящее — мгновение вечности, как писал Марк Аврелий. Никки жарко спорила с этим утверждением когда-то, говоря, что человек не должен смотреть на жизнь лишь как на проходящий и бессмысленный миг, но проживать его с наибольшей пользой.       — Неаполь не оставляет равнодушным: вы либо восхищены, либо разочарованы, — произносит миссис де Ванцетти и постукивает по окошку, прося кучера остановиться. — Следуйте за мной, госпожа, и не смотрите, что дом неказист, здесь лучшие ткани.       Сибилла с некоторым злорадством отбирает самое дорогое: розовый и черный атлас, голубой шелк, красную и зеленую парчу, разнообразные ленты, заказывает дюжину ночных сорочек из тончайшего батиста и три пары домашних туфель. В соседних лавках она приобретает несколько пар перчаток, два веера, японские шкатулочки для украшений, крем для сияния кожи, парфюм, травяной отвар для мытья волос, губки для тела, шаль, меховую накидку, два новых плаща, а у модистки заказывает три шляпки — в общем, покупает все, что необходимо светской даме для того, чтобы назвать свое положение сносным.       Нет, она не опустит голову и не сдастся. Господин Снейп всегда говорил: безвыходных ситуаций не существует, существуют разные подходы. Доверие — мощная вещь. Если она склонит миссис де Ванцетти на свою сторону, то сделает первый шаг к свободе.       — Экономка передала мне подробный отчет о ваших растратах, дорогая, — Эйвери отклоняется на спинку стула и закуривает сигару, глядя на Сибиллу после ужина. — Если вы полагали, что удивите меня своей расточительностью, то спешу вас огорчить: я достаточно богат благодаря вам, и скоро стану еще богаче. Раскопки в Геркулануме организованы мной, и я буду руководить процессом продажи находок.       — Полагаю, право на находки принадлежат королю Неаполя, а вовсе не вам.       — Милая, вы очень неопытны в делах археологии, так что придержите свои глупые мысли и поймите, что увлеченный любитель приносит гораздо больше пользы, чем дотошный ученый. Я годами занимаюсь изучением древностей, и я стою очень, очень дорого.       Сибилла поводит плечом, затем тихо произносит, поднявшись:       — Уже поздно, я устала.       — Подойдите ко мне и поцелуйте.       — Я устала. Могу я пойти к себе?       — Вы не желаете попрощаться со мной как подобает доброй жене?       — Я не добрая.       Но ускользнуть не получается: Эйвери догоняет ее у самых дверей и, властно развернув и прижав к себе, кладет пальцы на подбородок и стискивает его железной хваткой.       — Вы будете делать то, что я говорю! — произносит он сквозь зубы и, наклонившись, целует ее. От него пахнет вином и табачным дымом, и Сибилла едва не задыхается от отвращения, плотно сомкнув губы. Взгляды их скрещиваются. — Сегодня я не в настроении добиваться вашей благосклонности в спальне, так что ограничимся невинным поцелуем. Знайте, я буду распоряжаться вами как вещью, просто потому что хочу: вы красивы, с вами приятно блистать на балу, ездить на раскопки, вами будет приятно обладать — и, возможно, наблюдать, как вами обладают другие.       Сибилла резко отступает назад, тяжело дыша.       — Я скорее умру, чем стану вашей.       — Валяйте, я вам не запрещаю, — лениво отзывается Эйвери, возвращаясь к сигаре. — Удобнее всего выпасть из окна — внизу обрыв и острые скалы, все кончится быстро. Деньги я получил, игрушек вокруг полно, а за вашу сохранность я не отвечаю.       Сибилла рывком тянет на себя дверь столовой, бегом поднимается по лестнице и запирает дверь спальни, а потом подпирает стулом дверцу, разделяющую комнаты — понимая, что это ее не спасет. Миссис де Ванцетти стучится к ней чуть позже, предлагая помощь, но она не открывает, сославшись на головную боль.       Эту ночь Сибилла практически не спит, прислушиваясь к шагам за дверью, и только под самое утро забывается недолгим мучительным сном. Возможно, она бы и бросилась вниз с обрыва — смерти она не боится. Проще умереть, чем выносить унижение или смириться, но она должна жить ради своей мести. Мести Элизабет и мадам Лестрейндж.       Миссис де Ванцетти приходит рано вместе с юной горничной, несущей кувшин горячей воды и полотенца, чтобы помочь ей одеться и привести себя в порядок перед завтраком.       — Хозяин велел вам взять зонтик: на раскопках жестокое солнце, вы моментально сгорите. Кожа у вас, англичан, нежная, не приспособлена к местной жгучести, — равнодушным тоном говорит она. — Сядьте, я заплету вам волосы. Давно вы знаете хозяина?       Сибилла послушно усаживается перед напольным зеркалом в бронзовой раме.       — Нет. И все, что я знаю о нем, показывает его с очень плохой стороны.       — Я так и поняла, что вы оказались в новом статусе не по своей воле, — миссис де Ванцетти берет щетку. — Что же, брачные договоренности по разному ряду причин — не новость. Хозяина я знаю много лет, с его юности, и поэтому считаю своим долгом предостеречь вас от опрометчивых поступков. Вмешиваться и защищать вас я не стану, обращаться за помощью — тем более. Все, что будет происходить в особняке, останется внутри его стен.       — Очевидно, эти стены хранят много отвратительных тайн?       — Достаточно.       На пути к археологическому парку Сибилла наслаждается видом лазурного моря. Дорога затейливо вьется вдоль моря, и там, где она пролегает совсем близко к кромке воды, пахнет солью.       — Нравится? — Эйвери долгое время не сводит с нее пристального жадного взгляда.       — Да.       — Разделяю ваши чувства. Эй, останови!       Эйвери лихо выпрыгивает из экипажа и подает Сибилле руку, и она в ответ вопросительно приподнимает брови.       — Не бойтесь, сейчас я вас не трону. Идемте, посмотрите на море поближе. Представьте только, сколько веков человеческой истории видел этот берег. Когда-то он был заселен греками, а город возле назывался Партенопа. Потом, разумеется, все покорили неутомимые римляне — но и им пришел конец. Видите далекий Кастель дель Ово, вон там, впереди? Там держали после свержения последнего римского императора.       Подобрав платье, Сибилла наклоняется к прозрачной воде и, сняв перчатку, зачерпывает ее пригоршней. Теплая, такая теплая, что можно купаться без опасений подхватить простуду, но женщинам ее статуса такие удовольствия, увы, не положены.       — Будете хорошо себя вести, я сделаю прогулки частью вашего дня, в сопровождении миссис де Ванцетти, конечно, — замечает Эйвери, заложив руки за спину. — Признаться, море я люблю страстно, хоть и исключительно с берега.       На раскопках, куда они прибывают через сорок минут, в воздухе стоит пыль, а жара в какой-то момент кажется Сибилле невыносимой. Эйвери, будто заметив ее состояние, приказывает одному из солдат немедленно принести воды и усаживает ее прямиком на горячий камень.       — В обморок не упадете? Хорошо. Привыкнете довольно быстро. Отдышитесь и найдите меня у северной стороны, мне некогда с вами возиться.       Сибилла запрокидывает голову и дрожащей рукой поливает лицо из стакана, прикрыв глаза, потом смачивает виски, шею и наконец допивает остатки одним жадным глотком. Работа вокруг нее кипит, будто никто другой и не замечает палящее солнце. Зрелище смущает ее и даже отталкивает: полуголые мужчины, потные и грязные, толкают телеги, полные камней, несут лопаты, корзины, набитые разными предметами и землей. В этом хаосе никто не говорит на английском, так что ей с трудом удается найти мужа, проблуждав с десяток минут по площадке раскопа.       — А вот и моя прелестная жена, миссис Эйвери, — представляет он ее какому-то крепкому темноглазому военному, похожему на испанца. — Господин де Алькубьерре, инженер, человек, помогающий мне во всех делах. Покажете моей супруге ту греческую амфору, о которой мы только что говорили?       — С большим удовольствием.       Сибилла долго разглядывает сосуд для хранения масла или вина, представляя себе людей, использовавших его сотни лет назад вплоть до рокового дня, когда пепел поглотил их навсегда.       — Могу ли я чем-то помочь? — чистосердечно интересуется она, выпрямляясь. — Я слышала, на раскопках часто требуются художники, чтобы зарисовывать находки: я сносно рисую, и готова предложить свои услуги, если вы найдете мне укрытие от зноя.       — Прекрасно, прекрасно, — произносит Эйвери с едва заметным одобрением. — Вы будете при деле и подле меня большую часть дня, меня это весьма устраивает. Новобрачные, я полагаю, не должны надолго расставаться, верно, дорогая?       От Сибиллы не укрывается внимательный взгляд испанского инженера, брошенный на нее. Проблески седины в его короткой черной бородке подсказывают, что он уже не молод: ему около пятидесяти лет, и только блеск черных глаз выдает в нем еще бурлящую жажду жизни. Кивнув, она берет мужа под руку и следует за ним к небольшому домику, сложенному из каменных блоков. Внутри лежат другие амфоры, кувшины и черепки, статуэтки богов и кусочки мозаики.       — И кое-что еще, что я оставил своего рода на десерт, — заговорщицким голосом произносит де Алькубьерре. — Следуйте за мной, прошу.       Они проходят несколько десятков ярдов и спускаются по сделанным из камней ступеням в расчищенный от завалов римский дом. Де Алькубьерре делает знак, и один из солдат зажигает еще два факела, освещая небольшое сырое помещение.       Сибилла забывает обо всем и с восхищением рассматривает великолепно сохранившиеся фрески на стенах, а потом шепотом произносит:       — Боже мой, ведь это иллюстрация к "Иллиаде": Парис похищает Елену. И какая тонкая, невероятно красочная работа... Что это за комната?       — Мы думаем, миссис Эйвери, что это зал для приема гостей. Мы расчистили только эту стену, но уже начали продвигаться в следующее помещение, и нашли следы фрески на противоположной стороне. Вероятно, мы наткнулись на виллу богатого человека, так что действовать будем крайне осторожно. Королю мы еще не сообщали: ждем ваших распоряжений согласно части нашего договора.       Эйвери поправляет воротник своей белоснежной рубашки. Рядом с грязными солдатами он выглядит белым господином среди чернокожих рабов.       — Подождем, пока не освободим все здание. Я присоединюсь к вам завтра, сегодня мне необходимо подготовить план работ и описать то, что уже сделано. У вас найдется что-нибудь перекусить?       На обратном пути они оба молчат: Сибилла продолжает любоваться морем и вызывать в памяти образы на фреске, Эйвери перечитывает корявые, сделанные наспех записи инженера, беззвучно шевеля губами. Наконец он замечает, не поднимая головы:       — Я вас недооценивал, дорогая. Мадам Лестрейндж уверяла, что вы дерзкое существо с глупой идеей мести, но я думаю теперь, что вы гораздо глубже. Вы умеете видеть вещи под тем же углом, под которым их вижу я.       — Не обольщайтесь. Моя идея мести по-прежнему владеет моим рассудком, — цедит Сибилла, щурясь. — Мадам Лестрейндж и ее дочь убили моего брата, я не сомневаюсь, что они обе причастны к этому низкому поступку. Я верила Элизабет как сестре, а она предала меня, моего брата и потом хладнокровно избавилась от него. Я вас ненавижу, но ее я ненавижу еще сильнее. Что бы вы ни сделали со мной, вы уже не отнимете у меня то, что отняла она.       — Душещипательно. Немного жаль, что мне плевать. Так, самую малость.       Помолчав, Сибилла произносит:       — Если я буду рисовать на раскопках, мне потребуются принадлежности: карандаши, краски, листы бумаги, кисти. Передник, чтобы не испачкать платье.       — Разумеется. Я снабжу вас всем необходимым.       После ужина Сибилла просит разрешения заглянуть в библиотеку дома, чтобы найти, чем занять себя в вечерние часы. Эйвери, подняв взгляд от газеты, коротко приказывает:       — Хотите пойти в библиотеку? Поцелуйте меня.       — Могу в вас плюнуть.       — Оригинально. Тогда подите вон. Я слишком доволен сегодняшним днем, чтобы воспитывать вас. Заметьте, я все еще не принуждаю вас к исполнению вашего супружеского долга.       Сибилла торопливо поднимается к себе и запирает дверь на ключ. В комнате уже стоит подготовленная и нагретая ванна с травами. Раздевшись, она с наслаждением садится в горячую воду и погружается в нее целиком, закрыв глаза и только держась руками за бортики. В юности они с Никки обожали купаться, плавали наперегонки в озере: Никки всегда отставала, отчего сердилась — на саму себя — и все восхищения доставались Сибилле.       — Витрувианская женщина.       Вскрикнув от испуга и негодования, Сибилла резко садится в ванной и прикрывает локтями обнаженную грудь.       Эйвери, в одних кюлотах, с голым мускулистым торсом, с островком черных завитков волос, смотрит на нее с огромным удовлетворением.       — Убирайтесь вон! — кричит Сибилла и панически тянется за полотенцем. — Миссис де Ванцетти!       — Вы закрыли дверь на ключ, дорогая, миссис де Ванцетти сюда не попадет, запасной же экземпляр хранится только у меня. Я повторюсь: сегодня я вас не трону. Предвкушение распаляет желание, я люблю его посмаковать, я даже откажусь от посещения местных шлюх, а они хороши, очень хороши. Кроме того, я всего лишь зашел сказать, что позволю вам взять книгу — в качестве исключения. Вы вели себя прилично, а я убежденный сторонник метода кнута и пряника.       — Убирайтесь! — повторяет Сибилла яростно и запускает в него щеткой для волос, случайно подвернувшейся под руку.       Эйвери криво усмехается, уворачиваясь, и, насмешливо поклонившись, закрывает за собой потайную дверцу.

Гермиона

      Когда они с Северусом появляются в окруженном цветниками особняке Розье, Полли тоненьким голосом сообщает, что хозяйка еще отдыхает, и их встречает бледная Айрис, не сомкнувшая глаз за эту ночь.       — Мэри гораздо лучше, благодаря вам и доктору Тишеру, жизни ничто не угрожает, и, как я понимаю, она еще сможет иметь детей, — вполголоса произносит она, остановившись перед ними. — Она уже просыпается, вы взглянете на нее? Вчерашние пузырьки с настойками очень помогли.       Северус без слов проходит в спальню, а Гермиона крепко обнимает подругу.       — Я молилась, — шепотом произносит Айрис, плача. — Молилась, чтобы господь не отобрал у нее возможность родить еще нескольких ангелочков. Если бы не твой муж, все бы кончилось намного хуже. Доктор Тишер, конечно, замечательный, но в целительных зельях господину аптекарю равных нет.       — Полли! — Гермиона звонит в колокольчик, и рыжеволосая девушка просовывает голову в гостиную. — Принеси нам чай и что-нибудь поесть, будь добра.       Они садятся за овальный стол у окна и смотрят друг на друга с грустью, пытаясь найти слова.       — Ты останешься ведь ненадолго? Мне нужно проведать детей как можно скорее, но еще на час я задержусь. Они капризничают, три года — какой-то невозможный возраст, и мне стыдно перекладывать все на плечи Никки. И потом, я боюсь подумать, что может выкинуть Адриан. Я не хотела говорить, а после истории с Сибиллой и вовсе забыла, но у него случился выброс магии — опять. Посмотри.       Айрис с отчаянием задирает рукав платья, и Гермиона видит неприятный и явно болезненный ожог размером с небольшое яблоко.       — И как ты объяснила Кастору, откуда он взялся?       — Кастор не видел, — Айрис краснеет от смущения. — Я всю неделю ложилась в детской, потому что дети не могли уснуть. У Майи болел животик. И я не могу свести это пятно, вот что меня ужасает. В таком возрасте — такая сильная магия, что же будет, когда он вырастет?       — Постой, я попробую вылечить, — Гермиона достает палочку и наводит на ожог, шепча одно из сложных заживляющих заклинаний, которые выучила еще во времена скитаний в лесах с Гарри и Роном. — Слава Мерлину, сработало. Я уже решила, что нам придется обращаться к Северусу.       Айрис с сомнением качает головой.       — Он расскажет Кастору. А я не хочу сейчас его тревожить: вся эта ужасная история с Сибиллой до сих пор его терзает, на нем лица нет. Леди Блэк мы так и не сказали: придумали, мол, что девочка уехала в пансион на месяц рисовать осенние пейзажи, учиться скульптуре, подделали письмо — Никки лично написала.       — Вероника? Как она?       — Скверно. И все оттого, что вдруг увидела собственными глазами, какой несправедливой бывает жизнь, — Айрис расправляет рукав и застегивает серебряную пуговицу. — К Мэри я ее не пустила: нечего ей смотреть на несчастья, да и Маргарет сейчас поддержка нужна не меньше. Киллиан горем убит, хоть бы не выкинул чего, и я его не виню, если и выкинет. Ты знаешь, сама однажды страшно оступилась. Но в одном я уверена: что Кастор прав и переходить дорогу мадам Лестрейндж и всей ее своре — опасно. Вспомни, как год назад сместили премьер-министра Уолпола: так все устроили, что он сам подал в отставку, а после едва виноватым не выставили за проигрыши в войне. За всем этим мадам Лестрейндж стояла: премьер-министр портил королю настроение, что выводило ее из себя... О, вот и вы, как себя чувствует Мэри?       Северус убедительно отвечает, присев возле них на стул:       — Я бы больше беспокоился о душевном здоровье леди Розье, чем о физическом. Выкидыш случился из-за переутомления: на таком сроке пора образумиться, а не изображать из себя индийское божество с восемью руками и запасом здоровья десяти моряков. Никаких больниц и школ: дом, отдых, сон, забота о детях — прошу вас обеих: убедите женщину, что незаменимых людей не существует.       Мэри смотрит на них виновато, горечь так и сквозит в ее болезненно блестящих голубых глазах, а приоткрытые бескровные губы силятся что-то сказать несколько секунд, прежде чем с них срываются слова:       — Мальчик? Скажите, это ведь был мальчик?       Гермиона с Айрис украдкой переглядываются, но Мэри сразу улавливает этот взгляд и со стоном отворачивается. У Розье до сих пор рождались только девочки, и Мэри питала тайные надежды на то, что наконец подарит Гилберту наследника. Какие бы нежные чувства ни испытывали друг к другу супруги, в восемнадцатом веке появление на свет ребенка мужского пола означает одно: возможность передать ему наследство, а заодно и получить некую уверенность в будущем. Теперь, после того как Роберт официально стал преемником Лестрейнджей, у Розье остались три очаровательных дочери. Двое своих — Джемма и Диана, и подросшая десятилетняя Ирэн.       — Милая, у вас с Гилбертом еще появятся сорванцы, будь уверена, — ласково произносит Айрис. — Доктор Тишер не видит этому никаких препятствий, кроме отсутствия твоего благоверного дома. Всякое случается, уж если матушек наших послушать, что раньше творилось без должной медицины, сколько деток теряли, да и рожениц.       — Я бы тоже померла, ежели бы не магия ваша, — мрачно отзывается Мэри, все еще не поворачивая к ним лицо. — С таким кровотечением не выживают, уж я-то знаю, навидалась вдосталь.       — Будет, хватить себя терзать, — Айрис опускается на краешек кровати и сочувственно смотрит на Мэри. — Мы с Гермионой возьмем на себя часть твоих обязательств, да и Ида, возможно, захочет помочь. Дорогая, невозможно успеть все на свете, чем-то придется пожертвовать и уж явно не своим здоровьем.       Мэри медленно приподнимается, опирается спиной о подушку и звонит в колокольчик. Полли, как верный пес, тут же оказывается рядом с ней и замирает в ожидании указаний, вызывая улыбку на лицах всех трех женщин.       — Что я скажу Гилберту? — беспомощно спрашивает Мэри, когда служанка исчезает в дверях, торопясь выполнить поручение. — Каким счастливым он отправлялся в путь, зная, что поспеет назад точно к родам... И мы мечтали встретить Рождество уже с маленьким...       Гермиона негромко замечает:       — Уверена, Гилберт все поймет. Он человек чуткий, да и сам многое повидал, он понимает, что в жизни случаются и ошибки, и трагедии. Ты расскажи, Мэри, чем нам тебе помочь.       ...Северус неожиданно сердится, когда Гермиона просит заглянуть вместе с ней в больницу по пути домой. Спустившись с невысокого крыльца, они останавливаются возле клумбы с не так давно отцветшими пионами.       — Я категорически против, чтобы ты взвалила на себя очередные дела, — коротко произносит Северус, вынимая палочку, чтобы трансгрессировать в Аппер-Фледжи. — Диггори и так прилично занял тебя в Министерстве, в некоторые дни мы видимся исключительно за ужином. Хочешь, чтобы я вообще забыл, как ты выглядишь?       — Ты преувеличиваешь, — Гермиона непонимающе хмурится. — И потом, это ведь ненадолго, пока Мэри не оправится от удара и не найдет себе помощницу.       — То есть, лет на триста вперед.       — Неправда.       — Нет ничего более постоянного, чем временное. Как только ты окажешься в игре, выйти из нее станет еще сложнее, чем бороться за права домовых эльфов, — Северус нарочно тяжело вздыхает. Он прекрасно знает, что и как сказать, чтобы убедить ее отказаться от затеи. — Неужели тебе хочется возиться с больными? Мерлин, зачем я спрашиваю... Нет, не так: я запрещаю тебе возиться с больными.       Гермиона сердито скрещивает руки на груди под плащом. В некоторые моменты он по-прежнему невыносимо упрям.       — Мне тридцать три года, Северус, я не собираюсь спрашивать у тебя разрешения...       Он недвусмысленно сдвигает брови.       — Еще как собираешься. Я твой муж, и я решаю, одобрять твои затеи или нет. Серьезно, мы немедленно отправляемся домой, и потом ты еще скажешь мне спасибо. Моя жена не будет находиться среди прокаженных.       — Господи, там нет никаких прокаженных... Стой!       Но они уже оказываются в холле своего дома, и Гермиона, слегка пошатнувшись после трансгрессии, вцепляется в плечо Северуса, чтобы не упасть. Какая-то часть внутри нее согласна с ним, но другая жаждет помочь женщине, потерявшей долгожданное дитя. Почему он опять решает за нее? Еще и в таком невозможном тоне.       — У нас есть дела важнее больных бедняков и несчастных сироток, — непоколебимым тоном произносит Северус, толкнув дверь в гостиную. Тиа, выглянув из своего чулана под лестницей, семенит в их сторону своими тонкими ножками. — Констанция у себя? Хорошо. Не тревожь ее. Свари нам кофе, будь добра, и подай сюда.       Гермиона снимает плащ и, взяв оба — свой Северус небрежно скинул на спинку стула — аккуратно вешает на крючки в холле.       — Мне не нравится твое поведение.       — Если тебя уговаривать, толку не будет, а если сразу дать понять, что я не потерплю глупостей, то ты рассердишься, но меня услышишь, — Северус поджимает губы. — Честное слово, Гермиона, нам нужно сконцентрироваться на целителях и справочнике. Ты нужна мне, а не больницам.       — Ты ужасный эгоист.       — Знаю, — он задумчиво поглаживает подбородок. — Значит, ты говоришь, что в семь часов дома никого не было?       Гермиона приглаживает волосы и быстро произносит:       — Прежде, чем ты возмутишься, я скажу, что в прошлое необходимо отправиться мне. Во-первых, неизвестно, что может пойти не так, и если я столкнусь с Конни или Олливандером, я все же смогу выкрутиться, а ты — нет. В тот вечер ты лежал в комнате у Олливандера, неспособный даже подняться на ноги. Как ты объяснишь свое появление?       — Обливиэйтом.       — Очень плохая идея! — горячо возражает Гермиона, придвигая кофейный столик поближе. Фобос и Деймос лениво смотрят на них с лежанки у камина. — Олливандер сражался великолепно, а вступать с ним в поединок — не то, что нам нужно.       — Я надену мантию-невидимку, вот и все.       Гермиона разом замолкает, наткнувшись на эту непреодолимую преграду. Очевидно, что он сразу намеревался воспользоваться мантией, но она вынудила его в этом признаться. Поерзав в кресле под внимательным взглядом Северуса, она напоминает:       — Ты должен вернуть мантию Поттерам. Диггори в очередной раз говорил об этом в нашу последнюю встречу, и я его поддерживаю. Мы не имеем права распоряжаться вещью, не принадлежащей нам, еще и так много лет.       — Молодой Поттер ненадежен, кроме того, занят черт знает чем. Даже бывший архиепископ отзывается о нем довольно пренебрежительно, а ведь это его родной сын.       — Тебя это не касается.       — Поттеры в принципе ничего из себя не представляли как волшебники, вся их заслуга — женитьба на представителе крови Певереллов.       Гермиона всплескивает руками:       — Начинается! Разве ты забыл, что именно Линфред Поттер разработал бодроперцовое зелье заодно с костеростом?       Северус насмешливо изгибает бровь.       — Полагаю, это написано в "Истории Хогвартса"?       — Нет, Северус, это написано в учебнике зельеварения для первокурсников.       — Гм.       — Пожалуйста, прошу тебя, верни Томасу Поттеру мантию. Представь, что случится, если он уже не смог воспользоваться ей в нужный момент? Любое, даже крошечное изменение истории способно повлечь самые сложные последствия. Что говорилось в твоем контракте?       Северус поднимается с кресла и прохаживается по гостиной. Он недоволен и не скрывает этого, ему откровенно неприятен этот разговор, но Гермиона считает, что в конце концов следует поставить в этой истории точку.       — Условие контракта подразумевало, что мы обязаны вернуть мантию Поттеру незамедлительно, как только она попадет к нам. Но с тех пор прошло много времени, а с твоим Поттером из будущего до сих пор все в порядке. Закончим историю с целителями — и я отдам мантию, даю слово.       Гермиона укоризненно произносит:       — Сколько времени потребуется, чтобы со всем разобраться? Месяцы. А если мы отправимся в прошлое и там, не дай Мерлин, потеряем ее каким-то образом? Огромный риск. Пострадать можем и мы сами, между прочим. Нет, нельзя оттягивать возвращение мантии еще на дольше.       Северус останавливается у окна, заложив руки за спину. Он совершенно не согласен с ней, но не хочет ссориться, так что сдержанным тоном отвечает:       — Я подумаю над твоими словами. Хорошо, если ты считаешь, что тебе будет правильнее отправиться в прошлое, то так мы и поступим. Но я не одобряю твое решение, так и знай. Если что-то случится, меня рядом не окажется.       Гермиона вздыхает: за прошедшие годы спорить с Северусом легче не стало, только разве что теперь он не мечет в нее своими колкостями как ножами, но его упертость никуда не исчезла.       Тиа, услужливо расставляя на столике чашечки, кофейник и вазочки со сладостями, робко произносит:       — Хозяин, там важная дама стучится в аптеку.       — Важная? — Северус усмехается. — В таком случае, я открою сам.       Гермиона берет кофейник и разливает горячий ароматный кофе по фарфоровым чашечкам, в очередной раз обводя комнату довольным взглядом. К тем изменениям, что привнес в гостиную Северус, она добавила несколько деталей вроде сельского пейзажа над кушеткой, парочки статуэток на каминной полке и бронзовых часов, да сменила шторы, так что теперь здесь так уютно, как ей того хотелось. Спальню она тоже обустроила на свой вкус, и Северус только проворчал, что женщины уделяют слишком много внимания бесполезным мелочам, которых никто, кроме них, не замечает.       Северус, очевидно, задерживается с посетительницей: но когда Гермиона, с сожалением оставив кофе остывать, спокойным шагом заходит в аптеку, то резко останавливается, с неприязнью узнав в слегка полноватой фигуре дамы баронессу.       — Я пришла передать новости лично, — цедит София сквозь зубы, заметив настороженный взгляд Гермионы. — За моими совами следят, причину я не знаю. Вот список людей, с которыми встречался дядюшка за последние дни. Я не помню, чтобы ранее он был с ними, так скажем, на короткой ноге или наносил им визиты.       — Благодарю вас за помощь, — Северус прячет листок, просмотрев, в карман камзола. — Возможно, вам надобно какое-то снадобье? Или ингредиент? Помнится, вы страдали мигренями.       София отрицательно покачивает головой.       — Нет, нет, мне пора... Как у вас тихо, однако, совсем как у меня. Я называю это бездетной тишиной... Что же, может, все к лучшему — дети часто служат яблоком раздора. А отношения в браке и так вовсе не просты... Доброго дня.       Гермиона торопливо захлопывает за баронессой дверь, щелкает засовом и поворачивается к Северусу.       — Какого черта она позволяет себе выражать эти гадкие мысли вслух?       Он проводит ладонью по прилавку, сметая невидимые крошки, погруженный в свои размышления. Кастору уже удалось обнаружить, что на корабле людей по фамилии "Спенсер" было двое, но судно незамедлительно отправилось в обратное плавание, так что капитана расспросить не удалось.       — Чтобы уколоть тебя побольнее, конечно. Знаешь, мне безумно нравится, когда ты так сурово хмуришься и ругаешься, разодетая во все эти невозможные наряды. Иди сюда, ко мне.       Задохнувшись от напора его поцелуя, Гермиона умело выскальзывает из жадных рук, уже обвивших ее талию, и поправляет кружево на корсаже.       — Пожалуйста, нам абсолютно некогда отвлекаться, Северус: кофе стынет, тебе надо обсудить список с Кастором, а меня ждут в Министерстве через полчаса...       — Ты выиграла спор о справочнике. Я имею полное право на утешительный приз, — черные глаза его возбужденно поблескивают в приглушенном свете аптеки.       И Гермиона сдается: она всегда сдается перед настойчивостью его ласк, отдаваясь чувствам целиком и одновременно восхищаясь тем, что Северусу так легко удается выбросить из головы все предстоящие дела. В этом, пожалуй, и есть одно из отличий женщины и мужчины: с какой небрежностью они забывают обо всем на свете, чтобы сию секунду упасть в омут любовных наслаждений, а потом как ни в чем не бывало наденут камзол, поправят кюлоты и вернутся к своим делам с самым непосредственным видом. А она после еще долго не может собрать мысли в голове, витая в послевкусии близости.       Добравшись до своего кабинета в Министерстве будто в тумане, Гермиона взмахом палочки придвигает кресло к столу и прикрывает глаза, вызывая в памяти недавнюю сцену. Мерлин, как Северус умеет так доводить ее до изнеможения своими пальцами и губами, остается загадкой, которую она не собирается разгадывать. Нет, конечно, она несколько раз смущенно шептала ему в темноте, что ей нравится, а что — нет, но ей сложно вообразить, что в эти минуты он был самым внимательным учеником.       — Миссис Снейп?       Гермиона резко распахивает глаза и выпрямляется. Мальчик-помощник, работающий связным между разными отделами, кладет на ее стол стопку бумаг.       — Здесь несколько дел из Визенгамота, потом жалобы, ответы других департаментов и прошения. Жалобы получены совсем недавно, их две, и они, по-моему, очень срочные.       — Благодарю, Колин, вы свободны, — кивает Гермиона и внимательно вчитывается в первую бумагу. — Если я понадоблюсь, то буду у себя до шести.       Сложнее всего дела обстоят с разумными магическими существами: правильной классификации еще не существует, а та, что была предложена Гермионой два года назад, до сих пор находится на рассмотрении, потому что поставленный вопрос мало кого интересует, и отчасти благодаря тому, что Альберт Аббот специально замедляет процесс. Действующая на данный момент классификация делит всех живых на "животных" и "существ", под существами подразумевая тех, кто способен говорить на человеческом языке, что сильно осложняет взаимодействие с некоторыми видами: русалками, гномами и троллями. Кроме того, это деление оставляет призраков и духов вне сообщества, что несколько раз уже вызывало проблемы, когда магглы сталкивались со злобными привидениями в замках.       Отложив бумаги Визенгамота о преступлениях, совершенных различными магическими существами и животными, Гермиона обращает внимание на одну из жалоб: она написана кривым почерком и явно в сильной спешке.       "Мне отказывают в помощи. Нахожусь в больнице святого Мунго уже третий раз. Помогите, умоляю. По своей воле не уйду, умру от заражения".       Гермиона спешно накидывает на плечи плащ и, спустившись в Атриум, пробирается к каминам и с помощью летучего пороха перемещается в приемное отделение больницы. В нос незамедлительно ударяет неприятный стерильный запах с примесью полыни и лаванды.       Написавшего жалобу она замечает сразу: молодой человек сидит в самом дальнем углу помещения, зажимая на шее распухшую и нагноившуюся рану. Лицо его бледное и осунувшееся, и Гермиона сразу подозревает, что он — оборотень или вампир.       — Пойдемте со мной, — произносит она тихо после некоторого колебания, и молодой человек поднимает на нее красные воспаленные глаза с расширенными зрачками. — Выясним, по какой причине вам отказывают в приеме. Я возглавляю отдел контроля магических популяций, вы мне только что писали.       Дежурный целитель сперва не желает ее слушать, прикрываясь занятостью, но, когда Гермиона вынужденно представляется, чуть повысив голос, почтительно склоняется перед ней.       — Прошу прощения, миссис Снейп, еще не доводилось встретиться с вами. Видите ли, дело в том, что оборотням и вампирам медицинская помощь не предоставляется, поскольку они являют собой значительную угрозу для целителей, посетителей и прочих больных. Мы уже вызвали мракоборцев, они разберутся в ситуации.       — Целитель не должен никаким образом делить пострадавших и пришедших за помощью. Ваша задача — спасти и вылечить, ведь это ваше призвание, ваш долг. Разве не так?       Дежурный целитель протирает вспотевший лоб платком. Очевидно, что не он устанавливает правила приема пациентов, но вероятность попасть в немилость у жены королевского лекаря и одновременно начальницы отдела в Министерстве вызывает у него неподдельный страх.       — Миссис Снейп, поверьте: мы помогаем всем, кому требуется лечение, но в некоторых случаях... Поймите, у нас нет возможности помогать тем, кто нападет на нас же в любую секунду...       — Он сейчас не опасен. Сделайте хоть что-нибудь, Мерлина ради. Главный целитель сегодня принимает?       — Слава богам и святым, мракоборцы, — дежурный пропускает ее вопрос мимо ушей и с надеждой смотрит куда-то поверх ее плеча. — Господа, господа, скорее, у нас здесь неловкая ситуация...       Гермиона, сжав губы, скептически смотрит на появившегося перед ней Леннокса и еще двоих мракоборцев с поднятыми наготове палочками.       Леннокс, остановившись в недоумении перед ней, несколько секунд переводит взгляд с нее на оборотня, потом на целителя и обратно.       — На учете у миссис Снейп стоите? — наконец интересуется он на выдохе, обращаясь к оборотню.       — Разумеется, нет, — отрезает тот с ухмылкой. — Какой дурак пойдет добровольно признаваться в своем уродстве? Так и совсем с голодухи помрешь: наше племя на работу не возьмут, в Азкабане запрут только, да и дело с концом. Я бы и сам сдох без сожаления, лишь бы собачью жизнь не вести, так семья на руках. Искусали-то меня с полгода назад.       Гермиона собирается возразить, что ради изменения такого отношения к существам она и создала специальный комитет по взаимодействию с оборотнями, чтобы облегчить их жизнь, но не успевает: оборотень делает резкий выпад, хватает ее за горло и шипит:       — У вас есть час, чтобы принять решение, и если через час я появлюсь здесь и меня не примут, миссис Снейп присоединится ко мне подобным. Поглядим, что вы тогда скажете!       Хватка становится удушливее, и приемное отделение исчезает в водовороте трансгрессии.

Филипп

      "Филипп Принц! Я, конечно, понимаю, что мужчины по своей природе способны на самые безрассудные поступки, но я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы взять Альбуса в прошлое! Ему семь лет, Мерлина ради! И ты еще смеешь скрывать от меня подобные идеи!"       Филипп лениво проводит рукой по лицу и зевает, неохотно выпадая из крепкого утреннего сна без сновидений в серую осеннюю реальность.       Громовещатель взрывается прямо над ним, разлетаясь на множество кусочков.       Следовательно, тетя Джинни все же узнала о безумной идее дяди Гарри, и теперь лучше не показываться ей на глаза ближайшую неделю или две. Жаль, очень жаль: он ждал сегодняшний вечер у Поттеров, где будут и Малфои, чтобы поужинать в теплом семейном кругу, понаблюдать, как Лили будет манерничать вслед за Драко, вызывая смех у присутствующих.       Впрочем, ему всегда есть чем заняться: работой, учебными проектами, дополнительным чтением или фехтованием, на котором он не был уже две недели.       Филипп сбрасывает одеяло и потягивается, потом, натянув домашние брюки и рубашку, отправляется к самым простым тренажерам, купленным еще в те времена, когда он только обустраивал особняк после смерти Уолтера. Пятнадцать, иногда двадцать минут упражнений каждое утро до завтрака: недолго, но эффективно при регулярности исполнения, а по его собственному мнению, любой врач обязан поддерживать себя в форме и стараться вести наиболее здоровый образ жизни. В восемнадцатом веке полезными упражнениями служили его субботние уроки фехтования в королевской академии, теперь же приходится заменять их бегом на специальной дорожке, подтягиваниями, приседаниями и отжиманиями — все в точности так, как показывал тренер.       Телефонный звонок застает Филиппа на пути в душ, и к его неудовольствию и страху на экране высвечивается номер главного врача.       — Да? — он берет с полки полотенце и закидывает его на плечо. — Доктор Бейл, доброе утро. Что-то случилось?.. Аппарат МРТ? Сегодня? Конечно, конечно, я приеду как можно скорее.       В больнице царит праздничная суета. Филипп, переодевшись в больничную форму, проходит в кабинет с новым, недавно распакованным аппаратом, где уже собрались заведующие отделений.       — Чудесное событие, чудесное, — доктор Гримлок похлопывает его по плечу, чуть не пританцовывая на месте. — Вы только представьте, Филипп, какие возможности у нас у всех появятся. Наш-то аппарат уж на ладан дышал, как вы помните... Доктор Бейл, кому мы обязаны таким подарком?       — Мисс Флоренс Спенсер, — главный врач улыбается и, приоткрыв дверь, жестом приглашает девушку войти. — Мисс Спенсер высоко оценила нашу помощь в лечении ее сложного перелома, так что щедро вознаградила нас в ответ.       Мисс Спенсер, изящно изображая, но не испытывая никакого настоящего смущения, останавливается у аппарата и несколько секунд рассматривает его с любопытством. Она явно заранее готовилась к своему приезду, выбрав строгое розовое платье-футляр с квадратным вырезом и туфли в цвет. Волосы ее, завитые и уложенные в ракушку на манер начала двадцатого века, украшены тремя жемчужными шпильками, виднеющимся из-под темно-розовой шляпки.       — Надеюсь, мне никогда не понадобится испробовать эту внушительную машину на собственном организме, — шутливо замечает она, игриво взглянув на Филиппа. — Господа и дамы, я поздравляю вас с появлением нового помощника. Я бы заодно хотела проверить состояние своей несчастной лапки. Честное слово, жить три с половиной недели в гипсе — утомительно.       — Ординатор Принц вас осмотрит, — тут же произносит доктор Бейл, подмигнув им обоим. — Пожалуйста, пройдите в отделение рентгена и уже после, с заключением, — в пятую приемную.       ...Мисс Спенсер протягивает листок, и Филипп, кивнув на кресло, быстро прочитывает информацию от рентгенолога.       Мисс Спенсер небрежно произносит, сжимая здоровой рукой белый клатч:       — Доктор Лесли предложил мне снять лонгетку, но я подумала, что вы более опытны в вопросе.       Филипп не отвечает, только садится рядом с ней и осторожно освобождает руку от простой конструкции.       — От ваших прикосновений у меня мурашки по коже, — тихо произносит мисс Спенсер, вдруг покраснев.       — Попробуйте медленно, очень медленно поводить локтем из стороны в сторону, вот так. Замечательно. Больно?       — Да. Но терпимо.       — Я дам вам временную повязку, чтобы поддерживать руку в первые дни. Резко разгибать ее ни в коем случае нельзя.       Филипп возвращается за стол и, взяв листок, неторопливо выводит своим совершенно не врачебным ровным почерком комплекс упражнений, чувствуя на себе обжигающий взгляд мисс Спенсер. Когда он уже пишет рекомендуемые лекарства для восстановления сустава, в кабинет заходит радостный Лео и тут же удивленно присвистывает.       — О! Добрый день, мисс Спенсер, безмерно счастлив увидеться с вами воочию, вы красавица, спору нет. Филипп, у тебя же выходной, какого черта ты выписываешь там?       — Я виновата, — мисс Спенсер чуть поводит локтем. — Попросила снять лонгетку, а кроме мистера Принца никому не доверяю.       — Зря стараетесь, мисс, мистер Принц у нас святоша, так что вам придется вступить в неравную схватку с мадоннами Рафаэля, если желаете заполучить его внимание, — посмеивается Лео, засовывая руки в карманы халата. — Слушай, гений, зайдешь завтра ко мне утром? Хочу обсудить один вопрос касательно миссис Данберри: чуется мне, что ее глазные проблемы не так очевидны, как кажется.       Филипп молча кивает. Лео, коротко попрощавшись, оставляет их наедине, и мисс Спенсер, поднявшись и походив по кабинету, рассматривая интерьер, наконец интересуется:       — Раз у вас выходной, могу ли я вас похитить?       — Сомневаюсь.       — Отчего же?       — Я бы хотел закончить часть исследования к вечеру, — Филипп протягивает ей рекомендации по разработке сустава. — Возьмите, там все подробно написано, но если что-то останется непонятно, позвоните мне.       Мисс Спенсер смотрит на него огорченно своими болотного цвета глазами, потом, подумав, дерзко заявляет:       — Я подарила вам аппарат — не думайте, что приобрести его было так уж легко — а вы, мистер Принц, подарите мне в ответ небольшую прогулку в Национальную галерею. Признаться, я давно ее не посещала как зритель, только как искусствовед, а это, поверьте, довольно разные вещи.       Филипп тихонечко вздыхает: да, опрометчиво было бы полагать, что просьба об аппарате никак не повлияет на их отношения или поможет ему прекратить их встречи. Мисс Спенсер, оказав ему услугу, теперь закономерно ждет от него ответных действий, так что он вынужден удовлетворить ее прихоть или несколько из них.       — Я предлагаю воспользоваться моим автомобилем, — мисс Спенсер счастливо улыбается и кокетливо поправляет шляпку. — У меня есть пропуск на музейную служебную парковку, иначе места поблизости не найти, район сумасшедший. Только, ради бога, переоденьтесь, иначе все решат, что я в самом деле украла врача.       В будний день Национальная галерея практически пуста: небольшие группы китайских туристов переходят из одного зала в другой, негромко переговариваясь и фотографируя каждый дюйм, смотрители зевают, вяло наблюдая за посетителями.       Мисс Спенсер уверенно направляется в зал, где на стенах висят полотна художников эпохи Возрождения: Ботичелли, Поллайоло, Уччелло, Пьеро делла Франчески — и множества прочих, достойных бесчисленных часов любования.       Остановившись перед картинами Рафаэля, мисс Спенсер некоторое время с пристрастием ревнующей женщины оценивает изображенных на них одухотворенных мадонн, светлокожих, золотоволосых, с миндалевидными глазами и овальными лицами, одетых в роскошные платья давно ушедшей эпохи.       — Во всяком случае, хоть одна общая черта у нас имеется: цвет волос. К сожалению, во всем остальном мы разительно различаемся, — с досадой заявляет мисс Спенсер и закусывает губу, потом все же добавляет: — А вы знаете, что Рафаэль, при всей его гениальности, порой рисовал весьма посредственно и как будто бы небрежно? Нет, вы этого не замечаете: имя художника затмевает вам разум. А сними эту табличку и спроси вас, нравится ли вам полотно, что вы скажете?       — Безусловно нравится. Живопись — та среда, где любитель в первую очередь выбирает сердцем, — отзывается Филипп невозмутимо. — Снимите хоть все таблички, и я вам скажу, что данные мадонны гораздо приятнее тех, что выходят из-под кисти Эль Греко, не зная даже его величину. Искусствоведы видят все иначе: направление мазков, композицию, прочие детали — нас, любителей, это нисколько не трогает. Я вообще сторонник того, что великие имена в музеях только мешают, сбивают с толку, дают ненужные ориентиры, и все заканчивается тем, что толпа бежит к Рафаэлю, пропуская удивительного Мазаччо.       — Браво! Вы говорите поразительно правильно вещи, — одобрительно произносит мисс Спенсер. — И я склонна с вами согласиться. Вы знакомы с Мазаччо?       — Я знаком с огромным количеством христианской живописи. Моим хорошим другом был человек, непосредственно связанный с церковью, и он в свое время приобщил меня к искусству, кроме того, годы церковной школы тоже даром не проходят.       Мисс Спенсер несколько секунд молчит, глядя на картины, потом замечает:       — Вы в самом деле ларчик с сюрпризами. То магия, то церковная школа, да и ваше умение разговаривать так, как принято в наших кругах, все еще не дает мне покоя. Расскажите мне об этом человеке, пожалуйста, а я, в свою очередь, расскажу вам кое-что интересное, касающееся недавнего происшествия на аукционе. Я знаю одну уютную кофейню неподалеку, угощаю вас всем, что пожелаете заказать.       Они располагаются за столиком у окна, скрытого легким кружевным тюлем. Кофейня, спрятавшаяся позади исторического здания, уютна и немноголюдна в этот час, и напитки с сытными сэндвичами им приносят очень быстро.       — Наверное, посчитали, что мы — парочка, — прыскает мисс Спенсер, подкинув на ладони шоколадную монетку в виде сердца, поданную как комплимент. — Представляю ужас на вашем лице, если бы они сказали это вслух! Знаете, я до сих пор под впечатлением от ваших уверенных действий там, на аукционе, и я не могу не думать о вас.       Филипп спокойно приподнимает крышечку чайника и придавливает длинной ложкой чайный пакет, чтобы тот скорее заварился, а потом начинает неспешный рассказ о бывшем архиепископе — опуская, разумеется, некоторые подробности.       Мисс Спенсер слушает его завороженно, забыв обо всем на свете, и сейчас, в эту минуту, когда она не играет и не притворяется, она кажется ему одинокой и нуждающейся если не в любовнике, то, во всяком случае, в верном друге. И неохотно для себя Филипп все же признает, что она — красива, но эта ее дерзкая красота по-прежнему не трогает его сердце.       — Как вы хорошо... Вы изумительно рассказываете — я очень мало у кого слышала такую чистую речь, правильную, так, мне кажется, говорили несколько поколений назад. И ваш друг — весьма неоднозначный человек — но вы многим ему обязаны.       Филипп на мгновение перестает разливать чай, услышав эти слова.       — Вы тоже находите его неоднозначным?       — Только исходя из ваших слов.       — Я иногда думаю о нем, думаю, что даже человек, близкий к богу, иногда оступается, что уж говорить о других.       Мисс Спенсер согласно кивает, отклоняясь назад, на мягкую спинку дивана, держа в ладонях чашку с ароматным чаем.       — Так и есть. Мы никогда даже не дотронемся до идеалов, смотрящих на нас с полотен и алтарей. Поэтому, полагаю, нам необходимо прощать себе ошибки.       — И стараться их не совершать.       — Невозможно. Только если закрыться дома и не выходить из него на свет. Я лично позволяю себе жить и наслаждаться жизнью, я провозглашаю гедонизм своей религией и воспеваю его ежедневно.       Филипп усмехается.       — Вот, пожалуйста, вы снова прежняя, надевшая маску.       Мисс Спенсер сворачивает салфетку в маленький квадрат.       — Вы, наверное, очень серьезно относитесь к женщинам?       — Безусловно.       — А что вы думаете относительно свободных отношений?       — Что это красивое название для блуда и разврата. Мужчина и женщина либо принадлежат друг другу в законном браке, либо расстаются, не мучая друг друга, третьего не дано.       Мисс Спенсер запрокидывает голову и звонко, от всей души смеется. Официантка, проходя мимо них, смотрит на нее с недоумением.       — Господи! Вы динозавр, сущий динозавр. Я отцу расскажу!.. Честное слово, вот куда бы я точно не хотела угодить, так это в законный брак.       — Вот как, — Филипп ничуть не удивляется ее заявлению. Она совсем не похожа на женщину, мечтающую завести семью и воспитывать детей. — Что же, вы осознанно делаете свой выбор, и это разумно. Хуже всего — обманывать себя. Что вы хотели рассказать мне?       Мисс Спенсер неуловимым, изящным движением своего гибкого тела придвигается поближе, обдавая его ароматом духов, и шепотом произносит:       — Отец в тот вечер связался с агентом Ми-7. Он подтвердил, что из троих нападавших — двое итальянцы и один — француз. К сожалению, задержать их не удалось, но территорию нашей страны они не покидали. Как вы думаете, неужели кто-то действительно ищет настоящий медальон? И для чего?       — Медальон Ланселота обладает огромной силой, — отзывается Филипп тихо. — К сожалению, если им завладеют корыстные люди, мир окажется в опасности. Волшебники существуют не только в Британии, в Ватикане ежегодно собирается международная конфедерация магов, которая, между прочим, безжалостно вычеркнула нас из своего состава.       Мисс Спенсер негодующе интересуется:       — Вычеркнула? Британию? Какая наглость!       — Совершенно с вами согласен. Но увы, нам приходится играть по новым правилам, — Филипп разводит руками. — Между прочим, те масоны, что охотились за медальоном, либо являются частью конфедерации, либо имеют к ней некое отношение, что-то мне это подсказывает. Если агенты задержат их, мы сможем стать на шаг ближе к правде.       — Я обязательно буду держать вас в курсе дела, возможно, пробегусь по всем имеющимся у меня книгам об ордене, среди откровенной чепухи порой таится истина, — обещает мисс Спенсер твердо, потом бросает взгляд на наручные часы с тонким золотым браслетом. — Хотите еще раз взглянуть на Рафаэля в полутьме пустых и загадочных залов? У меня есть профессиональный пропуск, нам никто не помешает. Поверьте, ощущение абсолютно магическое, я люблю его с детства и обычно ни с кем не желаю разделять, ревнуя свое одиночество к другим. Но вот с вами мне так и хочется поделиться тайной, потому что вы видите душу, суть, вас не волнуют имена.       — Только ненадолго. Уже почти четыре, а я еще не садился за проект.       Эхо их осторожных шагов пробуждает залы от дремоты, портреты, хоть и не волшебные, словно пристально и встревоженно следят за ними, и галерея оживает изнутри. Теперь она — главная, а вовсе не те, кто день за днем протаптывают невидимые тропинки по ее паркету.       — Знаете, что еще говорят о Рафаэле? Что он — квинтэссенция Возрождения, — мисс Спенсер склоняет голову так, что шляпка скрывает ее лицо почти полностью, оставляя лишь край розовой щеки и благородный изгиб шеи.— Леонардо — гениальность ума, Микеланджело — гениальность духа, но Рафаэль объединяет их всех, ведь искусство по своей натуре призвано гармонизировать изначальную контрастность мира. И действительно: посмотрите на линии лица вот той мадонны, после посмотрите на мои: видите отчетливую разницу?       Она поворачивается к Филиппу и в мягком свете нескольких тусклых ламп выглядит вновь уязвимой, почти нежной, жаждущей защиты, и в сердце его просачивается неожиданная мягкость по отношению к ней. Да, он ведь совсем не знает ее, не знает, отчего она так рьяно защищается и одновременно нападает, играя, что скрывается за ее сияющими латами. И потом, кровь — ее кровь, сопротивляющаяся заклинанию, тревожит его. Нет, очевидно, еще не настало время прекратить их странное общение.       — Мне очень интересно вас слушать, мисс Спенсер, — вслух произносит Филипп. — Мне нравится, когда вы искренни со мной и с самой собой. Не бойтесь вашей искренности, у меня нет желания вас обидеть.       Она приоткрывает губы, чтобы что-то возразить, но тут же меняется в лице и весело произносит, коснувшись его плеча:       — Пора, вам пора заниматься проектом, а меня ждут дома к ужину. Добираться до Элторпа в будни — дело не быстрое, боюсь, застряну в пробке на Пикадилли. Между прочим, отец будет рад видеть вас в поместье в любую пятницу, если у вас выпадет выходной. Но полагаю, вы вовсе не горите желанием там появляться. Как незаметно пролетело время, верно? Подумать только, еще несколько часов назад мы были в больнице... Ну, прощайте, Ланселот! Я вас буду так называть, можно?       Филипп доброжелательно хмыкает.       — Если вам так угодно, мисс. Поверьте, до Ланселота мне ужасно далеко.       — Вы читаете Китса, относитесь к женщине, как к прекрасной даме, и уважаете живопись — как вас иначе звать? Никто в здравом уме не читает Китса нынче, только безнадежные романтики. До встречи!       Мисс Спенсер смело пожимает его руку на прощание, и от ее прикосновения Филиппа вновь будто ударяет разрядом тока. Значит, там, на аукционе, ему не почудилось. Странно. Разряд не похож ни на магический, ни на обычный маггловский — скорее, он совмещает оба, но вопрос скорее в том, каким образом он возникает.       ...Дядя Гарри спускается в холл, комкая в ладони салфетку. Наверху, из гостиной, доносятся голоса взрослых и счастливые визги детей.       — Джинни прислала тебе громовещатель? — дядя устало взъерошивает волосы. — Никак не пойму, откуда она узнала. Клянусь, я никому не говорил, кроме тебя и Альбуса. А Альбус разболтать не мог: он умеет хранить секреты, почему я и не боялся отправить его с тобой в прошлое. Что случилось?       — Трое нападавших еще не покинули страну, — коротко докладывает Филипп, с некоторой тоской думая о пироге с почками, который умеет печь только тетя Джинни. Запах его еще витает в воздухе дома. — Попробуйте усилить облавы. Рано или поздно их должны засечь, и я уверен, что мракоборцы обязаны добраться до них первыми. Я не особенно доверяю агентам Ми-7, среди них легко затесаться предателям.       — Боюсь, и среди наших уже есть предатель. Хитер, ловок, наверняка разгуливает прямо перед самым моим носом.       — Па-а-п! — детские голоса хором призывают немедленно вернуться в гостиную. — Па-а-п, ты где?       Зеленые глаза дяди Гарри теплеют.       — Не хочешь подняться?       — Нет, у меня, к сожалению, много дел. Хорошего вечера вам всем, передавайте привет тете Джинни и Драко.       Тиа успевает приготовить несколько вкусных блюд прямо к его возвращению, так что спустя полчаса Филипп уже напрочь забывает о пироге с почками, наслаждаясь сперва горячим мясом по-французски, а затем смакуя слоеное вишневое пирожное: Тиа готовит его превосходно.       Проект идет бодро, как идет всегда после времени, проведенного в музее, так что он успевает закончить две главы вместо одной и садится у жизнерадостно потрескивающего камина со старым томиком Китса, приобретенном на книжном рынке.       Темный экран телефона, лежащего на столике перед ним, вдруг оживает, и на нем высвечивается сообщение: "Спокойной ночи, Ланселот". Филипп некоторое время сидит неподвижно, заложив книгу пальцем и размышляя над прошедшим днем, потом вводит блокировочный код и набирает нехитрый ответ:       "Доброй ночи, мисс Спенсер".       И тогда Филипп решительно вынимает палочку и встает с кресла, прижимая том поэзии к груди. Спешно надев рубашку, кюлоты и камзол, хранящиеся в шкафу спальни, он постукивает палочкой по обложке, стирая имя и название, и, сосредоточившись, перемещается в библиотеку Блэков.       — Господин Принц! — Вероника, застигнутая врасплох у окна, слегка краснеет. На ней все то же серое атласное платье, только шаль сегодня — белая. На нежной шее ее блестит золотая цепочка медальона. Очевидно, он прервал ее мечтания в такой поздний час. — Очень, очень рада вас видеть. Вы, наверное, перепутали день: мы с вами виделись только позавчера, и я еще ничего толком не успела выяснить, разве что приметила лавки с разными травами.       Филипп вдруг замечает у нее в руках небольшой букет фиалок и с любопытством спрашивает:       — Какой насыщенный фиолетовый цвет. Вы сами вырастили цветы в оранжерее?       Вероника отчего-то не сразу находится с ответом. Помолчав, она произносит с некоторым колебанием:       — Нет, это... Это подарок от господина Кавендиша. Он знает, что я очень люблю фиалки, и посылает их мне почти ежедневно.       — Кавендиша? — Филиппу кажется, что его снова ударяет током, в этот раз — несколько сильнее. — Полагаю, от Генри, среднего сына лорда Кавендиша?       — Верно.       Филипп быстро перебирает в голове знакомые лица и наконец вырывает из темноты облик юного Кавендиша — да, он, должно быть, весьма недурен собой, впрочем, виделись они последний раз еще при жизни Джеммы. С тех пор утекло много воды.       — С чего это он решил, что имеет право каждый день беспокоить вас цветами?       Вероника с недоумением приподнимает брови.       — Я не уверена, что должна вам объяснять правила ухаживания в том веке, в котором я живу: вы и сами их прекрасно знаете. Господин Кавендиш — очень приятный человек и не желает мне ничего дурного.       Филипп внезапно ощущает себя совершенным идиотом, вдруг перестав понимать, почему новость о том, что за Вероникой кто-то ухаживает, вполне естественная, логичная новость, так неприятно уколола его.       — Прошу прощения за дерзость, мисс Блэк. Я много времени не отниму: я всего лишь хотел поделиться с вами поэзией, — Филипп протягивает ей томик Китса. Рядом с Вероникой его снова охватывает чувство спокойствия. Никто не играет с ним, никто не смеется над ним. — Имя, конечно, стерто, здесь только стихи, и я надеюсь, что они вам понравятся. Там, где я живу, такое уже давно вышло из моды, но в девятнадцатом столетии и начале двадцатого этот поэт был невероятно любим.       Вероника с любопытством берет книгу.       — Благодарю вас! Я сегодня же примусь за чтение. Право слово, как удивительно, чудесно, что я смогу прочесть строки, которые никогда бы не дошли до меня, смогу заглянуть в будущее... Вы ведь останетесь ненадолго?       — Если вы того хотите, мисс Блэк.       Вероника делает широкий жест ладонью, указывая на низкие кресла у камина, обитые голубым шелком, потом ставит фиалки в маленькую гипсовую вазу с незатейливым узором.       — Кто-то из вашего круга не разделяет ваше увлечение этим поэтом, так что вы решили узнать мое мнение? — она открывает первую страницу томика, присев напротив. — Забавная печать. У нас шрифт наборный совсем иной.       — Вы проницательны. — Филипп придвигает кресло поближе к огню. — По-моему, только вам я и могу по-настоящему доверять, вы не обманете.       — И этот кто-то — женщина?       — Как вы угадали?       — Мужчины не способны задеть мужчину так сильно, как это прекрасно умеет женщина.       — Интересное замечание.       — Выходит, она открыто смеется над вами?       — Да.       — И все ради того, чтобы покорить вершину.       Филипп секунду смотрит на нее озадаченно, потом смеется.       — Вы превосходно острите.       — Я негодую, сэр, я возмущена. Пытаться таким способом завоевать мужское сердце... Впрочем, я не берусь судить, не прочитав и строчки.       — Что же, читайте вслух, мисс Блэк.       Вероника бросает на него стремительный взгляд исподлобья, и в этом взгляде Филиппу мерещится едва скрытая усилием воли мучительная ревность. Но уже мгновение спустя она с совершенным самообладанием читает:       — "Быть одному — вот радость без предела,       Но голос твой еще дороже мне:       И нет счастливей на земле удела,       Чем встретить милый взгляд наедине,       Чем слышать, как согласно и несмело       Два близких сердца бьются в тишине"...       Филипп прикрывает глаза, наслаждаясь мягким тембром ее голоса, и когда она дочитывает сонет до конца, в воздухе библиотеки повисает тишина.       — Вы замечательно читаете, мисс Блэк.       — Больше не прочту ни строчки вслух, даю слово.       — Почему?       — Ваш поэт мне в душу заглядывает, так что пальцы трясутся. — Она отворачивается, пряча выражение лица, в голосе дрожат слезы. — Такие слова интимны, их можно читать только в одиночестве, зная наверняка, что тебя никто не увидит. Но сонет — восхитителен. Думаю, я сегодня не усну, пока не наслажусь им вдоволь еще несколько раз.       В коридоре, ведущем в библиотеку, слышатся неспешные, но настойчивые шаги. Вероника разом бледнеет, лихорадочно прячет книгу среди других в книжном шкафу и оборачивается к Филиппу:       — До встречи, господин Принц!       Филипп возвращается домой — и снова на удивление неохотно, как и в прошлый раз после расставания с Вероникой. Одиночество до встречи с ней два дня назад вполне устраивало его: одиночество — ценный спутник, оно открывает возможности успеть столько, сколько человек готов потратить времени и усилий на все свои желания. Только на себя. Но после этой встречи Филипп чувствует себя в пустом молчаливом доме будто бы неуютно, хотя еще недавно был совершенно доволен его атмосферой: вспоминаются ее глаза, и голос, дрожащий от волнения — так повлияла на нее поэзия или его появление? У него нет совершенно никакого опыта в любовных отношениях, а женщин невероятно сложно понять. И, кроме того, он по-прежнему не простил себя, чтобы позволить себе даже думать о любви. Нет, надо держаться с Вероникой так, как держатся друзья — и особенно сейчас, когда тучи начинают сгущаться... Но фиалки! Фиалки, подаренные Кавендишем, не выходят у него из головы. И как ее облику идут эти милые цветы — одновременно простые и аристократичные! Ее облику женщины, не девочки, которую он помнил.       ...Из сна его вырывает настойчивая мелодия звонка. На ощупь найдя телефон и жмурясь от яркого света экрана в кромешной темноте, Филипп наконец нажимает на нужную зеленую иконку.       — Прости, что тревожу, но дело срочное, — в голосе тети Джинни слышится паника. Если тетя Джинни так взволнована, случилось что-то серьезнее, чем взрыв котла на кухне. — Гарри попал в Мунго: на него то ли напала какая-то тварь, то ли он защищал кого-то от твари, я толком ничего не поняла. Меня к нему не пускают пока что, ты не мог бы приехать? Ты мракоборец, тебе не откажут. Я знаю, уже поздняя ночь, у тебя, наверное, работа с утра...       — Нет, с утра у меня лекции и потом отчеты, ничего такого, что требует повышенной концентрации. — Филипп уже натягивает рубашку, сдерживая зевок. — Скоро буду, обещаю.       Статус мракоборца остался у него лишь формально, на выданном три года назад документе: Филипп если и принимает участие в делах отдела, то только косвенно, в редких случаях помогая определять местоположение преступников. Но в Мунго его действительно пропускают без единого вопроса, едва взглянув на карточку. Однако добраться до нужного этажа Филипп не успевает: около лифта его перехватывает Кингсли и отводит в сторону так, чтобы остальным были видны лишь их спины.       — Не выдавай себя, друг мой. Я знал, что Джинни позвонит тебе, а не мне, и сразу же рванул сюда, как узнал о происшествии. Чем меньше ты попадаешь в центр внимания, тем лучше.       Филипп мрачно интересуется:       — А что с дядей Гарри?       — Что случилось, ты имеешь в виду? Вот это тебе и предстоит выяснить. Маховиков лишних нет, все агенты заняты, а ты умеешь перемещаться и без их участия: мне необходимо знать, что произошло. Гарри доставили сюда примерно час назад, следовательно тебе надо отправляться на час и пятнадцать минут назад к Вестминстерскому дворцу, к служебному выходу, это самая правая дверь. Ни в коем случае не вмешивайся, используй дезиллюминационное заклинание.       Сентябрьский вечер темен и немного печален, с Темзы уже веет холодом, и Филипп плотнее запахивает короткое черное пальто, скрываясь возле готического окна. Лондон изменился — и в то же время не изменился за столетия. Любопытно, пришелся бы Веронике по душе современный город? Пришелся ли ей по душе весь Китс — впрочем, об этом он узнает совсем скоро: пять дней пролетели быстро за работой и учебой. Мисс Спенсер, в свою очередь, каждый день желает ему спокойной ночи, и Филипп отвечает ей тем же пожеланием, но о новой встрече речь еще не заходит. Будто бы что-то неуловимое произошло между ними в последний раз, и теперь она медлит, не торопясь увидеться вновь.       Тяжелая дверь дворца распахивается, и на ступенях показывается один из членов палаты лордов, завязывающий на ходу клетчатый шарф. И тогда — из ниоткуда — возникает огромная черная тень, а почти следом за ней — дядя Гарри, выхватывающий одним движением палочку. Филиппа ослепляет вспышка заклинания, тень взвизгивает, но все же успевает обрушиться и на защитника, и на жертву, сбивая обоих с ног. Дядя Гарри, с видимым трудом отбившись от неизвестного существа с помощью нескольких заклинаний, очевидно, сообразив что-то, поднимается на колени, держась за горло, надрывно кашляя, и использует заклинание Патронуса. Губы его странно искривлены, будто открываются несимметрично. Тень, уже успевшая обвить огромным черным плащом жертву, взмывает вверх подальше от серебряного оленя и растворяется в воздухе. Дядя Гарри трансгрессирует, поднявшись с колен из последних сил, держа безжизненного маггла за воротник пальто.       Переместившись обратно в бурлящую больничной жизнью Мунго, Филипп находит премьер-министра в том же коридоре первого этажа и подробно описывает увиденное. Слушая его, Кингсли так сильно морщит лоб, что его брови практически сходятся в одну длинную мохнатую линию.       — Ты уверен? Впрочем, вопрос абсолютно бестолковый. Однако...       — Выкладывай, — взъерошенная миссис Уизли, стоящая рядом, смотрит на него сердито. — Здесь нет ни подростков, ни детей, мы как-нибудь переживем страшные известия. Что увидел мальчик?       Филипп дергает уголками губ. Миссис Уизли отчего-то не особенно его жалует, не считает достаточно взрослым и иногда даже не обращается к нему напрямую.       — Сомнений нет: это смеркут, — Кингсли понижает голос. Бледная тетя Джинни встревоженно прижимает ладонь к губам. — Слава Мерлину, Гарри сообразил, что против него поможет только Патронус. Я бы не сказал, что смеркуты идентичны дементорам...       — Избавь нас от лекции по магическим существам, будь добр, — миссис Уизли нетерпеливо закатывает глаза, не обращая внимание на Артура, дергающего ее за рукав плаща, потом недоверчиво произносит: — Смеркуты же не водятся в наших краях.Ты уверен, что видел не дементора?       Филипп с демонстративной прохладой в голосе отзывается:       — Абсолютно.       — Следовательно, кто-то его нанял.       Кингсли тяжело выдыхает. Мунго вокруг них гудит, как пчелиный рой.       — Молли, ты хоть где-то слышала, что можно нанять магическое неразумное существо, чтобы убить человека?       — Я нигде не слышала и того, что человек умеет перемещаться во времени без маховика, — отрезает она несколько воинственно. — Так что прости, пожалуйста, но я убеждена: Гарри оказался там не случайно. Кто отправил ему сообщение о готовящемся нападении?       — Никто не знает, кроме самого Гарри. Впрочем, вызвать к себе весь отдел я не успел.       — Гарри еще не пришел в себя. — тетя Джинни садится на кушетку рядом с Кингсли. — Мерлин святой, хоть бы с ним было все в порядке! Дети одни дома с Кикимером и, наверное, спят, но я волнуюсь. Мама, может быть, вы с папой переместитесь к ним?       — Конечно, конечно. — Молли устало выпрямляется. — Мы подождем, пока ты вернешься. С детьми ничего не случится, обещаю, да и дом на Гриммо прекрасно защищен.       Филипп же предпочитает подождать, поднявшись вместе с Кингсли и тетей Джинни к палате, но только ближе к рассвету, когда они втроем сидя дремлют на неудобной, жесткой кушетке, целитель на выдохе сообщает, что кризис миновал.       — К сожалению, некоторое время сохранится лицевой паралич, но в остальном все в порядке. Мы сделали все, что смогли: главное, что мистер Поттер попал к нам незамедлительно. Еще бы полчаса — и он бы остался парализован навсегда. Признаться, никогда ничего подобного не видел: смеркуты опасны и смертельно, но мы впервые сталкиваемся с такими последствиями. Мне доводилось лечить выживших после нападения, так что есть с чем сравнить, поверьте. Оставлю его в больнице еще на день или другой, посмотрим, не появятся ли ухудшения, а потом заберете его домой.       Тетя Джинни нервно стискивает руки, в это мгновение выглядя на несколько лет старше своего возраста:       — Долго ему придется восстанавливаться?       — Недели две, не меньше. Никаких нагрузок и моральных потрясений: исключительно покой, сон, поддержка близких. О работе и речи не идет, как вы понимаете. К сожалению, человек, которого он пытался спасти, мертв. Он был уже мертв, когда ваш муж переместил его сюда, миссис Поттер.       Кингсли сонно потирает лоб.       — Я подозревал такой исход. Что же, попробуем аккуратно выкрутиться из ситуации, но, боюсь, скандал выйдет нешуточный. Джинни, свяжусь с тобой в конце дня, хорошо? Филипп, благодарю, ты очень нам помог.       Филипп, подумав, остается с тетей Джинни: она садится ближе к нему и закрывает лицо ладонями, сотрясаясь от рыданий.       — Ну что вы, что вы, самое главное — дядя жив, — Филипп смотрит на нее с состраданием. — Прошу вас, не плачьте, я сделаю все, что смогу, чтобы последствий нападения не осталось.       Тетя Джинни крепко сжимает его ладонь, потом достает из кармана носовой платок и сердито стирает мокрые дорожки слез со щек.       — Ты прости меня за громовещатель, милый. Я чуть с ума не сошла от ужаса, представив Альбуса в прошлом, когда Лили мне все рассказала. Я уж было решила, что она сочиняет...       — Откуда Лили узнала?       — У нее есть удлинитель ушей. — Тетя Джинни неожиданно пунцово краснеет и машет рукой перед кем-то невидимым. — У меня двое мальчишек, иногда к ним присоединяется третий, так что, увы, я прибегаю к вынужденным мерам, но не скажу, что они приятны. А я ведь жена начальника отдела мракоборцев и, клянусь Мерлином, я никому не пожелаю такой участи. Ты только не рассказывай Гарри, ладно?       ...Лео незаметно толкает его локтем, и Филипп тут же впивается глазами в лектора, пытаясь перестать думать о ночном происшествии. Кто-то знал, что дядя Гарри отправится спасать лорда, и кто-то надеялся, что одновременно избавится от обоих.       — Только не говори мне, что ты причастен к убийству лорда Майкла Мура.       — Нет, разумеется.       — Я не имею в виду, что ты лично его прикончил, — Лео наклоняется к его уху. — Я о том, что ты явно в курсе всей истории. С самого начала лекции ты витаешь в мыслях, а не слушаешь доктора Гримлока. Между прочим, завтра у нас практическое занятие по заболеваниям нервной системы. Выставят нам пациентов как кроликов, а ты и угадай, у кого бруксизм, у кого Паркинсон, а кто от ишемического инсульта страдает — без историй болезней. И нечего ухмыляться, ты же не думаешь, что я шучу.       Филипп скептически скрещивает руки на груди, невольно копируя манеру матери.       — Я даже думаю, что это задание вполне полезно. Представь, что ты — военный врач в полевом госпитале без всяких аппаратов — и не имеешь права на ошибку.       — Спасибо большое, но я не поеду на фронт ни за какие деньги. — Лео фыркает и вертит исписанную мелким почерком тетрадку по кругу. — У меня родители возрастные, я не хочу, чтобы они умерли раньше положенного срока. Слава богу, Ирак больше не напоминает бурлящую точку, операцию там давно свернули.       Доктор Гримлок повышает голос:       — Ординатор Палмер, вы явно отстали от жизни. Операция в Ираке недавно возобновилась, а кадров катастрофически не хватает. Вместо того, чтобы отвлекать Принца, идите сюда, поведайте нам об ишемической болезни сердца и ее симптомах, иначе с кроликами придется сложновато.       В кармане халата тревожно вибрирует телефон. Филипп мельком прочитывает сообщение от мисс Спенсер: "Позвоните как сможете" и понимает, что страна уже знает об убийстве.       Извинившись, он выходит в коридор учебного корпуса и прислоняется спиной к подоконнику, слушая долгие гудки.       — Вы на работе? — жизнерадостный голос ударяет в ухо. — Я не отрываю вас от срочного спасения чьей-то жизни?       — Нет, я на лекции по нервной системе.       — Бр-р-р! Если узнаете, от чего бывают панические атаки, обязательно мне сообщите. Слушайте, Ланселот, не хотите ли снова выпить кофе в том местечке, где мы с вами были? — тон становится таким многозначительным, что Филипп моментально догадывается: она хочет сообщить ему что-то важное относительно убийства Мура. — Когда у вас следующий выходной?       — Послезавтра. В пять удобно?       — Превосходно. До встречи, Ланселот!       После лекций Филипп заглядывает в больничный корпус, чтобы просмотреть анализы Анны и находит их удовлетворительными. Рак действительно обнаружен на самой первой стадии, так что собранный доктором Бейлом консилиум подтверждает высокие шансы девочки на выздоровление, и Анну оставляют Филиппу как первого полноценного пациента с онкологией и разрешают использовать ее случай в качестве основного материала для исследовательской работы. Маленький шаг вперед сделан, теперь главное ничего не испортить и не подорвать доверие доктора Бейла.       ...Кикимер впускает Филиппа в дом на Гриммо с молчаливой угрюмостью, что-то брюзжа себе под нос, а портрет Вальбурги Блэк с вырезанным заклинанием ртом провожает его недовольно выпученными глазами.       В нескольких шагах от спальни дяди и тети Филипп замирает, услышав разговор на повышенных тонах, просачивающийся в сумрачный коридор.       — Ты никуда не пойдешь завтра! — Тетя Джинни почти кричит. — Посмотри на себя, Гарри, ты едва живой. Хочешь, чтобы я осталась вдовой с тремя детьми?       — У меня есть обязанности...       — У тебя есть обязанности передо мной. Я все эти чертовы годы живу с постоянным внутренним страхом, что ты не вернешься домой. Тебе наплевать?       — Ты знала, за кого выходишь замуж, Джинни, — голос дяди впервые звучит так холодно. — Я не брошу работу мракоборцем, ты прекрасно это понимаешь. Из-за меня уже погибло слишком много людей...       — Поэтому к списку теперь нужно добавить имена детей и мое собственное?       — Прекрати, сейчас же прекрати, я запрещаю тебе говорить гадости.       — Я больше так не могу! Я с тобой разведусь, черт бы побрал ваш идиотский отдел, и делай что хочешь, Гарри, делай, что взбредет тебе в голову, клянусь! Ты совсем не понимаешь, что ставишь детей под удар своими действиями?       — Разведешься ты со мной или нет — дети окажутся под ударом в любом случае. Они и ты — вы всегда будете рычагом, на который можно надавить, чтобы получить от меня желаемое. — В голосе дяди слышится невыносимая усталость. — Слушай, я тоже уже не в силах держать все под контролем. Слишком много происходит одновременно: выкрутасы Тедди, целители Фабиана, масоны, политические игры в Парламенте, загадочные твари, черный рынок торговли, изоляция Британии... Боюсь, что магглы ощетинятся после смерти Мура: убийство показали по всем каналам, будь прокляты камеры. Причем в отличие от того, что увидел Филипп, камеры засняли все так размыто, что ничего толком не разобрать... Домыслов и слухов уже с полсотни...       — Мне плевать, Гарри. Если ты завтра вернешься в Министерство в таком состоянии, я попрошу родителей к нам переехать и переберусь в соседнюю спальню. У меня сердце не выдерживает таких потрясений.       Филипп смущенно кашляет. Голоса тут же замолкают, и тетя Джинни выглядывает из комнаты, пытаясь улыбнуться, но только морщится. Она вся красная от волнения и явно недавно плакала.       — Скажи ему, бога ради, Филипп, что так продолжаться не должно, — тетя гладит его по плечу, всхлипнув. — Знаешь, я сейчас часто вспоминаю твоего отца и думаю о том, что Гермиона — счастливая женщина. Твой отец при всех его недостатках неизменно ставит семью на первое место. Доброй ночи, милый.       Филипп и Гарри некоторое время молчат, глядя друг на друга. Губы дяди перекошены, правая половина лица не двигается, левая опустилась вниз.       — Похож я на Франкенштейна?       — Пока что только на Квазимодо.       Дядя Гарри невесело смеется, потом жестом приглашает Филиппа расположиться на краю кровати, застеленной коричневым покрывалом.       — Кингсли прислал мне неутешительные новости: мало того, что из-за огласки происшествия на двух волшебников было совершено нападение в течение дня, так и на место Мура, говорят, метит один очень хитрый политик: Роберт Карлайл. Хуже всего, что он сквиб, а сквибы часто озлоблены на магическое сообщество по ряду объективных причин. И при этом у него много влиятельных знакомых.       — Думаете, план Фабиана на полный захват правительства магами сдвинулся с точки?       — Боюсь, что так. Они вели подпольную игру у нас под носом все годы, кроме того... Я говорил с Дамблдором: он уверен, что возрастающая активность магической оппозиции связана с усилением магии внутри тебя. Но ни он, ни я понятия не имеем, каким образом.       — А что говорят специалисты из отдела контроля за магическими популяциями? Возможно отследить смеркута?       — Там практически нет сотрудников. Гермиона очень надеялась оставить после себя надежных людей, но из пяти трое уволились. После истории с Шармом Министерство так и не восстановилось полностью, вот из-за чего у нас сейчас такие проблемы. Думаешь, мне так хочется всем заниматься? Нет. Но если я прав, и целители Шарма, в принципе его сторонники начнут усиливать власть в маггловском правительстве, то вся страна рано или поздно попадет под их власть, а наше Министерство распустят. Такого перевеса произойти не должно, он недопустим, Филипп: даже до применения Статута в обществе существовал баланс между волшебниками и магглами. — Дядя Гарри проводит ладонью по волосам, потом неожиданно вспоминает. — Как дела у Астории?       Филипп приподнимает плечи.       — Я сдерживаю проклятие как могу: и с помощью лекарств, и с помощью зелья. Но понять причину появления проклятия и способ от него избавиться я до сих пор не могу, а время идет. Ее лейкемия прогрессирует.       Дядя Гарри понимающе кивает.       — Драко безмерно благодарен тебе, Филипп. Каждый раз он говорит о том, что ему крайне повезло быть твоим другом... Меня очень беспокоит Тедди. Подростковый возраст, понятно, период неприятный, я помню себя в пятнадцать: еще не взрослый, уже не ребенок, все что-то от тебя требуют и ожидают, девочки начинают нравиться, но обычно без взаимности — сущий кошмар. Мне не показать носа в Хогвартсе — сразу отвлекают со всех сторон. Может быть, ты навестишь нашего бунтаря? Он прислал мне записку, что категорически отказывается приезжать домой на Рождество.       Филипп равнодушно пожимает плечами. Иногда ему кажется, что Люпину уделяют чрезмерно много внимания: никто не возился с ним так в его пятнадцать.       — Тедди меня на дух не переносит.       — Тоже верно. Черт!       Поколебавшись, Филипп произносит:       — Я попробую еще раз поговорить с ним, дядя, обещаю.       — И все-таки, как Джинни узнала о нашей задумке насчет путешествия Альбуса в прошлое? — Дядя Гарри хмурится и почесывает подбородок, переводя взгляд на потолок. — Ума не приложу, честное слово.       — Теряюсь в догадках, — Филипп легко подхватывает его озадаченность. — Полагаю, у нее отличное материнское чутье.