Patient Zero

      Их вновь встречают серые угрюмые здания. Конвой ведет Чимин и Чона, как заключенных, к уже знакомому главному корпусу. На первом блокпосту младший быстро поведал все нюансы ситуации с Юнги, и того положили на носилки и передали другому отряду, отделив от товарищей, чтобы быстрее доставить к хирургам. Хосок твердо заявил, что не бросит Мина одного и чуть позже обязательно найдет парней, и вместе с перепуганной кошкой бросился следом за солдатами, уносящими раненого в военный госпиталь. И вот, теперь Чонгук шел с рюкзаком на спине и молчаливым Чимином под боком в неизвестность. Никто не давал гарантий, что здесь их примут с распростертыми теплыми объятиями, но парень надеялся встретить Сокджина, поэтому упоминает его имя при разговоре с незнакомыми скупыми на эмоции военными, которые даже ухом не ведут в ответ. В неспешном темпе новоприбывших приводят на территорию военной базы, а далее без вопросов направляют ко входу в здание, в котором уже бывал Чон в прошлый раз. Оказавшись в помещении, парень понимает, что их ведут по длинным коридорным системам и оглядывается назад, боясь забыть обратную дорогу.       Вдруг перед их группой появляется некто иной, как Сокджин собственной персоной, не менее удивленный внезапной встрече.       — Какими судьбами, Чонгук? – с мягкой учтивой улыбкой здоровается мужчина, держа руки в карманах медицинского халата. Его проницательный взгляд сканирует Чимина, и на лице Кима проскальзывает еле уловимое удивление. – Другой напарник?       — У него один единственный напарник – Пак Чимин, – не дает Чону и слова вставить солдат и подает руку ученому, который тут же крепко ее пожимает. Младший тоже приветствует Сокджина с искренней улыбкой, так как рад его видеть, и отмечает, что благодаря встрече у него получается немного воспрянуть духом.       — К командиру базы ведете? – спрашивает невзначай мужчина у военного, притаившегося тенью возле стены, на что тот тут же резво произносит «Так точно» и вновь превращается в статую. Ким понимающе кивает, рукой приглашает продолжить шествие, решая разделить остаток пути с ними, и задает вопрос, обращаясь уже к Чону. — Сколько вас?       — Четверо. Еще двое парней в госпитале, один ранен – сквозное пулевое в живот, второй, Хосок, в порядке, – путаясь в мыслях и словах, отвечает Чонгук, наблюдая за тем, как внимательно следит за каждым движением незнакомого человека Пак, беспрепятственно отдавая роль вести разговор младшему.       — Думаю, что после командира вы сможете навестить товарищей. Если все пройдет гладко, то проведу вам здесь мини экскурсию, – Сокджин был в хорошем настроении, раз решил оставить все свои дела и помочь новоприбывшим, – кстати, в прошлый раз, когда я мило побеседовал с Вами и отпустил с Хосоком на свободу, мне нехило так влетело от командира за своевольность. Но какая досада, он как раз в тот период был в отъезде. Что я должен был делать? – вслух рассуждает Ким и расплывается в скромной улыбке, в которой прослеживаются нотки веселья.       Все его эмоции обрамляют и без того красивое лицо, ничуть его не искажая. Сокджин запросто мог бы быть популярной личностью с такими мягкими внешними данными и располагающим к себе характером, но в реальности вспышки озорства были ничем иным, как искрами, быстро потухающими под толщей спокойствия, серьезности и уравновешенности. От мужчины веяло взрослостью состава ума и совсем немного невыветренным ребячеством, которое очень легко упустить из виду. Ким был бы в мире животных холеным умным удавом, который знает все свои ходы наперед, не сомневается в них, никуда не спешит и плавно медленно душит жертву по расписанию. Глаза этого мужчины выражали глубину мысли и неподдельный ум, его слова никогда не бросались на ветер, а каждое движение и эмоция говорили лишь об уверенности. Сокджин очень напоминал кого-то до боли знакомого, но Чонгук не мог вот так сходу понять, кого же именно.       — Намекаете, что сейчас командир не в лучшем расположении духа? – видит подсказку Чон во фразе мужчины, когда группа людей поворачивает к увесистым дверям, кажется, кабинета главного здесь человека.       — Именно, так что постарайтесь не вывести старика, а то он и так на пороге деменции, – с нескрываемым сочувствием дает совет Сокджин и прислоняется плечом к стене, показывая этим, что дальше сопровождать бедолаг он не намерен.       — А Вы не знаете, приезжал ли на военную базу кто-то еще? – перед тем, как зайти следом за бесстрашным Чимином в комнату с монстром спрашивает Чон, поглядывая с надеждой на расслабленного мужчину. Тот, недолго думая, без заминки отвечает:       — Никого больше нет, в противном случае все бы уже стояли на ушах, прямо как сейчас. Вы единственные новоприбывшие к этому часу.       Ким смотрит с интересом на блестящие наручные часы, хмурясь и стуча указательным пальцем по прочному стеклу, как бы приговаривая, что Чонгуку следует поспешить, и кивает ему в сторону дверного проема. Парню остается только тяжело вздохнуть, сохранить переживания за остальных жителей фермы на потом и шагнуть следом за солдатом, так как бросать его не хочется больше всего.       С ними в просторное помещение заходит один из сопровождаемых их военных, чтобы отдать честь и доложить обстановку:       — Полковник Чо, на военную базу прибыло четверо гражданских, двое находятся в лазарете, двое по Вашему указанию доставлены к Вам, – четко без заминки произносит человек, напряженный до кончиков пальцев, словно несет тонну взрывчатки под униформой и боится лишний раз шелохнуться.       — Вольно, свободен, – властный бас заполняет собой все пространство и отчего-то вызывает бурю возмущения в Чоне. Мужчина стоит спиной к гостям, сложив руки сзади в замок, внимательно смотрит в проем между жалюзи на тренировочную площадку напротив его окна и не спешит поворачиваться после того, как громко хлопает закрывающаяся за подчиненным дверь. Его фигура, статная, широкая и высокая, внушает опустить глаза в пол и не перечить, но Чонгук готов не поддаваться психологическому давлению и отстаивать свои права.       — Трое гражданских и один военный, если быть точным, – исправляет полковник ушедшего восвояси конвой ради какой-то своей задуманной игры, отчего младший только недоумевает еще сильнее, переводя взгляд на Чимина и не понимая, что же не так. Стойкое ощущение, что он знает далеко не все, поселяется в груди. Пак застыл, ошеломленный и сбитый с толку, растеряв полностью контроль над выражением лица и свой нрав, и не глядит в ответ на Чона, не давая тому нужной поддержки. Он становится своей призрачной тенью, будто дух его остался стоять за дверью, а в кабинет вошла лишь физическая оболочка.       Человек в другом конце комнаты наконец-то разворачивается лицом к гостям и в полумраке кабинета совсем холодно улыбается, отчего по коже ползут мерзкие полумертвые мурашки. Этот полковник совершенно не нравится Чонгуку, что кажется глупым, ведь для этого нет причин. Несмотря на брошенную невзначай фразу Сокджина о старике мужчина выглядит очень даже молодо, спортивно и хищно: больше тридцати пяти ему не дашь, густые широкие брови как два птичьих крыла, массивная квадратная нижняя челюсть, тонкие сжатые губы и выразительная щетина. Человек со строгой сноровкой, закаленный тренировками и с вышколенным характером.       — Здравствуйте, – решает первым начать разговор Чон и попытаться найти точки соприкосновения с командиром, ведь им придется существовать на одной, пусть и большой, но закрытой территории, где основная власть как раз у этого напыщенного индюка. Но его приветствие игнорируют, как и присутствие в комнате. Полковник не сводит прищуренного жестокого и нахального взгляда с Пака, а Чонгуку тут же хочется взять старшего за руку и спрятать у себя за спиной.       — Даже не поздороваешься, Чимин? Не думал, что снова тебя увижу, – младшему определенно не нравится тон полковника, его жадная ухмылка и преимущество в виде статуса и положения, но еще больше удивляет то, каким безучастным и серым стал его драгоценный солдат, растеряв обычно напускную уверенность.       — Хен? – с волнением взывает к нему Чонгук, пытаясь скрыть сочившиеся наружу из слова нежность и ласку в голосе, чтобы не смущать лишний раз.       — Мы знакомы, – обращается Пак к младшему, но не задерживает на нем взор и направляется к внушительному мужчине. От пронзительной холодности его слов и действий становится как-то зябко и неприятно, но Чон все глотает без возмущений, так как не имеет ни малейшего понятия о бэкграунде этих двоих, а он точно был весомым, — давай без спектакля, Инсу. Введи в курс дел.       Чимин измученно вздыхает, внутренне отмирая и надевая очередную непробиваемую маску, и смело садится в изумрудного цвета кожаное кресло, закидывая нога на ногу. Для него не существует норм этикета и армейских правил не потому, что он пытается вывести из себя главную здесь шишку, а из-за ряда защитных механизмов, внезапно активизировавшихся при виде командира. Нападение и безразличие – это лучше, чем защита и оправдания, для Чимина так точно.       — Как неуважительно, – журит мужчина младшего по званию, но по тону становится предельно ясно, что он ничуть не оскорблен, а даже доволен то ли встречей, то ли чужим поведением, а возможно, и всем вместе. — Уверен, ты понимаешь ситуацию не хуже меня. Когда ты покинул Пусанский штаб без разрешения, там начался полный бардак. Тебя следует отдать под трибунал за побег.       Он медленно подходит к Чону, чтобы в конце концов поприветствовать третьего участника этого странного и несуразного разговора, и обращает на него толику своего внимания с намерением оценить и сделать выводы за несколько секунд.       — Командир военной базы Тэгу, полковник Чо Инсу, – представляется человек и хмыкает как-то слишком удовлетворенно, будто перед ним очередная букашка, не выражающая никакой угрозы и легко убиваемая подошвой ботинка.       — Чон Чонгук, врач, – парень отмечает, насколько крепким и сухим кажется ему рукопожатие, от которого отдернуться и выйти на свежий воздух тянет почти сразу же. Состояние довольно мерзкое, потому что липкое ощущение покрывающей кожу ядовитой слизи от одного мутного взгляда командира не дает покоя. Этот тип ему определенно не нравится.       — Почему ты здесь? – вклинивается Чимин, будто пытаясь отвлечь хладнокровного змея от легкой добычи и переманить на себя. Инсу поворачивается к Паку, растягивая паузы между предложениями и давая возможность сойти мысленно с ума.       — Военной базы Пусана больше нет, выжившие передислоцировались сюда, – мужчина опирается на широкий стол позади себя и принимается с удовольствием наблюдать за своим бывшим подчиненным.       Чонгук же смотрит на мощную жилистую шею командира и его внушительные могучие плечи, отмечая, что уступает ему в силе однозначно. Недовольство и горечь заполняют рот, особенно когда он понимает, каким миниатюрным и уязвимым кажется Чимин на фоне старого знакомого несмотря на свои профессиональные умения. Язык принимается толкаться во внутреннюю сторону щеки, руки сцепляются в замок на груди, чтобы спрятать крепко сжатые кулаки, а брови сходятся на переносице, потому что жгучая агрессия и ревность затопили по самую макушку, как вышедшая из берегов река, перекрывая дыхание. Видеть этого бугая рядом с Паком оказалось невероятно трудно, и интуиция кричала схватить хена, забросить себе на плечо и бежать как можно дальше от призрака его прошлого, о котором хотелось узнать все и не знать ничего одновременно.       Да, Чонгук ведет себя как идиот, но он не способен подавить яркие негативные эмоции, всколыхнувшие его и приведшие к неизбежному кораблекрушению.       — Расслабься, парень. Обычно я люблю попить крови, но раз Чимин здесь, то для меня сегодня настоящий праздник. Не думал, что он выживет в одиночку, – Инсу по-своему расценивает недовольный и взвинченный внешний вид Чона и так даже лучше, потому что у парня нет никакого желания сейчас пытаться объяснить даже самому себе, какого черта он творит.       Наконец-то найдя безопасное место, он не может подставить под удар остальных товарищей из-за своего задетого эго, поэтому следует намотать сопли на кулак и проглотить свои негативные отношение и предчувствие с трудом и болью в пищеводе, как плохо пережеванную пищу. А еще надо бы сделать лицо попроще, а то даже Чимин на него непонимающе поглядывает. Приняв более расслабленную позу, Чон делает попытку улыбнуться, тут же с грохотом проваливая ее, и решает, что есть вопросы насущнее его вздрюченного состояния.       — Мы слышали сообщение по радио и эвакуировались из Янсана. Можете подробнее объяснить, что происходит? – наконец находит слова младший и сосредотачивается на важной теме, чтобы хотя бы немного развеять ревностный туман перед глазами.       — Зона Пусана и Янсана более непригодны для жизни и чрезвычайно опасны. Мы активно строим дополнительные защитные сооружения и блокпосты, расставляем ловушки, мины и разматываем километры колючей проволоки, чтобы замедлить зараженных. Было принято решение изолировать красную зону, а вам чудом удалось прошмыгнуть в последний момент, по моим подсчетам уже никого не выпускают.       Объяснение командира не приносит ничего нового, а лишь подтверждает догадки Чимина, озвученные ранее, но Чон все равно кивает в ответ, стреляя глазами сначала в своего хена, а потом в Инсу и обратно.       — Мы так и думали, – как всегда острый на язык Пак привлекает к себе все внимание и стойко выдерживает прожигающие насквозь взоры, он вновь блещет язвительной ухмылкой, опасной дымкой из-под ресниц и легким пренебрежением в каждом движении.       — Ну конечно, ты ведь всегда был лучшим стратегом, – выдает полковник, накаляя повисшее в воздухе напряжение, которое запросто можно резать на ломтики и дышать их запахом, как нашатырем. Чимин не сводит с командира полуприкрытых глаз, как и тот с солдата, а Чонгук со стороны слышит, как противно скрипят его зубы. Подозрение ему не нравится и вызывает новый приступ душевной агонии: между этими двумя что-то было, и это не простые домыслы воспаленного мозга.       — Вы, наверное, устали с дороги. Я дам приказ выделить место в казарме, отведенной для гражданских. А ты, Чимин, можешь остаться с военными. Они радостно примут тебя, – предлагает радушно с приторной улыбкой Инсу, думая о том, что его великодушное предложение тут же одобрят с раскрытыми ртами, но Чон становится еще более хмурым не в силах побороть надвигающиеся на него тучи. Как бы он ни старался, а сделать вид благодарного человека не получается, хоть ты тресни на этом самом месте.       — Спасибо, я подумаю, – увиливает от прямого согласия Чимин и откидывает пятерней прилипшие ко лбу волосы назад. Чонгук ловит его усталость от разговора, компании и ситуации и еще больше хочет вызволить хена, но не имеет никаких рычагов давления сейчас, и это неимоверно бесит до зуда в костяшках, искр в глазах, боли в суставах и учащенного пульса. Хочется оторвать жадный чужой взгляд от уже родного человека, чтобы его обладатель более никогда не посмел смотреть так откровенно на того, кто принадлежит другому. Но так ли это? Чон чувствует, как его тело колышется на волнах сомнений и злится на самого себя еще больше.       — Нам следует пообщаться как коллегам вдвоем, поэтому, Чонгук, Сокджин все покажет и проводит тебя, – спокойным тоном говорит Инсу, но всем понятно, что это ничто иное, как неоспоримый приказ. Для Чона слова человека перед ним, пусть и высокого статуса и с большими возможностями, не значат ровным счетом ничего, один пшик, поэтому парень смотрит на Чимина, по непонятным причинам выглядящего равнодушным по отношению к нему. Оставлять Пака наедине с этим командиром совершенно не возникает желания, но солдат незамедлительным кивком головы выражает свое согласие с тем, чтобы младший покинул кабинет. Чон униженный, сметенный и растерянный, смиряется с положением вещей, пусть и с трудом. Сейчас он зол на Чо Инсу и Пак Чимина в равной степени, потому что один ведет себя недопустимо и подозрительно, а второй не дает возможностей себя спасти и избегает.       — Хорошо, спасибо, что предоставили нам убежище, – вежливо прощается Чон, как положено по этикету кланяясь, но еле заметно, ведь опустить голову ниже у него не получится – шея свернется от напряжения. Лучше быть неотесанным болваном в чужих глазах, чем смотреть на ботинки заносчивого командира.       — Всегда пожалуйста.       

***

      На Чонгука никто уже не обращает внимания, хотя он еще даже не вышел. Солдат с вызовом принимает тяжелый взгляд Инсу в невидимой схватке, игнорируя все остальные внешние факторы, а младший чувствует, как его крышу прорывает потоком чистого синего пламени, рожденного в агрессии, неуверенности и страхе. Парень не помнит, как оказывает снаружи, а дверь хлопает за его спиной, но следующие слова, которые Чо не особо пытается скрыть, действуют как бензин для негативных эмоций, доводя злость и неприязнь до белого каления:       — Славный малый. Он что, твоя собачка, Чимин?       Ответ Чонгук не слышит, да и знать не хочет. Руки так сильно чешутся, ярость бурлит и вскипает в венах, а на коже можно запросто приготовить яичницу. От бессилия и приказа убраться прочь Чон готов рвать волосы на голове, разломить стену и утащить Чимина обратно в монастырь против его же воли, лишь бы подальше отсюда. Как же он наивно полагал, что сможет выдохнуть и успокоиться, когда окажется на военной базе. Ни черта подобного!       Если бы не множество военных и Сокджин, уже заскучавший в обществе неразговорчивых личностей, то Чон бы точно впечатал в стену несколько кулаков, чтобы высвободить хотя бы малую часть той неподъемной вспышки гнева, отдирающего острозубой пастью куски плоти от костей уставшего тела. А пока остается сжимать руки до боли, отчего ногти вгрызаются в ладони, пронзая кожу и оставляя кровавые отпечатки полумесяцев, стискивать зубы, не боясь раскрошить их в песок, кусать щеку до болезненных ран и очень-очень часто моргать, чтобы прогнать ярость из коридора и головы.       — Живой? – голос ученого возвращает некий контроль над сознанием, и Чон утвердительно кивает, прокашливаясь из-за скребущих ощущений в горле. Это обида и агрессия пытаются выползти наружу в последних попытках уничтожить вокруг пространство.       — Довольно необычный командир у вас, – находит что сказать Чонгук, когда Сокджин ведет его в неизвестном направлении, а приставленный конвой остается сторожить своего главного босса. Парни шли неспеша в прогулочном темпе, будто еще не выбрали конечный пункт.       — Я был уверен, что он с вас три шкуры спустит, – мужчина выглядит спокойным и расслабленным в привычной обстановке. В отличии от остальных на нем не было армейской формы или же медицинского халата: черные брюки свободного кроя и такая же темная выглаженная рубашка, застегнутая на все пуговицы. Прямоугольные узкие очки покоились на переносице, и время от времени Джин выглядывал из-за них – эту привычку Чон отметил еще при их первой встрече. — Чо Инсу всего тридцать, он может показаться слегка легкомысленным, но, поверь мне, он жесток, расчетлив и беспощаден. Впрочем, ему, как командиру базы, это на руку. Строгий порядок, послушание и неподлежащий оспариванию режим. К сожалению, это не санаторий, я, вот, в подобного рода заведениях был лет пять тому назад и очень жалею, что больше так и не выбрался. А ты бывал в санаториях?       — Нет, – односложно отвечает Чонгук, не успевая сориентироваться в резко меняющем курс разговоре, но при этом внутренне успокаиваясь и чувствуя себя комфортнее.       — Очень жаль, столько потерял. Ну ничего, график у тебя будет не такой сумасшедший, как у солдат. Гражданских мы пристраиваем помогать по хозяйству, сейчас на базе людей в два, а то и в три раза больше положенного, поэтому с продовольствием очень скудно. Ты, если готовить хочешь или полы мыть, сразу говори, я посодействую.       Чонгук резко останавливается, злость окончательно сходит на нет и возвращает способность конструктивно мыслить. Он слышит, как в голове скрипят пружины, колесики и винтики от напряженной работы главного центра организма.       — Сокджин, Вы помните нашу первую встречу? – заходит издалека Чон, потому что не хочет вычищать туалеты или стоять на кухне совершенно не из-за того, что боится работы. Ее он как раз любит за то, что она разгружает голову от ненужного хлама. Все очевидно как пять копеек: парень преследует свои четкие цели, которые накрепко вплелись в мозг и не покидали его даже во время сна.       — Конечно, – мужчина слабо улыбается, ведь помнит все до малейших деталей, а сейчас закидывает удочку в виде бессмысленного предложения, лишь чтобы подтвердить свои догадки и спровоцировать собеседника нп разговор. Интуиция настойчиво призывала своего хозяина держать Чонгука рядом, а вот зачем, для чего и как долго – непонятно. Но Сокджин всегда был человеком науки, смотрящим на всевозможные варианты развития событий, а свое шестое чувство не смел игнорировать, поэтому сейчас незаметно подталкивает младшего, чтобы затянуть в свою безопасную ловушку.       — Возьмите меня в лабораторию, я постараюсь быть полезен, – и вот Чон попался. Он, готовый любыми правдами и неправдами добиться желаемого, не замечает расслабленного выражения лица Джина и нескрываемый интерес в его пристальном взгляде.       — Я не уверен, умеешь ли ты вообще работать с микроскопом, – шутит Сокджин и подзывает парня идти за собой, продолжая размеренную экскурсию по серому коридору.       — Умею, курсы и факультативы проходил, а еще быстро учусь, – рекламирует себя Чон с ярым энтузиазмом. Сейчас из головы вылетели события, произошедшие в кабинете командира, и все естество направлено на поиск защиты вредного и своенравного Чимина.       — Я подумаю, у меня есть несколько помощников, но еще один не помешает, – сдается исследователь, когда они заходят в просторный холл с креслами и столиками для посетителей.       — Тогда я жду с нетерпением плодотворного сотрудничества, – довольно отвечает младший, ставя в уме галочку возле пункта «Получить доступ в лабораторию». Теперь дело осталось за малым – разработать чудодейственное средство от чумы современного времени.       Помещение на первый взгляд ничем не примечательное, но стоит Чону заметить плоский большой телевизор на стене, как парень тут же замирает. На экране беспрерывно транслируется разноцветная карта Южной Кореи, выглядящая как-то ужасающе в мрачном окрасе. Она очень похожа на синоптическую карту из утреннего прогноза погоды, где красочные оттенки волнами движутся по схематическому контуру городов и провинций. Только здесь цвета отличаются и вряд ли обозначают температуру воздуха, направление ветров или размещение циклонов и антициклонов.       — Я не особо разбираюсь в военных делах, но это объяснить смогу, – Сокджин садится на стул напротив экрана, внимательно изучая карту, которая немного рябила из-за помех, – уцелевшие военные базы соединяют полученную информацию, один из результатов – эта карта. Вряд ли она вытащит нас из пекла или откроет портал в первозданный мир, но дать примерные сведения о ситуации в стране может.       Чонгук внимательно слушает, разглядывая давно знакомые очертания родных краев, закрашенные в кровавый, и пытаясь запомнить значение каждого цвета. Попасть в черную зону – это то же самое, что и билет в первый ряд на выступление смерти; красная – чрезмерно высокий уровень опасности, выжить реально, но с большим трудом; желтая – относительно средний уровень безопасности, выжить вполне реально; зеленая – безопасная, если можно так выразиться, обозначает в основном местонахождения военных объектов. Картинка не внушает оптимистических мыслей и складывает на сердце гору из неподъемных валунов, заставляя тяжело вздыхать под ее весом, потому что вмиг приходит угрюмое осознание – идти больше некуда.       — Мы потеряли все крупные города, – неутешительно изрекает младший, наконец-то отрывая глаза от телевизора; Сокджин поднимается, давая понять, что задерживаться здесь не стоит, и идет дальше к выходу.       — Немудрено. Пусан еще долго держался, – мимо собеседников проходили солдаты, ритмично стуча ботинками с металлическими подошвами и не обращая внимание на посторонние лица в здании, видимо, из-за присутствия Сокджина рядом, – думаю, следует показать тебе здесь все, раз ты будешь работать со мной.       — А как же остальные ребята? – Чонгук не смог скрыть в голосе искреннее волнение за друзей, боясь потерять их в суматохе и большом количестве незнакомых людей. Факт того, что Чимин остался где-то позади, неприятно саднит в груди, как вчерашний синяк, заплывший отеком, но парень пытается сбегать от страхов и навязчивых мыслей, которые преследуют его по пятам и кричат в спину, что именно Пак никогда не хотел серьезных отношений, сближения и душевной связи. Он всегда был неуловимой бабочкой, способной выпорхнуть из рук при малейшем желании, и сейчас вероятность этого была слишком высока, чтобы оставаться спокойным.       — Ваш солдат здесь как рыба в воде, а твоим товарищам из госпиталя сейчас до этого нет дела. Тем более я буду занят, – увлеченно разъясняет Сокджин, а Чон понимает, что должен все внимательно слушать и запоминать, чтобы потом помочь друзьям ориентироваться. — Итак, сейчас мы в командном центре, ходить по комнатам неинтересно. Здесь находятся кабинеты всех высших офицеров, конференц-залы для совещаний, комнаты для связи, серверная и стратегический центр. Так как это главное здание, то здесь есть доступ ко всем основным структурам базы. Сейчас мы идем к третьему выходу, чтобы посмотреть остальную территорию.       В виде такой незамысловатой экскурсии Чонгук посещает вначале зону отдыха с казармами, половину которых отдали гражданским, находящуюся рядом столовую с широкими столами и сотнями пластиковых стульев кремового цвета, учебный центр с различными тренажерами, полигоном для стрельбы и тактических тренировок, спортивную площадку неподалеку, находясь на которой Сокджин машет рукой в сторону складских помещений в отдаленном от остальных зданий месте, рассказывая, что туда ходить нельзя, ибо там хранится основная масса оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и военной техники. А кто такой Чонгук, чтобы спорить? Он прилежно кивает и наблюдает за ровным строем военных, пытаясь удержать в голове информацию, бьющую сильным напором по вискам. Видно, что у каждой группы людей здесь есть свои четкие функции и распорядок дня, которого они строго придерживаются.       Широкие асфальтированные дороги соединяют все здания для удобства перемещения на транспорте, и Чон шагает по одной из таких к предпоследнему пункту небольшой прогулки, ведь хочет лично посетить военный госпиталь. Сокджин минутой ранее с вежливой улыбкой показал, как войти в лабораторию, которая расположилась возле главного центра сбоку от казарм и была в тандеме с медпунктом, и ушел, отметив, что будет ждать Чона, когда тот освободится.       Вот теперь парень стоит на пороге перед дверью, взявшись за ручку, и с силой тянет ее на себя, готовясь к худшему и надеясь на лучшее. В его планах найти Хосока и узнать последние новости по поводу состояния Юнги. Оказавшись в белом коридоре, Чон удивляется своей реакции, которую и предположить не мог. Прошло вроде мало времени с того, как он был в стенах больницы в качестве врача, но казалось, что это было в прошлой жизни. Перед глазами возродились теплые воспоминания: бродящие пациенты, бегающие с историями болезни врачи, а за ними и студенты, медсестры, как пчелки, летающие из палаты в палату с капельницами, катетерами и бутылочками с физраствором. У всех людей из прошлого размыты очертания, стерты лица и потеряны имена, но младший знает – они ему знакомы. В глубине души Чону всегда нравилась эта неразбериха, в которой проходили его скоротечные будни, и сейчас он почувствовал это в полной мере. Ностальгия с легким налетом грусти скользнула кончиками пальцев по темноволосой макушке и достаточно быстро покинула юную голову.       Чонгук встряхнул наваждение и двинулся вперед, чтобы разузнать, где же здесь хирургическое отделение. В госпитале не было привычной суеты, внешне он не отличался от обычной городской больницы и только размерами был компактнее. Посетители культурно сидели в палатах, а персонал неспешно выполнял задачи. Парень осведомился у дежурного медбрата на посту, куда ему следует пройти, и вышел к лестнице, чтобы, перепрыгивая ступеньки, добраться к третьему этажу.       Остался последний пролет перед тем, как Чон повернул голову и наткнулся на сгорбленную знакомую фигуру, сидящую на холодном полу, а рядом с ней увидел переноску с белоснежной кошкой и грустно валяющийся рюкзак. Хосок поднимает лицо к нарушившему его покой, и Чонгук теряет дар речи. Вечно радостный и веселый человек был мрачнее тучи, темнее ночного неба и серее обшарпанных стен этой военной базы. Его бледные обветренные губы были искусаны до кровавых ранок, нос покраснел от пролитых слез, глаза упали на насыщенные синяки, появившиеся из-за огромного стресса. Парень не шутил, не смеялся и не пытался увидеть хорошее в произошедшем. Либо его под корень сломило случившееся и он настолько сильно волновался, либо же сил держать образ главного шута компании больше не было.       — Как ты? – Чон садится рядом на грязную ступеньку, положив руку на чужое острое колено в попытке показать, что рядом есть люди, способные оказать помощь и Хосоку, что о нем не забыли и готовы поддержать. Мужчина никак не реагирует на появление друга, хотя что-то в нем еле шевелится под дуновением ветра, но на этом все – безликая статуя, не желающая жить без Юнги.       — Хреново. Его забрали в операционную и ничего толком не сказали, – выдавливает из себя Хосок слова так, будто они сухая острая трава, полосующая его глотку изнутри. Чонгук громко вздыхает и приходит к выводу, что все-таки возвращаться в больницу не намерен, так как в очередной раз убеждается, что в воздухе подобных помещений витает уж слишком много негативных эмоций.       — Это шанс, его вытащат, – решает обнадежить Хосока младший, хоть и понимает, что это, скорее всего, бесполезное занятие, — не хочешь пойти со мной, немного отдохнешь, поешь и переоденешься? Операция – это длительный процесс.       — Не хочу ничего, – честно отвечает парень, смотря на свои безвольные руки и чувствуя себя слабым, беспомощным и глупым.       — Может все-таки отойдешь хотя бы на полчаса? – не унимается Чон, не на шутку обеспокоенный состоянием старшего. Не хватало, чтобы тот стал пациентом и его потом откачивали всем госпиталем.       — Нет, вдруг что-то произойдет, пока меня не будет. Врач может выйти в любую минуту, – слабая надежда пробегает во взгляде Хосока и тут же меркнет, ведь внутри еще слишком свежи воспоминания того рокового момента, который подкосил в буквальном смысле Юнги, когда на асфальте образовалось огромное кровавое пятно, а после бордовые следы появились на собственных руках и одежде. Возлюбленный растворялся и ускользал из этого мира, и жизнь в тот момент ощущалась хрупкой фарфоровой куклой, которая при падении разбилась вдребезги, а теперь взирает своими жуткими шарнирными глазами и улыбается от триумфа нарисованным ртом.       — Забери Мири, пожалуйста, ее надо покормить, – встрепенувшись, вспоминает Хосок и подставляет переноску к ногам младшего, мысленно извиняясь перед кошкой за временные трудности.       — Конечно, – по большей степени из-за встревоженности здоровьем Юнги и желанием узнать последние новости Чонгук и спешил в госпиталь, но операция еще не закончилась, а о прогнозах говорить слишком рано. Самое малое, что он может сделать, это взять на себя своенравную кошку и попытаться утешить парня рядом.       — Когда мы с ним последний раз говорили, то так сильно поругались, – решает поделиться мрачными размышлениями, мучавшими сердце, Хосок, сдирая кутикулу на пальцах до крови, – наговорили столько ужасных вещей, а сейчас я сижу здесь и понимаю, что ничего из сказанного или сделанного неважно. Лишь бы он выжил.       Последнее предложение звучит совсем тихо, можно даже усомниться в его реальности, если не смотреть на еле шевелящиеся губы парня. Чонгук хватает чужие ладони, останавливая изощренное издевательство Хосока над собой, и заключает их в свои, интенсивно встряхивая. Ему нужно вселить в старшего всю надежду, которую удалось в себе взрастить, чтобы не только пережить тяжелое утро, но и множество последующих дней.       — Он очнется, и ты будешь рядом, – веря в свои слова, произносит Чон, стараясь излучать позитивный настрой и вдохнуть его в друга. Хосок не шевелится, смотрит внимательно, изучая искреннее выражение сочувствия на лице младшего, черты и улыбку парня и его желание помочь, от неожиданной поддержки открыв рот.       — Спасибо за все, Чонгук, – покачав головой, говорит парень и продолжает наблюдать за откровенным румянцем на чужих щеках и неподдельным смущением.       — Брось, – Чонгук отпускает чужие руки и одной чешет затылок, не зная куда себя деть и чувствуя неловкость, так как он ничего особенного не сделал. Хосок ждет, когда их взгляды опять встретятся, чтобы донести как можно доходчиво и четко смысл следующих слов.       — Нет, ты действительно можешь на меня положиться, – медленно с расстановкой пауз говорит парень без тени улыбки, вводя второго в легкое замешательство и недоумение. У Хосока все то же серьезное выражение лица, сведены брови, сжаты губы и тяжелый взгляд, кричащий о том, что его хозяин способен на все.       — Но я и так всегда мог на тебя положиться, – Чонгук лохматит волосы старшего, чтобы разрядить обстановку, а тот после произнесенных слов отворачивается к Мири, пряча за длинными прядями грустный взгляд и проступившую влагу на ресницах.       — Конечно, – хрипит он и кашляет в кулак, чтобы прочистить горло от воображаемых сорняков, все еще рвущихся наружу. Угрюмое грозовое облако висит над парнем, угрожая пустить молнию как в него, так и в любого проходящего мимо. Сейчас оно лишь мигает яркими вспышками надвигающейся бури, что разверзнется после того, как врач огласит приговор.       Парни прощаются кивком головы, Хосок опять грязнет в безрадостных размышлениях, закрыв лицо дрожащими ладонями, а Чон, прихватив кошку и чужую сумку, направляется в лабораторию с пустой гудящей головой и чувством истощения.       Лаборатория представляла собой двухэтажное непримечательное здание рядом с госпиталем. Войти дальше холла у Чонгука не получилось, так как охрана его не пропустила. Пришлось послушно ждать главного исследователя, коротая минуты на мягком диване, чтобы получить долгожданный пропуск. Сокджин встретил парня и кошку долгим молчанием и явным осуждением и приказал положить переноску возле дежурного, если Чон хочет получить краткий инструктаж. Животным не место в таких серьезных помещениях. Младший так и поступил, мысленно пытаясь установить связь с Мири и уверить ее в чистоте своих помыслов. Оставив кошку на попечение охранника, Чонгук поспешил за доктором Кимом, чтобы не пропустить ни минуты его вещания.       На первом этаже, кроме холла, находились общие и химические лаборатории, оснащенные современным оборудованием в виде вытяжных шкафов и рабочими станциями и также комнаты для обеззараживания персонала и техники. На втором этаже как раз был кабинет Сокджина и рядом с ним изолированная зона с ограниченным доступом. Входить туда сейчас мужчины не стали, но со слов исследователя именно в этом месте они и будут проводить большую часть времени суток, так как оборудование для биологических образцов и работы с микроорганизмами находилось именно там в строго соблюденных условиях. Хранили же химикаты в укрепленном подвале, куда попасть тоже мог лишь узкий круг людей. В общей сложности пропуски в закрытые зоны лаборатории были лишь у Сокджина и его ближайших помощников, а вот Чону надо будет ой как постараться, чтобы заслужить доверие и иметь возможность побывать в каждой комнате, но он не против, так как готов внести свой вклад в общее дело, чтобы обезопасить Чимина и, конечно же, спасти человечество от ужасной кончины.       А нужна ли Паку еще помощь младшего?       Подобные сомнения беспощадно выедали все самое хорошее, как концентрированная хлорка, оставляя особенно яркими пятнами знакомство с сомнительным командиром и реакцию Пака на этого давнего и подозрительного товарища. Чонгук решил отбросить все мысли в дальний угол и вернулся в реальность, из которой выпадать, особенно в эту минуту, не стоило, чтобы не упустить ни одного объяснения. Сейчас Сокджин вводит в курс по поводу их индивидуального расписания и планов на завтра, давая сегодня новоприбывшему передышку и время на отдых. Они сидят в небольшом, но уютном кабинете мужчины, где экскурсия подходит к своему логичному завершению, и Чон начал чувствовать себя немного нервно, как на собеседовании, когда пошли вопросы об учебе и стаже работы, требующие скрупулезных ответов. В конце беседы Сокджин остался доволен парнем и только удостоверился в том, что не прогадал с решением взять его под свое крыло. Тем более есть в Чоне что-то эдакое, какая-то непостижимая тайна и точно обозначенная цель, а ученый любит разгадывать сложные загадки.       — Так почему ты так рвешься участвовать в разработке? – не скрывая любопытства, спрашивает Ким, прекрасно понимая, что для подобного упорства нужна очень сильная мотивация, а младший ею дышит, как дракон огнем. Потому что есть определенное стойкое ощущение: что ни предложи Чону сейчас – он на все согласится, лишь бы получить право работать в лаборатории и следить за процессом создания лекарства.       — Я хочу разработать антидот против этой заразы, чего бы мне это ни стоило, – уверенно отвечает Чонгук, а в его глазах загорается синий огонь, говорящий о непоколебимости решения, но у исследователя такая юношеская и наивная глупость вызывает искренний смех, который он не сдерживает, поправляя съехавшие очки.       — Антидот… Если честно, то и вакцина, и антидот кажутся мне розовой мечтой, хоть я этим и занимаюсь, – делится Сокджин своими ироничными мыслями, в один момент подумав, что, возможно, все, чем он живет в данный момент в стенах этой лаборатории, никогда не приведет к положительному результату, а Чонгук продолжает сидеть в той же воинственной позе и настойчиво задирать подбородок для пущей убедительности.       — Но много вещей были несусветно бредовыми мечтами, – защищается Чон, размышляя о том, что ситуация, в которой они оказались, а именно существование смертельной болезни, уничтожающей все человечество, тоже кажется страшным вымыслом или кошмаром, доводящим до холодного пота, но это вполне реально. — Люди хотели научится летать и придумали самолеты, чем это хуже?       — Ладно, все-таки все мы пусть и дети науки, но все равно неисправимые мечтатели, – не желая бессмысленно препираться, говорит Сокджин, ведь разделяет точку зрения Чона и уже предвкушает совместные будни с этим малым. Ему даже интересно будет понаблюдать за ходом его мышления и тактикой действий. — У нас есть пристройка для работников, будешь жить там.       — Хорошо, – соглашается Чон, немного хмурясь от надоедливых мыслей и все же озвучивая свою нелепую просьбу. — Если увидите Чимина, можете ему сказать, где я, пожалуйста?       — Без проблем, а сейчас мне пора приступить к работе. Не опаздывай к обеду, а то не достанется сосисок, их разбирают в первую очередь несмотря на почти нулевую пользу и высокое содержание глутамата натрия,– напоследок дает совет Сокджин перед прощанием и снимает очки, чтобы снизить напряжение на глаза и дать им отдохнуть. Мужчину очень выматывает, когда привычный распорядок дня нарушается, но сегодня он ничуть не расстроен этим малоприятным явлением.       Чонгук вежливо кланяется и спускается в холл, чтобы забрать бедную, голодную и холодную Мири, и внезапно наблюдает довольно интересную картину, как военный, сидевший до этого на посту возле входа, играет с заскучавшей кошкой шариковой ручкой, просовывая ее между прутьев решетки, чтобы раззадорить жительницу переноски. Выходит у него из ряда вон плохо, все, чего удалось достичь: Мири лениво повернула голову и пару раз слабо махнула лапой, но осталась полностью беспристрастной к происходящему.       Чон невольно расплывается в улыбке от этого зрелища и внезапно для себя подмечает, что если он способен радоваться таким мелочам, то не все потеряно еще в этой бренной жизни.

***

      Остаток дня проходит быстро и туманно. Солдат, которого застали врасплох за играми с кошкой, провел Чонгука по приказу Сокджина в отведенную для него небольшую комнату с одной узкой кроватью, тумбой с поломанной ножкой и маленьким перекошенным зеркалом на стене. Несмотря на скудный интерьер помещение ощущается светлым и теплым, хотя Чону сейчас и это не особо важно. Вид из окна открывается на внутренний двор госпиталя, чьи лавочки и деревья навевают лживое чувство умиротворения, присущее обычной больнице. Чон отворачивается от окна, чтобы не обманывать себя тем, что апокалипсиса не существует.       Парень открывает переноску с некой опаской, все же животное пережило такой огромный стресс, и отходит на расстояние, чтобы перепуганная и измотанная странным путешествием кошка смогла адаптироваться, перед этим оставив ей в миске корм, найденный на дне рюкзака Хосока, налив холодной воды и поставив компактный лоток с обычной землей возле неисправного комода. Но Мири упрямо продолжает сидеть в своем укрытии и зыркать на человека своим самым недоверчивым взглядом, поэтому Чонгук оставляет ее в покое и выходит на улицу, чтобы немного отвлечься и настроиться на новый порядок жизни.       Чуть позже после прогулки, освежившей сознание и тело, он посещает столовую вместе с Сокджином, садится на пластмассовый стул за столик с лаборантами и исследователями и железными палочками разделяет салат на ингредиенты, раскладывая в разные углы подноса маринованные огурцы и лук, так как ему кусок в горло не лезет. Чонгук выпивает только яблочный сок, не переставая крутить головой, чтобы найти глазами Чимина, и пытается внимать разговорам сидящих рядом с ним, но получается откровенно плохо. Старшего он так и не видел даже мельком, и от этого немного обидно и очень одиноко.       После обеда Чон проводит время в лаборатории, стараясь запомнить инструкции и правила поведения со сложным оборудованием. К практической части его никто не подпустит, пока парень не сможет свободно себя чувствовать, будучи окруженным центрифугами и современными микроскопами. Поэтому Чонгук продолжает слушать речи младшего лаборанта, имя которого запомнить не успел, а голова продолжала нещадно болеть от недосыпа и перенасыщения событиями и эмоциями, стреляя молниями и бесконечно паля ружьем прямо по вискам. Время же тянулось слишком медленно, словно пытаясь добить уставшего парня.       Ужин Чон пропускает, потому что есть ему по-прежнему не хочется, а в комнате его заждалась кошка, поэтому он возвращается к себе, чтобы взять сменную одежду и посетить общую ванную комнату на этаже, пока большинство людей находится в столовой. Стойкое ощущение, что он чужой для этого места, Чонгук с успехом игнорирует, ссылаясь на изнемождение и тяжелый день, который прошел будто в тумане. Несмотря на старания Сокджина и остальных окружающих все объяснения и инструкции благополучно вылетели из головы младшего. Парень тщательно ополаскивает рот и хлещет холодную воду в лицо, чтобы освежить и внутреннее состояние заодно, и в конце концов решает залезть под душ на пару минут. На зубную дрожь от низкой температуры ему плевать, ибо вот так, стоя под потоком ледяной воды, его голове становится легче, а груз, придавивший сердце, отвязывается и соскальзывает куда-то вниз. Младший зажмуривает с усердием глаза, потому что хочется вдруг, чтобы когда он их открыл, то обнаружил себя лежащим в обнимку с одним определенным солдатом на полу монастыря, а события последних суток оказались дурным сном и не более. Он бы вдохнул поглубже запах растрепанных волос, прижал крепче расслабленное тело и насладился тем, как красиво блики пляшут на голых участках чужой кожи, которые он ночью упоенно целовал подобно изголодавшемуся сумасшедшему.       Глаза открываются, и перед ними не черноволосая макушка, а светло-коричная плитка с плесенью в местах стыков и стекающая по ней вода. По сознанию сильно бьет факт того, что Чимин находится неизвестно где, а попытки его найти среди безликих незнакомцев сегодня не увенчались успехом. Чон перестал выглядывать старшего ближе к вечеру, так как морально и физически был совершенно истощен, выйдя далеко за пределы своих возможностей.       Только стоя под водой, парень понимает, как ноют от усталости его мышцы, болят стопы и крутит суставы от перенапряжения. Хочется свалиться прямо здесь бесформенным мешком с картошкой, но Чон терпит, вытирается впопыхах, натягивает чистую одежду, не замечая, что футболка надета задом наперед, а шорты навыворот, и бредет в свою одинокую комнату.       — Ну что, Мири, остались только мы с тобой? – обращается парень к умостившемуся на черном покрывале созданию, которое не ведет даже ухом, скрутившись клубочком и игнорируя вопрос. Корм заметно уменьшился, а земля разбросана вокруг кошачьего туалета, оставленного в дальнем углу, но Чонгук машет на это мысленно рукой, потому что для уборки всегда есть завтра.       Он садится аккуратно рядом с домашним питомцем и глядит на свои руки. Несмотря на то, что уж очень сильно хочется прислонить голову к подушке и упасть в безмятежность, Чонгук чувствует, что не может этого сделать, и действует наперекор потребностям организма, оставляя право дышать и жить, возможно, ложным надеждам, что Пак найдет своего возлюбленного и вернется к нему. Без него совершенно не хочется начинать новый день, а необъяснимая отстраненность и молчание старшего делают беспомощным и слабым Чона, выбивая из колеи и заставляя катиться от железной дороги вниз по склону, нанося все новые и новые раны, отрывая конечности и пуская кровь.       Он будет ждать Чимина до поздней ночи, потому что как дурак хочет верить во все, что было между ними. Но какая-то часть парня не может скрыться от страхов, и Чонгук, оставшийся наедине с собой, не бежит от точивших его, подобно термитам, жестоких мыслей.       «Чимину ты не нужен. Это ясно как белый день», – грохочут они на полную мощность, пытаясь потушить согревающий внутренний огонек. Вдруг с самого начала Пак забавлялся с Чонгуком, использовал так, как и предлагал, для пары ночей в свое удовольствие? Он всегда был взбалмошным, взрывоопасным и непредсказуемым, а доверчивый и наивный Чон велся на сладкие слова и огонь в чужих глазах, безудержный, живой и бьющий необузданным ключом. Теперь младшему следует сгореть в нем, познав горечь пепла разбитого сердца, если эти отвратные назойливые рассуждения правдивы.       Теперь время, наоборот, бежит, отбивая себе пятки, а часы идут так же громко, как когда-то в его квартире, олицетворяя в себе все то депрессивное одиночество и желание вздернуться, которое было почти забыто. Чон смотрит на механизм и понимает, каким же простодушным он является человеком, потому как уже далеко за полночь, и Чимин не придет, не вернется к молодому доктору, которого знает без году неделю. А этот Инсу смотрел на Пака так плотоядно, будто собирался сожрать с костями при первой же возможности, даже не подавившись. В прошлом он не был командиром солдата или же другом, это ясно наверняка, он был чем-то большим, тяжелым и плотным, что не выдворить так просто за дверь и не вывести, как надоедливое пятно. Он занимал важное место в жизни Чимина и способен вернуть его себе по щелчку пальцев.       В мгновение кажется, что отвратительные догадки берут верх и вводят в состояние отчаянного безумия, когда хочется забыться и забыть, уснуть без возможности вспомнить и не иметь права надеяться. Чонгук спорит внутри с самим собой, отрицая беспочвенные подозрения и взывая к своему рассудку, и продолжает ждать, не ложится спать, чтобы не пропустить момента, когда его Чимин удосужится прийти к нему.       И он приходит. Тихо, несмело и робко открывает дверь без стука, просачиваясь в помещение с настороженным любопытным зорким взглядом, выискивая темную фигуру младшего, а когда находит, то в неверии останавливается. Дверь тихо щелкает сзади, нарушая тишину, и Чимин в недоумении смотрит в черные, как порождение самой ночи, глаза, не ожидая встретить Чона не спящим.       — Почему не ложился? – Чимин не решается проходить дальше, прислонившись спиной к входной двери и держась сзади пальцами за ручку, как за якорь, удерживающий его на ногах.       — Тебя ждал, – сухо отвечает Чонгук, хотя внутри все болит от того, как далеко его хен, как его хочется обнять, прижать к себе и простить все на свете. Вот бы можно было перемотать время туда, где у них все прекрасно, и промахнуть тягомотные разбирательства. Но увы, эти неприятные разговоры тоже часть сложных отношений между людьми, и, пропуская их, упускаешь нечто большее, чем крики и слезы. Чон всем сердцем хочет достигнуть взаимопонимания, а это возможно лишь неприкрытой правдой и компромиссами.       — Теперь можно спать, - старший наклоняет голову и поворачивает ее немного в бок, будто еще надеется увильнуть от ссоры и разборов полетов, но Чонгук не тот, кто способен переступить и оставить проблему нерешенной. Он поднимается резко, чем пугает и так настрадавшуюся кошку, и подходит широким шагом к Паку, оставляя между ними приличное расстояние, чтобы не давить, но и не дать сбежать.       — Что происходит, Чимин? – младший сводит брови и складывает руки перед собой в замок, занимая оборонительную позицию и думая, что сейчас в него полетят горькие заявления, норовящие разрушить его внутреннюю крепость. Хен молчит, прикрывает веки, собираясь с мыслями, но продолжает держать губы плотно сомкнутыми, словно не понял суть вопроса. — Почему ты избегаешь меня?       — Не было такого, – отрицает очевидное и вновь пытается уйти от прямого взгляда, прикусывая от волнения нижнюю губу, солдат в то время, как Чонгук только убеждается в правоте своих подозрений. Неизвестно лишь, зачем тогда он пришел так поздно к младшему и потревожил его, если это все было фарсом.       — Перестань уклоняться от разговора и скажи все как есть, – уже начинает злиться Чон, зачесывая волосы назад и откидывая голову. В уме все смешалось, а сцены недавнего прошлого слишком насыщенно отражались на внутренней стороне век, поэтому слова вырываются прямым текстом, — ты меня использовал?       Чимин резко поворачивается к нему, выпрямляясь, будто проглотил шпиль, и открывает рот, как выброшенная на берег рыба, не в силах справиться с гипоксией. Их глаза наконец-то находят друг друга во мраке и жадно выпивают до дна содержимое зрачков, изголодавшись за день. Хен выглядит крайне удивленным и испуганным, он хватается ладонью за плечо младшего и легонько трясет его, чтобы привести в чувства.       — Что ты такое говоришь? – пораженно только и может сказать он, толкая кулаком другой руки Чона в грудную клетку, а тот не вырывается и не пытается прекратить действия, ибо чужая реакция вводит его в замешательство.       — А что тогда? – устало спрашивает Чонгук, потому что ему надоело ходить кругами, слишком много слов накопилось, а дамбу уже бесповоротно прорвало, и они выливаются наружу, обличая все тревоги и страхи парня. — Не говоришь со мной, не смотришь на меня, отворачиваешься от меня, бросаешь и исчезаешь – это все началось еще до нашего прибытия на базу. Думал, что можно поиграть в чувства и все?              Под конец в груди пустота, пожирающая саму себя, и одышка, как после спринта, очень хочется пить и присесть, потому что сейчас все опасения подтвердятся и почва из-под ног уйдет на долгое время. Если бы можно было выбирать не влюбляться вовсе, ах, если бы можно было отдавать приказы своему сердцу, а не положить в чужие ладони кровоточащий орган, вырванный из груди, сказав: «Делай что хочешь».       Но все рассуждения мигом сдувает, потому что Чимин становится сам не свой. Старший, выслушав внимательно речь, закрывает ладонями свою опустившуюся голову, так что лица не видно нисколько, а его плечи мелко подрагивают. В ужасной догадке Чон рукой притягивает Пака ближе к себе не в силах продолжать бездействовать и пытается заглянуть тому в глаза, чтобы оценить его состояние.       Чимин опускает ладони после попыток младшего отнять их насильно и отрицательно часто мотает головой с плотно закрытыми глазами. Естество Чона замерло от боязни за состояние старшего, а все остальное потеряло смысл, вдруг не осталось колких слов, обид и желаний докопаться до истины. Лишь бы его солдат был спокоен и больше улыбался.       — Я запятнал тебя, испортил, сделал похожим на себя, ведь ты убил человека, – сумбурно лепечет старший, пока его не укутывают надежные руки, пытаясь убаюкать как маленького ребенка. Парень находит чужую спину, вцепляясь в нее в первобытном страхе, что его лишат тепла этого тела навсегда, а оно за секунду способно успокоить бушующий океан внутри взрывоопасного Пака.       — Так в этом проблема? – догадывается шокированный Чонгук, гладя дрожащего хена, который так глупо с чувством настоящей ненависти винил себя в том, что сотворил младший. — Это был мой выбор. Тебя бы в противном случае убили.       — А так ты стал тем, кого презирал, – глухо отвечает Чимин с такой обреченностью, будто совершена самая ужасная ошибка, которую невозможно исправить, продолжая вести диалог, уткнувшись лицом в изгиб шеи младшего, словно спрятавшись там. — Тебя это не волнует?       — Меня волнуешь только ты. Если бы выстрелил не я, то это сделал бы он, а ты пострадал бы, – разъясняет с терпением младший, продолжая гладить волосы Пака и зарываться в них пальцами, а Чимина подкидывает просто сказанными поражающими громом в самое сердце словами. Он хочет донести ужасный смысл до нерасторопного парня, чтобы тот прозрел и обозлился на него.       — Но ты стал убийцей! – повышает голос для пущей убедительности, но и это не помогает. Чон отрывает его голову от себя, чтобы заглянуть в излюбленное нежное лицо и убрать с него всю смуту своими губами.       — Я не хочу об этом думать. Считаешь, я всегда мечтал стрелять в людей? Но ты важнее всех них, поэтому мне пришлось. Если я попытаюсь искать этому моральное объяснение, то сойду с ума, – с болью говорит Чонгук, ведь как бы ему ни хотелось, чтобы события не задевали его, тревога за произошедшее все равно дает о себе знать. Нужно перетерпеть, пока вина притупится, нужно упрятать воспоминания, так как выхода тогда не было. Чон смотрит на закрытые веки и, поддавшись внутреннему порыву, целует их еле ощутимо, пуская по телу старшего крупную дрожь. — Хен, открой глаза.       И Чимин подчиняется, он затихает после произнесенных слов в самое ухо, пытаясь прислушаться к своим ощущениям и не упустить ничего, и смотрит открыто без масок в самую черную глубину, хоть и поклялся не показывать свою слабость. Его глаза блестят как два драгоценных камня, окутанных влагой, готовой сорваться вниз, но ни одной слезе не отдана честь прочертить пухлую мягкую щеку. Потому что рядом есть Чонгук, и он не позволит этому случится, его губы вновь тянутся к намокшим ресницам и собирают все, пока старший доверчиво подставляет свое лицо под его поцелуи.       — Ты уникален, и никто не сравнится с тобой, – слетает с уст Чимина, ведь он верит в каждое слово, — я не заслуживаю такого отношения.       Чонгук перестает орошать кукольное лицо своими касаниями и не может не спросить:       — Почему?       — Потому что я отвратительный, - печально признается старший, опуская глаза. В темноте только наступившей ночи Чон отмечает плавные черты лица, пухлые губы и растрепанные волосы, вся фигура Чимина сжалась в его объятиях, будто пытаясь сбежать от правдивого откровения и боясь, что ее способны предать. Сердце щемит сильнее обычного, ведь этого солдата хочется укрыть и защитить не только от пуль, но и остальных опасностей. И неважно, какова вероятность причинения урона самому себе.       Чонгук забывает напрочь обо всех додуманных страхах и переживаниях, так как в его руках беззащитный и открытый Пак Чимин, о котором мечтать можно только по ночам. Он становится собой рядом с младшим, обнажает свои неисправные травмы, незаживающие ранения и страх, делающий его слабым. Младший ведет его к кровати и бережно укладывает под покрывало, садясь рядом на краешек, чтобы гладить, смотреть и любоваться.       — Не говори так о себе. Ты самое прекрасное создание в моих глазах, – признается с нескрываемым трепетом Чон, когда находит пальцами невидимую тонкую нить, соединяющую его с этим непостижимым и сложным человеком. Он готов мириться со всеми чертами характера, превращать минусы в плюсы, уступать, выслушивать и успокаивать. Младший способен каждый чертов раз твердить Чимину о том, какой он превосходный и неповторимый, хотя прекрасно знает, что будет получать отрицание на все свои восхищения. Чонгук пробьет эту стену голыми кулаками, пусть до крови и костей, пусть с болью и надрывом, но будет рядом и обнимет, когда потребуется.       — Я сын монстра, его плоть и кровь. Это в моих генах, понимаешь? – ожидаемое непонимание и давно отточенные фразы, вылетающие на автопилоте, как теннисные мячики из питчинг-машины для совершенствования мастерства, и ничего другого никто не ожидал. Младший проводит рукой с нежностью по голове Чимина, утопающего в подушке, и наклоняется к нему, чтобы лучше видеть его эмоции.       — Тише, это ничего не значит, потому что мне все равно, кто твой отец. Пойми наконец, ты не один. Я сделаю ради тебя все, что угодно, слышишь? – шепчет парень, будто брачную клятву для двоих, и держит руками лицо Чимина, гладя его бархатные щеки, словно редчайший цветок, способный рассыпаться при одном неверном движении. И, кажется, это случается, потому что старший внезапно ойкает еле слышно и закусывает губу, настораживая этим Чонгука, немедленно реагирующего на болезненную гримасу. Движимый шестым чувством Чон поворачивает не успевшего воспротивиться Пака под еле уловимый лунный свет, льющийся из приоткрытого окна, и чувствует, как первая поморозь покрывает внутренние органы, не готовые к этому.       — Это мелочи, – начинает оправдываться старший еще до того, как парень рядом взрывается и расплескивает звук своего недовольного угрожающего голоса по стенам комнаты. Но увы, объяснений ему не избежать.       — Откуда у тебя синяк на скуле? Это Инсу сделал?! Кто он тебе?! – вопросы сыплются горохом, закатываясь под табурет и металлическую кровать, тон голоса повышается, напоминая бушующую грозу, ярость возвращает себе бразды правления и бьет хлыстом по спине младшего, стоящего на низком старте, чтобы сорваться в кабинет командира. Чимин чувствует повисшую в воздухе угрозу, но ни в коем случае не в свою сторону, и импульсивный поступок стоит предотвратить любыми способами, ведь его последствия заденут всех без разбора в радиусе километра. Поэтому старший действует на опережение, хватая обеими руками поперек талию парня, уже было поднявшегося к выходу, и заваливая на себя. Пак держит Чона цепко всеми конечностями, так что не вырваться, отчего младший недовольно пыхтит, но продолжает попытки освободиться. Ему не нужны доказательства, чтобы понять, кто виноват, и в голове насилие над Чимином настолько недопустимо, что все естество негодует и бесчинствует, желая восстановить справедливость и пролить ответную кровь.       — Это в далеком прошлом, обещаю, – начинает говорить Пак, не юля и не увиливая от правды. В сию секунду самое главное – погасить пыл и ревность Чонгука, потому что первое может всем навредить, а для второго нет благоприятной почвы. Чимин отдан одному человеку, тому, кто сейчас гневно прикусывает нижнюю губу, толкается языком во внутреннюю сторону щеки и недовольно хмурится, — у нас не было ничего серьезного, но я все равно хотел поставить точки над «i», пресечь все на корню, поэтому остался с ним наедине. А мое решение он воспринял резко.       Чонгук мычит, подобно дикому зверю, и щипает больно чужую подмышку, но никакие угрозы не действуют на старшего, стойко держащего оборону и не замечающего никаких неудобств в виде чужого веса, придавливающего его к матрасу.       — Он поднял на тебя руку, – обреченно говорит младший, растеряв свой энтузиазм, но еще не отказываясь от идеи пойти набить чужую морду.       — Оставь его, слышишь, – Чимин целует плечо Чона, чтобы выразить свою потребность в чужом присутствии, прижимается всем телом и забирается рукой под футболку, чтобы очертить напряженные мышцы и быть как можно ближе, — будь со мной, полежи рядом.       Слова пропитаны мольбой, как пушистый бисквит сладким алкогольным сиропом, и действуют они волшебным образом, убавляя накал буйства в чужом сердце и заполняя его трепетными чувствами. Чон делает еще несколько попыток вырваться, вкладывая в них оставшийся взыгравший нрав, но по итогу чувствует себя глупым и бросает эту затею. Осознание, что под Чонгуком еле дышит его хен, ударяет молотком по макушке, и парень ерзает уже по другой причине, желая уменьшить давление на пусть и сильного, но такого бесценного Чимина. Пак же воспринимает это как очередной бунт и вжимается в грудную клетку еще усерднее, давя стопами на чужую поясницу.       — Ну все-все, я же тебя покалечу, – сетует Чон и, когда ему наконец-то дают больше пространства для маневров, заваливается на бок рядом со старшим, надеясь не свалиться на пол, так как кровать и правда узкая. Чимин тоже поворачивается лицом к младшему и заглядывает в грустные глаза с надеждой на понимание, но видит не успокоившиеся круги ряби отрицания на радужке, — я в любом случае не могу пустить все на самотек. Как он посмел?       Пак поджимает губы, одновременно ощущая странную гордость за этого парня, что не даст в обиду, и страх перед будущим. Чон же впитывает побледневшее выражение лица и ждет, притаившись, последующие слова, как подсудимый решение суда. Он не может выдворить из груди несправедливость, злость, жажду мести и чужой крови, что совершенно ему не свойственно, но если немного предаться раздумьям, то можно с уверенностью сказать – это все проявления самой крепкой связи, в которой Чимин ему дороже папы Римского.       — Этот удар был последней его фразой, и я готов ее стерпеть, если она останется заключительным аккордом. В моем сердце нет обиды, поэтому не трогай его, пожалуйста, забудь, – шепчет Пак, проводя кончиком указательного пальца по спинке большого носа Чона, губному желобку к арке Купидона, чтобы очертить контур губ и подбородок. Чонгук закрывает глаза, заходясь мурашками от невинных касаний и сгребает в объятия старшего в попытках никогда не разъединяться, но последующее предложение выбивает из него весь дух одним ударом. — Не хочу, чтобы ты пострадал.       Чонгук замирает, продолжая обнимать до хруста ребер и забывая дышать от переизбытка эмоций, потому что вдруг понимает, что беспокоятся внезапно не о высокомерном командире Чо Инсу, который не понравился ему с первого взгляда, а о самом Чоне. Его пытались уберечь от негативного исхода, и от осознания такой простой истины за спиной, кажется, вырастают небольшие крылья или же это Чимин поделился своей ангельской сущностью. Будучи не способным выдержать поток чувств, младший находит мягкие податливые губы и дарит им ласковый поцелуй за поцелуем, не углубляясь и не вплетая язык. Когда каждый почувствовал облегчение и смог в полной мере насладиться долгожданным телесным контактом, взор Чонгука вновь наполняется безграничными чувствами, а ярость исчезает из него насовсем.       — Если ты так хочешь, то хорошо, но я буду держать этого придурка на мушке, – шутит Чон, гладя спину старшего под его простенькой майкой. Чонгук уже давал себе обещание защищать Чимина любой ценой и уже с грохотом его разбил, как керамическую тарелку о стену. Но больше такого не произойдет, он не оставит Пака одного, даже если тот будет кричать на него.       — Мой мальчик, – ласково тянет старший, зажмуривая глаза и широко улыбаясь, отчего его щеки становятся круглыми и румяными, так и влекут куснуть, что и делает Чон под смех и препирания. В комнате темно, хоть глаз выколи, серповидная луна ушла отдыхать за плотные тучи, кровать неудобная и протяжно скрипит, кошка спряталась в переноску и отвернулась от людей, игнорируя их существование, а Чонгук ориентируется по чужому запаху, смеху, прикосновениям, шепоту, дыханию – всему, что принадлежит Чимину. Потому что Пак – его свет и тьма, его путеводитель, с которым заблудиться не страшно, а если такое уж случится, то младший лишь порадуется этому и обнимет своего солдата крепче.       Чимин мажет слюной его шею, успокаивая и расслабляя, а когда его губы находят ухо Чонгука, то он ласкает мочку, доставая довольный стон из чужого нутра. Разделять с друг другом минуты, дурачась и бездельничая – не это ли полное погружение на глубину взаимоотношений? Старший громко сглатывает и задерживается возле уха, чтобы прошептать быстро и еле разборчиво слова, которые он никогда не решится сказать в глаза и при свете дня, ведь для их громкого звучания нужно столько усилий, энергии и смелости.       — Извини меня за все, пожалуйста, за «пару ночей», «слабака» и остальные колкости, за все мои побеги, удары, игнорирования и срывы. Ты замечательный человек и заслуживаешь самого лучшего.       — Правильно, тебя, – Чонгук чувствует боль раскаяния в каждом слове и не может не ответить чистосердечным признанием, потому что находится на ладони у старшего уже давным-давно, доступный, понятный и влюбленный. Если Чимин захочет, то сожмет свои пальцы и разотрет в прах сердцевину Чона, но он этого никогда не сделает, ведь сам пребывает в крепких сжимающих объятьях младшего по собственной воле.       Чон первый накрывает открывшийся для будущего протеста рот и утягивает его в теплую и сладкую, как карамель, негу с привкусом кожи. Медленные касания, томные вздохи, языки на скулах, шее, ключицах и неспешность в движениях без погони за возбуждением. Это больше, чем страсть, зависимость и одержимость, оно многогранное, таящее в себе и порок, и невинность одновременно, а еще обязательно завораживающее, ведь доступно лишь двоим и от этого кажется волшебным.       Парни немного говорят на полтона ниже, будто делятся секретами и сплетнями, утопая в интимной атмосфере и не желая, чтобы эта ночь заканчивалась. Чонгук узнает, что Пак встретил в госпитале Хосока, и тот выглядел ужасно уставшим, но при этом улыбался широко и "отвесил" несколько шуток о колонии жесткого режима. Юнги уже прооперировали и перевели в палату, он без сознания лежит у окна весь обмотанный жуткими проводами и пиликающими машинами, но лечащий врач сказал, что жизненно важные органы не задеты и парню крупно повезло, а уже завтра он может прийти в себя, если повезет. Эта новость неимоверно порадовала Чона, ведь он не мог не тревожиться за состояние товарища, хоть они и знакомы всего ничего.       На вопрос о Намджуне Чимин озадачено пожал плечами и сказал, что ничего не слышал о новоприбывших. Оказалось, что на остаток дня командир запер Пака на дежурство в один из пропускных пунктов в наказание за непослушание и самоволку, а у младшего есть стойкое ощущение, что все это сделано далеко неспроста. Возможно, глазастый Инсу заметил специфичность связи между Паком и молодым доктором и решил разделить их физически, но этому не бывать, пусть тот даже не старается.       Хен сейчас засыпает возле Чона лицом к нему, на его кровати и его отекшей руке, пока сердце младшего за ребрами оплетают все новые и новые цветы влюбленности, крепкие, стойкие и своенравные. Их не обрезать секатором, не вырвать руками, не выкопать лопатой, не вывести целой трехлитровой банкой ядовитых сомнений и не сровнять с землей, их корни становятся прочными и устойчивыми ко внешним факторам с каждым днем. Они превращаются в нечто большее, пока хозяин палисадника в груди младшего мирно спит в сантиметре от него. Чон перед тем, как закрыть глаза и тоже уснуть, чувственно целует напарника в кончик носа, отчего тот морщит его, вызывая ласковую улыбку.       Эти цветы способны пережить все, пока Чимин и Чонгук вместе.