Wild tale

Бразилия, Сан Паулу,

Эмбу, 05:15

      — Логан, было же оговорено, что ты не звонишь по пустякам, — сквозь стиснутые зубы и шум прибоя. — Ты хочешь похерить наш план? — сиплый от только что скуренной сигареты, но все еще приторно мягкий голос звучал, вопреки сказанному, обманчиво спокойно.       Однако тело выдавало всю нервозность и раздраженность обладателя чарующего тона: руки в неизменно изящных перчатках начали подрагивать, шаги стали тяжелее и громче, сотрясая гнилые доски на заброшенном пирсе, плечи окаменели, скулы и подбородок заострились, а в глазах образовались такие давящие льды, что сама Антарктида утопла бы в зависти, будь ей подвластно созерцать и дышать.       Этот человек в своей нежности прятал смертельную сущность.       Земное воплощение фурии.       — Это срочно, — раздалось помехами по ту сторону телефона. — Я знаю, где находятся залежи.       Колебания связи, треск сломанной сигареты.       Спусковой крючок перед выстрелом.       — Повтори, что ты сказал.       — Золото. Я знаю, где нужно копать.       Подошва резиновых сапог противно заскрипела. Челюсть их обладателя — тоже. Руки нетерпеливо перехватили и стиснули телефон, а после с подкрашенных бледной помадой губ сорвалось:       — Тогда какого хрена ты только знаешь, а не делаешь?       — Есть проблема. Дикари…       Раздраженный полурык, в порыве эмоций — выкинутый футляр для сигарет в беспокойную зелень реки Тиете. Пальцы с силой сжали переносицу, лицо исказилось в устало-раздраженной гримасе.       Этот человек не любил, когда планы выходили из-под контроля.

А Судьба все чаще и смелее начала смеяться тому в лицо.

      — Боже милостивый, ты еще с ними не разобрался?       — Это не те, которых мы встречали ранее, — Логан по ту сторону телефона беспокойно и с нотками злости процедил. — Вообще когда-либо. Бедняки в пальмовых юбках в безлюдных секторах дикой Бразилии даже близко не стоят с тем, кого мы увидели.       — И чем они отличаются? — вопреки еще бушующему гневу, голос приобрел заинтересованные нотки.       — Как ни странно, дикостью, — хрип и вновь помехи. — Более того, смею предположить, что племен здесь проживает несколько. Те, с кем мы встретились вчера… Более искусные и умелые охотники.       — И тем не менее они все еще охотники, — последнее слово растворилось в разговоре настойчивым звоном. — Не военные. На нашей стороне передовое оружие, на их — копья и луки от силы.       Задавить бы уже их, как назойливых мошек…       Вот только руководство слишком медлит и боится.       — В любом случае, нужно найти их территории и подобраться близко, — по ту сторону раздался кашель. — Это непросто… Поэтому я и звоню. Мне нужно больше свободы в действиях.       Между двумя взаимностью сквозила противным ароматом недосказанность.

Мерзкая, отравляющая и непременно важная в такой большой игре.

      — Посмотрим, — слова слетели морозной вьюгой. — Не могу тебе обещать полную мобильность в ближайшее время, — громкий цок. — К нам до сих пор приковано слишком много внимания, так что пока будь под прикрытием. Но как выяснишь точное местонахождение, свяжись с группой в восточном секторе, — ветер начал подниматься и гудеть, создавая новые помехи в связи. — Тц, слышишь?       — Да, — грубо и сквозь зубы, недовольно.       — Они пока не заходили вглубь, — тон тоже изменился — повысился и стал сквозить угрозой. — Примеряют каучук под видом рабочих. Так что у вас будет идеальная возможность скооперироваться без лишних глаз и вопросов.       — Вы предлагаете объединиться с этими шавками? — презрение так и сочилось через динамик.       Чем изрядно выводило человека, которого не нужно было выводить совсем.       Гнев Фурии был страшен не понаслышке.       — Они не шавки, Логан, а черные наемники, которые хотя бы приносят нам бабки, — обычно мягкий от природы голос сейчас до неузнаваемости менялся на грубый и несдержанный в агрессии. — А что сделал ты и твой хваленый отряд, м?       — Вообще-то…       — Делай, как я говорю, Логан. Никаких препирательств. Иначе я устрою вам с братом семейную встречу.       Звонок сбросился моментально и без раздумий. Усталый и взбешенный выдох вырвался из легких, рука в перчатке потянулась в привычке к карману, чтобы вынуть футляр с дорогими сигаретами. Но наткнулась лишь на одну пустоту.       — Черт… — но более суровая брань не успела вырваться словами.       Перед лицом уже маячила рука другая — большая, мозолистая и с черным матовым футляром, под завязку набитым сигаретами. Глаза заблестели настоящими искрами, накрашенные губы растянулись в довольной улыбке.       — А ты как всегда проницателен, Пауль, — тонкая бровь изящно выгнулась в удовлетворении.       — Это моя работа, — мужчина учтиво кивнул и встал рядом. — Будут какие-нибудь указания?       Ветер донес запах стойкого, но приятного одеколона с ароматными нотками пихты. Хоть какая-то неизменная стабильность в их бешено ненормированном графике. Пальцы подцепили красивый футляр и ловко вынули сигарету, сразу ту поднося к губам.       — Ну хоть кто-то знает, как нужно работать, — тон стал мягким и тягучим, как ядовитая патока. — Скоро съезд национальной ассамблеи, — зажигалка щелкнула, сигарета задымилась и пустила горько-сладкий табачный шлейф. — Подготовь документы по поставкам.       — Начинается большая игра?       — Ох, Пауль, она началась еще сто лет назад, — рука игриво смахнула невидимые соринки с чужого пиджака. — Сейчас она приближается к своей развязке.       Где-то раздался гудок пароходного судна, оповещая окраину мегаполиса о своем прибытии. Волны реки колыхнулись с большей силой, ветер неприветливо обдул неприкрытые лица — даже жар влажных краев с испугом притупился. Природа бунт подняла, в негодовании надувшись.       А Судьба навострила уши и принялась довольно потирать ладони вновь.

***

Бразилия, Амазонка,

о. Ольо-де-онсо, 07:25

Земли племени народа Onças Sagradas

      Зуд назойливо корябал изнутри кожу, будто норовя пробить покров и выбраться наружу. Внутри все пекло, каждая клеточка тела вибрировала от чего-то постороннего, неестественного. Иммунитет бунтовал: разгонял температуру до небывало высоких значений, расширял и сразу сужал сосуды, вызывая колебания давления, выжимал потовые железы на максимум, заставляя все вокруг пропитаться влагой.       Тэхен заживо горел, превращался в пепел и снова возрождался.       Ощущения казались пыткой, хоть и не затрагивали нервы в полной мере. Он был не то что без сознания, а словно в глухом закрытом вакууме — и где-то это состояние он ранее встречал. Только в этот раз все было иначе: Тэхен проживал каждое изменение в теле, каждое необъяснимое ощущение и запоминал. Боролся с тупой зудящей болью сам, наедине среди непроглядной черноты и отражения золотисто-хищных глаз.       Те его пугали, смотрели прямо в душу и недобро скалились.       И взгляд то был точно не дикарский.       Сердце резко ускорилось, дыхание осело где-то в стенках дрогнувшей гортани, а пульс подскочил до рекордной отметки. Адреналин вдарил в голову, противоречиво сердце тут же замедлилось и все ухнуло куда-то в пропасть.       Дрожь, паника, прилив энергии.       Организм почти довел до грани Смерти, но тут же вытянул назад.       Тэхена рывком подняло из бессознательного мира: веки распахнулись широко, рот жадно принялся хватать будто исчезающий из атмосферы кислород, а пальцы заскребли по голой коже груди. Его всего трясло, он пытался что-то прохрипеть, но закашлялся.       Оказывается, хотелось дико пить…       — Тише, тише, лежи, Тэ, — ласковые руки опустились на плечи и уложили обратно. Следом губ коснулся кувшин с водой, но не чистой — а словно с примесью сладкого металла. Он только слегка брови нахмурил на вкус и ревностно, до побеления подушечек пальцев вцепился в глиняное горло, принимаясь спешно глотать содержимое. Казалось, если он все не выпьет, снова утонет в боли. Его даже повело немного, отчего пришлось на секунду замедлиться и пропустить мимо пару глотков, но приятный знакомый голос вернул самообладание: — Давай, до дна, сейчас отпустит.       Глоток, еще один и еще.       Стало заметно легче.       Каменные мышцы расслабились, грудная клетка с плечами опустилась, а Тэхен наконец-то смог сосредоточиться не на разъедающей боли, а на мире вокруг. Он облегченно и хрипло выдохнул, когда увидел перед собой уставшее, но все же радостное лицо Марлы, а сбоку, чуть в отдалении на мягких подушках — Брикс и Сьюзан.       У тех на лицах — застывшие дорожки слез.       У него в глазах — тут же защипало.       — Что… — все же закашлялся, приподнимаясь с мягкого настила из шкур и одеял. — Что произошло?       Тэхен съежился под пристальными взглядами и впервые в робости обхватил себя за плечи. Почему-то только сейчас прострелило осознание, что он полностью голый. Он повыше натянул что-то наподобие пледа, скрываясь почти по шею, хотя всего минутой ранее омега горел в адском пламени.       Неожиданно стало стыдно.       Не за наготу.       За собственную уязвимость.       — Самая глупая вещь, — Марла тяжело вздохнула и теперь уставилась на него с недовольством. — Самая глупая вещь, на которую вы, глупые дети, смогли вообще когда-либо пойти.       — Мы не… — дружно и как-то стыдливо начали Брикс и Сьюзан, но тут же заткнулись, поджав губы из-за вздернутой вверх руки.       — Ага, не хотели, — Марла щелкнула о зубы языком и через несколько секунд опустила руку вниз. — Сказки рассказывайте вон, кустам папоротниковым. Но не мне. Что случилось, то случилось — время уже вспять не повернуть, — грудь женщины сжалась, а сквозь стиснутые зубы вырвался свист. — Так что все это пустое. Лучше скажи мне, главный виновник торжества, — женщина прикоснулась ладонью ко лбу Тэхена и слегка наклонилась вперед. — Как себя сейчас чувствуешь? Тошнота? Головокружение? Озноб? Сильный голод?       Пальцы бесцеремонно принялись исследовать тело: щупать ноющую кожу, надавливать на тянущие мышцы и постукивать по зудящим костям. Тэхен с непривычки аж опешил от столь напористого вмешательства в его пространство. Даже злоба на периферии неконтролируемая вспыхнула, но тут же погасла, стоило успеть Марле отстраниться и вновь красноречиво посмотреть в глаза. Женщина как почувствовала, что еще немного — и ей откусят руку.       Пережуют и не подавятся.       — Я в порядке, — и ведь почти не солгал. — Ничего со мной сейчас не происходит, — омега нахмурился, а в груди снова рыкнуло что-то агрессивное и недовольное. — Но происходило… Марла, черт возьми, что он сделал со мной?       Минувшие события пестрили своей кровожадностью прямо перед широкими зрачками: взрывы на горящем золотистом дне животных глаз, собственническая жадная хватка грубых горячих рук на теле, разрыв артерий хищными клыками и много-много крови вдоль вспотевшей кожи.       А потом темнота и боль.       — Ты все помнишь?       — Когда тебе откусывают наживую кусок шеи, трудно забыть, — Тэхен потянулся рефлекторно к сгибу, но неожиданно наткнулся не на перевязку и огромную открытую рану под ней, а на рваные, но зажившие шершавые корочки, аккурат повторяющие слепок хищных клыков и острых зубов.       Что за чертовщина?       Его должны были встречать не сопоставимые с жизнью человека алые расщелины, пульсирующая жалящая боль и нескончаемые слои марлевых повязок.

Вообще-то и сам он должен был быть, по меньшей мере, в коме.

      Но он был в сознании, дышал, а тело сковывалось не тяжелыми цепями слабости от ран и измотанности — только остаточным в инстинктах чувством страха. В остальном, не считая теперь въевшегося под кожу уродливого шрама, он был в порядке.       Но надолго ли?       Тэхен стремительно близился к нервному срыву, он чувствовал.       — Вождь поставил тебе метку, — Марла поджала губы и прикрыла потускневшие глаза дрожащими ресницами. — Еще… а про еще лучше спросить у него самого. Я не в силах здесь помочь.       У Тэхена дернулся глаз. В груди разлился колючий жар, а передняя губа затряслась в оскале. Все в его теле будто покрылось огненной корочкой — едва пар из ушей для убедительности гнева не пошел.       Эмоции не угасли, а вырвались через хлипкую плотину выдержки.       — Какая, к черту, метка?! — кажется, он и не услышал конец абсурдного по содержанию предложения.       Ему хватило слов про метку. Та почему-то раздраконила так сильно, что у него все вены налились пурпурно-кровяным и взбухли под силой нестабильного давления. В подсознании протянулась параллель с рабами.       Вождю служить совершенно не хотелось.       Хотелось быть плечом к плечу — на равных.       Омега сам же отрезвился неутешительными мыслями. Что же он вообще творил? Тэхен впился пальцами в виски и стиснул челюсти до металлического привкуса в израненных заостренными зубами деснах. Вдох, выдох и вдох. Слишком быстро — быстрее, чем прежде, он вышел из себя. Обуревало и давило чересчур страшное и неуправляемое желание растерзать всех.       Не только вождя.       Всех в этой комнате.       Всех на этом проклятом острове.       — На, закуси, — Марла надавила пальцами на челюсть, чтобы та открылась, и бесцеремонно сунула ему прямо в рот что-то по форме овальное и мягкое — ну прямо игрушка для непоседливого зубастого животного. — И без вопросов. Просто слушай. А когда почувствуешь, что эмоции вновь берут верх, кусай так сильно, как только можешь.       Тэхен растерянно уставился на женщину и болванчиком кивнул: чужие действия его дезориентировали.       Вместе с тем призвали успокоиться и слушать.       — Брикс, Сьюзан, не жмитесь в углу, идите сюда, — женщина похлопала рукой по рядом лежащим подушкам.       Надо же, Тэхен и забыл, что его друзья тоже здесь — настолько те вели себя тихо и непривычно блекло. Он поджал губы, наблюдая за нерасторопными, даже пугливыми движениями обеих девушек: те отчего-то взгляд прятали и руки дрожащие все пытались прикрыть.       Неужто они его… боялись?       Вели себя покорно, зажато. Почему? Тэхен ожидал обвинений, злости за то, во что их в итоге глубже втянул, но… Не страха. От этого опять кровь бурлила разгоряченной магмой, десны ныли и чесались, а ноздри раздувались широко — омега сразу сомкнул челюсти на маленькой подушечке, впиваясь в мягкий материал и зерновое наполнение клыками.       Хотелось в гневе утопить весь свет.       — Кхм, не думаю, что вам всем об этом что-то известно, — Марла же вдруг начала вести себя расслабленнее, придвинулась к нему ближе и даже взяла за руку — Тэхена отпустило по щелчку. — Тебе известно. В научном сообществе об этом вообще не принято вспоминать, потому что абсурдно, неестественно и необъяснимо. А что до простых людей… Кажется, я даже в мифах, легендах и сказках не видела подобного ни разу. По крайней мере, в наших.       Молча омега сидеть не смог. Когда зубы от накусываний перестали ныть, он вынул обслюнявленную и все-таки прокушенную подушечку и прохрипел:       — Звучит многообещающе, — уголок губ слабо дрогнул. — И уже слишком неправдоподобно.       Хотя все на землях дикаря было странным и не поддающимся науке.       — Согласна. Слишком много пафоса и лирики? — Марла усмехнулась.       — Очень, — Брикс просипела, но после также попыталась улыбнуться.       Обстановка стала заметно приятнее — без свинцовых туч над головами. Словно и прохлада освежающими вихрями проникла в массивные стены пещеры, легкие принялись активнее качать чистый воздух, а мышцы размякли. Казалось, каждый в помещении ощутил, вопреки всему, долгожданное облегчение.       У Тэхена нечто внутри тоже расслабилось и больше так не царапалось.       Но следы от когтей на изнанке ребер кровоточили осязаемо.       — Ладно, понимаю, мне в свое время тоже было странно принять нечто вызывающее и нечеловеческое. Но это стало частью моей жизни, а теперь вашей и особенно твоей, — женщина перевела все внимание на Тэхена. — Хочешь знать, что такое метка? Что же… Это своеобразная «печать», которая всем показывает наглядно, кому ты принадлежишь.       — Принадлежу?       Стало дурно. Совсем. В горле пересохло — омега раньше понимал на уровне подсознания, кто еще владел его душой безоговорочно. Но это всегда казалось таким несуразным абсурдом. Чем-то из разряда фантастики и просто недопустимого вздора. В нем буквально все время сражались две личности: требующая научных фактов и закрепленных доказательств и сумасбродная и предпочитающая сигналы неизвестного.       До сих пор побеждала та, что за скупую логику.       Но не теперь, когда на нем почти заживший шрам после почти смертельной травмы, а внутри тела — будто еще одна душа. Которая так отчаянно соглашалась и вместе с тем противилась всему сказанному. Ощущалось так, словно у него не просто раздвоение личности.       А ее полное четвертование.       — Так, Тэхен, не отключайся, — прикосновение холодной марли к щекам сбило рассеянность и заставило сморгнуть мутную пелену мыслей. — Я понимаю, о чем ты думаешь, но все не совсем так, как кажется.       — Кажется? — немного истерически. — По-моему, это уже не кажется, а есть.       — Не руби сгоряча, что я тебе всегда говорила? — Марла надула губы и свела брови к переносице. — Да, метка — это принадлежность. Но она не несет в себе рабский смысл, совсем нет. Просто у вас все произошло… Произошло не так, как нужно.       — М, и как же нужно было?       Вопросы слетали быстрее, чем омега соображал. Вообще-то хотелось то ли разреветься, то ли забить по шкурам ногами — капризничать, одним словом, а не разговаривать впустую. Злости почему-то здесь и сейчас не было, были разочарование и обида.       Действительно, все должно было быть не так.       И нутро об этом знало.       Оттого и бунтовало.       — Онкасы народ не простой — у них много своих крепких убеждений, странных, но захватывающих преданий и нерушимых обрядов. Метка — квинтэссенция всего перечисленного. Это очень сакральный и интимный процесс. Который, увы, был надолго утерян для всего народа. Но вы с Grande Líder особый случай. Насколько я знаю, вы первые за многие тысячи лет, кто прибег к этой традиции, пусть и, кхм, не совсем согласно правилам.       — Что ты имеешь ввиду?       — Метка ставится как знак принадлежности у, как бы это тебе объяснить… — женщина прикусила губу и нервно заправила выпавшую из прически прядь за ухо. — Более выносливых и сильных представителей племени. В кровь вкачивается чуть больше яда, чтобы регенерация восстановила кожный покров не полностью, и остался след, — Тэхен впился подушечками пальцев в корочки, желая те расцарапать, а после вырвать чертову отметину из себя. С каждой новой подробностью узел в животе закручивался тугой спиралью и следом набухал, стремясь вывернуть вибрирующие органы. Омега пальцами второй руки впился в область чуть ниже пупка, причиняя себе боль, лишь бы сдержаться и дослушать до конца немыслимую новость: — Метка может ставиться на любом месте, но чаще выбирают что-то открытое и не позволительное для других. Таким образом раньше заключали брак, показывая столь радикальным способом то, что только пара может быть настолько близка, чтобы подобраться к уязвимому и интимному месту.       Тэхен закипал с оттяжкой и колебаниями. Мнимое спокойствие кануло в забытье. Он прямо чувствовал каждое изменение в теле: как лопались в глазах капилляры, терзая колючей болью белки, как приподнимались суставы, будто вставая на дыбы, как снова начали чесаться десны — зубы так и хотели что-то разорвать. Впору бы начать дышать глубже и гораздо вдумчивее: омега снова подошел к опасной грани.       Но в этот раз его срывало конкретно.       Маленькая подушка, врученная Марлой, улетела в стену.       — Какого, мать его, яда? Какая еще регенерация? Брак? Что за бред про уязвимость и… Я даже не онкас! — раздалось раскатистым истинно звериным рыком.       Вибрации низкого голоса разлетелись по пещере эхом. Тэхен часто дышал, смотрел дико и пугал своими горящими золотистым огнем радужками: Сьюзан вжалась в Брикс, а та вцепилась в руку Марлы. Лишь женщина держалась непоколебимо и стойко — явно была готова к чему-то подобному.       Все вокруг что-то знали, один Тэхен находился почти в полном неведении.       Это бесило и выводило из себя.       Гул сердец звучал для него слишком громко. Омега готов был поклясться, что слышал идеально каждый отдельный удар качающего кровь органа всех присутствующих. Это… вводило в смятение. И вместе с тем отвлекало от перепада нестабильных эмоций: постепенно грудная клетка стала вздыматься плавнее, а пульс замедляться, когда он сосредоточился сразу на трех ритмах. Те были для него усмиряющей песней.       Зверю проснувшемуся напоминали о том, что он больше не спит.       И имеет реальную опасную силу.       Марла молча поднялась со своего места, давая необходимую передышку, и мягко, покачивая бедрами, подошла к брошенной маленькой подушке. Подняла ту, ловко отряхнула от невидимых соринок и вернулась назад. Тэхен, так же ничего не сказав, забрал предмет и прислонился к нему лбом, прикрыв веки: дышал через нос, выдыхал через рот. Ему было странно, некомфортно и в глубине души до ужаса. Он сам себя испугался — поведение и реакции переплюнули по невозможности все происходящее с ним до. С попадания в плен омега часто подвергался смене настроения, но не такой. Такой еще никогда прежде не случалось.       На остатке его потряхивало. Спустя тихих пять минут вновь отпустило. Захотелось всхлипнуть, пустить непозволительные горькие слезы и исчезнуть не просто из помещения — с этой планеты. Но в противовес Тэхен старался держаться: понимал, что Судьба — если она, неладная, все-таки существовала — ему уготовила тернистый извилистый путь, дороги на котором рано или поздно распутывать все-таки придется. Поэтому омега коротко пробежался языком по пересохшим губам, сглотнул вязкую слюну и прошептал, все еще не открывая глаз:       — Что со мной происходит?       — Последствия.       Лаконично и точно. Яснее от этого не стало, зато стало сноснее. Приведя в норму дыхание, Тэхен все же отпрянул от подушечки, и по-новой столкнулся взглядом с Марлой — на друзей пока смотреть собственная совесть не позволяла. Да и нужны ему были сначала ответы, которые мог дать только один человек в этой комнате — видимо, сегодня его ожидает только такой вариант диалога.       Вопросы, ответы на них, крики все из-за тех же, а после цикл по кругу.       Пальцы снова скользнули по ключицам и вверх к шее: он не мог перестать все время касаться и щупать место укуса. Омега тактильно запоминал гневный и собственнический рисунок: тот шершавым полумесяцем замер под загорелой кожей, освещая всем смотревшим на него кошмар произошедшего.       Мысль о том, что это должно было произойти, но не так, убивала изнутри.       — Мне не позволено рассказывать тебе все, — Марла словно в извиняющемся жесте сжала его запястье и очертила круг теплыми пальцами. — Но вопросы ты можешь задавать любые.       Тэхен намек понял. Женщина, как всегда, была искусна в незаметном донесении информации.       — Почему именно шея?       — Могу только предположить, — пожала плечами. — В здешней культуре это самое показательное и опасное место. На такое обычно решались только самые отчаянные и уверенные. Метка здесь означает абсолютное доверие. И абсолютные права.       — Конечно, кто бы сомневался, — омега не удержался от язвительной колкости. — Хорошее же у вождя отношение к паре.       Последнее слово почти выплюнул. Ему претило произошедшее — с учетом всего, что говорил ему дикарь и как с ним себя вел. Да, грубо и дико, точно в манере собственной натуры, однако прежде тот всерьез никогда ему не вредил.       А вредил ли сейчас?       Тэхен не мог ответить. На задворках сознания понимал, что и он был далеко не прав. Ему впервые доверились, развязали тугие веревки на запястьях, подарили своеобразную свободу. А омега в ответ обманул. Сбежал. Хотя догадывался, всегда догадывался, что от себя его никуда не отпустят. Возможно, могли бы через время… Но он все испортил. И за это одной теории вероятностей известно, что бы с ним поистине жестокого могли сделать.       Тэхен помнил убийства.       Тэхен помнил едкий запах свежей человеческой крови.       Тэхен помнил блеск безумия в чужих глазах.       Однако он всегда становился для дикаря исключением. Омега не знал в действительности, были ли такие, как он, раньше, но нутром чувствовал уверенно — он для вождя уникальный.       Его все еще слишком берегли.       Это было понятно как минимум по тому, что Тэхен остался живым, в прежней свободе и тепле. Он проснулся в пещере, которую ему подарили — лично для него. Рядом в целости и здравии оказались друзья — хотя те по всем порядкам должны были уже кормить останками влажный чернозем. Его не приковали цепями к земле, его не оставили принудительно в своем обществе, его не бросили истекать кровью.       Но им распорядились все еще не спросив.       И зачем он только сам вернулся в лапы зверя? Какой черт им двигал? Сейчас в голове могли бы созреть будто иные варианты развития вчерашнего вечера. Более последовательные и логичные.       Судьба вот только знатно посмеялась.       Теперь Тэхеном руководили сплошные противоречия. Хорошее снова схлестнулось в схватке с плохим, одни поступки затмевали другие и наоборот. Если не кривить душой, он не знал, чего в данную минуту точно хотел. Он был слишком потерян.       Оттого вся скверна характера нагло лезла наружу.       — Ну так и как обычно ставят эти метки? Мне интересно, насколько великодушный вождь решил поиздеваться надо мной.       А еще омега словно пытался самого себя наказать. Лез специально через других в дебри дикарской души, чтобы в итоге чужими словами отвернуть дикаря от себя.       И от своего ноющего сердца.       — Поверь мне, в голове нашего вождя не было таких мыслей. Этот несносный… — впервые при них Марла обращалась к альфе вот так по-простецки и неуважительно. — Боги, вы просто две половины одного целого, — женщина усмехнулась, Тэхен же крепче сжал кулаки, раздражаясь от подобной реакции, но не от сравнения. — Он очень несдержанный и по натуре горячий, на самом-то деле, хоть и кажется со стороны всегда собранным и холодным. Но что касается его напрямую — там он становится истинно пылающим огнем во плоти. Ты его обидел, Тэхен, а еще очень напугал. Поэтому произошло то, что…       — Мне неинтересно, — Тэхен повторил по слогам, перебив. Его натуре не понравилось, что женщина юлила и не отвечала на вопросы напрямую. — Как ставят обычно метки?       Узнать было необходимо. Внутренний голос вопил, что это очень важно и принципиально для них. Что от этого изменится только — непонятно, но омеге до скрипа челюстей нужно было услышать ответ.       — Тц, как я и сказала, делали это в браке и при абсолютной уверенности друг в друге, — Марла на его несдержанность еле заметно фыркнула, но благоразумно продолжила отвечать более конкретно. — Как правило, в спокойной и уединенной обстановке — чаще пары уходили глубоко в сельву, чтобы свидетелем обоюдного желания была лишь природа. Перед этим проводились еще обряды, но главное… было после. Когда две печати приживались в теле, вождь и главный шаман свидетельствовали завершение ритуала перед богами.       — Две? — он пальцами впился в шкуры.       Нет, нет, нет.       Неужели над ним посмеялись настолько?       — Не зря на это решались устоявшиеся пары, — запах обреченности наполнил легкие, — печать ставится обоюдно.       — Превосходно, — Тэхен не стал сдерживать смех на грани. — Но вчера шею продырявили только мне.       Вот оно — их равенство. Гукк показал всем, каково на самом деле место Тэхена в иерархии. Ниже и под ним. Именно так ему и виделось: дикарь просто поставил его на место, вот и все. Наказал, оставив в теле омеги свою собственную нестираемую печать.       В груди гудело. Горло вибрировало. Наружу рвался ненавистный рык. Нечто внутри злилось вместе с ним, наконец-то пришло к синергии: все личности стали одной, готовились вовсю бунтовать.       Тэхен желал с дикарем быть бок о бок.       На меньшее пусть, гад, не рассчитывает.       Тело готово было прямо сейчас сорваться на поиски мерзавца, чтобы также яростно вгрызться в шею — и, может, вырвать кадык. Импульс походил на моментальное, но бесповоротное помешательство на одной цели — думалось, омега даже есть не сможет, пока полностью желание не утолит.       — Я понимаю, как это прозвучит, но… постарайся его понять, — голос Марлы опять вовремя остановил личное душевное цунами, перенимая часть внимания на себя.       — Легче задницей манго расколоть, чем понять вашего вождя, — пробубнил себе под нос, однако с непривычки не рассчитав силу голоса, заставил и стены уловить недовольные вибрации.       Через секунду несдержанный смех прокатился эхом по помещению. Брикс не выдержала первой, после подхватила по инерции и Сьюзан: вот такого Тэхена те не боялись.       Любили.       — Тц, Тэхен, — Марла же нахмурилась на несерьезное поведение, однако едва пробивающаяся улыбка все же проскользнула и на ее лице. Омега тоже повеселел: был плюс в крайне быстрых сменах настроения — хорошие эмоции захлестывали так же быстро.       — Что? Не смотри так, ты знаешь, что я прав.       — И все же, — брови женщины приподнялись, а взгляд стал более пристальным, — постарайся. Да, метка не должна была ставиться так, но… ваши обстоятельства другие. Прошу, — отчаяние неприятно резануло по нервам, отчего омега зажмурился. — Переступи обиды и гордость. И… заверши цикл обряда достойно.       — Ты призываешь в этом дикаре признать пару? — презрение кривыми линиями выступило на лице. — Тогда, когда этот мерзавец не посчитал нужным узнать мое мнение? Относится ко мне, как к человеку? Пусть ваши обряды меня не касаются, но то, что он сделал… неприятно.       — Насколько я знаю, ты сам совершил ошибку, — напоминание о собственном проступке отозвалось некомфортным зудом в животе. — И сам же вернулся, — правда колола не только глаза, но и каждую клеточку тела. — Я же сказала, ваши обстоятельства другие, — а Марла, как нерадивому ребенку, продолжала доносить истину — Тэхен считал, что исключительно свою. — Вышло так, как вышло. Но для окончания ритуала тебе тоже нужно будет поставить метку в ответ.       — Что будет, если я этого не сделаю?       Омеге не хотелось идти по чужому сценарию. Слишком строптивым и гордым он был. И себя ценил. Он искренне считал альфу полностью виновным — несмотря на собственные опрометчивые действия. Тэхен не знал, могло ли что-то поменять его точку восприятия — слишком обида внутри бесновалась. Хотелось вождю все вернуть в двойном размере.       А это либо причинить боли не меньше, либо не удостоить дикаря ничем.       — Кто знает, — женщина неожиданно отпрянула назад, а после и вовсе поднялась на ноги, утягивая за собой Брикс и Сьюзан. — За всю историю онкасов не было ни единой пары, которая не закончила бы обряд. Здесь слишком чтят эту священную традицию. За соблюдением следят сами Боги, — палец с тонким золотым кольцом устремился к потолку. — Последствия непослушания могут быть непредсказуемыми. Знаю, как это все по-прежнему странно для тебя звучит, но, Тэхен, не преуменьшай силу здешних легенд и преданий.       В облике женщины не было ни капли лукавства — омега всматривался внимательно, со сканирующим прищуром, но так и не выявил ничего подозрительного. Та держалась уверенно и гордо — вскинув подбородок, расправив плечи и удерживая прямой зрительный контакт.       Была уверена в том, что говорила.       Это заставило воспринять слова по-настоящему: помня о том, что Марла когда-то была частью научного сообщества, та ни за что бы всерьез не опиралась на обычный вымысел.       Ученый не поступился бы за просто так своими принципами.       Голова пухла: ему бы сейчас завернуться в кокон из одеял и подушек и просто передохнуть. Чуть-чуть, только дух перевести. Но так недалеко и до обретения пагубной привычки.       Слишком часто он бегал от проблем.       Марла что-то прошептала на уши Брикс и Сьюзан, и те, бросив короткий взгляд на него, быстро засеменили к выходу. Тэхен недоуменно моргнул, подался вперед и только выдать успел:       — Куда…       Но настойчивые, при этом ласковые руки остановили его за плечи. Марла смотрела тепло и по-доброму, успокаивающе, отчего вспыхнувшая тревога стухла до крошечного тлеющего уголька.       — Потом, все потом, — та почти беззвучно шевелила губами. — И им нужно кое над чем подумать, и тебе. Особенно тебе. Сначала обдумай все мои слова, — руки несильно сжали, — а после поговори с ним. Вы оба погорячились, но вам есть что обсудить. Обещаю, многое встанет на свои места.       Он только губы поджал и кивнул — против нежности упрямство гнуть не получалось. Сейчас женщина как никогда показывала, что на его стороне и зла уж точно не желает. Как омега мог быть категоричным с ней? И нечто постороннее внутри согласно было: он чувствовал — заинтересованно принюхивалось и смирно наблюдало.       — Ладно, мне уже пора. Я набрала тебе ванну — прими ее сразу же, — Марла кивнула головой. — На столе, если что, фрукты и вяленое мясо, — шагнула назад и, прокрутив изящно запястьем, вскинула руку в сторону углубления, где по-прежнему покоились книжные полки и что-то наподобие софы, только на камне, — а вот здесь найдешь свежую и чистую одежду. Надеюсь, справишься сам?       — Конечно, — промычал.       Женщина грациозно прокрутилась на месте и направилась к выходу, звеня монетками на куполе бордовой юбки. Омега смотрел в спину и выжидал, когда женщина удалится, чтобы с гордостью остаться наедине с кипой размышлений. Однако та не спешила, двигалась плавно и медленно, а около выхода притормозила, кинула взгляд через плечо и стойко произнесла:       — И, Тэхен, — он сам поежился от такого тона, — знай, что вождь нарушил для тебя не только неоспоримые порядки собственного племени и предписания Богов, — дыхание невольно перехватило, а сердце пропустило удар. — Он нарушил для тебя свои принципы. Не списывай это со счетов.       Бусины плотных штор с отстукивающей мелодией ударились друг о друга, силуэт Марлы растворился, и Тэхен остался один.       Один на один со сжирающими мыслями.       Тяжело вздохнув, омега сел, уперевшись пятками в теплые шкуры, и с силой растер лицо: ему действительно необходимо прийти в себя и понять дальнейший план действий.       Пора с проблемами столкнуться напрямую.       Для верности Тэхен похлопал себя по щекам и встал: мир покосился, конечности словно отнялись — и он сразу же чуть не упал. От слабости пошатнулся, не рассчитав габариты, но вовремя приложился плечом о стену.       — Твою ж…       Вышло совсем не гордо. Боль импульсами обхватила нервы кожного покрова, после чего температура снова подскочила — аномально, но так по-настоящему и живо. Рельеф пещеры как под кости вошел и прожег полностью насквозь: крик так и рвался наружу. Было очень чувствительно.       Казалось, что-то подобное однажды с ним случалось, но… Слишком блеклы и забыты те воспоминания.       Плотно сжав губы, через громкие стоны, омега дополз до небольшой полукомнаты с ванной и санузлом, которую он не ожидал все-таки когда-либо посетить. Но сейчас даже был рад, что оказался в такой обстановке: ему срочно нужен был холод воды и ненавязчивые касания трав и засушенных листьев.       Тело выворачивало наизнанку.       Брызги окропили уставшее лицо, конечности обессиленно опустились на дно каменной ванны: спасительная прохлада принялась его лечить, робко целуя слабыми волнами уязвленное нагое тело. Тэхен откинул голову на бортик, выдохнул от облегчения и расслабился.       Наконец-то пришло время безмятежности.       Пусть и кратковременной и легкой.       Мерещилось, что собственная кожа трескалась и отпадала лоскутами, прямо на дно просторной вытянутой ванны, а кости скрипели в непонятной перестройке. Впору было испугаться, но омеге стало так хорошо: мурашки приятно закололи вдоль затылка, шеи и плеч, ненавязчивый аромат тропических цветов проник парами в рецепторы, а нега заволокла разум. Появилось ощущение невесомости — чудилось, что в этом состоянии проблемы разрешатся сами по себе.       Пока Тэхен не открыл глаза.       Ступор, непонимание, неверие. Он не сразу осознал, что смотрел на зеркальный потолок — все внимание украл горящий золотом откровенно дикий взгляд.       И было то не видение или воспоминание.       Собственные глаза.       Тэхен видел подробно и четко даже с такого расстояния: каждый кривой узор на переливающейся радужке, каждый всполох огня вдоль сверкающего диска. Зрачок как-то невозможно и аномально потемнел, пульсировал словно в такт сердечному ритму и вздымающейся грудной клетке; янтарный ореол вокруг сгущался до почти кофейного, стоило срываться выдохам, а затем вновь раскалялся и наливался свечением, переходя почти в неоновый желтый, как только диафрагма совершала вдох.       Красивое, но убийственное зрелище.       И чем больше омега смотрел, тем глубже вяз в пучине. Незнакомой и вместе с тем безумно манящей. Он потянул руку вверх, пальцами на расстоянии касаясь силуэта своего лица.       Из зеркала в ответ потянулась такая же рука, но чужая.       — Кто ты? — шептал себе же в отражение. — И что же, черт возьми, ты хочешь…       Теперь омега чувствовал точно и до пределов: внутри него действительно кто-то есть.       Потому что взгляд не его.       Величественного хищника.       Это он все время раздирал органы внутри. Это он изводил нервную систему до почти что сумасшествия. Это он принимал абсурдные решения и сбивал с привычного по жизни курса. Это он нагло и бесцеремонно вторгался клетками в структуру ДНК. И теперь захватывал все тело: там, на зеркальном потолке, фигура источала стать, уверенность и силу. Приобретала острые, однако изящные, как у дикой кошки, черты, покрывалась бледными, почти незаметными пятнами, выпускала наружу крупные клыки и прочные длинные когти. Тэхен вел рукой по отражению и боялся обнаружить все это у себя.       К горькой правде, это уже давно было при нем.       Просто теперь пробудилось полностью, с концами и навечно.       Он зажмурил глаза, для верности еще ущипнул за локоть себя — отражение не поменялось. Напротив, стало четче и будто ближе: Тэхен теперь заметил ласково надменную усмешку на дне сверкающего золота, которая так явно демонстрировала власть.       Мол, смотри, глупый человек, какой ты настоящий.       Но лишь со мной.       Тэхен головой в отрицании крутил, в дно ванны вжимался, расплескивая воду. Руку одернул и впился до побеления пальцев в каменные бортики. Принимать реальность противился, принимать это — тоже.       Но не принимать у него выбора не было.       Омега зажмурился и резко нырнул под воду, задерживая дыхание. Раз, два, три. Раз, два, три. И только когда на поверхности лопнул последний пузырь кислорода, а в груди зажгло так, будто где-то из сердца полилась сгустками магма, вынырнул и сразу, не глядя впредь на потолок, вылез из ванны и кинулся из помещения прочь.       Беги, глупый человек.       От меня не убежишь, глупый человек.

От себя тем более.

      От впечатлений потряхивало. Удивительно, что только от них, а не еще и от холода — голое мокрое тело после ароматной, но ледяной ванны раньше бы точно изошлось судорогами. Однако в настоящий момент то по-прежнему пылало жаром — правда, теперь не так разрушительно.       Оберегающе.       Нагим оставаться Тэхен не планировал, поэтому, скрипнув зубами, он все же направился в углубление напротив, чтобы уже наконец прикрыться хоть чем-нибудь — и плевать, какая будет одежда.       Ему было слишком влажно и стеснительно.       Босые ноги оставляли на шкурах влажные следы, капли с не высушенных хотя бы полотенцем кудрей не переставали бежать вдоль ключиц, груди спереди и позвоночника и поясницы сзади; пальцы подрагивали от напряжения и спешки. Перешагнув маленькие, чисто для декорации ступеньки, также укрытые шкурами, он вытянул руки вперед и неосторожно, небрежно впился пальцами в сложенную одежду.       А потом замер.       Ткань прямо ласкала своей легкостью и шелковистостью. Она была такой мягкой и поистине изысканной: белое полупрозрачное полотно струилось меж пальцев, стремясь облюбовать поскорее тело своего обладателя. Тэхен расправил сложенный материал — им оказалась юбка — подобная тем, что он уже носил, — с вырезами по бокам и плотной сборкой на талии, украшенная тонким поясом из переплетения нитей лазурного бисера. В районе паха, как всегда, была подкладка в виде нескольких слоев тканей такого же цвета — удивительная предусмотрительность, которой омега не переставал поражаться.       В племени действительно водились искуснейшие мастера.       Немедля омега просунул сначала одну ногу, затем другую и разгладил полы юбки спереди и сзади. Ткань размер в размер легла на ягодицы и внешнюю часть бедер, придавая фигуре совсем легкой пышности. Потоптавшись на месте, он на пробу покрутился, с азартом принимаясь следить за траекторией полета юбки. Та красиво блестела и переливалась в свете, урывками то открывая загорелые длинные ноги, то вновь скрывая. Выглядело завораживающе.       Улыбка вернулась на лицо.       Он обернулся, чтобы следом подхватить и надеть комплектный топ с присоединенными прозрачными рукавами, но наткнулся на украшения. Те точно сияли драгоценностью и исключительностью, являя статус и на расстоянии.       Гадать не нужно было, от кого это.       Теперь стала понятна и излишняя красота наряда: Марла старалась подбирать ему одежду, что попроще — по его же просьбе, а дикарь вот не скупился на диковинность. Хотя, теперь закрадывались мысли, что все его наряды были созданы исключительно под руководством непреклонного вождя. Но к своему стыду омега признавал, что… подобрано было идеально.       Словно специально для него одного создавали.       Тэхен тихо цокнул, но интереса сдержать не смог — его любознательность всегда главенствовала над остальными качествами — в паре с упертостью, конечно же. Аккуратно поддел пальцами сначала первую цепь и развернул: та оказалась набедренной подвеской с крошечными вкраплениями какого-то прозрачного природного камня. Вторая и третья — цепочкой на шею и браслетом, все в таком же оформлении.       Боги, как же это было красиво.       О нем продолжали заботиться. О нем продолжали думать. Подобное не могло пройти мимо: щеки омеги зарделись, а в центре живота над пупком разлилось колючее тепло. В последний раз пробежав подушечками пальцев по украшениям, Тэхен тут же надел их на тело, после через голову надел и топ, закрывая грудь.       Вот бы оценить весь образ в зеркале…       Однако омега не решился. Больше не. Ему хватило зрелища во время мытья. Пока сталкиваться с непонятной сущностью внутри было жутко и для самого себя противоестественно. Он принял решение: вопросы первее дикарю. Тот точно должен был знать, какого дьявола творилось с ним.       Тэхен с него стребует необходимые ответы.       Хорошей или плохой ценой.

***

      Агрессивные звучные шаги сотрясали кровавые земли голодающей сельвы, суля тяжестью кару всякому, кто посмеет встать на пути. Те пугали своей напористостью и прытью, заставляли и недра дрожать в оправданном страхе. Лишь природа-мать не боялась стуков крупных широких лап, что втаптывали на своем пути в дикие земли даже величественные булыжники. Знала ведь свое дитя: то могло в гневе захлебнуться, но никогда бы не посмело причинить святыне разрушающую боль.       Посланник Смерти был воистину ревнив и осторожен до своих владений.       От ярости с клыков не переставала капать вязкая слюна. Гукк всю ночь носился по извилистым корявым тропам, пытаясь усмирить проснувшегося монстра — не помогло, тот зверел лишь пуще прежнего.       От конечного безумия спасало только его сердце.       Неважно, что началось оно с него же.       Альфа злился. Альфа страдал. Альфа сходил с ума. Сначала мыслями изводил себя о чужаках, после — о самом родном и близком.       Он не должен был так поступать.       Но если бы снова был выбор — все непременно бы повторилось.       Жалел Гукк только об упущенной сакральности момента.       Это должно было произойти для них двоих и только.       Наверняка его вновь ненавидели. На эту мысль он уязвленно прорычал и, собрав прочными когтями слой влажного чернозема, ринулся с дикой скоростью вперед. Заросли плодовитых и ароматных кастанейро сменились сейбовой долиной, редкие лианы — пышными и не пропускающими свет кронами тугой листвы. Мышцы мощного и действительно гигантского тела тряслись и красиво натягивались, угольная, с редкими бледными пятнами более светлого оттенка шерсть лоснилась, черные уши прижимались к огромной голове, а глотка сокращалась, исторгая наружу пронизывающий до костей рык.       Зверь сливался с родной стезей.       Посреди дня будто ночь наступила — настолько леса здесь были густыми и опасными. Но он и его ипостась чувствовали себя среди холодного мрака просто великолепно. По-родному.       Хотелось еще одно родное взять сюда с собой.       Альфа часто сюда выбирался, когда голову раздирал навязчивый шепот злых духов — когда он подходил к тупику и не знал, что за решения дальше принять. В этом царстве тьмы и одиночества было до рокота хорошо и спокойно. Безобидные, но громкие жители сельвы здесь не водились, хищники тоже предпочитали обходить мрачное место десятой тропой.       В обитель всевластвующей Смерти могла приходить лишь сама Смерть.       Гукк довольствовался этим сполна. Лавируя между толстыми несгибаемыми стволами, перепрыгивая такие же ветки и карабкаясь вверх, он дышал вовсю грудной клеткой и наконец-то приходил в себя. Приходил к свободе от нежеланной участи. Без советов мудрого, но не по годам ворчливого шамана, без ожидающих взглядов собственного племени и даже без приглядок самой Судьбы.       Но насколько долго сможет его сдерживать прохлада одиночества?       С появлением пары все поменялось. Он поменялся. Стал более мягким, терпеливым и прощающим. И к своему же стыду — неосторожным.       Забыл, насколько дурь заморская способна делать больно.       Именно так Гукк называл заразу разума, что неизменно отравляла всех нездешних. Такая участь не обошла и собственного предначертанного — омега слишком сильно и до скрипа ладоней цеплялся за безликие идеалы.       Верил в ложь, истинно считая ту за правду.       Но альфа не мог его винить. Только не его. Чужаки давно въелись едким несмываемым пятном на остатках порванной души, и только один из них смог не покалечить — излечить.       Несмотря ни на что излечить.       Омега даже не догадывался, какую власть и силу над ним имел.       Тэ-хен. Ви-да. Каждое из имен нареченного являлось ему проклятием и спасением. И вызывало не свойственное вечно разъяренному монстру мурчание: Гукк готов был истинно упасть под ноги и сцеловывать землю, по которой прошлась его пара. Как же та его дурманила…       Поэтому его и сорвало.       Гукк себе необходимо признался, что смог впервые со дня перерождения вновь всем телом утонуть в пучине страха — никогда так сильно сердце не стучало, а зверь внутри не бесновался.       Даже в самый черный день его долгой жизни.       Когда альфа нутром почувствовал беспокойство леса, а затем при вечернем осмотре не уловил с недавних пор сильнее пробивающийся сладко-свежий запах одного омежьего тела, глаза кровью виновных налились в ту же секунду, а дух уже пустился в дикую погоню в лес. И, обнаружив тонкие, но персонально для него подробно четкие следы изящных стоп, возгорел снаружи и внутри.       Сразу плоть людскую поменял на облик монстра.       Его предали. Его не приняли. Его не выбрали. Это ударило очень сильно. И не по самолюбию — по сердцу. Оттого половину пути Гукк не разбирал: пелена злости, обиды и страха затмевала не только рассудок, но и всегда идеально видящие глаза. Альфу вел запах — неуловимый для остальных, но яркий, едкий и желанный только для него.       Весь омега только для него.       Иначе быть просто не могло.       Заветом стали сами Боги.       Он настолько помешался, что не сразу уловил чудовищную грязь из смрада потных тел. Алчных, пропитанных кровью невинных и с самыми дурными помыслами. Так бывало, только если появлялись…       Чужаки.       Отвратительные запахи ударили по древним и давно уже скучающим по жестоким зрелищам инстинктам. Голод разросся до безграничного разрушения: он был в такой ярости, что на языке все еще хранилась память вкуса гнилой грязной крови.       Вот оно, его предназначение и плата за могущество.       Хищник разрывал врагов на куски, не жалея. Никогда не жалел, а в тот миг и вовсе: в его сознании горела только одна мысль.       Его Жизнь почти запачкалась в грязи рук недостойных.       Подобной участи он не позволил бы. И никогда не позволит. В эмоциях пришлось пойти на неизбежное поспешно: найти, взять и заклеймить. Чтобы узрела вся сельва, чтобы узрели все Боги.       Чтобы узрели все недостойные и больше не смели смотреть на его святилище.       Ощущение податливого теплого тела в руках вспоминалось до сих пор. Тогда и вовсе — образ такой беззащитной, согласной и покорной пары вскружил рассудок — настолько, что Гукку хватило сил и духа оставить чужаков без растерзания.       Пусть бегут, глупцы, с его земель как можно дальше.       Теперь же он захлебывался в ярости. Опять и безвозвратно. Эйфория от поставленной метки сошла ровно в тот момент, когда его нога переступила порог подаренной омеге пещеры и водрузила пылающее в лихорадке тело на шкуры. Внезапно нахлынули все текущие и вот-вот подходящие последствия: очевидная немилость пары после пробуждения и в итоге нерешенная проблема чужаков.       Гукк лишь надеялся, что произвел достаточно пугающее впечатление, чтобы те если не убрались, то не вылезали с краев острова.       Он был кровожадным монстром, простым убийцей — нет.

Его кара настигала только ее достойных.

      Удар, прыжок, скрежет когтей. Могучая ветвь взрослой сейбы жалостливо скрипнула под тоннами мощи, однако выдержала напор — не первый раз принимала на себя вес мускулистого тела зверя. Гукк перебирал лапами быстро и при этом грациозно, лавируя между веток и взбираясь выше и выше. Усы колебались на еле ощутимом ветру, от него же шевелились уши; янтарные зрачки, ловя показавшиеся на верхних ярусах зарослей солнце, наливались золотыми искрами и красиво, но предупреждающе мигали.       Из глотки вибрациями разнесся рокот.

      Царь взобрался на законный трон и с вершины принялся рассматривать свои дикие владения.

      В груди рыком прокатилась благородная гордость. За себя, свои земли и обоюдное величие. С высоты родной остров был как на ладони — такой яркий, воистину огромный по просторам и живой.       И он костьми ляжет, но все это здесь сохранит.       Никому впредь не позволит дом осквернить.       Таково его предназначение.       Таково их предназначение.       Гукку всегда не хватало именно его. Истинное воплощение Жизни в их бренном людском мире. Тэ-хен. Ви-да. Па-ра. Зверь довольно оскалился: распирало от осознания, что уготованный Судьбой человек наконец оказался с ним рядом.       Только омеге место по праву на одной ступени с ним.       Альфе нравилось в нем все — от пышной кудрявой макушки и до темных недр сложного характера. Тэхен удивительным образом дополнял его — точно баланс своим вихрем дарил, направляя черную душу на середину весов. С появлением омеги в племени действительно стало спокойнее и лучше — уже: люди потеплели и будто в сердцах смягчились, сам вождь стал рассудительнее и внимательнее к проблемам народа, а его личная кровавая жажда притупилась. Гукк не мог этого не отметить. Тэхену достаточно было просто существовать рядом — и все, мир вокруг преображался.       Все же насколько прозорливы их Боги.       Гукк не верил, когда шаман ему вещал волю оных. Не в его натуре было сомневаться в собственных порядках, однако после всего того, с чем ему пришлось столкнуться одному — надеяться на благодать было опрометчиво.       И больно.       Однако с того дня, как с уст мужчины сорвалось предание, он не переставал ждать. Не активно, но преданно и стойко — даже ложе ни с кем делить не смел, ибо четко и твердо знал.       Пара появится.       Жизнь сама забредет в объятия Смерти.       Таков необратимый цикл.       И теперь тот разгонялся с невозможной скоростью. Держаться хладнокровно и не наглупить, словно он несмышленый мальчишка, было тяжело. С таким спутником крайне трудно владеть собой: Гукк понимал человеческое, а вот голодный зверь внутри — нет. Дикая сущность была своенравной, гордой и до невозможности несдержанной по природе.       Такой ее наградили Боги.       Сам альфа никогда подобного не произносил вслух, но он действительно страдал от той пьянящей власти и всесилия, что свалились ему на неподготовленные плечи. Они его травили. Злостный яд протекал по венам вместо крови, выворачивал всю человечность и кости той ломал.       Один в своем безумии оставаться он боялся.       Но Богам, однажды откликнувшимся на его молитвы, было все равно. Они уготовили с Судьбой на пару альфе путь, а сложность данного пути не уточнили.

      И не думали предупредить, через какие испытания посланник Смерти должен в нем пройти.

      Оглядываясь назад, Гукк уже с уверенностью мог сказать, что оно стоило того. Стоило встречи с ним. Наверняка полное осознание придет еще потом, когда грани их противоположностей сотрутся, а в чувствах зародится самое жаркое и необратимое.       Лапа ударила по листьям, когти впились в кору, и он снова протяжно зарычал.       Пока между ними одни недопонимания.       Своей незрячей вспыльчивостью Гукк вырыл еще одну яму между. Но он искренне надеялся, что скоро сумеет растопить всякий холод в их прочной связи. Омега к нему потянется. Сам. Обязательно. А альфа ему непременно поможет.       Откроет глаза на жестокую, но нужную двоим правду.       Махнув хвостом поочередно в разные стороны, зверь последний раз издал громогласный рык и тенью скользнул по стволу вниз. Инстинкты поторапливали назад, заставляя активнее перебирать массивными лапами.       Под ребрами долгожданно укололо — пара звала.

***

      Звериные когтистые лапы незаметно сменились голыми человеческими стопами и крупными шершавыми ладонями, шерсть истончилась в чуть более густой, чем у обычного человека, волосяной покров, и пропустила на свет смуглую кожу. Мышцы больше не раздувались под весом мощи, но привычно ныли, пытаясь восстановиться от натуги побыстрее; острые когти втянулись, кости вновь срослись крепким скелетом, и лишь глаза неизменно по-хищному блестели, ловя солнечных зайчиков.       И все равно обнаженная фигура альфы в людском облике смотрелась не менее величественно.       Наготы мужчины уже никто не смущался — да и не в культуре племени было стыдится вида, что им даровали сами Боги.       Все подарки ценили с трепетом и верно.       Шествуя с прямой осанкой и гордо вскинутым подбородком, Гукк внимательно осматривал каждый ярус территорий — внутри растекалось полное удовлетворение: все на своих местах и все наполнено той самой жизнью. Дети от мала до велика заливисто смеялись и носились, под ноги не глядя, по площади и вдоль протоптанных рабочими троп, вызывая у взрослых доброе ворчание; народ, следуя иерархии, уже вовсю занимался ремеслами и важными делами, привычно игнорируя разыгравшийся уже с утра тропический зной; с дерева на дерево перескакивали проснувшиеся птицы и озорные обезьяны — соревновались, чертенята, совершенно не боясь поблизости людей.       Гукк упивался столь радостной картиной.       Всеобщее усердие и полное удовлетворение собственного племени импульсами проходило по теплым нитям души. Альфе нравилось, что от его присутствия никто не застывал и не терялся — люди только отвлекались на глубокие поклоны и приветствия, с трепетом то взирая, то взгляд уводя. Но все от восхищения и уважения к их вождю.       Но внимания самого желанного Гукк пока не получил.       Пересекая границу территории высших, он встрепенулся и ощетинился — его котенок негодовал. Вспышки чужих эмоций ощущались телом как свои: те одновременно отталкивали своей злостью и притягивали сладостным вожделением.       Уголок губ дернулся.       Его ждали.       Возможно, со срывами и слишком нестабильными скачками. А еще наверняка нетерпеливо и вместе с тем неохотно. Но главное — ждали.       Зверь внутри предвкушающе оскалился.       Свернув на повороте к жилищу своей пары, Гукк все же удосужился сорвать с ближайшей натянутой веревки с выстиранными вещами короткую охотничью юбку, чтобы прикрыться хотя бы в паху — зверь омеги сейчас был как никогда противоречив и вспыльчив.       А им надобно поговорить.       Каждый последующий шаг отзывался громким хрустом мелких камней и сухого песка. Дыхание участилось, пот потек по виску, пальцы начало мелко потряхивать.       Он приближался к нему.       До пещеры оставалось еще несколько метров, а Гукк уже чувствовал исходящую тяжелую ауру и запах.       Любимый. Сладкий. Манящий.       Шаг, второй, третий. Из папоротниковых кустов выглянул рваный вход в пещеру. Шаг, второй, третий. Альфа мгновенно и пораженно замер, когда из глубин черни показались тонкие изящные пальцы.       Живот свело, клыки зачесались, зрачки в ожидании сузились — и тут же расширились почти до границ, стоило тонкому по сравнению с ним, но все же не менее сильному от природы силуэту показаться полностью.       Выдержка норовила вновь дать сбой.       Омега перед ним был просто небесно красив. Настоящее божество. Оборотный яд в его крови выкрутил природное совершенство на высший уровень: стан стал крепче, а мышцы — четче и тверже; упругость и мягкость обновленной кожи видно было издалека, и на той теперь красовался особый карамельный блеск — точно волшебная пыльца; смольные волосы за ночь еще отросли и теперь достигали острых плеч, задевая те кончиками игривых завитков; черты лица приобрели полноценную хищность — в силуэте губ читалось лукавство, кончик носа слегка подогнулся, приобретая более мягкую, кошачью форму, брови стали гуще и выразительнее; но, конечно же, глаза тянули на себя внимание гораздо больше — налились долгожданной дикой желтизной и теперь сверкали таким же, как его, безумием.       Омега источал власть и силу.       Омега обрел облик самого себя.       И как же, Боги, тому шел наряд. Гукк был доволен своим выбором, как никогда: светлые ткани идеально очерчивали привлекательные формы, дорогие украшения подчеркивали утонченность и придавали образу некую хрупкость — пусть та и была напускной, альфа знал не понаслышке.       Тэхен ему был равен практически во всем.       Они стояли с минуту в тишине и просто всматривались обоюдно в души. Только дыхание прерывистое нарушало щепетильную атмосферу: Гукк и вовсе старался носом втягивать кислород как можно реже — иначе быть беде. Казалось, наполни он легкие свежим сладким запахом омеги, здравомыслие отключится.       Вопреки всему, оно первее отключилось у Тэхена.       Тот моргнул осоловело и сразу изменился в лице: верхняя губа оттопырилась и показала окрепшие длинные клыки, черные брови стянулись к переносице, глаза сощурились, тело напряглось.       Глотка завибрировала в рычании.       Он среагировать не успел, как оказался припечатан грубым толчком в скалу: рука только и смогла на инстинктах закрыть шею и получить разъяренный укус в предплечье. Впились резцами глубоко, плотно под самые мышцы — рана сразу начала чесаться и ныть, а место аккурат под клыками — жечь. И гадать не надо было — новообращенный ягуар в ответ пометить стремился, чтобы счеты сравнять.       Благо омега не знал еще, как слюной вырабатывать яд.       Да и зачатков того пока что не было. Однако взбешенному пробуждением зверю было плевать на столь незначительный факт — тот сейчас омегой полностью владел и старался их обоих утопить в своих инстинктах. Гукк на прыть только вымученно улыбнулся.       Не так он хотел завершить обряд.       — Gatinho, — он с хрипом выдохнул в искаженное лицо напротив. — Não cometa o mesmo erro que eu.       Тэхен замер. Затем пошевелил ушами, будто в форме звериной. Видом показывал, мол, продолжай, убеди меня прекратить. А Гукку было тяжело — собственное нутро точило о внутренности когти и рвалось наружу, желая в упрямстве побороться со своей парой.       А еще облизать ту от макушки до пят.       Однако вида истинных желаний альфа не подал. Нечего было дергать воинственную кошку за усы. Пришлось и лицо оставить бесстрастным, и почти ведь получилось скрыть эмоции — голос все же выдал:       — Fiz mal em divulgar a nossa ligação. Vamos terminar o ritual correctamente. Com sentimentos e a sós.       Хищник изнутри на него смотрел пытливо. Принюхивался и прислушивался — понимал. Ноздри омеги еще больше расширились, а сам тот, отпустив наконец из хватки руку, потянулся вперед, к нему. Носом уперся сначала в его нос, но в дрожи — точно самый сладкий наивный котенок — отпрянул резко назад и зашипел, стиснув острые зубы.       Продолжая одной рукой скрывать область шеи, второй альфа потянулся к макушке омеги, что продолжал издавать угрожающие, но для него по-странному милые звуки. Даже почти цапнул пальцы — только Гукк был опытнее и ловче, увернулся вовремя.       И такая оборона нисколько его не впечатлила. Разве что очаровала и заставила действовать увереннее: быстро и незаметно разместить ладонь на вихрастом затылке и потянуть за голову на себя. Перед тем как впечатать омегу в грудь, он успел увидеть, как тот смешно выпучил глаза и округлил губы, превращаясь из разъяренной воинственной гарпии в милую маленькую колибри.       Какая невозможная прелесть.       Теперь рокот раздался с его стороны. Он позволил себе уткнуться носом во вкусно пахнущие цветами и природным запахом феромонов волосы, втянуть глубоко аромат и спуститься, ведя только кончиком, к виску и следом к пылающей лихорадочным румянцем щеке.       — Sou todo Teu, a Vida. E não te vou magoar.       Тело в его хватке тряхнуло, а изящные руки с отнюдь не изящными когтями впились до крови в его обнаженную грудь, пуская мелкие капли рубиновой жидкости вдоль вязи татуировок. Гукк сморщился, но не дрогнул: его пара теперь на путь хищника встала, стоило начать привыкать к болезненным проявлениям излишков чувств.       Альфа переместил вторую руку на чужую талию, подбородком прижался к яремной впадине и с легкой улыбкой встретил острый, по-прежнему внимательный взор чарующих янтарей. В том горело шкодство — обычно с таким дети испытывали терпение строгих родителей.       Или пара проверяла свою же половину на выдержку и силу духа.       Так оно и получилось: Тэхен вжался когтями еще глубже, проверяя границы дозволенного — на самом деле, проверяя терпение и чужую вспыльчивость. Зверь точно речь его понимал, однако не пускался в веру словам так просто и быстро. Вывести пытался на воду чистую, оскал увидеть чужой — чтобы спокойно можно явить было свой. Но альфа не поддавался, потому что котенок перед ним — действительно просто котенок, а он — давно окрепший выросший зверь. Знал природу чужих перемен лучше любого другого на свете существа, так что ему было не по статусу и характеру вестись на провокации.       Но он готов был повестись, когда их обоих подобное начнет устраивать.       Гукк не собирался пользоваться бессознательным владением сущности над разумом. Поэтому на очередной выпуск когтей только бровь насмешливо поднял — так, в воспитательных целях. Омега напротив сразу весь нахохлился: зашипел еще раз, а когда получил все ту же непоколебимость, фыркнул, закатил глаза и потянулся отстраняться, губы надув. Он не дал: железным хватом стиснул талию и зафиксировал на затылке ладонь, а следом впечатал Тэхена вплотную, лицом утыкая в грудь так, чтобы только ресницы смогли трепетать да нос вдоль ложбинки скользить.       Альфа принялся отсчитывать секунды, источая яркий стойкий аромат. Знал, что обилие не враждебного запаха хищных феромонов успокоит не желающую уходить сущность и заставит ту все же усмирить пыл.       У них еще будет время побыть полностью дикими.       Горячее дыхание невпопад щекотало кожу, омега забавно дергался время от времени, когда в таком ограниченном положении пытался дышать и не дышать одновременно. Однако через минуту трепыханий возиться перестал и просто обмяк в объятиях, затихая — только сопение доносилось до обостренного слуха. После Гукк стал постепенно снижать влияние, больше не чувствуя в ответ давление неуправляемой ауры. Чужие когти выскользнули из упругой плоти и втянулись, рокотание заглохло, спина ссутулилась, и сам омега весь стал мягче и немного меньше.       Зверь скрылся, вернув в хищные объятия простого человека.       И тот времени в робости терять не стал, отстранился моментально, даже шарахнулся — будто огнем карательным обжечься успел, и принял серьезный вид. Только тряска нижней губы и неспокойные руки с лихвой выдавали: омега точно взял себе небольшую передышку, чтобы осознать произошедшее в полной мере, стоял, молча вперившись теперь более тусклыми по цвету глазами в его.       Сколько же в янтарных омутах было кипящих эмоций.       Гукку нравилось то, что он видел. Злость, смятение, облегчение, желание, смущение, негодование. По-странному и чужая обида на дне сокращающихся зрачков радовала — значит, он сердце чужое трогал и безразличен не был.       Омега, несомненно, скоро покорится.       Сам он вот уже давно.       На чужом лице отразился весь спектр чувств. Кажется, его строптивая пара порывалась что-то сказать: брови плясали вперед и назад, нос морщился, а язык непоседливо упирался то в щеки, то скользил между губ, провоцируя. В итоге качнув головой, омега после затяжного молчания выдал сипло:       — У меня много вопросов.       — У меня — ответов.       Гукк и секунды не промедлил, перешел на инородный противный язык. Не любил он речь чужаков — но ради Тэхена приловчился изъясняться. Тот от быстрого ответа замешкался, видно было по поджатым губам, и кивнул, отображая готовность слушать вовсю.       Гукк сделал шаг навстречу — омега от него — и ухмыльнулся, опасно прищурившись. Чужое поведение до сих пор забавляло: его котенок так жаждал ответы узнать, а когда подвернулась возможность, вдруг оробел. Но альфа никак реагировать на это не стал, лишь поправил на тазовых косточках короткую юбку, еще прошелся вперед, оттеснив омегу к протоптанной в джунгли дороге и оставив тому долю пространства, низко, тягуче отдал указание:       — Идти за мной.       А после уверенно и быстро обошел застывший силуэт и скрылся в пучине непроглядной зелени. Осталось только в очередной раз отсчитывать секунды, в этот раз от десяти: и ровно когда с губ шепотом слетела единица, сзади раздался шорох кустов, а затем торопливая поступь — практически бег. Гукк издал глухой смешок куда-то в глубину себя — знал, что за ним последуют, переборов упрямство.       Громкий цок, шелест листьев, стук откинутых босыми ступнями камней.       В нос ударил сладкий свежий аромат.       Тот слегка горчил на рецепторах, давая понять — обладатель запаха был раздражен и недоволен как минимум. Пусть — омеге полезно взбодриться и слегка приструнить спесь и бахвальство. Альфа готов потерпеть вспышки характера.       Он ему напарник, наставник и самый родной человек.       Омега все это скоро поймет.       — Дикарь, — сбивчиво и тихо под нос, но Гукк услышал.       Что ж, видимо, не так скоро, как он планировал. Он повел плечами, но с пути не сбился, даже не замедлился — только шаги стал делать не такими широкими, чтобы пара его за ним успевала.       Тэхен больше ничего не говорил, звуков почти не издавал — на удивление, шел следом покорно и будто по-новой рассматривал вид дикой сельвы. Альфа не отвлекал: понимал, как важно в обретении звериной природы познакомиться с обновленными возможностями тела.       Сейчас у омеги было обострено все еще больше — не так, как при первой дозе укуса: слух, зрение, обоняние и рефлексы реагировали до пунцовой боли на всевозможных рецепторах. Мир стал ярче, громче и насыщеннее по всем фронтам, поэтому Гукк внешне оставался непоколебимым, но то и дело взгляд на притихшего омегу кидал.       Контролировал безопасность.       Все же полностью инстинкты заглушить не вышло: монстр внутри сидел напряженно и специально источал угрожающую ауру большой протяженности — так, чтобы купола хватило на весь путь. Ни встречи с другими хищниками, ни встречи с еще одним народом его пара бы сейчас не потянула. Он, конечно, смог бы за несколько секунд разорвать на бездушные куски любую угрозу, однако подвергать новообращенного омегу сильнейшему сенсорному стрессу не хотел — тому в данную минуту только пение птиц слушать положено и взглядом ловить прыгающих по веткам капуцинов. Организм не окреп и войдет в полную фазу не в ближайшее время, Гукк не понаслышке знал.

      Сам кровью обращение питал, омеге же в агонии вариться одному, как он — не позволит.

      Тот ведь такой любознательный, светлый и человечный. Живой. Стремился к внешней строгости и холодности, однако ребяческую натуру в нем видно было и слепому: широкие глаза, что смотрели на всякую диковинку с искрами и азартом, губы припухшие от частых прикусываний в момент возбуждения, ловко тянущиеся в разные стороны руки — детали, что натурально привораживали.       Вот и теперь: омега словно позабыл про него самого, предстоящий разговор и вообще любые проблемы. Бегал невозможно большими и блестящими глазами по бодрствующей сельве, ловил каждую необычную душу в пути, будь то яркий цветок пассифлоры или спустившаяся с ветки золотистая игрунка. Тянулся к живому, а природа в ответ. Лес полностью омегу ощущал и принимал, питался священными касаниями воплощения Виды: также давал всю свою энергию взаимно.       В непроглядной тьме джунглей впервые стало светло.       Смерть Жизнь впустила во владения свои и дозволила хозяйничать.       В очередной раз Гукк убедился, что Боги с выбором не ошиблись. Тэхен был ему идеальным дополнением — как и он тому. Лучший союз для забывшей былое величие сельвы.       Они ей его вместе вернут.       Поворот, высокий булыжник и тропа, устланная стволами худых сломанных деревьев. Альфа замедлился, чтобы проследить за чужим благополучием — и вовремя, иначе утопший в изучении природы омега обязательно навернулся бы при следующем шаге и полетел бы прямиком носом в камни. Он ловко схватил того за локоть и прижал под бок, удерживая пока неокрепшее тело.       Омега как от сна пробудился: встрепенулся, уставился на него — опять взглядом пытливым и до костей пробирающим, словно вот-вот и снова рванет то ли в испуге, то ли упрямости подальше и прочь, но отчего-то тот вырываться не стал. Не шевелился, лишь дышал медленно и лицо его изучал. Альфе только приятнее — шаг за шагом между ними границы стирались. В груди зрела нерушимая убежденность.       После грядущего откровения вовсе растворятся полностью.       — Куда ты меня ведешь? — будто его же мысль поймав, наконец-то подал голос омега.       — К ответам, — Гукк в характере не изменял, все еще не давал излишних подробностей.       Всему свое время.       Тэхен цыкнул, глаза закатил, языком в щеку уперся и тут же отпрянул от него, вставая напротив и складывая на груди руки. Источал недовольство вовсю: аж цепочки украшений на теле зазвенели в вибрациях. Его, всего такого взбудораженного и нахохлившегося, вообще-то хотелось стиснуть в хватке безвылазной и спрятать где-то под сердцем, но альфе дозволено было пока что лишь позу зеркалить да уставиться в ожидании залпа слов.       — Для вождя ты слишком немногословен. Как ты с народом вообще общаешься? Шарадами?       Брови поползли на лоб, веки широко раскрылись: Гукк подобрался на это заявление и хмыкнул пораженно. Омега не переставал его из раза в раз удивлять колкостью и замечаниями, четко попадая в хрупкие для него темы.       Подобную дерзость альфа прощал лишь ему.       — Не рычи, — поморщился и сказал без акцента. — Ты быть слишком нетерпеливый.       — А ты — совсем несносный, и я благодаря только чуду держусь, чтобы не выцарапать тебе глаза. Между прочим, еще с самой пещеры.       Очаровательный.       Гукк улыбнулся, но в привычке получился оскал. Тэхен его совсем перестал бояться, и это душу грело. Яд с его уст лился ему в уши истинным сладким вином и впечатлял разве что громко бьющееся сердце.       Их противостояние альфе нравилось. Готов был и перед судом божьим предстать — грешен в выведении на эмоции пары. Сейчас тоже намеренно от прямых ответов увиливал: пока что легкую неприхотливую атмосферу хотелось сохранить и оттянуть времена для слез.       А они несомненно будут.

Лишь кровавая горькая тайна готова была омеге все разъяснить.

      — Gatinho, у тебя еще быть время поточить коготки, — он наклонился вперед и почти носом столкнулся с чужим. — Но раз тебе так не терпится поговорить, давай ускориться, — слова намеренно вдохнул в приоткрытые губы, успев в ответ словить судорожный выдох, а следом отстранился и скользнул бесшумно по траве вперед.       — Ты! — долетело в спину. — Да чтоб тебя змеи ночью закусали, дикарь…       — O único predador que vou deixar ir para a cama és tu, — Гукк бросил через плечо беспечно и выпустил наконец-то глубинный смех.       — Ненавижу.       Скоро полюбишь.       Дальше путь проходил без нареканий. Омега находился глубоко где-то в мыслях, пока Гукк его вел все дальше и дальше по зарослям. У него вот в голове гудела одна пустота — альфа следил за дорогой, в привычке забытой и все еще слишком болезненной отмеряя поступью длину их пути. Тропа становилась более узкой и труднодоступной, лиственные купола стягивались почти что тучами над головами, а шум непоседливых грызунов и давно проснувшихся птиц с каждым шагом стихал.       Здесь раньше бушевала сама Смерть.       А теперь сын ею нареченный повторял ее кровавый скорбный путь.       Под ногами сгущался едкой сизой дымкой туман. Зелень чернела и сохла, поросль мха обволакивала плотным ковром каждую гниющую поверхность — будь то разваленное дерево или сколотый под гнетом буйства нескольких стихий камень. Кусачий холод начал щипать за нагие участки кожи — повышенная температура тела не спасала. Становилось противно, неуютно и мерзко.       В нос забились первые ноты отвратного смрада невыветрившейся гари.       Сердце альфы сжалось, а руки дрогнули.       — Аргх, боже, — омега позади резко затормозил и не сдержал рвотного позыва. — Чем это так пахнет?       Гукк остановился следом и вздохнул вымученно, также с трудом пропуская сквозь себя витающую всюду обреченность — гадкий запах забивался глубже в легкие и словно выжигал несмываемое клеймо на каждом органе. Мутило даже его — особенно его — отчего ноги подкашивались, голова шла кругом и подбородок дрожал.       — Идти сюда, — у альфы вышло надрывно — слабость голоса удержать не получилось, однако тело вести себя как обычно он смог заставить. Рука в призыве вытянулась в сторону омеги, а сам альфа сквозь прикрытые веки выжидающе вперился взглядом в скукоженный силуэт — молча просил не упираться и нырнуть поближе к его телу.       Так будет легче им обоим.       Тэхен прижался к боку покорно: смрад слизистую начинал разъедать, так что единственным спасением оказались взаимно сильные запахи тел. Гукк обнял того за плечи рукой и развернул лицом к своей ключице, склоняя к голой коже. Сам стиснул зубы и невесомо провел кончиком носа по волосам, жадно вдыхая сладкий омежий дурман — так легкие не заходились спазмом боли.       — Gatinho, потерпеть немного, мы уже почти на месте, — пальцы ласково огладили чужое обнаженное плечо, смакуя частицы мягкого бархата, и задели ткань прозрачного рукава. — Давай, нам надо идти.       Зверь внутри противился и бунтовал, самостоятельно теперь цепи натягивая — впереди больно, холодно и одиноко. Связь с сущностью звенела и разрезала острой струной крепкие канаты непоколебимости, прочь с земель усопших гнала и в конце порывалась полностью забрать контроль, чтобы увести нерадивых людей как можно дальше.

      Сельва в желаниях соглашалась, с каждым шагом чужим усиливала хватку на шеях и проникала когтями под кости.

      — Что это? — омега всем телом жался плотнее, пальцами стискивал его бока и носом собирал капли пота на коже — лишь бы отравой посторонней не дышать.       — Смерть.       Гукк сам еле держался, каждое последующее касание стоп по гнилым землям иглами отдавало к самому нутру. Ему пришлось идти за двоих: приподнять полуобмякшее тело омеги, ногами поставить на одну свою, вес перенеся, и шагать. Вены от напряжения раздулись нездорово, десны зажгло от выступивших клыков, глаза защипало от концентрата металлических крошек в воздухе.       Путь в обитель дьявольскую был вымощен страданием невинных.       Низменность сменилась холмами и крутыми подъемами, старые трухлявые деревья обугленными торчащими из-под земли стволами, а вонь гари — на гниль. К мху добавились тугие слои серой паутины, отчего поступь ощущалась неприятно и неестественно — хотелось сейчас же броситься в воду, несмотря на нелюбовь к той, и просто отмокнуть до состояния линьки старой кожи.       Но альфа продолжал себя истязать, на дрожащих ногах поднимаясь все выше и выше.       Омега дышал загнанно через рот и не переставал отчаянно цепляться за него. Как и он в ответ. И в такой момент стали друг другу опорой и поддержкой, пусть неосознанно, но для обоих — так необходимо и важно. Они словно в кокон единый срослись, насыщаясь среди прочих парящих токсинов друг другом. Гукк путь скорби проживал только так — иначе точно сломался бы еще на подходе.       Со дня рокового события здесь не появлялся ни разу.       Шаг, второй, четвертый, шестой и восьмой. Ноги в почве почти вязли, когда наконец-то водянистая грязь споткнулась о заросший травами камень. Гукк в легком спазме от рези по косым мышцам торса согнулся и, скользнув рукой вдоль спины омеги, обхватил талию и переставил того на ступень. Сам же уперся ладонями в колени, на миг веки сомкнул и позволил себе шумно прохрипеть усталость.       Как же это место давило.       Привело в себя только робкое касание к плечу: Тэхен, прикрывая нос, губы и подбородок рукавом, склонился вместе с ним. Подушечками пальцев провел по скрытому татуировками рубцу, что не сошел еще из-за последствий обращения — внимание к себе привлек, а после приглушенно в ткань просипел:       — Куда мы пришли?       — Vale das Cinzas, — из глотки вырвался кашель, и альфа распрямился. — Раньше здесь быть мой дом.       Глаза омеги расширились, кисти рук дрогнули, и сам тот рефлекторно подался назад — опять Гукку ловить пришлось, чтобы спиной на резные камни не навалился. За неосторожность он не винил — и сам готов был на колени здесь свалиться.       И молиться, молиться, молиться.       Чтобы впредь сюда не приходить и Судьбу воспоминаниями не гневить.       — Сегодня ты узнать цену любопытства.       Альфа перехватил Тэхена за запястье и крепко то сжал — так, чтобы и с препирательствами выбраться не удалось. Однако тот был и без того обескуражен сильно: следовал рядом с ним кротко и послушно, молча разглядывая ужасающие пейзажи.       А когда-то Боги Сельве пели здесь о красоте.       Лестница, что в позабытые года мерцала мрамором на солнце, теперь кренилась под тяжестью суровых лет и рушилась аккурат с краев — а раньше та выдерживала топот стольких резвых ног. Гладкость отесанного камня утонула в колючих мхах, паутине и спорах ядовитых грибов, навсегда утратив красоту и лик сокровенной для племени символики. Местами виднелись даже дыры сквозные, которые так и тянули в пучину губительной тьмы. По такой лестнице подниматься было опасно: и если бы Гукк с детства не помнил каждую плитку и малейшие трещины, вовек бы с парой не сунулся в Богами забытое место.       Он, в отличие от оных, воспоминания о доме хранил бережно под сердцем.       Хоть те и ядом смертоносным отравляли кровь.       Ворота, которые встречали на подъеме, больше не радовали — однако все еще сочились величеством и мощью. Огромная, выточенная прямо в скале арка с рельефным изображением силуэтов главных Богов — Жизни и Смерти, и здоровой, почти не тронутой временем — только с отвалившимся клыком — мордой ягуара между ними; и с пустыми лунками, где когда-то сияли природной красотой драгоценные камни и выплавленные руками искусных умельцев металлы.       Они служили онкасам оберегами.       И они же их погубили.       Ступень, еще одна, следующая, и нога зависла на секунду в воздухе. Однако излишнего промедления Гукк себе не позволил: с выдохом шагнул на платформу, потянув за собой омегу.       Перед лицами выросли из того же гранита двери — те были призывно открыты, но желания черту пересечь и ступить за порог не появилось. В расщелине мелькала только мутная плотная дымка и осязаемый волосками на теле холод. Уже было понятно: там, за последней гранью между настоящим и прошлым, их поджидала только несошедшая скорбь, вина многолетняя и остатки кровавой реки.       Альфа словно слышал нестихающий гул криков.       Он цокнул и хрустнул шеей — как же, злые духи чернь раздери, тяжело было даже просто стоять рядом с убитыми землями. Гукк чувствовал — пара его тоже не хотела здесь находиться. Запястье в его ладони подрагивало, до слуха доносились частые громкие сглатывания и свистящие выдохи, а кожей он ощущал пугливо ускоренный пульс. Вызвано то было окрепшей меж ними связью или личными ощущениями, омеге было плохо в равной степени.       Альфа обернулся и истинно в душу Тэхена заглянул: там, в тусклых янтарях, застыли слезы, страх и непонимание. Он чувствовал — за всеми этими эмоциями таился скорый слом.       Гукк собственными руками разрушит нутро и заново то восстановит.       Свободная ладонь легла на заросшую плиту и толкнула массивную, стремящуюся в сами небеса дверь, отчего по сельве криком разнесся противный скрежет. Ветер тут же вырвался, принося с собой очередной приступ тошноты от запаха — теперь тот чувствовался гуще и тяжелее, дурным шлейфом оседая вдоль уязвленных рецепторов. Смрад сгнившей крови, погребенной плоти и возмездного костра переносил куда-то очень далеко — в скорбное прошлое.       Но альфа сделал шаг тому навстречу, за собою утянув и другую душу.       Они словно очутились в ином мире. Всюду отпечатки Смерти. Разрушенная платформа, от которой остался только ее каркас и гранитная сердцевина, а внизу, под сколотыми краями когда-то лестничного спуска, груды вековых развалов: обугленные тотемные столбы, стертые почти в труху части ступеней, торчащие лески и прутья, и человеческие кости.       Земли прародителей величественно пали, унеся с собой немыслимые числа жизней.       Здесь время по-настоящему замерло, остановилось с предсмертным дыханием последнего умершего: само пепелище будто все еще не выветрилось с территорий, притаившись на века в коре, траве и камне.       — Господи, — шепотом надорванным раздалось у уха.       — Это не ваш Господ. Это ваши люди.       Гукк все еще слышал здесь крики о помощи и мерзкий хохот тщеславия.       — Кто это сделал? — омега обернулся и посмотрел так проникновенно и жалостливо — впервые за все проведенное вместе время. — Как… Что произошло?       Альфа неоднозначно повел плечами и молча шагнул к краю пропасти чуть ближе — Тэхен за ним, руку не отпуская. Сократив ничтожное расстояние, он ловко присел и свесил ноги вниз, после утянул и омегу, чтобы тот прижался ближе. Гукк чувствовал дрожь его пальцев, колебания его дыхания; слышал стук загнанного в ловушку горьких тайн сердца.       Усмирить беспокойство не мог, лишь разогреть пуще прежнего.       Такова их плата обоюдная за будущее счастье.       Сам внутреннюю дрожь в узде пытался удержать, в необходимой ему тишине даль разглядывал: чернь земли от дотла выгоревших каркасов домов, коих раньше здесь было немыслимое обилие; укрытые одеялами паутин фонтаны и столбы местных добрых духов, что теперь смотрелись до рези под ребрами странно и дико в опустевшей среде; оскверненные храмы всему их пантеону богов, теперь блестевшие разве что от собравшейся за время росы, а не от былого величия.       Уголок губ дернулся, исказился в несдержанных чувствах от вновь увиденного.       Внутри все ныло и ревело от еще не забытой боли потерь.       — Ты хотеть ответы, — Гукк повернулся резко и к лицу омеги вплотную приблизился, тяжело сглатывая. — Дать руку. Я показать тебе свою историю.       Альфа знал, с чего начать распутывать чужой клубок сомнений и ложных убеждений. Оттого и привел их в это падшее место. Тэхен правда колебался: губы свои, налившиеся бледностью, поджал, спину ссутулил и ладонями теребил ткань юбки. Зато взгляда не отводил. Смотрел исподлобья, однако грозным не казался — уязвимым. Явно решал про себя, стоило ли довериться ему после всего пережитого.       Тонкие пальцы, дрогнув, потянулись вперед.       Гукк перехватил те, сжал замком чужую ладонь своей и приложил к горячей груди, туда, где билось сердце.       Туда, где скрывались незажившие шрамы.       Он глубже вдохнул, наполняя легкие тошнотворным запахом скорби и жалости, на короткий миг глаза прикрыл, а потом, зарывшись уверенно пятерней в чужие вихри волос, приблизил омегу к себе, лбом стукнувшись.       Веки распахнулись. С губ сорвался выдох, из глубин раздался рокот. По коже век поползли змеями кровавые шрамы — покров трещал и разрывался.       Глаза вспыхнули ядовито-желтыми огнями, начиная собственную ворожбу. Рокот усилился, вдруг скрыл альфу и омегу от всего внешнего мира, оставшись единственным возможным звуком. В висках неприятно закололо, а мысли словно расщепились, стали мягче и доступнее — чтобы не он один смог видеть череду картин. Собственное зрение ухудшилось и померкло, но перед тем как совсем в темноту провалиться, Гукк успел узреть напротив желанный эффект — Тэхена повело, его зрачки расширились и заполнили чернью всю радужку, смотрел тот пьяно и под действенным влиянием.       Секунда, две, три.       Всполохи воспоминаний принялись вязать костром их души.

***

Бразилия, Амазонка,

о. Ольо-де-онсо, 12:25

Земли племени народа Onças Sagradas

1897 лет со дня разделения мира, второе оборотное кольцо

      — Bebé insuportável!       — Também te amo, pai!       О спину разбились очередные крики, но юный альфа уже не обратил на них внимания. Он вовсю был охвачен задором: его заливистый смех даже спугнул сидящих на нижних ветках пестрых птиц, что примостились друг к другу в тени в надежде зной дневной пережить.       Увы, страшнее зноя оказался несносный будущий правитель всех их земель.       Тому, правда, до статуса не меньше, чем недавно вылупившимся отпрыскам прибрежных черепах до старости — совсем еще молодой и дурной, только недавно вступил в период половой.       Кто же желторотому юнцу доверит трон?       Но уже доверяли, пытались — а он упорно продолжал от власти бежать, все стремясь сполна насладиться только-только наступившей свободой. Поэтому как только вождь — и его же отец, отлучался по делам племенным, альфа в спешке сбегал прямиком в дикую сельву, несмотря на все наставления папы.       Тот был мягче и нежнее, чем альфа не скупился пользоваться. Второго родителя он уважал и любил не меньше, просто в сумасбродности поступков были виновны…       Дикая юность, бурлящая кровь и совершенно несносный нрав.       Истинный преемник свободолюбивых земель.       — Gukk!       От испуга и внезапности альфа резко пятками затормозил, вновь тормоша корнями огрубевшую корочку кожи на босых стопах — папа опять будет ругаться, когда увидит свежесть неосторожных ран, и припоминать о том, как хрупка их жизнь без даров Богов.       — Aliçi! — Гукк шикнул, а после заозирался по сторонам, приложив ладонь к своим губам — сам же не заметил, как оплошность совершил. Однако поучения в ответ не сдержал: — Não tens de ser tão descuidada com os nomes das pessoas! E se os espíritos malignos ouvirem?       — Mas chamaste-me pelo meu nome, irmão mais velho, — собственную позу отзеркалили, а голосу придали истинно дух возмущений.       Гукк обреченно вздохнул и глаза к небу возвел — бесился, но не мог не признать: его младшая сестра была права, он сам умудрился нарушить простейший завет. Вот ведь внимательная и придирчивая. Ей всего лет шесть от роду, даже к наставникам под крыло еще не попала, а уже была с характером не менее несносным, чем у него самого — пожалуй, это их семейная черта. Однако если родители держали спесь в узде в силу статуса и возраста, они, их дети, раскрывали ту вовсю, никого и ничего совершенно не стесняясь.       — Sou um Futuro Líder, estou autorizado, — альфа ухмыльнулся, довольный собственным ответом — насмешливые препирательства с сестрой доставляли ему необъяснимое удовольствие. Особенно когда та начинала очаровательно хмурить густые, но аккуратные брови и дуть в недовольстве пухлые щеки. — O que fazes aqui sozinha?       — Caçar, — маленькое загорелое личико на слове аж прирумянилось, губы растянулись в полубеззубой, но счастливой улыбке. — Vejam só quem encontrei!       Та показала руки из-за спины, в которых держала, о, боги, стеклянный пузырь с деревянной пробкой, в котором бились о стенки бабочки с большими голубыми крыльями, упитанные слизняки и какие-то большие коричневые жуки. Альфа с тяжестью вздохнул уже второй раз: ну что за несносный ребенок? Наверняка его сестра, как самая настоящая упертая альфа, залезла вперед своего носа и прочитала в манускриптах записи о том, как во времена неурожая их народ питался всякими насекомыми. Добывать тех в голодные годы было тем еще неблагородным трудом — но почитаемым. Всякий онкас, что приносил корзину подобного пропитания, признавался личностью наравне если не с вождями, то великими шаманами. Отсюда даже поверье родилось.       Плох тот охотник, что голыми руками ловит анаконду, но не в состоянии поймать крошечного паука.

      А его младшая сестра грезила уперто стать одной из величайших племенных охотниц.

      — Ah, Aliçi, — Гукк присел на корточки и взял маленькие ладошки одной своей — крупной, вынуждая опустить закупоренную банку на землю. — Não podes caçar assim. Os deuses querem que mantenhamos o equilíbrio. E qual é o equilíbrio aqui, se você é tão forte e grande, zombando dos fracos por Diversão? As almas só podem ser tiradas se lhes deres algo em troca.       — Todos os dias comemos carne de animais, — Алиси схмурила брови и своими большими глазами-бусинками выжидающе уставилась на него. — O que lhes damos em troca?       — Liberdade, — Гукк солнечно улыбнулся, точно яркостью освещая густые тени от деревьев. — Os animais também têm almas e às vezes precisam se libertar. Sabes que só caçamos adultos e indivíduos solitários. E também perigosos-aqueles que prejudicam todos os habitantes de nossas terras.       — Como Caimão?       — Como Caimão.       — Está bem, — девочка прогнусавила, — não volto a fazê-lo.       Та сразу же наклонилась к банке и с громким «чпок» выдернула из горла пробку, выпуская наружу сначала бабочек, а после, опустив емкость на землю и наклонив ту, остальных насекомых.       — Isso é óptimo, — альфа не мог не похвалить сестру, сразу ладонью накрыл ее повязанный на голове пучок волос и похлопал легко по нему — их личный своеобразный жест поощрения. — Serás um bom segundo Chefe quando cresceres.       — Não, Não é! Eu serei a primeira! — Алиси топнула ногой и высунула язык, дерзко прищурившись.       — Tens a certeza? — Гукк вскинул брови вверх и отпрянул, чтобы в деланном возмущении сложить свои руки на груди.       — Eu sei, — та быстро закивала головой, отчего ее маленький пучок забавно запрыгал. — Verás que encontrarei o meu coração mais depressa do que tu, e então o trono será meu!       Альфа склонил голову вбок и беззлобно ухмыльнулся: знание их законов и поверий всегда искренне поражало его в сестре. Та хоть и была еще совсем маленькой — для него прямо крошечной, но при этом смекалистой и умной не по годам.       Достойная конкуренция.       Он даже ловил себя на мысли, что в споре за власть проиграть Алиси и стать вторым вождем позорно ему не будет.       Он за место вождя боролся из принципа, его же сестра — из духа.       — Boa sorte, irmã mais nova, — Гукк усмехнулся и сделал шаг в сторону. — Não te vou dar nenhum desconto, já és grande!       Они секунд пять смотрели друг на друга, как вдруг альфа резко кинулся к сестре и, подняв ту на руки, принялся щекотать. Та воинственно отбивалась, смеялась и тут же хрипела от попадающих в рот и нос перьев ее ожерелья, но шевелить руками в надежде хоть как-то сбить прыть Гукка не переставала.       Прокружив сестру и в последний раз ущипнув ту за нос, альфа наконец-то поставил ее на землю, аккурат лицом по направлению к племени, а затем с задором выдал:       — Vá lá, vai ter com o teu pai. Não o faças preocupar-se contigo.       — Volta para o jantar para ele não se preocupar contigo, — слишком по-взрослому и серьезно для своих лет бросила в ответ.       — Está bem, vou tentar, — прислонился губами в коротком нежном поцелуе к нахмуренному лбу, вмиг тот разглаживая. — Diz-lhe que vou ter cuidado.       Алиси ничего не сказала, только кивнула и быстро, так и сверкая пятками, побежала в сторону поселения, размахивая из стороны в сторону банкой. Альфа проводил ее взглядом и, убедившись, что та скрылась за нужным поворотом, сам двинулся через поросль папоротников наперерез — так было ближе до ворот.       На кончиках пальцев зудело нетерпение.       Юношеское сердце жаждало свободы и открытий.       Гукк рвался в дикие просторы джунглей всякий раз, когда появлялись пусть даже лишние минуты. Ему не терпелось ощутить острый вкус сумасбродства сельвы, слиться с природой и найти нечто новое и до сих пор неизведанное. Он считал себя открывателем — натура такая была, однако отцу в нем подобное качество совершенно не нравилось.       Альфу это разбивало.       Тот говорил, что им, представителям королевского рода и носителям спящих оборотных генов не позволительно так рисковать, как он. Считал все поведение несерьезным, до крайностей опрометчивым. Гукк же на это только глаза закатывал и в очередной раз бодался с их первым вождем характерами: выслушивал, как важно ценить Жизнь и ее дары, заботиться о племени и собственном роде. Мол, дремлющее величие слишком значимо, чтобы так просто бегать по джунглям и не думать о всяких последствиях. А Гукк каждый раз размышлял: какой в этом всем толк, если способность обращаться к лику бесстрашного зверя они потеряли немыслимое количество лет назад?       Их ценная кровь настолько же ценная, как кровь любого человека из племени.       Да и слабо верилось в то, что Боги над ними однажды сжалятся и подарят второй шанс на существование в целостности. Гукк отлично помнил легенду, не забывал, за что и как их наказали.       Не за поступок малогрешный с неотделимой сущностью казнили.       Да и не понять ему всех чувств в мере полной. Он с рождения разве что ощущал небольшую тягость в груди — будто внутри печатью прибили что-то важное и его. Но более никак отсутствие эфемерного «чего-то» Гукка не задевало.       Альфа жил сейчас и здесь.       Поэтому, покинув территорию племени, резво шмыгнув за тяжелые ворота, он сорвался на бег. Пальцы ног пропускали между влажный мох и траву, ладони цеплялись за плотные лианы и стесанную ножами кору. Ноздри расширялись, с жадностью вдыхая свежий запах ночного дождя и цветущих диких фруктов. Аж скулы сводило от наслаждения, а на лицо, пока он не переставал перебирать прытко ногами, то и дело лезла улыбка.       Извилистый поворот, груда булыжников, за которыми раньше пряталась стая броненосцев, и пушистый ковер из сплетений травы. Сбоку на ветках проскакали тамарины, заливисто гогоча, спереди доносилось щебетание татаупы, а где-то в глубине, в самом сердце их огромного острова улавливались всплески шумных вод водопада.       Так ощущалась настоящая жизнь.       Прыжок, крепкая хватка на ветке и подтягивание. Всего миг, и Гукк уперся ногами о толстую ветку, а руками зацепился за лианы. Перевел дух — выдохнул напряжение, после ловко вскарабкался наверх, напевая под нос тихую мелодию — что-то из последних песен-оберегов их главного шамана.       Купол листвы расступился, солнечные лучи приветственно огладили подставленные смуглые щеки. Его темно-карие глаза аж заискрились: вид открывался по-настоящему божественный.       Могучие скалы сквозь грань горизонта, что за все годы жизни остались их племени неизведанными, густое, насыщенное пышностью покрывало из больших деревьев, по краям острова — берег каменисто-песчаный, что омывался лазурными водами.       После — запретная неизвестность.       Выпрямившись, Гукк спиной прислонился к стволу и с жадностью принялся впитывать длину пейзажей. В поисках нового. Неимоверно хотелось доказать не другим — себе, что его давние скитания по сельве даром не проходят. Что он наконец-то найдет для племени в новом спасение.       Ему претило, что с момента наказания Богов их народ не переставал безотрывно рассматривать осколки прошлого. Они слишком погрязли в былом: обряды не менялись, порядки — совсем тоже, уклад, обучение и правление… Даже одежды шились кроем и тканями все теми же.       И самое больное — за стены впредь они не выходили.       Не изведывать и завоевывать уж точно. Все, на что хватало — охота и пустое собирательство. Они закрылись от мира высокими стенами, кругом из храмов и в глубине непроходимости леса. Собирали лишь на окраинах, совсем близ границ территорий золотые подарки богов — последняя ценность для их бытия.       Гукк же считал ту насмешкой.       Боги этим им всего лишь напомнили, как низко пали их цели. Как можно было променять любопытство на блестящие украшения. Он не понимал и не принимал. Оттого бунтовал неотрывно, даже против воли первого вождя и собственного отца в лице одном.       И продолжал искать неизвестность.       Но как было известно, в играх Судьбы невозможно было не найти то, что упорно ищешь.

      Обычный день обратился историей.

      Со стороны побережья показался столб кострового дыма. Гукк опомниться не успел, как его ноги понесли в ту сторону. Глоток гари горчащей воистину окрылил. Ветки хлестко били по лицу, корни настойчиво цапали за носки и пятки, ветер вдруг заупрямился и принялся на лоб сбивать густую челку.       Сельва не пускала, скрыть пыталась от него что-то неестественное.       Гукк не велся, настойчиво следовал вперед. И только когда до слуха донесся непонятный гул, остановился и ловко запрыгнул на ближайшее дерево — он был дерзок, но не безрассуден. Новое всегда в себе таило опасное. Поэтому альфа решил скрыться натурой в объятиях природных, глазами найти и понаблюдать за странностями со стороны.       Те были немыслимы и великолепны.       Нечто, похожее на странный дом, только из металла, стояло прямо у берега на мягких волнах. Остроносое спереди и скругленное сзади. Напоминало из животных речного дельфина — только не бледно-красное, а черно-белое. А еще из этого испарялся к небу черный дым — все же не костровый, как изначально думал Гукк. Такого чуда он еще не видел. Так бы разглядывал диковинку дальше, если бы не резкий скрежет и голоса. Внимание быстро рассеялось и снова воспрянуло в том, чего альфа совсем растерялся узреть.       Люди.       Другие люди.       Совершенно не такие, как он сам или кто-либо из его племени. Все как на подбор: бледнолицые, со странными головными уборами, похожими формой на глиняные глубокие тарелки, в непонятных одеяниях, что зачем-то закрывали полностью все тело. Они спрыгивали на землю прямо из этого «нечто» и громко переговаривались. Гукк их не понимал. Речь была извилистой и больно на слух мягкой. Все твердило о том, какие эти люди другие.       Они явились не отсюда.       Они явились из грани.       Там, где их племя считало, что жизни нет совершенно.       Эти странные люди не переставали возвращаться в такой же странный дом, все время вынося из него деревянные емкости и зачем-то выставляя их в ряд на песок.       Гукк нахмурился — неужели они собирались здесь поселиться?       Боги завещали земли не только их народу?       Голова от вопросов гудела. Альфа губу закусил и отклонился еще дальше, чтобы его точно уж не заметили. Привлекать в ответ не хотелось. А вот изучить и понять, для чего Боги послали им кого-то настолько отличного — очень.       Неужто тоже были с ним согласны, что племя в скорлупе слишком засиделось?       За наблюдениями время приблизилось к закату. Гукк не сразу заметил — так глубоко погрузился в созерцание чужого быта. Подметил все: от того, как после хлопка по земле последнего груза люди принялись разводить костер и готовить ночлег, и до того, как те поглощали в качестве пищи что-то явно не местное, громко смеясь и даже запевая песни.       Они выглядели дружелюбными.       Хоть внутреннее чутье и кричало о том, что за обликом красивым притаился яд.       Альфа переживания гнал, считал, то навязано вековыми традициями. Ведь перед неизведанным страшно всегда. Им когда-то и пробовать пищу боязно было лишь потому, что ингредиенты добавлялись совсем непривычные. Но ведь в конечном итоге все оборачивалось в лучшую сторону.       Так почему же не может и здесь?       Они ведь потомки великого оборотного рода. Им в крови рисковать и пробираться сквозь происки злых духов. Так что он принял решение вернуться в это место вновь. Теплилась надежда, что люди никуда после ночи не денутся — Гукк намеревался знания о них полностью впитать.       Попятившись назад, он змеей соскользнул на нижний ярус веток, после и на землю. Мышцы тянуло от долгих статичных поз, одежда вся смялась и покрылась пылью, сором мелким и грязью. Вид был удручающий — папа точно будет роптать на вопиющую неопрятность. Поэтому он тихо выдохнул и, отряхивая от щепок охотничью кожаную юбку, не оглядываясь, стал отходить обратно в лес.       Пока неожиданно не уперся во что-то твердое и теплое.       Он в рефлексах развернулся в прыжке и схватил с земли первую попавшуюся ветку, готовый отбиваться.       — Вау, — но против слов у него оружия не нашлось. — Здравствуйте?       Перед ним стояла девушка. Красивая и необычная. Волосы светлые в хвосте, что покоились на плече, тот самый странный головной убор, подвязанный на подбородке, одеяния в виде накидки по пояс, подвязанной на талии кожаной лентой, и длинная юбка, заправленная в высокие, по колено кожаные наножники — Гукк назвал бы их именно так, те не похожи уж были на их племенные сандалии; внешность вблизи совсем отличалась от их: милое, какое-то даже невинное лицо, бледное и само по себе неприметное чертами, помимо широко распахнутых лазурных глаз. Совсем не то, что у них в народе возводилось в идеал — черные как смоль волосы, исцелованная солнцем кожа, хищные линии лица и глубоко-карие ареолы зрачков.       Они точно появились из совершенно разных миров.       — Эй, ты меня понимаешь? — девушка вновь голос подала, чем и сняла оцепенение. — Как ты здесь оказался? Или ты здесь живешь?       Та продолжила говорить что-то непонятное и, о, милостивые духи, потянулась рукой к нему. Гукк отпрянул, словно горячим металлом ошпаренный, и ринулся вперед, лишь плечом напоследок случайно задев хрупкое тело.       Сельва дитя свое скрыла в объятиях ночи, но от взора Судьбы уберечь не смогла.

***

      Во второй раз они встретились уже в глубине диких лесов, когда Гукка отправили в наказание на одиночную охоту. Он, вопреки сильной тяге и интересу, так и не смог вернуться к берегу. Боялся вновь лицом к лицу встретиться с тайной. Однако характером мягче и осмотрительнее не стал, наоборот — с большей прытью принялся искать хоть какие-либо открытия вблизи племенных границ. Оттого и заработал недовольство обоих вождей — у них в племени назревала череда происшествий.       Один за другим с ног старики стали валиться.       Походила стихия на массовую отраву — будто низшие духи в полях цветы съедобные с ядовитыми спутали, отчего уважаемая часть всего племени захворала. Несерьезно вообще-то, но на настрое состояние сказывалось.       И Гукк во имя общего блага старался. Подсказывало что-то, в этот раз их шаманы с проблемой не справятся. Недуг для местностей был странным: хворь брала их раньше только усталостью, и никаких болей телесных внутри не появлялось. На ум пришло, что и исцеление тоже было необходимо новое — вот и увлекся он, и совсем об обязанностях на правах сына вождей позабыл. Даже Алиси впервые им не восхищалась — возмущалась.       Никто его среди своих не понимал.       Когда Судьба его вновь свела с загадочной девушкой, Гукк неожиданно для себя бояться не стал. Он был на грани — а новое так вовремя подвернулось.       Прямо в руки, со склона — пришлось выпустить убитую тушку чернолобой абурри, чтобы словить падающее тело. Тогда это и произошло.       Искра.       Не романтическая, нет — душевная.       Гукк в это искренне поверил. В таких светлых глазах читался тот же пытливый интерес и тяга открывать. Точно у обоих от нетерпения под кожей зудело.       Два мира столкнулись.       Так началось таинство на двоих: прогулки близ водопада, совместная трапеза подле корней одиноко растущей гевеи, обмен вещами из жизней своих. Им даже слова не нужны были — их языком выступали тела.       Однако однажды из уст полились имена.       Так альфа узнал, что девушку звали Аманда. И что она являлась омегой — это ему объяснили путем смущающих жестов. Он же решил представиться коротким «Гу» — чтобы и завет, данный перед Богами не нарушить, и обретенная знакомая смогла выговорить непривычные звуки. Именно с того момента все и изменилось.       Привязанность запретной связью укреплялась, сильнее отдаляя альфу от своих истоков.       — Повторяй за мной, — они сидели в пальмовой роще, а Аманда отчаянно пыталась обучить его чужеродному языку. — Это «шля-па», — покрутила та свой причудливый головной убор. — Шля-па. Попробуй.       — Шля-фа, — челюсть сводило, но Гукк упорно пытался выговорить верно. — Шля-пфа. Шля… Шля… Шляпа!       Слово за слово, встреча за встречей, и вот уже Гукк стоял с чужаками на равных.       Дни сменялись неделями, после и месяцами. Странные люди больше не казались и странными. Альфа их вовсе не видел, позабыл — был обращен весь вниманием на понимающую душу. Ее одной хватало, чтобы осознать — новое не опасно, новое дружественно.       А после Гукк решил Аманде сделать подарок.       Ничего примечательного, как казалось ему — просто медальон в виде золотого солнечного диска на шнурке. Такие в их племени могли позволить даже ленивые и бессовестные — даров мерцающих на территориях было в достатке. И все же приятное сделать хотелось: поэтому альфа, тая теплые чувства под сердцем, стащил из недавно отлитых оберегов один.       Тот стал судьбоносным подношением раздора.       — Тебе, — Гукк помялся немного, но протянул руки с улыбкой. — Дарить.       Погода стояла пасмурная, но альфа все равно нашел способ слизнуть из-под обязательств. Ветер, что задувал через голые секторы леса прямо с песчаного берега, колебал его челку и накинутую на тело рубаху и свободные штаны по колено — их ему отдала Аманда где-то на пятую встречу. С тех пор он их хранил в тайне от всех с особой бережностью, даже прикоп рядом с племенем сделал и обернул тот плотными тканями, дабы грязь и жуки не попали на личное.       Секунда, две, три. Девушка будто сначала сквозь смотрела, потом как очнулась: взгляд перевела на ладони и, вскинув брови, широко раскрыла рот. Секунда, две, три. Воздух словно загустел, чувствовался горячим костровым накалом.       — Где ты это взял? — Аманда с внезапной жадностью выхватила подарок и приблизила вплотную к лицу. — Где, Гу?! — ее голос повысился, лицо исказилось точно в облике темного зла.       Она смотрела иначе. Без былого блеска, озорства и принятия. Испытывающе, болезненно и отравляюще. Альфе захотелось обмыться — лучше пройти очищение.       Впервые он испугался.       — Найти, — и впервые так прямо соврал. — Тебе не нравится?       — Что ты, Гу, — интонация снова сделалась нежной. — Мне очень нравится. Просто… — Аманда прикусила губу и взгляд отвела. — У нас это считается дорогим подарком. Очень дорогим. Я удивилась, что ты смог найти его в джунглях.       Все стало другим.       Совершенно. Их встречи всегда наполнялись одними вопросами: помнишь ли место, где нашел медальон, было ли там что-то еще, можешь ли показать. Аманда старалась вести себя как обычно, но Гукк замечал все детали.       Новое начало угрожать.       Он стал сокращать встречи. Больше не рвался. Внутренне отгородился, вновь вернулся в дела племени. Снова потянулся к семье, как скиталец. Даже решился на откровение с папой, сидя одним вечером рядом с предобрядным костром.       — Pai, porque é que as pessoas mudam de repente?       Тот от вопроса аж подобрался, но неподобающей реакции не дал: только прищурился и губы вытянул трубочкой, словно размышляя над чем-то серьезным и важным — тем, что непременно несколько судеб направит на путь.       Гукк не мог не улыбнуться: за эту черту его папу любили особенно сильно. Он был прекрасным вторым вождем: чуткий, добрый — но при этом со стержнем, и мудрый не по сединам.       К нему за советами не грешили ходить и старейшины.       — As mudanças podem ocorrer de forma repentina. Às vezes, não podemos controlá — lo-a própria vida arrasta rios do Destino todas as formas. Às vezes, escolhemos o nosso próprio caminho. Mas há algo que sempre quebra toda alma e é… — папа прервался, ладонью зарылся в его спутанную копну волос и принялся от темечка ко лбу прочесывать, чуть надавливая пальцами. — Uma abundância de sentimentos. O amor muda alguém — é a destruição para o bem, a dor de alguém-é a destruição ao contrário. Mas há o mais pernicioso, o mais negro de todos os sentimentos humanos — a cobiça. Ela quebra a alma instantaneamente. É destruição para o mal.       — Pensei que chamarias raiva, — брови удивленно на лоб поползли, а сам альфа придвинулся ближе. — Não é o ódio que enegrece nossas almas e corações?       — Não, querido. A raiva é forte, mas facilmente reprimida. Como esse fogo, — тот кивнул подбородком в сторону костра. — Vês como ele é brilhante, forte e grande? A tua mão está perto, — в такт словам тот приблизил свободную ладонь прямо к пламени, почти касаясь, — vais queimar-te, — пальцы игриво пробежались по воздуху, а затем скользнули ниже, к круглому камню, что не давал стихии из-под контроля уйти. — Apagando fronteiras, — папа внезапно отбросил в сторону часть ограды, выпуская на сухой настил буйные искры — те сразу с поверхностью в схватку вступили, тут же уверенно отвоевывая каждый слабый клочок. — Vais perder o controlo e deixar a destruição entrar na tua vida, — пламя неминуемо разрасталось, уже подбиралось к ним под ноги, пока на него не плеснули водой — оказалось, за бревном стоял полным кувшин, — а после ногой вернули камень на прежнее место. — Mas, se encontrares o que a ira matar e o aceitares como oferenda desejada, a paz voltará à tua alma.       Гукк на папу смотрел зачарованно, в какой-то мере наивно — будто он снова перенесся в не такое далекое детство, где ему объясняли простые истины простым языком — а чудилось, что тайны мира открывали.       Нечто подобное он испытывал и сейчас. Ему и сказать в ответ было нечего — переваривал каждое слово. И казалось, начинал понимать, что вообще все это время происходило. Голова от знаний резко взбухла — тяжелой стала и болезненной. Поглаживания только слегка помогали, вселяя какую-то робкую, но уже ощутимую надежду на самое лучшее.       Гукк знал, как это лучшее в мир воплотить.       — Obrigado, pai, — альфа отпрянул минуту спустя, подарил короткий поцелуй в щеку и с места поднялся, весь в устремлениях к действиям.       Подбородок задрал, плечи расправил, шаг сделал широким — выводы в голове родились, смелость и вера в себя — прямо в сердце. Одухотворенный, собрался к вождю первому на разговор.       Поставить условие и добиться значимости собственного мнения.       — Tu também mudaste, meu filho, — как ударом прилетело в затылок, когда Гукк уже собирался ступить на дорогу к их главной площади. — E não quero pensar que razões te afectam a alma.       — Porquê? — потерянно обернулся.       — Tenho medo de te magoar a ti e a mim. Acontece que, Gukk, quando você muda, a mudança afeta os outros também.       Он взор стыдливо опустил, прикрываясь густыми ресницами. И здесь папа был прав — его беспокоили не только перемены других, свои в том числе. Знал, что это почувствовали все: отец, что теперь говорил с ним грубее и в поручениях контакт сокращал; папа, что смотрел на него с затаенной печалью и больше губы сжимал, без пререканий в сельву отпуская; Алиси, что теперь стала больше в разговорах молчать и пробегать по дороге мимо него всякий раз, когда они где-то встречались.       Сердце заливалось тоскующими слезами.       Гукк, когда вечерами разглядывал отражение в зеркале, видел кого угодно, но не себя. В погоне за пылкими эмоциями и уверенным признанием, кажется, он растерял то, что действительно делало его человеком их диких земель.       Делало его онкасом.       Как же было тяжело. Все эти терзания так тяготили… Гукк хотел что-то менять, но от старого всего отрекаться для него было также безумно и странно. Он жаждал сыскать баланс. Грань, на которой будет держаться возможно хрупкое равновесие — но такое важное для процветания их душ.       Нужно было только убедить отца в своих идеях.       На небо постепенно опускалась пелена коварно сладкой ночи. Погода стояла жаркая и душная, в воздухе витали ароматы пряностей, сушеных трав и чуть терпкого вина, отчего нос щекотало — однако людей вокруг ничего не смущало. Кто-то неспешно прогуливался вместе с семьей, кто-то спешил в приготовлениях к очередному молитвенному вечеру, что по обыкновению закончится широким столом и танцами, кто-то сидел и плел амулеты, под нос причитая о бушующих в ночи духах, а кто-то просто на месте стоял, бегая взглядом по удивительно темному небосводу. Казалось бы, бурная жизнь — Гукк считал, ее имитация. Так несплоченно и серо, несмотря на пестрость оттенков.       Он же среди этой массы был потерянным огнем.       Пир ради пира, обряды ради обрядов — такое бесцельное его прельщать перестало. Все занимались хоть чем-то, чтобы время до сна скоротать — не для того чтобы наружу спустить все стремления. Сущность даже людская со временем в них смеркла, превращая в безликие оболочки из плоти.       Боги точно наказали и покинули их справедливо.       — Calmo Chefe, — встретившись с отцом на подходе взглядами, альфа склонил голову, словами взывая к статусу.       — Primeiro filho, — сухо и хрипло. — Que Caminho do Destino te trouxe até mim?       — Tenho de falar contigo. Sério.       — Estou a ouvir, — тот всем корпусом повернулся к нему и вперился цепким пристальным взором — рябь страха побежала бы по коже, не будь Гукк его сыном.       — Forasteiros na Terra, — обличил сразу же тайну. — E podem ameaçar-nos. Eu ofereço, — вобрал ртом воздуха больше и выпалил резко, чтобы перебить не успели. — Para norte, em direcção às rochas. Lá também poderemos nos instalar e…       — Não vamos sair destas paredes, — обрубил грубым тоном, вскинув сжатый кулак вверх. — Fazes ideia do que estás a sugerir?       — Sabes que estamos todos em perigo? — дерзость сорвалась с губ быстрее, чем он о ней подумать успел.       Гукк был взбешен и неприятно удивлен — почему отец так холодно отнесся к его словам о других людях? Тот же сам столько лет убеждал, что они на землях единственные выжившие дети Богов. Неужели сказанное можно так опрометчиво пропустить мимо души?       Его бы, как вождя, появление чужаков если не напугало, то внимание бы привлекло.       — Gukk, o nosso povo está a morrer, não me importo com o que acontece fora desses muros-que são fortes — e fortes o suficiente para conter o número de várias grandes tribos. Fazes ideia da gravidade da situação? Não tenho tempo para a tua infantilidade e histórias de forasteiros.       — O quê, a morrer? Porque não me disseste? — руки тряхнуло, сердце упало куда-то в желудок.       — Porque não te encontras de dia com fogo! Estás sempre a desaparecer na selva, a esquivar-te do treino e das responsabilidades.       — Mas…       — Ouve, tu e a Aliçi são os futuros chefes, depois de mim e do teu pai. Serás o primeiro a tomar o poder por causa da idade. E tens de acalmar a tua arrogância antes que este dia chegue. Porque com um temperamento como este, vais perder toda a tribo.       Рука отца легла на плечо: тот ладонью сжал мышцы в коротком поддерживающем жесте, видимо, желая так обстановку смягчить. Но в чем сильнее из речей был прав отец, так это в спесивости нрава его.       Гукк мягкость неуместную не потерпел, сразу взъерепенился.       — Já está perdido, parente, acorda! — руки в бунте вверх взметнулись, на шее и лбу вены проступили, а сам он назад сделал шаг. — As pessoas que dizes estão a morrer! Nossos xamãs claramente não conseguem lidar, Os Deuses não respondem às orações-as velhas decisões são inadequadas e estúpidas. O perigo também pode acontecer quando não estivermos prontos, e daí? Ajudar-nos-ão, então, os louvados e efêmeros deuses que, durante todo o tempo das tuas orações, não desceram a nós? Ah, sim, ou seremos ajudados pelo Calmo Chefe, que também não pode lidar com o perigo dentro de nossas fronteiras!       Лишнее. С языка слетело лишнее.       — Não te atrevas a duvidar de nós em público! — пощечина остудила тут же, заставив за щеку схватиться и замолчать совсем, чтобы и мысли слово вставить не возникло. — Se você não acredita em nada, como as pessoas vão acreditar em você? Achas que o poder é tão simples e descuidado? Bateu com o pé, gritou e agora você é o governante de todas as terras? Atreves-te a pensar que as almas são tão fáceis de gerir? Então, vamos. Tome uma decisão e mostre-se pelas ações, — перед ним сейчас был не его отец, нет — вождь, что прежде славился спокойным рассудительным духом, а теперь представший в гневе всех Богов. — Tens exactamente vintee quatro horas para resolver o problema da doença. Caso contrário, o teu pé nunca mais cruzará o limiar da nossa tribo. Ouviste? Renuncio a ti se não provares a tua palavra.       В ушах стоял гул, сердце от злости и обиды в крови колотилось с нескрываемым бешенством. Веки тяжелели из-за крошечных капелек слез. Но Гукк не проронил ни одной — достойно и гордо выдержал напор правителя, спину выпрямил и тетивой натянулся, а после молча кивнул, принимая суровые условия.       Но справедливые.       Сутки так сутки. Альфа сдаваться совсем не намерен. Он убьется о скалы крутые, но докажет каждой твари, живущей на всех этих землях — он достоин быть сыном вождя и наследовать титул.       В долине раздался громовой раскат. На лицо упали первые капли.       Сельва плач начинала по задумкам Судьбы, уже сразу скорбя по душе своего дитя.

***

      Тело ломило, недостаток сна и непрерывная дорога истязали не хуже изнурительных физических тренировок. Вопреки Гукк настойчиво продолжал идти по извилистым тропам: все ноги истесал острыми ветками, стопы в кровь стер о мелкие камни, но останавливаться не думал.       Солнце кренилось к горизонту. Уже прошла ночь и чуть больше половины жаркого дня, а путь его не кончался. Он собрал еще неизведанные травы в походную сумку, получилось негусто — и для него недостаточно.       Это все могло не сработать.       Перед уходом альфа благоразумно пообщался о проклятом недуге с шаманами. Главный прилично отмалчивался, не выдавая нужную информацию о людских судьбах до смерти, однако его ученик — младший шаман с косой по длине до лопаток и диковинными для их краев — пурпурными глазами, в тишине меж пальмовых зарослей поделился, от чего искать необходимо средства.

      Морте забирал в свое царство всякого, кто горел заживо лихорадкой и исторгал изо рта темную кровь.

      Слов хватило сполна, чтобы в собственной правоте утонуть — им точно не помогут обычные травы и старые молитвы. Гукк убежден был, причем твердо: спасение в былом сыскать не выйдет.       Оттого даже найденные растения, которые он никогда у шаманов целительных не замечал, не вселяли спокойствия и удовлетворения. Положение казалось отчаянным.       Разум с сердцем слились и сделали выбор в сторону риска.       — Гу! — тонкий голос визгом резанул по ушам, заставляя сморщиться, как от кислых незрелых ягод. Ему бы сейчас развернуться и скрыться в тени, но он только заставил себя с духом собраться и подойти еще ближе. — Ты так внезапно пропал, я уже подумала, что что-то случилось.       Ложь, самая настоящая. Он смотрел в голубые глаза и не мог отыскать и толику былых искр. Аманда выглядела как обычно. Словно совсем не скучала в разлуке. Альфа не приходил к их месту уже свыше нескольких долгих недель, а у Аманды даже красной крошки на щеках от радости не наблюдалось. Теперь Гукк отчетливо видел — родными душами стать им не удалось.       Он в дружбу искренне верил, пока эта дружба его за нос водила.       — Хочешь снова получить подарок? Я принести тебе столько, сколько захочешь.       Светлые брови стянулись к переносице, нос аккуратный сморщился, а губы поджались. Казалось, Аманда не понимала, о чем он завел речь — ничего, Гукк привык, что смысл слов на чужом для него языке улавливали далеко не сразу. Поэтому ждал терпеливо и просто молча наблюдал за мимикой напротив.       — О чем ты, не понима…       — Понимать, — Гукк перебил без всякого стыда и лести, когда подметил секундный будто блеск в расширяющихся зрачках. — Только достать мне вещь взамен.       — Что ты хочешь?       Тон понизился, Аманда сразу сбросила весь облик невинности и интереса. Черты лица даже стали острее и холоднее.       Оказывается, та могла еще быстрее меняться.       На что же люди были готовы под властью пороков?       — Когда ваши люди чувствовать себя плохо, что вы делать?       — Плохо в каком плане? — та голову к плечу наклонила и губу нижнюю поджала точно в задумчивости.       — Жар по телу. Боль. Кровь, — перечислял, как только мог, еле языком выворачивая звуки.       — Лихорадки? Хм, пьем микстуры и таблетки.       И за эти поведанные ответы Гукк зацепился, будто воскресший утопленник за долгожданную сушу. Не знал, что они означали, но в его восприятии те стали знаменем нужного решения. Он аж подпрыгнул от нетерпения и шагнул вплотную, а после залпом и судорожно протараторил:       — Достать мне. Много. А я тебе подарков. Тоже много.       — Хорошо, — Аманда согласилась легко — даже слишком. Но об этом времени думать у него совершенно не было — счет давно уже шел на дражайшие жизни минуты. — Приходи вечером на это же место. Я принесу все нужное.       Спасение игриво скользнуло под пальцы.

И также игриво из тех упорхнуло.

      Ровно в момент, когда его нога вновь переступила земли — место встречи поприветствовало зияющей пустотой и неестественной тишиной. Уже веяло ночью, холод пробирался с каждой минутой простоя прямо под кости. А Гукк только с тревогой высматривал силуэты среди неплотной поросли деревьев. Еще погодя, он попробовал выкрикнуть имя.       Затем снова и снова.       «Аманда» отпечаталось на устах.       Но никто на зов так и не вышел.       Его затрясло. Солнечный диск напоследок блеснул закатными лучами и нырнул за деревья, к нему на смену пришла большая Луна — а Гукк пришел в лес, где ночью было опасно даже урожденным детям этих земель. Первые липкие касания паники проскользнули вдоль позвоночника и голых ног.       Он ощутил дыхание самого Бога Смерти.       Обман сердцем вовсю отрицался, нутром же — принимался, в мыслях — убеждениями разрастался. Как в ворожбе бросив полный мешок с золотыми предметами, Гукк ринулся вперед — на страшное в импульсе решился.       Подойти к самому берегу, в надежде найти уже хоть кого-то.       Но и там встретило ничего.       Лишь пустующий «дом» на волнах — одинокий и холодный. В остальном ничего — ни настилов, ни временных жилищ, ни людей.       Ни их странного орудия.       Ноги подкосились, дыхание сперло, и сознание помутнело, когда в голову пришло только одно:       — Casa…       Гукк сорвался.       Легкие жгло невыносимо до рези. Сердце билось ненормально, норовило кости грудные прорвать и выпрыгнуть наружу. Дурное предчувствие не просто накрывало — душило, крепко схватившись за шею.       Никогда не спящая сельва пугала мертвенной тишиной.       Ни звука, кроме своего дыхания загнанного. Даже ветки будто ломались под стопами тихо, так, чтобы человеческому уху невозможно было словить. А он бежал просто дико: спотыкаясь и разбивая колени до крови, не жалея плоть ни внутри, ни снаружи, не поддаваясь манящим путам усталости.       Бежал неосторожно, опрометчиво.       Бежал словно в последний раз.       В голове был сумбур из кадров. Вот он вернулся обратно домой, впервые за почти что сутки перекусил и, тихо набрав мешок лишних запасов из украшений, двинулся снова в путь. Вот он встретил на выходе папу с Алиси — те отрабатывали лучную стрельбу, а он их отвлек и коротко поцеловал в щеки обоих. И специально не попрощался. Знал же, что точно вернется с благими вестями.       Вернулся.       Но прямо под руку с Морте.       Запах едкой гари забился по самую глотку, глаза ослепило внезапной яркой вспышкой: Гукк споткнулся и со склона покатился кубарем, о булыжники, кажется, ломая кости. Так было больно — но он, стиснув плотно зубы, прорычал по-звериному и заставил самого себя собраться. В землю уперся, испачкался весь — грязь попала и в кровь, и на язык. Но встал.       Шаг, второй, третий.       Четвертый — падение на колени.       Пелена слез застилала обзор, но альфа все же сумел разглядеть.       Открытые настежь ворота со зверски разрушенными лунками под минеральные камни, столпы черного плотного дыма сквозь них, груда поломанных стрел, ножей и тотемов.       И десятки обугленных трупов его людей.       — Não…       Языки огня сжирали траву, цветы и деревья. Сжирали сооружения, каркасы и все, что попадалось на пути. Сжирали плоть и кровь. Все горело бесконтрольным поглощающим пламенем.       Сельва кричала.       Гукк кричал вместе с ней.       — Família…       Он ринулся в дым без раздумий. Его тело, измазанное грязью, сливалось с тенями костров, что заполонили всю территорию племени. Его глаза, утопшие в слезах, светились яростью и разрывающей болью ярче любых огней.       Его душа, истерзанная страхом за свое, вела его по коридору Смерти.       Тела, вокруг сплошные тела.       Старики, взрослые, молодые и дети.       Никого чужая алчность не пощадила.       Это казалось страшным сном. Настоящей картиной. Будто он умер вовсе и попал в яму божественных мук, как самый страшный из грешников.       Но хруст костей и тепло еще недавно живой человеческой крови под пальцами ног убивали своей действительностью.       Стойкость тут никакая не выдержала: его желчью стошнило прямо на эти же трупы.       Боги, за что…?       Впереди послышались крики страданий. Еще пока что живых. Схватив с земли кинжал павшего соплеменника, Гукк, утеревшись дрожащей ладонью, бегом двинулся на звуки.       Вглубь кары судной ночи.       Улыбка Алиси. Ласковые руки папы. Суровый взгляд отца. Образы бежали в голове, он в реальности за ними. Поступал сейчас точно не как будущий вождь, но иначе не мог — им любовь к семье двигала и страх за потерю хоть частицы чьей-либо души.       Моргнуть не успел, как попал в гущу событий.       Но Гукк был словно в гипнозе — жил буквально целью найти и спасти свою кровь. На будто древних инстинктах отбивался от чего-то пролетающего и свистящего — но при касании с телом смертельного. Прикрывал сгорбленные спины редких выживших, толкал тех в кусты и деревья — чтобы бежали и скрылись. Ножом в воздухе размахивал, чью-то кровь разливал.       Даже кого-то убивал.       Но глаз родных не находил.       Пока взгляд с концами не перевел на землю.       Черные трупы сменились цветными — с четкими лицами и очертаниями. В одном из них он узнал своего отца. Тот смотрел ему прямо в душу своими стеклянными, а когда-то полными искрами глазами. Волосы в местах, где были вплетены золотые монеты и бусы, были острижены, украшения и обереги сняты. С уголка рта стекала бордовая кровь, на щеках застыли морщины.       Так веяло холодом среди кладбища пепла.       Упал перед ним Гукк отчаянно, обессиленно.       — Parente, — пальцы тряслись, сам он заходился в истерике. — Parente… — схватился за остывшее лицо, трогать принялся, не переставая, пытаясь будто самолично возродить эмоции.       Гнев, разочарование, обиду, грусть.       Хоть что-нибудь.       Только бы живое.       Но от их вождя осталось только обесчещенное тело. Душа то покинула.       В этот момент Гукк умер разумом вместе с отцом.       Следующий удар Судьба нанесла, когда он нашел живого папу в луже крови. Живого, но умирающего у него на руках. Тот не переставал ему шептать об Алиси, просил спастись самому и найти его девочку, что сбежала в лес — Гукк в такт горько плакал и давал истинно клятву, найти ту живой до своего же последнего вздоха. Покачивался с ним в объятиях, глотку криками разрывал, когда тело в хватке дрогнуло последний раз и обмякло, уставившись таким же пустым неживым взглядом на черный в звездах небосвод.       Последнее «люблю» сорвалось с последним вздохом.       В этот момент Гукк умер душой вместе с папой.       Ноги несли бездумно вперед. Нож прирос к руке и рассекал воздух с громким в треске костров звуком. Жертву искал. Не находил. Чудовища, подобно плешивым грызунам, сбежали с собственного кровавого пира, унеся все дорогое и ценное.       Унеся счастье, любовь, тепло и спокойствие таких же, но просто других людей.

Людей, которые всего лишь жили.

      Его сердце полное горя билось, словно пойманная птица, пытающаяся вырваться из клетки груди. Он хотел закричать, броситься, спасти свою семью, свой народ. Но спасать было некого.       Гукк остался один.       Надежда в виде сестры только слабо еще умудрялась поддерживать жизнь в его теле. Ради нее он не падал.       Ради нее он не умирал.       Вновь нырнул в лес, прямиком в кусты папоротника. Ноги уже заплетались, взор дрожал в раздвоении и плыл однотипными пятнами. Альфа цеплялся ладонями, падал почти, сразу вставал. Искал сестру, наивно надеясь, что та хоть смогла спрятаться где-нибудь в яме и переждать.       Боги, лишь бы она не полезла с храбростью в бой.       Казалось, молитвы впервые были услышаны. Потому что до слуха донеслись шорохи, а вместе с тем знакомый плач. Он бегом, на издыхании последнем, сократил расстояние до очередного протоптанного их охотниками поворота и вывалился на небольшой расчищенный клочок земли, где его встретили именем с уст:       — Gukk!       — Гу…       Свист, дуновение ветра, толчок в спину и детский крик.       Что-то в грудь укололо.       Все произошло так быстро. Шум, шорохи, как оказалось, не только здесь, но и сбоку. Альфа глаза опустил — а чуть левее сердца почему-то кровило. Много кровило, густо и струями до самых носков. Он моргнул растерянно и перевел взгляд вперед: там стояла напротив Алиси, которую он вот только что встретил на полянке.       Свист, дуновение ветра, снова вскрик.       У Алиси почему-то в груди выросла такая же дыра.       Ее она свалила сразу.       Гукк руку к сестре потянул, но также упал. Не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться. Вновь раздался шорох травы, тяжелый стук, что он уже когда-то слышал, а затем перед лицом появились сапоги, которые он уже когда-то видел.       Во плоти явилось Предательство.       — Зачем же ты только сюда вернулся, Гу, — Аманда опустилась на корточки и прикоснулась ладонью к его щеке. — Ты бы мог сейчас жить. Но ты решил вернуться, — та цокнула, а потом скользнула ладонью ниже и провела под его губой большим пальцем. — Прости, что так получилось, ничего личного. Просто моя семья там, за океаном, — та слабо улыбнулась, — тоже хочет жить. А у вас здесь так много чертового золота, которое всем нравится и которое мы так и не успели достать. Но, надеюсь, твой дух упокоится от осознания, что вы пали жертвой ради процветания целой цивилизации.       Лежа на горячей из-за близ пылающих пожаров земле, Гукк наблюдал, как последний и когда-то ставший маяком во тьме человек покидал их земли. Как священная земля его предков тонула в чужеродной скверне, поглощенная огнем, кровью.       Как лежа напротив него, умирала со слезами страха в глазах Алиси.       В этот момент Гукк умер сердцем вместе с сестрой.

***

      Он не помнил, что его сердце заставило биться. Не помнил, что заставило его ползти. Все, что он помнил: ощущение мокрой земли под подушечками пальцев и распирающее чувство гнева.       Страшного, темного и нечеловеческого.       Что-то скреблось, скулило и вырывалось из телесной клетки наружу. Оно же двигало Гукка в сторону давно позабытого священного места.       Оборотной пещеры.       Туда не совалась нога ни одного простого смертного онкаса — по преданиям, сюда приходили на встречу сами Боги еще в те далекие времена, когда каждый из их творений мог облик свой изменять. После же было заветом в запрете опечатано — не могли вовек оскверненные души посметь сюда заявиться.       Гукк на грани смерти посмел.       Возможно, подсознательно для себя искал самой страшной муки — за все деяния, что обернули жизнь в такое русло. Возможно, искал спасения — за душевные муки народа, семьи и свои. Возможно, искал мести — чтобы Боги спустились из Бездны и покарали убивающих невинных монстров.       В итоге нашел каждое желаемое.       Он что-то в бреду шептал, какую-то древнюю молитву. Кровью своей стены пещеры насыщал и символы трясущейся рукой выписывал. Чувствовал холод, чувствовал жар — его мутило, в горле ком неприятный стоял, из глаз слезы текли, а сам он от дурости потел.       С ним происходили мучения.       Вокруг все гудело и дрожало — кажется, еще и светилось. Все смешалось в сплошные видения. А потом следом боль.       Его выворачивало наизнанку. Крутило так, что ребра прорывали кожу и трескались, грудная клетка проваливалась и прижималась к позвоночнику, и снова поднималась, становилась пластичнее. Кисти рук и ног выкручивало кругом, суставы дробились и снова срастались.       Рвалась и сшивалась каждая область тела.       От такой боли люди умирали. От такой боли люди сходили с ума. До такой боли люди даже не доживали.       Но Гукк волей Богов продолжал в ней гореть.       Та была такой сильной и пылкой. Разрушающей и затмевающей все. Словно душевную боль обличили и наделили способностью прямо на тело влиять. Вот что испытывал альфа, когда умирал его народ.       Когда умирала его семья.       Когда вместе с ними умирал он.       Но сам Морте сошел на его зов, одарив проклятым спасением. Упивался страданиями, своими грубыми руками мял все его существо. Не заканчивал, только задором заходился: кожу сдирал, зубы из лунок вытягивал, носовую горбинку в череп вжимал.       Гукк голос сорвал, обратил речь в звериный рык.       Его вопли насытили силой каждый дрожащий клочок сельвы.       Его вопли стали свободой для боли.       И мстивого гнева.       В пещеру заполз сломанный юноша, а вышел горделиво и величаво — голодный и жадный до крови мифический монстр. С черной, как судная ночь, шерстью, гигантским, как молодая скала, телом с длинным хвостом, острыми, как тончайшие охотничьи лезвия, клыками, с глазами, ярче всех золотых янтарей потаенных глубин дикого острова.       Монстр по велению Смерти восстал и наречен был обречь всех грязных грешников на страдания.

***

Бразилия, Амазонка,

о. Ольо-де-онсо, 15:40

Земли племени народа Onças Sagradas

      Влага безостановочно текла по щекам. Под ребрами так сильно стягивало, что Тэхен морщился от боли, не в силах удержать на месте руки. Его натурально трясло, истерика неизменно накатывала.       Самому себе грудь хотелось разодрать.       Что же ощущал дикарь?       Омега будто прожил чужую жизнь. Всего лишь на миг, эпизоды быстрые — но такие правдивые, будто его.       Увиденное поражало.       Увиденное разбивало.       — Я всех их убить, Gatinho, — Гукк шептал откровением, продолжая в глаза его всматриваться и руками по-прежнему держать за затылок и талию. — Найти и разорвать каждого. Я заставить страдать их так же, как они заставить страдать меня.       Тэхен головой мотал, не в силах что-то сказать. Только рыдать продолжал, так горько и сильно — за двоих эмоции проживал.       Столько боли вынести было непосильно никому.       Гукк вынес и пронес через года.       Не выдержав пустоты чужого взора, омега разорвал хватку и сам в объятия кинулся к больше не ненавистному дикарю. Руки просунул под чужие подмышки, проскользил ладонями по голой спине, остановив те на лопатках, и грудью своей прижался — чтобы сердце под сердце.       Тепло к теплу.       И страдания на пару.       Альфа сразу сдулся, сделался слабым, обмяк. Голову уронил на плечо и носом уткнулся в ямку ключицы, полностью скрывшись лицом. Тэхен ему позволял, все позволял: и к коже притереться, и губами уткнуться в мягкость, и всхлипнуть тихо и незаметно, чтобы кроме них больше никто в джунглях услышать не посмел.       — Ты не виноват, слышишь? — Тэхен все жался теснее, объятиями практически удушая. — Ты ни в чем не виноват.       Безумно хотелось в этом Гукка заверить. Снять часть ноши вины за все не свое. Омега ведь четко понимал: у дикого племени не было никаких шансов на спасение, как бы его дикарь не старался.

      Их либо рано или поздно полностью скосила бы лихорадка, завезенная с чужих земель, либо убила бы одичавшая в погоне за богатствами цивилизация.

      — Я знать, за столько лет это понять, — альфа бубнил в плечо отстраненно и совершенно блекло — страшно. — Но легче душе моей не стать.       Господи, сколько же в том было страданий. Бедный несчастный мальчик, обросший толстой броней не в своем желании. Теперь Тэхен был удивлен, как их, точно таких же чужаков, полностью не растерзали при первой встрече.       Он бы после такого миру никогда не доверился.       Омега многое осознал: и такую ослепительную ненависть ко всем чужакам, что не исчезала у альфы, кажется, до сих пор, и грубость натуры, что была всего лишь к столкновению нравов и культур не приучена, и правдивость легенд, в которые сам Тэхен не думал верить.       Но ему показали, приоткрыли завесу всех правд.       Теперь Тэхен неизбежно придет к истине.       — Племя, которое сейчас, это… — начал он робко, когда слезы чуть высохли, а спина под его ладонями перестала подрагивать.       — Я потом найти их. Тех, кто в бегстве уйти. Представлять, они отправиться в скалы, — в голосе проскользнул надрыв, пусть физически Гукк немного, но пришел в себя. И все же Тэхен сам не удержал на слова короткого всхлипа — так сердце за его дикаря кровило. — Выжить двое старейшин, одна семья с младенцем, пятеро детей и младший шаман. Род онкасов не оборвался и продолжил нести жизнь.       Тэхен нахмурился, рефлекторно захотел отстраниться и в лицо посмотреть, но от горячего тела был отлипнуть не в силах. Так и остался в объятиях, сам подбородок на чужом плече уместил, но робко все же подал вопрос:       — Погоди, а как…       — Оборотные жить намного дольше людей, — он не видел, но чувствовал, как дикарь усмехнулся — разговоры того, похоже, исцеляли душевно. — Я все еще слишком молод по меркам преданий. Но почему жить шаман — знать только он сам и боги.       — Получается, обращаться в эту… сущность можешь только ты?       — И ты, — Гукк оживился, руки скрестил на омежьей пояснице и сам стал жаться, чтобы еще ближе телами — точно не хотел и свободного места оставить, а в таком дозволении и вовсе наслаждался близостью нагло. — Я тебя обратить, потому что ты пара. Ты тоже так смочь.       — Покажи мне, — неожиданно для самого себя же выдал. — Покажи, как это происходит. Потому что все, что со мной за все это время случилось, кажется чем-то нереальным. Я так запутался и мне нужно увидеть, — Гукк замер, и сам Тэхен в миг перестал дышать.       Он впервые так душу открывал.       Но это казалось безумно правильным.       Дикарь показал уязвимость такую, какую люди в могилы уносят с собой, лишь бы другие не видели — переживания, это меньшее, чем омега мог оплатить.       — Хорошо, — альфа сжал его талию и отстранился, но руки до последнего не убирал, цеплялся. — Только не пугаться. Я не причинить тебе боли.       Тэхен кивнул, в этот раз в правде слов уверенный. Человек невиновный, что Ад пережил, не позволит себе еще одному невиновному и долю всех страданий пройти.       Больнее этого дикарь ему не сделает.       Гукк выдохнул и все же отпрянул немного назад. Коленями уперся в камень, ладонями — тоже, только руки расставил чуть шире. Голову вскинул и, посмотрев человеческим взором, веки прикрыл.       Чтобы после явить красоту дикой души.       Омега наблюдал завороженно. Сначала зрачок вытянулся тонкой ниткой, после радужка залилась желтизной. На коже лица, потом шее, груди и ниже по телу всему выступили черные пятна, точно как у ягуара. Плечи расширились, кости вывихнулись, поехали и хрящи. Дальше полезла и черная шерсть на пару с ушами, хвостом, клыками и когтями. Все метаморфозы текли стремительно быстро — но Тэхен умудрялся все подмечать, — и на вид дикаря безболезненно.       Счет даже до трех секунд не дошел, как перед ним уже возвышался огромный величественный хищник.       Никакой не монстр. Ягуар-меланист. Гигантский только — Тэхен рядом с ним выглядел как под ним. Точно котенок обычный и безобидный: такому зверю и дунуть было достаточно, чтобы человек перед ним весь рассыпался.       Убийственная красота.       Ягуар беззлобно, даже игриво рыкнул и наклонился ниже — так, чтобы омега смог к нему прикоснуться.       Давал дозволение, утолял его интерес.       Шел на долгожданное сближение душ.       — Какой красивый, — тихое восхищение не удалось на губах удержать, как и руку — ладонь скользнула на огромную морду и, огладив ухо, усы, линию челюсти и шею, зарылась куда-то ближе к затылку.       Тэхен гладил, касался и гладил по-новой, позже нырнув под прошерсток рукой и второй. Совсем осмелел, когда дикарь начал мурчать и ластиться, сам лбом уткнулся в чужой, наслаждаясь грудными вибрациями. Шерсть гладкостью щекотала нежную кожу, усы немного кололи, но от этого было приятно по-странному.       Впервые на душе расцвела душистыми нежными бутонами гармония.       Впервые Тэхен признал в дикаре человека.