Поворот, мать его

В игре в покер с блефом главное не переборщить.

– Здесь так хорошо, – Итачи расплывается в довольной улыбке, щурясь на ласкающем лицо солнышке. Температура за последние две недели упала значительно, летняя жара отступила под напором осеннего ветра и принесённого им тайфуна, из-за которого западные префектуры страны кратковременно приостановили жизнь и спрятались от стихии за бетонными стенами и железными ставнями. Токио не задело вообще, но унылой непогодой укрыло практически всю страну целиком, спровоцировав переоблачение в свитера, сапоги и дождевики. Солнце увидели только вчера и, честно говоря, успели по нему даже соскучиться. Но прогноз был облачным и ветреным практически на месяц вперёд, поэтому омега непроизвольно ловил себя за подзарядкой от ещё тёплых лучей всякий раз, как они из-за пробегающей тучи выглядывали. – М-хм, – Мадара тоже обращается к виду, подперев подбородок рукой. Они на двадцатом этаже бизнес-центра, и перед ними, кажется, вся столица раскинулась. В связи с этим старший омега задумчив и молчалив – он очень падок на городские пейзажи. – Вернёмся сюда как-нибудь с Кушиной. Ночью здесь будет славно. – Ты так и не поел, – обратил внимание на тарелку с салатом, который даже взглядом, кажется, не задели. – Утром хотелось, – хмыкает, равнодушно отодвигая тарелку от себя, чтобы племянник утащил с неё что-нибудь, – теперь как-то не очень. Вкусно? – всегда спрашивает. – Очень, – кивает. Европейская кухня в Японии не везде выходит удачно, но в этом заведении действительно прямо в яблочко. Итачи пообедал плотно и с удовольствием, а вот дядя притронулся только к кофе. У него только что прошла течка, которую он провёл в одиночестве дома, отказываясь от компании и от еды. Сегодня, наконец, вышел в мир, хотя отголоски остывающих феромонов до сих пор щекотали вокруг него нос. – Переночуешь сегодня у меня? Я соскучился. – Конечно, малыш, – улыбнулся тепло. – Я к тебе и собирался. Жить одному очень скучно, признаться. В Нью-Йорке это не бросается в глаза так же сильно, как здесь. – Ты собираешься возвращаться в Нью-Йорк? – вопрос, который задавать с годами не становится проще. Он всё ещё звучит как-то по-детски. Сквозит той наивной надеждой, что на сотый раз ответ поменяется. – Когда-нибудь, – кивает, – ещё не сейчас. Ты же знаешь, Токио – не мой дом. Если бы не вы, ноги бы моей не было здесь. Да, Итачи знает. Поэтому, собственно, и не видит смысла его уговаривать. Детство Мадары не было счастливым. Этот город для него болью буквально пропитан. Поэтому посещаемые им здесь места ограничиваются теми, в которых он в детстве не успел побывать, в которых никакая ностальгия его не накроет. А штаты… В них он стал впервые свободным. И, да, там ему проще дышать. Там он совершенно другой человек. – Точно не позволишь забрать тебя с собой как-нибудь? – улыбается хитро. – На год, может, на два. Навсегда, – играет бровями. – Возможно, когда-нибудь, – не исключает. – Нам с тобой было здорово в Бостоне, – улыбка от одних воспоминаний лезет на губы. Но потом сползает обратно. – Меня здесь что-то, будто бы, держит. Наверное, держало всегда. – Хм, мест, в которых тебе хорошо, в жизни может быть очень много, но мест, в которых правильно… – задумчиво склонил голову, – возможно, они вообще бывают лишь в одном экземпляре. – Это как-то печально. – Печально это место никогда не найти, – парирует мягко. – Кстати, о локациях. Когда тебе нужно быть в офисе? – Уже почти, – задевает взглядом часы. – Как раз успеваю до дома подбросить. Расплатившись, они спускаются к подземной парковке. По ней бродит неприятный сквозняк, и омеги успевают каплю продрогнуть, добираясь до автомобиля. Итачи вычисляет, где карточка с временным штампом, пока они ползут по серому лабиринту, ориентируясь по табличкам с надписью «Выход». Прямо за ними ползёт мотоцикл, наполняя воздух вибрациями своего двигателя. Встречного движения нет, он мог бы легко обогнать, но почему-то не делает этого. Итачи лишь по этой причине присматривается к нему через зеркало заднего вида и ловит непонятное ему дежавю от тёмно-зелёной кожаной куртки. – Хм, – тянет, медленно входя ещё в один поворот, – я его уже где-то видел. – Мм? – Мадара сегодня непривычно рассеян, поэтому смысловой посыл не сразу улавливает. Медленно оборачивается, смотрит секунду. – Может, тоже работает в центре. Парень кивает на автомате, но вообще-то… Может, они живут в одном здании? Проходят мимо друг друга возле кабинета терапевта? Может, это вообще Акасуна? Есть такое подозрительное, но очень чёткое чувство, что, если омега выйдет сейчас из машины, то под шлемом найдёт кого-то знакомого. – Нет, это… – имя мучительно крутится буквально на кончике языка, но всё никак не приходит. А вместе с тенью личности мотоциклиста подкрадывается ещё очень липкое, неприятное чувство. – Остановись, – командует Мадара, вдруг, и парень мгновенно вжимает педаль тормоза в пол. Оборачивается проверить, чем позади них занимается альфа. Это альфа сто процентов, в памяти даже есть отголоски шлейфа его феромонов. И сам он страха, кажется, не вызывает, но в данном контексте, однозначно, ничего хорошего им не сулит. – А он наглее, чем мне на первый взгляд показалось, – хмыкает дядя бесцветно. Итачи поворачивается обратно к лобовому стеклу, резонный вопрос застывает на приоткрытых губах, но задавать его вслух смысла нет. До него только что дошло, кто их блокирует сзади, потому что это один из верных охранников обладателя стоящего перед ними чёрного внедорожника. Так-то, пространство для манёвра ещё есть, они заблокированы не до конца, а водит Итачи уверенно. Он не сомневается в том, что сможет быстро юркнуть в ещё доступное окно, особенно с учётом того, что его хонда компактнее, но есть ли смысл это делать? Гонке не быть, омега лучше всех понимает возможности обоих автомобилей, потому что, блять, собственными руками их, считайте, собрал. И, к сожалению, даже выжав из своей крошки все силы, эти догонялки он не выиграет. – Я могу полицию набрать, – шепчет парень, наблюдая, как Тобирама выходит из своей хонды. – Он и так чёрт-те что о себе возомнил, – качает головой дядя, – обойдёмся без парада в его честь. Мужчина мягко прикрывает дверь, медленно шагает на сближение, по пути открывая багажник. Итачи сглатывает, чувствуя судорогу вдоль позвоночника. Удивительно, как знакомый человек, с которым ты ни раз разговаривал, может создать, вдруг, ощущение, будто твоя жизнь последние секунды отмеряет. – Полагаю, нет смысла уговаривать тебя въехать в его машину и отодвинуть её с дороги вместе с ним, – скорее, замечает, чем спрашивает. Итачи мотает головой, абсолютно цепенея мгновением позже от нерасторопной походки. Она такая страшная, брюнет не в состоянии объяснить, почему. По его артериям гоняет чистый адреналин, и он, отмерев с опозданием, рефлекторно блокирует двери нажатием кнопки. Глупо, это их не спасёт. Ядерный бункер не укроет от цепкого взгляда. Губы Сенджу трогает довольная улыбка, он касается белого капота пальцами, оглаживает металл, подходя к пассажирской двери всё ближе, а Итачи, боже, кажется, словно касаются его самого. Чувствует себя абсолютно неприкрытым. Мадара же весьма бесстрашно опускает окно, позволяя альфе облокотиться на дверь. Мужчина звучно втягивает носом воздух, пока наклоняется. – Так, ты поэтому безвылазно дома сидишь, – подмечает в запахе отголоски течки, – что же ты не написал? – Веришь: даже не вспомнил о том, что ты есть? – удивительно, но совсем не язвит. – Не верю, – качает головой, переводя взгляд на своего подчинённого, чей кроличий страх, несомненно, тоже читает из воздуха. – Бегать от меня – семейное, видимо. – Уберись с дороги, – советует Мадара. Тобирама одними глазами улыбается. Им совершенно точно конец. – Выйдешь из автомобиля сам – сядешь, куда тебе будет угодно, – обозначает опции, – или поедешь там, куда я уложу. Повисает пауза. Старший Учиха, слава богам, не дерзит дерзости ради, но и не реагирует абсолютно никак, чем альфу лишь сильнее забавляет. Он ждёт секунд тридцать по-честному. – Что ж, – легко достаёт до кнопки, чтобы разблокировать дверь, открывает её, выпрямляясь. Все его движения аккуратны, но необъяснимый ужас в груди вызывают. Это та самая нерасторопность, которой страшно даже возразить, потому что, если там повысят голос, то сразу же, без предупреждающих выстрелов. И у тебя, наверное, откажут все органы до последнего. Ремень безопасности Мадара сам отстёгивает, а потом его под локоть вытягивают из салона. Он ёжится от промозглого ветра, покачивающего шлагбаумы, дарит племяннику нифига не успокаивающую улыбку, не сопротивляется совершенно, пока его подводят к багажнику и, подцепив аккуратно под коленями, сажают внутрь. Захлопывает его Тобирама одним ровным движением, даже не поколебавшись, а потом вновь направляется к Итачи. Предусмотрительно прикрывает пассажирскую дверь, вновь укладывает на неё ладони, чтобы заглянуть омеге в глаза, а тот, блин, не дышит совсем. Не представляет, что ему делать. – Не трясись, – голос добреет значительно, – верну его целиком и в настроении поприятнее, – обещает, и ему, вроде бы, верится, а, вроде, с удержанием человека против его воли, уже как-то и не очень. Мужчина смотрит с полминуты внимательно, бродит взглядом по парню, заставляя трепыхающееся сердце работать на износ, а затем… – Захочешь присоединиться – дверь открыта всегда. – А? – хлопает на мужчину глазами. Окей, возможно, в воздухе есть что-то такое, но он перенервничал, ладно? Омегам свойственно цепляться за запахи сильных альф в моменты неуверенности, даже если альфа причиной этой неуверенности и является. И, объективно говоря, Тобирама невероятно хорош собой – Итачи к этому как бы не слеп. Поэтому, может, ему сейчас настолько неловко. Шутка или нет, основание у неё не воображаемое. – Дай этой мысли срезонировать, – ставит здесь паузу взмахом руки, – у вас с Акасуной был шанс поработать над болидом? – Да, – отвечает тут же, зная, что да, но почему-то сомневаясь сейчас в правильности любого ответа. Что происходит вообще? – Вам назначат встречу со мной на… – взглядом приборную панель задевает, вычитывая на ней то ли время, то ли число, – на когда-нибудь, – сдаётся, не разбираясь в собственном календаре без помощи своего жуткого ассистента. – Никаких презентаций. Принесёте идеи как есть, на чём вы их там записываете. Хочу слышать сырые идеи. И определитесь с ценой. За опыт у меня даже стажёры не работают. Пауза. Альфа, однозначно, ждёт какой-то ответ, но Итачи не знает, как будет правильно. Да, господин? Это же были не вопросы. – Ты услышал меня? – уточняет терпеливо. – Да, – сглатывает. – Мы всё сделаем. – Мои умницы, – хвалит, вновь ведя рукой по хонде так, словно это омежья нога. – Последний шанс припарковать свою крошку обратно и запрыгнуть в мою, – судя по тону, он не издевается. Но кто говорит такие вещи серьёзно? – Тобирама-сан, – собирает свою храбрость по крупицам. – Мм? – его низкий голос будто мёдом пропитан. – Это неприлично, – утверждает, хотя, честно, даже в этом не уверен. – А это незаконно, – взглядом указывает на чёрный внедорожник, из которого Мадара даже не пытается, кажется, выбраться. – Хм, – улыбается мягко. – Видишь ли, я уверен, что в твоей очаровательной головке водится много вкусного по соседству с гениальными мыслями. Так же, как уверен и в том, что твой дядя добровольно примет участие во всём, что моя фантазия пожелает сегодня с ним сделать. Так что это, пожалуй, ни то, ни другое. Смотреть ему в глаза невыносимо, но и отвести их не получается. Сидишь, дрожишь перед ним снова, молясь, чтобы он тебя отпустил. Но ему слишком нравится играть со своей едой, чтобы сжалиться над ней вот так быстро. – Не води в нетрезвом состоянии, – советует заботливо. – Я трезв. – Не совсем, – выпрямляется, ничего не объясняя и, что ужасно, не прощаясь. Внедорожник мягко качнулся, когда альфа сел за его руль. Тронулся с места плавно, выезжая мгновенно с парковки. Мотоцикл также мимо проплёлся, кивнув ошарашенному омеге, видимо, в качестве приветствия. А, может, прощания. А Итачи, да, понадобилась минута, чтобы отдышаться. Что Тобирама только что сделал? Что он себе вообще позволяет? Мадара, конечно, не сопротивлялся особо, но разве есть смысл вообще это делать, когда он вдвое больше тебя и при личной охране? Под ручку вывел, посадил в багажник, господи. У всех альф, что ли, кинк на такое? А Итачи что теперь делать? Может, стоило поехать за ними? Заблокировать ему выезд и всё же дождаться полиции? Телефон вибрирует, парень от этого едва не подскакивает. Мадара: «Не волнуйся, малыш. Он ничего мне не сделает» Вы: «Я в шаге от того, чтобы загуглить ближайший полицейский участок» Мадара: «В этом нет необходимости. Если нужно – я сам потом наберу. Возвращайся на работу, а потом и домой. Я до вечера вернусь» Вы: «Он везёт тебя к себе?» Мадара: «Хз. Да похуй, это не что-то креативное» Вдох. Выдох. Супер, блин, пообедали. Итачи медленно выезжает с парковки. Не знает ещё, в каком направлении собирается ехать, не понимает, в себе он или ещё капельку нет. В нём столько эмоций, что пальцы мелко подрагивают. Гормональные карусели ещё не до конца его отпустили, и он временами совершенно терял поводья, срываясь в подвешенное состояние, где становился заложником каких-то собственных кукловодных ниток. И сейчас, возможно, с ним происходит именно это, но, может быть, он просто ещё не до конца осознал произошедшее, и мозг просто догоняет информацию. А хонда ехала себе, будто на автопилоте, уверенно маневрировала по знакомым улочкам. Брюнет даже не регистрировал собственный путь, пока тот внезапно не завершился. – Да ты издеваешься, – выдыхает, поднимая взгляд на высокие кованые ворота. За ними охранники в японской униформе и трёхэтажное светлое здание. Не Букингемский дворец, но тоже что-то на королевском. Смотрит на тебя сверху-вниз, помахивая британским флагом, наблюдает за тем, как ты от унизительного стыда закипаешь. Глупо прозвучит, но здесь действительно как-то спокойнее. Без пяти минут другое государство, его территория. С ним даже видеться не надо, чтобы поймать от фантомного присутствия каплю успокоения. Оно, впрочем, улетучивается мгновенно, когда железные ворота медленно и плавно перед ним раскрываются. Омега вздрагивает, чуть сердце своё не проглатывает, ощущая себя ребёнком, которого накажут в любой момент за то, что он полез в запрещённое место. Оглядывается проверить, не стоит ли прямо за ним какой-нибудь дипломатический автомобиль, потом обратно, ожидая, что какой-то из охранников выйдет дать как минимум пизды за нарушение каких-нибудь международных договоров тем, что японскими шинами коснулся воображаемой английской черты, воздушное пространство Евросоюза задел своим бампером – что-нибудь из этой, знаете, серии. Спекулятивная дурь вылетает из головы, когда парень попадает под знакомый цепкий взгляд. Хатаке, подпирающий неприметно стену в светлом костюме, отлично сливающимся с помпезным строением, выпускает изо рта облако дыма. Медленно так, подчёркнуто и с большой буквы. Альфа взмахивает рукой, двумя зажимающими сигарету пальцами манит хонду въехать на территорию посольства. Один из охранников выглядывает из своей будки, явно не понимая, кому, а главное зачем он ворота открыл. Омега отвечает на взгляд, но над предложением даже не думает. Шёпотом своим рукам приказывает включить задний ход, те послушно выполняют задание, не совершая резких движений. А Хатаке показательно крутит в пальцах мобильным. Сдаёт его с потрохами, пока Учиха сдаёт назад от посольства, и по приезде в офис на телефоне уже висит непрочитанное от Намикадзе. Минато: «Всё в порядке, надеюсь» Хн. Не вопрос. Не звонок. Знает, что детальный ответ не получит, но на какой-нибудь короткий смелости хватит вполне. Вы: «Да»

***

Мадара лежал в просторном багажнике, закинув одну из пяток себе на колено и задумчиво покачивая носком в воздухе. Он мог бы сказать что-нибудь: от альфы его отделял лишь ряд задних сидений, но сегодня вообще не тот день, когда рык ему давался легко, а посему его решено было поберечь. Откровенно говоря, омеге было совсем не до игр. Он нормально не спал дней, наверное, пять, не ел, кажется, ещё дольше. Всё, чего ему хочется, это укрыться потеплее, лечь поудобнее, помацать Данго и, может, перечитать какой-то из любимых романов, перебрать в голове любимые реплики, пережить заново любимые сцены, к вечеру, возможно, быть избалованным кулинарными творениями своего племянника и уснуть рядом с ним, дыша тем домашним комфортом, который получается, когда их запахи смешиваются. Когда в пространстве нет альф и давления, а есть лишь знакомое, мягкое, омежье, от которого стресс сам собой отступает. Но королева драматичных выходов на сцену решила, что именно сегодня пролетит кометой над буднями и оставит в них после себя пару метеоритных кратеров. В каком-то смысле, даже любопытно, как далеко этот ребёнок зайдёт в своей игре в альфа-самца. Поэтому, с выводами Мадара не торопился. Был готов к разным развитиям этого вечера. Ещё одна подземная парковка. В заднем окне на секунду мелькает верхушка небоскрёба. Даже из Сибуи не выехали. От количества поворотов голову начинает мерзко кружить, и мужчина принимает сидячее положение, опасаясь, что его в любую минуту стошнит прямо на этот безупречно чистый салон. Тобирама паркуется, наконец, из автомобиля выходит. Открывает багажник, подаёт руку омеге. Тот принимает, смотрит на Сенджу вверх и нехотя признаёт, что сучонок реально неприлично красив. И в той самой степени уверен в своей невъебенности, что ты даже отшить его вот так прямо не можешь. – Я действительно просто хотел пообедать с тобой, – заверяет, сдёргивая с закреплённых к подголовнику плечиков свой пиджак, чтобы бережно Учихе на плечи накинуть, – но, может, захочешь остаться до завтра? – предлагает нейтрально. – Шансы не на твоей стороне, – обозначает об этом прямо, пока чужие пальцы подцепляют длинную тёмную прядь. – Ты потрясающе пахнешь, – вдыхает с волос феромоны, что сегодня слаще обычного. – Давай без воды, или я потрясающе быстро уйду. – Так просто возьмёшь и уйдёшь? – издевательски впечатляется. – Мне с трудом в это верится. – Ты делаешь слишком высокие ставки на свой характер, а он у тебя посредственный в лучшем случае. – Не очень метко кусаешь сегодня, – замечает нейтрально, приобнимая и утягивая в сторону лифта. – Я устал, не суди комментарии строго, – вздыхает. Придумывать какие-то умные оскорбления банально лень и не стоит того. Стало быть, при необходимости сразу же пройдёмся ниже пояса. Четвёртый этаж. Красивые виды, однозначно, не посмотрим. Хн, в ресторане окон в принципе нет – он в сердце этого здания. Украшен не слишком надменно, но и подчёркнуто дорого. Освещение тёплое, алые скатерти кровью струятся под ним. Такое чувство, что современный мир совершенно стёрся, и это место отмотало их на два века назад, а стрелку часов заморозила где-то в районе позднего вечера. Что ж, это Сенджу под стать. Его персонаж в этой истории как раз как влитой. А Мадара и в своём-то веке себя ощущает каким-то пришельцем. Строгий официант учтиво отодвигает для омеги стул и стоит над душой каменной статуей, пока Тобирама делает свой заказ. – Зелёный чай, – произносит брюнет, ловя на себе вопросительный взгляд, – любой, – вставляет до того, как ему успеют рассказать о десятке разновидностей, собранных, вне всяких сомнений, какими-то редкими существами с полей, над которыми летают пегасы. – Для охуенного шеф повара ты удивительно непривередлив, – комментирует Сенджу с довольством. Конечно же, чем меньше у тебя требований, тем проще тебя будет ломать под свои. – Чтобы быть охуенным шеф поваром, продукты нужно любить каждый по отдельности, а не только когда они приготовлены королевой Викторией, – улыбается на проскользнувшую в контексте заносчивость. – Считаешь, твой успех именно в этом? – интересуется искренне. – Успех много в чём, ты это с годами, может быть, тоже поймёшь. Альфа улыбается глазами, как делает, когда его всё прямо до неприличия устраивает. Это раздражает немного. Не то чтобы омеге приходилось много энергии тратить на свои колкие реплики, но, когда они от человека в любом количестве просто рикошетят куда-то, это всё равно очень выматывает. Принесённый горячий чай заставляет приятно поёжиться. Сегодня в принципе холодно, но чувствительному после течки телу даже как-то особенно. Так что, завернувшись покрепче в объёмный пиджак, Учиха дышит над ароматным чаем и копит в себе как можно больше тепла. Альфа наблюдает за ним, как за зверушкой, разговорами не утомляет – он в принципе очень чётко разграничивает все свои действия. Работу и личное, приличное и неприличное. Для Мадары, привыкшего смешивать все эти вещи в прекрасном, непредсказуемом хаосе, такое поведение выглядит капельку вычурно, скупо, даже печально. Слишком ограниченно, чтобы быть привлекательным. – Твоя душенька, надеюсь, довольна, – тянет пресно, когда Сенджу откладывает от себя столовые приборы, что мгновенно интерпретируется официантом, как команда «убери всё со стола», – потому что развлекать её дальше желания нет совершенно. – Всегда есть, куда стремиться, – какой-то недобро загадочный тон. – Согрелся? – Нет. – Славно. Выложи всё из карманов на стол. Мадара инструкциям следует: звенит связкой ключей, рядышком же располагает мобильный и кошелёк. Не знает ещё, разочарованным ли хочет быть или всё-таки впечатлённым. Сенджу медленно поднимается, рукава чёрной рубашки поправляет, галантно подаёт омеге руку. – Будем трахаться в туалете? – фыркает, ведомый к уборным. – Только если это принципиальный пункт, – тоже не горит подобным желанием. – У меня сегодня лежит только к тёплой кровати. – К тёплой кровати у тебя сейчас встанет, – утверждает, выцепляя пару кубиков льда из стоящего на чьём-то столе ведра для шампанского. У Мадары всё содрогается от предвкушения. Он смотрит на этот лёд, смакует властный голос, приказывающий всем выйти вон из уборной, и очень охотно проходит в одну из кабинок. Его прислоняют к стенке, гладят любовно по щеке, чуть раскрывают пиджак. Лёд прижимается к одному из сосков, мгновенно впитывается влагой в тонкий хлопок, срывает с губ жалобный стон. Выдержки на тишину сегодня нет, как и сил скрывать настроение. Феромоны податливой волной заполняют пространство, вызывают у альфы улыбку, жаждут, просят, тянутся. Даже самые независимые омеги во время течки становятся болезненно нуждающимися. Изголодавшееся по вниманию тело крайне отзывчиво, особенно с учётом того, что последним, кто к нему прикасался, был именно этот мужчина. Кожа чувствительная, покрытая сплошь мурашками. Лёд по ней перемещается, как лезвие тупого ножа. Больно, остро, хочется отдёрнуться. Его целуют жадно, до вписавшегося в стенку затылка, и пробираются руками в штаны. Мадара на цыпочки невольно встаёт, чувствуя ледяные пальцы на себе, стонет сорвано альфе в губы. Лёд мажет болью меж ягодиц, проталкивается внутрь сразу же. Брюнета трясёт крупной дрожью, будто он за пару секунд скинул с себя несколько градусов и теперь в шаге от гипотермии. – Глаза закатываешь, а течёшь как по команде, – шепчет Тобирама в шею, в неё же сразу кусает. Знакомое влияние током по телу бежит, подчиняет его себе полностью, и глаза действительно закатываются. Это, блять, что-то с чем-то. – Послушай свои варианты, – протягивает альфа, выскальзывая из омеги пальцами, чтобы провести влажную от смазки дорожку до поясницы, а потом отпустить. – Я сейчас сяду обратно за стол и закажу себе бутылочку любимого вина, – отстраняется, но Учиха, вцепившись в его рубашку намертво, следом шагает, разочарованно чувствуя, как его запястья перехватывают. – Пить буду медленно, можешь всё обдумать как следует. Решишь, что хочешь уехать – я не буду держать. Сам отвезу, куда скажешь, – прислоняет обратно к стенке. – Решишь остаться – вернёшься ко мне за стол обнажённым и готовым заглаживать вину за своё поведение, – короткий поцелуй в кончик носа. – Выбирай. На этом Тобирама его и покинул. Оставил в левой туалетной кабинке ловить обратно своё равновесие и, сука, смеяться. Тихо так, бессильно. Отнюдь не смехом победителей. Наглости этому ребёнку создатель не пожалел. Отвалил ещё и порцию Хаширамы, походу. И до чего же меткий сучонок. Не ходи он под фамилией одной из влиятельнейших и древнейших японских семей, Мадара бы эту сладость в подвал на цепь посадил. Играл бы с ним каждый день, любил бы, заботился. У него, сколько он себя помнит, особенно лежало к трудолюбивому среднему классу. И он вечно приглядывался, искал себе хорошего мальчика на воспитание, которого можно будет возить всюду с собой, баловать всяко и быть им взятым старательно когда угодно, где угодно, а самое главное – сколько душе угодно. Такая, знаете, влюблённая, преданная прелесть, которая умеет по команде перевоплощаться в того, кто будет за волосы в рот ебать до гланд глубоко. Вот такого, пожалуйста, и даже с бантиком. А не породистую мудилу, в которую не жалко было бы пулю пустить и посмотреть, как жизнь в прекрасных глазах медленно тухнет. Хн, чья дерзость, даже дикость, как и контраст его извращённых предпочтений и спокойной, педантичной натуры – это, сука, отдельная страничка из списка заводящих омегу вещей. Голым выйти к нему? Да он охуел. По ногам всё ещё мерзко ползут струйки воды от растаявшего внутри льда. Учиха стирает их с удовольствием с кожи тканью тех же штанов, что только что вместе с бельём с себя снял. Следом избавляется от пиджака, кофты и даже обуви, ступая босиком по мерзкой ледяной плитке. Передёргивает от каждого шага, трясёт в такой степени, что дышать, порой, еле получается. Если бы он сомкнул свои зубы, они звучно бы друг о друга постучали. Хочется укрыться, хочется прикрыться. Учиха экспериментатор в постели каких поискать, но даже ему перед честным обществом голышом представать очень стыдно. Но, к сожалению, перед обществом и не приходится: зал оказывается совершенно пустым. Блюда ещё на столах, некоторые аппетитно дымятся, но к ним никто не притронется, как и никто не допьёт нагревающееся в бокалах шампанское. Ни посетителей, ни персонала. Тяжёлые двери, вероятно, заперты, а ключ у вальяжно потягивающего вино альфы. Тобирама омегу взглядом довольно облизывает, мягкой улыбки совсем не скрывает. А это довольство нечем даже покрыть, оно не поломается ни об одно твоё едкое слово. – Это твой ресторан? – уточняет, присаживаясь на стул напротив. Мягкая на вид ткань кажется коже неприятно грубой и совершенно ледяной. Кондиционер работает на полную мощность. Ещё немного, и увидишь клубы пара у себя изо рта. – Хаширамы, – качает головой, подавая в дрожащую руку бокал. – Разозлится чертовски, когда ему доложат. Это моя вишенка сверху. – Хороша, – признаёт. – Мм, – вино действительно вкусное, но.. – моё всё-таки лучше. – Твоё у меня дома, – обещает. – Преподам один ценный урок, и поедем. На живот, – приказывает, взглядом указывая на стол. – Когда-нибудь до тебя дойдёт, что свои уроки можешь себе в жопу засунуть, – комментирует, но сбитым шёпотом не получается так же эффектно, как звучало у него в голове. Омега поднимается, смакуя новый глоток вина на языке, медленно обходит стол, ловя голодный взгляд в свою сторону, оставляет свой бокал рядом с чужим и послушно ложится животом на алую скатерть. Его заставляют ждать какое-то время, поднимаются, не торопясь, пьют вино. Пряжка ремня игриво звенит, и по ноге вниз медленно смазка стекает. Ебать, Учиха так заведён, что худшим наказанием, пожалуй, было бы связать его так и просто оставить. – Мне очень нравится, когда ты послушный, – признаёт альфа, оглаживая ягодицу ладонью. Брюнет задерживает дыхание, но на размашистый удар ремнём всё равно стонет сквозь зубы. Он слышит, что вновь откуда-то зачерпывают лёд, и откровенно скулит от ледяного прикосновения к горящему месту удара. Лёд находит себе место в изгибе поясницы, а костяшки пальцев ласково ведут по другой ягодице. Секунда, чтобы взять покрепче ремень. Этот удар сильнее, лёд следом обжигает до слёз. Такая изощрённая пытка, потому что холод в разы обостряет ощущения на и без того чувствительно коже. И она местами горит, местами немеет. Всё дрожит: от температуры, от боли, от нетерпения, от тщетных попыток запирать в себе жалобные вскрики. Медитативная порка не сопровождается никакими напутствующими словами, потому что Сенджу на самом деле совсем не наказывает. Развлекается. А брюнет под ним рассыпается, плачет какими-то спазмами, жалобно стонет. Кончает без стимуляции, ощущая себя потрясающе грязным. – Не то чтобы меня задело быть тобой посланным, – Тобирама тянет голову за волосы вверх, наклоняется к самому уху, – но послушание я ценю всей душой, а ты, малыш, не был послушным. Впредь, если я зову тебя куда-нибудь съездить со мной, я хочу слышать не «пойдёшь туда в одиночестве», а «как прикажешь одеться и во сколько меня заберёшь», ты это усвоил? – Да, – выдыхает. Вплетённые в его волосы пальцы перебирают пряди так ласково… Весь этот альфа противоречиво ласковый, даже с его тяжёлой рукой. Воспитывает кнутом и пряником одновременно, и, дай он тебе выбор, даже не поймёшь, какой из этих методов предпочитаешь. – Отвезти тебя домой? – шепчет, оглаживая медленно по спине, смахивая с поясницы воду и ещё не успевшие растаять кусочки льда. – Итачи волнуется, – подцепляет чужой телефон, без зазрения совести читая уведомления, – не красиво так с ним поступать, – цокает делано, – ребёнку вредно переживать. – Скажи уже, – выдыхает, прильнув лбом к скатерти и пытаясь где-то там внутри себя отыскать силы согласиться быть отпущенным. – Сказал уже, – укладывает ладонь над плечом, – отвезу к малышу в заботливые руки – только скажи. Или, – улыбка слышится в голосе, – могу забрать к себе, посадить на поводок и ебать, пока ты думать самостоятельно не перестанешь, – низкий шёпот пробирает до дрожи, будто сам дьявол сладко искушает. – Ну, либо можем заняться любовью, – усмехнулся почти что с издёвкой, – если твоё сердечко попросит. Сердечко, да? Нежное, омежье сердечко, которому хочется ласки вечно, а после течки особенно. Ублюдок карты грамотно раскладывает. Выдох. – Вино, говоришь, моё есть, – поднимает себя в вертикаль осторожно, морщась от обжигающей боли. Содрогается. Успел немного нагреть своё местечко на столе, покидать его уже не хотелось. – Для тебя всё есть, – заверяет уверенно. Или самоуверенно. – Меньше выёбывайся – меньше же будешь проёбываться, – адресует ему не впечатлённый взгляд, – это тебе добрый совет от нии-сана. – Посоветуешь, когда будет, какой проёб подчеркнуть, – поправляет бесстрастно. – Ребёнку ответь, пока я занимаюсь твоим одеванием. Мадара отправляет племяннику сообщение, еле попадая по клавишам и совсем не парясь за грамматику. Что-то короткое, типа «домой не приеду сегодня». Мгновенно прочитано. Входящий звонок. На душе совестно, пока омега отклоняет вызов, но он действительно сейчас не готов разговаривать. Та его сущность, которая сексуально активна, не сосуществует одновременно с той, которая мать. Их разделяют умело, оставляя всю любовь, нежность и понимание на одной стороне, а удовольствие и драйв на другой. И вот так по щелчку переключаться он ещё не умеет. Итачи: «Я волнуюсь. Всё хорошо?» Вы: «Всё чудесно, малыш. Спи спокойно» Спокойно спать малыш, конечно, не будет. У него тоже дохуя всяких собственных кинков – из муштрованных этикетом отличников стабильно получаются всякие извращенцы, но то, чем балуется его дядя, слишком даже для Итачи. Выглядит насилием. Иронично, Мадаре на Яхико хотелось написать примерно столько же заяв, сколько малышу сейчас хочется на Тобираму. Альфа, к слову, возвращается через целых несколько минут, кажется, спустившись к машине. Вкладывает в руки пакет с чертовски знакомым логотипом. Он в штатах именно там покупает всякое струящееся, короткое и невесомое себе и Кушине с Итачи. В пакете чёрный шёлк со шнуровкой на спине, которую, знаете, можно и затянуть на себе крепко, и с чьей-то помощью мгновенно развязать, когда надо. Ещё одно подозрительно точное попадание в череде целого множества выстрелов в яблочко. Учиха не комментирует. Облачается в то, что дают, пока им откровенно любуются, и даже ничего по поводу ревнивых пиздюков не язвит, когда на него сверху накидывают обратно пиджак. Босиком через весь бизнес-центр тоже не дают прогуляться – подхватывают на руки, в не терпящей возражений манере. И брюнет действительно не возражает. Греется чужим теплом и плотной чёрной тканью, с расстановкой обдумывает всю ситуацию. Он в таких, знаете, вообще не бывал. Ему в равной степени любопытно и не по себе. Поэтому он выжидает. Пристёгивается, будучи усаженным в кресло, позволяет мужской руке удобно расположиться на его тонкой коленочке. В доме у Сенджу его действительно ждёт кожаный ошейник с поводком, что на шею плотно ложится, когда остальные шмотки слетают с него. Ожидаемо, на вино становится абсолютно насрать. Учиха, следуя чужому приказу, встаёт на колени посередине кровати и сразу же чувствует натяжение на своём горле. Тобирама не соврал, когда обещал ебать, пока тут мысль самостоятельную не потеряют. Он именно ебёт. Жёстко, без поблажек и передышек. Душит время от времени, тянет на себя за волосы, от души хлопает ладонями по истерзанным ягодицам. Омега это всё терпит достойно, но потом альфа, вдруг, протягивает поводок под изголовьем, резким рывком вынуждая омегу лицом уткнуться в подушку. Фиксирует в этом положении, чтобы невозможно было подняться, берёт так глубоко, как только возможно. Мадара чувствует, как в него в параллель с членом пробираются пальцы. Они растягивают до незнакомого жжения, терпеть его трудно безумно, но мужчина старается. Сквозь сжатые зубы цедит тихие стоны, вцепившись пальцами в простыни. Ему всё кажется, что уже слишком, что он дальше не может, но секунда за секундой проходят минуты, а выдержка всё не сдаёт, хоть это и самая унизительная боль, какую здесь когда-нибудь на себе испытывали. .. Нет. Мысль осекается, потому что, нет, однозначно, не самая. Никогда не сможет стать. Не после того, как мерзкий сорокалетний мудак забирает твою девственность силой. В доме, где ты проживаешь. По соседству с комнатами, в которых ты выполняешь домашку. Буквально за поворотом от главной залы, в которой несколько десятков людей. Глухих, по всей видимости, потому что ни один его криков не слышит. Хн, или не хочет. – Остановись, – выдыхает, еле имея уже силы на это. Так близко, вдруг, подобрался к травме, что пальцы ног онемели опасно. Это не новое чувство, с ним бывает периодически, особенно если его каким-то образом фиксируют. А сегодня день такой… Уязвимый. И нужно остановиться, пока психика крошиться не начала. Тобирама замирает. Каким бы грубым он ни был, порой, удивительным образом умеет не перегибать с этой грубостью. Назло тебе всё правильно делает, не даёт ни единого повода к нему прикопаться. – Друга позвать собираешься или для чего ты меня растягиваешь? – скрипит, лишь сейчас понимая, что немного охрип. – Признаю, ты отлично бы на двух членах смотрелся, – хмыкает, любовно ведя рукой по спине, – но я бы этому другу член его же зубами отгрыз до того, как мы бы успели тобой насладиться. – Тебя нянечки в детстве не учили, что нужно делиться? – не может его не поддеть. – Учили, как и тебя манерам, должно быть, но не все уроки усваиваются хорошо, – выходит из омеги медленно, хотя у обоих ещё жёстко стоит. Какое-то движение на фоне, и натяжение проводка исчезает. – Устал? – От тебя? – уточняет, садясь и с хрустом ведя головой. – Безумно. – Будешь врать мне, я же снова по заднице пройдусь чем-нибудь, – предупреждает, расстёгивая ошейник, чтобы откинуть его в сторону. – Страшный-страшный Тоби-чан, – тянет устало, цепанув альфу за шею, чтобы уложить на кровать. – Слушался бы так всегда, – цокает, садясь на него сверху. Член мягко проскальзывает внутрь, руки Сенджу плотно обвивают талию. Плавные движения, такие же поцелуи. Ублюдок любое настроение поймает – не сомневайся. Кончить заставит столько раз, что рассудок отъедет. Учиха двигается на нём плавно, взгляда от него не оторвёт. Если быть откровенным, то ему нравится всё: и наглость, и мягкость, и кнут, и пряник, и феромоны его нереальные, и эта опасная атмосфера вокруг, когда не знаешь, словом порежет или чем-нибудь материальным. Этот альфа так легко делает больно, но при этом в безопасности усомниться никогда не даёт. И ты свою сохранность как-то без сомнений ему доверяешь. Но малыш не гипоаллергенный, увы. – Ты отлично смотришься на мне, – протягивает альфа расслабленно. – Будь моим, Мадара. Мы оба понимаем, что тебе хочется. Динамишь из чистого принципа. – Твоим? – дублирует через смешок. – Два раза трахнул и думаешь, можно качать права? – сжимает пальцами его подбородок. – Губу закатай или в следующий раз я твоими зубами что-нибудь тебе отгрызу. Альфа смеётся. Чисто так, искренне, даже не издевается. И сердце Учихи, которое мягкое по очень большому секрету, стыдливо сбивается с ритма. – Я не трахнул тебя, Мадара, а взял. Отдавать не хочу. Можешь шипеть и брыкаться, но в лицо мне не ври, – садится, обнимая брюнета за талию, губами к шее припадает, вот-вот укусит. – Ты обожаешь, как я имею тебя. Так же, как обожаешь вино, которым я тебя собираюсь поить. – Зубы держи при себе, – цедит, понимая, что без толку. От глубокого укуса содрогается. Сенджу любит полировать финал особенно глубокими метками. И не отпускает, ублюдок. Наслаждается кровью, пока загрубевшие от его инженерии руки повторяют по контуру каждый изгиб, путаются в волосах. Этот мальчик такой наглый, жадный до безумия, совершенно не знающий меры. Мадара шёпотом себе признаётся, что любит это до чёртиков. Чуть оттолкнув, омега приподнимается, оперевшись на сильные плечи. Его не удерживают, но руками внутрь лезут абсолютно беспардонно. Брюнет содрогается, замирает от этих мозолистых пальцев. Они проталкиваются глубоко, никем не остановленные. Чуть раскрываются. Мадару передёргивает, когда сперма стекает по бёдрам вниз, по вторгнувшимся в него пальцам. Кожа мурашками покрывается. Ему бы ноги свести, оттолкнуть от себя эту выскочку, отмыться от его прикосновений и забыть. Не судьба. – Когда ты надламываешься, это воистину прекрасное зрелище, – тянет альфа любовно, подцепляя острый подбородок. Мадара и не заметил, как склонил свою голову. – Меня посещала мысль заткнуть тебе кляпом рот и посмотреть, как невыносимо тебе будет без возможности плеваться ругательствами, – большой палец мягко в рот проникает, не встретив никакого сопротивления, надавливает на язык, пока остальные смыкаются под подбородком, – хорошо, что не стал, иначе пропустил бы момент, когда ты сам борзеть перестанешь, – медленно перебирает пальцами внутри, собирает вязкую смесь смазки и спермы. – Так уверенно предупреждал, что кусаешься, – растягивает слова издевательски, – кусай же, где твои зубки? Омега прикрывает глаза, не выдерживая зрительный контакт. Правда в том, что он действительно кусается, а себя вот как раз кусать не позволяет. Как правило. Но у них тут без правил, кажись. – Давай же, любимый, чего ты трясёшься? – шепчет, проталкивая палец дальше в рот. – Я сказал: кусай, – голос резко становится твёрдым. Брюнет дрожит действительно, но приказ выполнить не в состоянии. – Хороший мальчик, – хвалит, довольный произведённым эффектом и всеми тошнотворными метаморфозами. Альфа их местами меняет, вжимает в мягкое одеяло, укрывает своей тяжестью и теплом. Целует плавно и глубоко, путаясь в чёрных волосах пальцами. А омега держится за него, как за последний островок земли в бушующем океане. И ему совершенно не страшно. Что, кстати говоря, самое страшное.

***

Неловко переминаясь с ноги на ногу, Итачи крепко держит собаку и пристально пялится в дверь, одновременно желая, чтобы открылась, и подумывая прыгнуть в машину обратно и уехать подальше отсюда. Данго не сопротивляется в прямом смысле слова, но копошится до того неудобно, что рискует вот-вот выпасть из рук. Омега его в свитер свой посадил, то ли грея от холодного ветра, то ли, наоборот, об него же и греясь. Они пытались спокойно существовать дома, они долго катались по городу, и теперь они здесь. Незримой удочкой притянутые. Это глупо безумно. Мадара ни раз написал, что в порядке. Тобирама... ну, вроде, человек адекватный. Не психопат, хоть и пугает ужасно. Но, блин, багажник? Вот так взять человека и против воли увезти – это, разве, нормально? Итачи не знал ответа на этот вопрос, но комфорт отправился искать у того, кто Сенджу Тобираму не боится от слова совсем. Возможно, может пальцами щёлкнуть и вернуть омегу племяннику в руки. Возможно. Станет ли помогать – вопрос немного иной. Брюнет между ними закрыл все двери, которые смог. Но внутри него самого так ничего и не закрылось. Знаете, обычно, метку ставят, чтобы партнёр тебя всегда в себе чувствовал, думал о тебе постоянно. Минато метки ему не оставил, но эффект всё равно возымел. – Yeah, no problem, – прилетает кусочек разговора, пока альфа открывает дверь. Он ещё, будто, с работы не переоделся – в официальном, с иголочки. В одной руке телефон, другую он только что уложил на высунувшуюся из ворота голову Данго, который, вопреки жанру, в руках у хозяина не извивался, просясь на свободу, а, напротив, притих. Охренел от внезапной ласки от человека, который её проявляет чуть реже других. Оцепенел от счастья, короче. А Итачи следом за ним. Только вдохнул чужой запах и почувствовал, как половина грызущих страхов свалила в туман. Зато те, что вдали от мужчины успели притихнуть, с новой силой на психику бросились. – Of course. We'll figure it out. I'm free in twenty. Ok, – усмешка. Шаг назад. Итачи прикрывает дверь за собой. – Всё в порядке? – переключился на внезапного гостя, завершив разговор. Нет. На самом деле ничего не в порядке. – Ты на полном серьёзе меня посадил бы в багажник? – тупой вопрос опередил все адекватные. Минато не стал притворяться, что фраза нормальная, от души мимикой изобразил удивление. Да и в целом картинно опешил. По привычке втянул носом воздух чуть глубже, и омега предусмотрительно отпустил свой запах на волю. Это никому не поможет – там бардак до сих пор, гормоны в ахуе, феромоны – частично их отражение. Но какой-то контекст пробивается сквозь бурю спама. Возмущение, например. – Если обещал, что посажу, то посадил бы, – рассудил так, забирая пса аккуратно, чтобы отпустить на обход территории, куда они нынче крайне редко заглядывали. – Ты не обещал. – Тогда, наверное, от контекста зависит, – улыбнулся снисходительно. – Это нормально, по-твоему? – почти преуспел в том, чтобы хлопнуть его по груди, но запястье альфа поймал, и атмосфера оперативно поменяла оттенки. Кому адресован этот наезд? Что важнее: каким образом ты получишь за эту наглость сейчас? Намикадзе разрешает, порою, играть, спускает многое с рук, но не всегда в настроении это делать. Сегодня придётся за слова отвечать, на одном «пожалуйста» уже не поедет. – В чём претензия? – поинтересовался, шагнув омеге навстречу, и тот с грохотом вписался лопатками во входную дверь. Минато реакции не удивляется. Закономерный результат получает. – Ни в чём, – бормочет, понимая, что не за этим пришёл. Не за чем-то конкретным, а просто. Дома всё как-то не так, у Кушины… Про неё он даже, честно говоря, не подумал. Ему неуютно на постоянной основе, и сегодня это просто в нём перекипело. Хочется чувства защищённости. Быть рядом с кем-то, кому принятие трудных решений даётся проще, чем тебе самому. Хоть на секунду не чувствовать тяжесть на собственной душе. Быть маленьким котёнком, которому просто нужно быть согретым. Нуждался в этом до скрежета на зубах, и сегодня порыву последовал, найдя ему оправдание. – Прости, это не о тебе. Тобирама увёз Мадару. Прямо из моей машины достал и... – вот здесь мысль немножко застопорилась, – кажется, мне предложил с ним поехать? – скривился, отказываясь это как факт принимать. – И я не знаю... Он же нормальный? – поднял на мужчину глаза. – Тобирама безобиден, – заверил, ни на секунду не помедлив. Отпустил руку парня, – ну, для омег. Для Мадары уж точно. Я бы на твоём месте не за него волновался. – Хах, – прикрывает глаза, невольно обнимая освобождённое запястье пальцами. – Обещаешь? – и без обещаний, на самом деле, поверит. – Обещаю, – успокаивает нервы ласковым голосом. – Но, если хочешь, могу ему позвонить. – Да нет, Мадара на связи со мной. – Тогда тем более паники не понимаю. – Да я, в общем-то, тоже, – признаёт, подняв взгляд на него, и остро осознавая, что между ними крошечное расстояние, а отступать уже некуда. – Прости, если отвлёк. – Не отвлёк, – качнул головой, – через двадцать минут рабочий звонок минут на сорок, наверное, но после я буду свободен. Если тебе нужно поговорить. Брюнет качает головой, потому что, нет, говорить ему точно не нужно. В принципе быть здесь не стоит, наверное. Никаких умных решений он точно в этой квартире не примет. Голова уже всё – в оплачиваемый выходной. – На ночь останешься? – не пригласил, даже не спросил, а осведомился по поводу того, что у тебя на его вечер уже запланировано. А оно жирным шрифтом в воздухе, чёрт возьми. Феромонами, спрятанным взглядом и прихваченным с собой Данго. Робкое такое, нерешительное, которое хочет хотеть домой, но поистине желает остаться. Альфа пальцем подбородка касается, подцепляет его, вынуждая поднять и лицо, и взгляд. Аккуратен и нерасторопен, но омега от этого, блять, задыхается. От очевидности их неравенства. Потому что Минато, хоть, вроде, и к ногам упасть готов, всё же с выбором не торопится. Опции взвешивает, потому что у него их до кучи. А Итачи, хн, самому себе приказать ничего не в состоянии, потому что ослушается. Потому что, да, Итачи ведёт себя с этим альфой как чёртов омега, а омега-Итачи – существо бесхребетное. Когда оно просыпается, всё зрелое, самостоятельное и рассудительное отправляется в мусорку. – Тебе страшно, я не пойму? – уточняет, глубоко потянув носом воздух, хотя ответов в нём по прежнему нет. Итачи сглатывает. Ответить боится, потому что и так уже в шаге от серьёзной ошибки. А Минато ждёт, как и всегда, даёт тупому существу сколько угодно секунд на выполнение данной ему команды. К счастью, сейчас сколько угодно секунд у него нет в запасе. – Окей, – выдыхает, сомкнув на переносице пальцы. Борется с головой болью, которая любит объявляться на пороге под ночь и даже с собакой. – Послушай, – вновь взгляд перехватывает, – я сейчас буду разбираться с чьей-то тупой проблемой, которую никому прежде не доводилось решать, так что никто в душе не ебёт, сколько по времени это займёт. Если за это время ты решишь уехать – никаких вопросов, – обещает. – Решишь лечь спать, я не разбужу. Встанем завтра, кофе выпьем, если надо, я на работу тебя отвезу. Можем поговорить, можем помолчать, можем найти какое-нибудь вкусное вино и дорамы смотреть, пока нас не отрубит... Итачи так основательно залип на губы, что не сразу заметил, когда речь оборвалась. А потом – он понятия не имел, что способен издать такой звук – ахнул, потому что альфа ещё ближе шагнул, поймав лицо парня своими ладонями. Такими большими, чёрт возьми, и горячими. Омега оцепенел, еле дышал, пока заглядывал в голубые глаза. Мурашки чувствовал не только на коже, но будто даже внутри. – Или, – протянул альфа низко, читая его без труда, – я могу сорвать твой божественный голос. Губы приоткрылись, но произнести брюнет ни слова не смог. Был так ошпарен, все мысли разбежались, будто в сборище крыс кто-то фонариком посветил. И они все оперативно свалили, попрятались по углам, оставив тебя в звенящей тишине. Итачи смотрит на мужчину широко распахнутыми глазами и не может вспомнить, как включаются лёгкие. Он сам придал моменту этот оттенок, но всё же не был готов услышать об этом во так, прямо в лоб. Не готов опять отвечать. Сказал уже в этом коридоре «да» на всё, и повторить это вновь не готов. Ну, вслух. – Мне пора, – Намикадзе отступает. Трогает вновь подбородок, на секунду буквально. Трепетно так, будто, прощаясь. Исчезает в своём кабинете. А парень на пол по двери сползает. Стягивает с себя там же ботинки. Ловит взгляд шастающей по углам собаки. – Не притворяйся, что не понимаешь, – щурится с осуждением. Данго, впрочем, не притворяется – действительно не понимает. Хотя сам же альфу немного побаивается, параллельно мечтая купаться в его внимании. Вечно же не подходит, а подползает к нему. Лучше всех должен понимать это противоречивое чувство. – На улице холодно, но, может, гулять? Пёс опускает нос на пол, вынюхивая у него, что тут последний месяц творилось. Действительно, Итачи, ты не хочешь гулять. Программа ожидания уже запущена, ботинки ты только что снял. Не лукавь, с обеда же знал, что день закончится именно здесь. Вздох. Подниматься не хочется, но глупо, наверное, дальше под дверью сидеть. Передвинуться бы лучше на кухню. Там есть чай и не только. Разговор альфы свернулся всего за пятнадцать минут. Не слишком долго, но и предостаточно, чтобы с решением определиться. А Итачи успел лишь спиртное найти и сделать несколько глотков, ожидая, что как-то подействует. Но ни нервы, ни турбулентность проходить не желали. Здесь его Минато и застал: у столешницы со стаканом в руке, в ожидании, что кто-нибудь решит за него. Данго из-под стола показался, извиваясь вместе с виляющим вовсю хвостом, но в этот раз на него не обратили ни капли внимания. – Решил? – приближаясь, уточняет мужчина. Уже чуть более расслаблен: от галстука избавился, пару верхних пуговиц расстегнул для удобства. Итачи, как загипнотизированный, смотрел на красиво обрамлённые мышцами ключицы, на вены и сухожилия чужих рук, на чёртовы плечи, скрытые под белым хлопком. – Нет. – Помочь? – обнял пальцами тонкое запястье, поднёс к губам удерживаемый омегой стакан и опрокинул два последних глотка виски в себя так, словно это было последней влагой на планете земля. Итачи проследил за движением кадыка, сам сглотнул вместе с ним, и к моменту, когда зрительный контакт восстановился, помогать ни с чем уже было не нужно. – Сорви мне голос, – слетело с губ очень просто. Его светлая улыбка кольнула чем-то в груди. Как застрявший в ней намертво рыболовный крючок, за леску которого всё тянут и тянут. А обладатель этой груди, как по классике жанра, с опозданием осознавал магнитуду того, на что дал согласие. В этот раз Минато спустил феромоны с цепи куда резче. Сразу. Так много. Ждал. Предвкушал и хотел. Сегодня он своему голоду вообще не сопротивляется. А голод у него не простой по своей композиции, изысканный, требующий не только овладеть кем-то, а именно обладать. От физики, до души и всех её тараканов. Альфа касается живота мягко, одним только пальцем. Ведёт вверх, подцепляя мягкую ткань свитера, и в этой напускной, почти невинной нерасторопности сквозит такая хищность, что у парня сердце еле выдерживает. Голова кружится по мере того, как до неё доходит, что его ощущениями вновь раскрошат. И совсем не так, как в прошлый раз. А ему, как в прошлый раз, и не нужно. Все же знают, что пилотный эпизод всегда несколько скомканный, а сущность и глубина только дальше. Палец замирает. Голубые глаза цепко лицо сканируют. А омега жмурится, наоборот. Ему уже слишком. Хочется выключить свет, чтобы тьма укрыла от него хотя бы что-то. Спрятала бы его собственный стыд заодно. – Я остановлюсь, если попросишь, – обещает вкрадчиво. Итачи головой мотает коротко. Быть отпущенным тоже страшно, это ещё хуже, пожалуй. Этот мужчина делает абсолютно всё не так, как парень привык. Так было можно? – Нет, – задумчиво озвучивает за Итачи ответ. – Тогда, что? – прерывает контакт, позволяя задранной ткани снова укрыть бледную кожу. Омега глаза распахивает, смотрит на мужчину ошарашенно, умоляет безмолвно. Его внутреннее состояние никакими словами не описать сейчас, там всё как по льду катается: ни за одну мысль, ни за одно ощущение не успеешь толком ухватиться, пока оно мимо проносится. Такая расшатанность, когда с самим собой не бывает спокойно. Нужен другой человек. И, если его сейчас бросят, он на полном серьёзе с ума, наверное, сойдёт. Даже представляет это развитие событий с ужасом. – Было бы гораздо проще, объясни ты мне словами, – голос мягкий, а феромоны давят на сознание приятно. Интерес не потерян, альфа аккуратно доминирует, не желая, видимо, перегнуть. Смешно, он же в полсилы вообще ничего не умеет. Пальцы трогают шею, обнимают её ненавязчиво, потом плотнее, до тяжести в голове. Итачи обнимает стальное запястье, держится за него, получает от этой фиксации что-то. Может быть, обещание, что его не выставляют за дверь? Пальцы под челюстью давят, Минато целует требовательно, Итачи отвечает с огромной отдачей. Горячие ладони проникают под свитер, смыкаются на рёбрах, пронзают тело дрожью от своего живительного тепла. Кофта соскальзывает выше, тело вытягивается пластично, помогая себя обнажать. Кусачие поцелуи по тонкой шее. Омега стонет тихонько, путаясь пальцами в светлых волосах. У него снова горят микросхемы, но ему в этом доме так правильно, что он из него сейчас не уйдёт, пусть его хоть насильно прогонят. Мужчина, вдруг, опускается. Пальцами ведёт следом за сползающими с ног вещами, до самых лодыжек плавно ткань стягивает, а потом самозабвенно с каждой ноги по отдельности. Остаётся перед омегой на коленях, а тот едва из кожи своей не выпрыгивает. Знаете, иногда контур мультяшных персонажей рисуют зигзагом, чтобы показать, как им всем внутри некомфортно? Вот у Итачи контур зигзагом, размашистым таким, несимметричным. Потому что в собственном теле быть страшно. Когда-то давно они с Яхико очень пылко баловались оральными ласками, ещё в самом начале. Но потом обоюдно потеряли к этому интерес, сведя близость до простых поступательных движений и пролитой крови. Сделали это сбросом напряжения, а не отдельным событием, что отпечатывается в памяти. Поэтому, поймав порыв сделать Намикадзе минет в прошлый раз, сразу же захотелось это исполнить, но шанса, к сожалению, не предоставилось. А сейчас… Господи, он совершенно забыл, насколько это эротично. И чрезмерно чувственно. Дыхание обжигает внутреннюю сторону бедра, нежный укус дёргает всё тело, будто, и омега губы кусает, чтобы только не заскулить. Может ли быть так хорошо, что хочется отскочить от человека? Вот прямо на стол от него заползти и попросить о пощаде, пока естественная тахикардия не стала опасной для здоровья аритмией. Член неумолимо погружается в горячий рот, движения головы уверенные, от них мурашки по коже. Пальцы мягко ведут по внутренней стороне бедра, и колени подгибаются. Итачи стягивает пальцами светлые волосы, наклоняется невольно, выстанывая его имя. – Выпрямись, – приказывает Минато, чуть подавшись назад. А каким, простите, образом выпрямиться?! Твои пальцы уже практически внутри, ещё чуть-чуть и… – Нх, – чувствует проникновение. – Держись на ногах, – тянет безжалостно, вновь наклоняясь. Ха, ровно стоять уже давно не вариант. Брюнет подаётся назад, не слабо прикладываясь затылком о кухонный шкаф. Пальцы до побелевших костяшек сжимают угол столешницы, брови заламываются, а звуки издавать временно не получается, потому что его водят по грани оргазма, и это, блин, потрясающе. Кроет так сильно, что вряд ли почувствуешь боль, рухнув на пол мешком. Сейчас уже никакие предметы мира сего не кажутся твёрдыми. Все частицы в суперпозиции, хочешь – можешь хоть сквозь пол, хоть сквозь стену. Они не препятствие, ничто больше не может причинить тебе вред, потому что едва существует.

***

Господи, Минато идиот. Он будто забыл, кто перед ним. В прошлый раз Итачи так смело к нему зашёл со своей роскошной ноги, с кофе в руках и с таким требованием, какие только очень уверенные в себе омеги умели так прямо высказывать. Он хотел отдаться, здесь взять хотели безумно, и контекст остался как бы за кадром. Но в нём, блять, вся суть. Этот омега шипит и в руки не даётся, обычно, потому что верен лишь одному альфе. Только перед ним это абсолютно смиренный малыш. Внутри своих отношений он не берёт на себя доминантную роль в принципе, черпает уверенность не из самого себя, а из партнёра, чьему контролю всецело доверяет. Абсолютный сабмиссив. Поэтому Яхико мог метить повсюду, хоть сожрать его целиком, и Учиха всё равно готов был от всего мира его защитить, потому что его мужчина. Хн, был. Минато лишь сейчас в полной мере осознал, как рано этот мальчик начал доверять его решениям. Был послушным с ним, когда с остальными кусался, нырял под влияние абсолютно без сопротивления, даже не сомневался в предпринятых альфой шагах, когда он действительно брал контроль на себя. Котёнок давно невербально тебе намекает, что ты выбранный им доминант, а ты тупишь и, сука, ждёшь, пока он тебе сам скажет, что ему нужно. А ему нужно, блять, чтобы сказал ему ты. Поэтому Минато позволяет себе чуть больше влияния. Не столько, чтобы омега опять провалился в него полноценно, а ровно столько, чтобы держать в узде ураган его расшатанных чувств и напоминать, что ты всё контролируешь. Малыш плавится перед ним, он мягкий совсем, чувствительный и очень послушный. Держится за столешницу, загнанно дыша, очаровательно брови заламывает. Намикадзе пальцами входит глубоко и уверенно. Губами по напряжённому члену двигается синхронно. Омега ожидаемо не помогает: ни пальцами волосы не цепляет, ни бёдрами вперёд не подаётся. Все его ощущения – целиком и полностью у альфы в руках. По его прихоти. И это охренеть как заводит. Бывает ли что-то более лестное, чем малыш, которого ты любишь до сердечного приступа сильно, доверяющий тебе абсолютно? Минато в эту секунду ничего слаще представить не может. Замирает, почувствовав, как омега цепенеет, пробует его на вкус и наслаждается тихими стонами. Бедро целует ласково, зубами вновь, не удержавшись, прикусывает. Ему хочется оставить метку безумно, для альфы в принципе немного противоестественно не кусать, но с Итачи почему-то на это труднее решиться. Из-за ассоциаций, из-за того, как он позволил на эту жестокость себя подсадить. Возможно, из чистого принципа хочется наказать, просто потому что мысль о том, что он принадлежал до тебя кому-то другому, неприятно травит твой разум. Намикадзе и впрямь совсем не ревнивый. Ему хочется искреннюю верность, а она не нуждается в запретах, проверках и подозрениях. Потому что настоящая преданность – она только от любви, никак не от страха быть отчитанным. Но, чёрт, в этот самый момент прошлое этого омеги безумно хотелось стереть. Чтобы не висело грозовой тучей над головой, не тянулось не проработанными травмами. Ведь эта прелесть совсем недавно убивалась по другому мужчине, и это коробит куда больше, чем альфа сам себе готов будет признать. Нет, не ревнивый. Но, может быть, капельку да. К сердцу, которое успели украсть до него. Тёмные глаза под пеленой тумана альфу находят, задвигают навязчивые мысли в недосягаемые дали. Котёнок ищет одобрение или, может, опору. Такой хорошенький, что катастрофически не хватает, даже если уже держишь в руках. Минато поднимается, так же религиозно держась за столешницу, как и его любимый. На коленях всё же как-то естественнее. – Идём, – цепляет под локоть, куда увереннее манипулируя им в пространстве, чем прежде, – у меня есть идея, – шепчет, обнимая и мягко сдавливая тонкую шею, – тебе понравится, а, если нет, то ты меня остановишь, – не просьба и не вопрос. Остановит. – Ты меня понял? – Да, – шепчет, немного заплетаясь в ногах. Учиха весь как оголённый нерв, ему отчего-то не по себе, будто к девственному организму впервые притронулись, и он в полнейшем шоке от сенсорики, потому что кайф от секса в своих фантазиях недооценивал. Но он не скажет об этом тебе. Может, сам не до конца осознаёт. Зато феромоны не соврут: в них болезненное бессилие фоном идёт и необъяснимый конфликт. Даже небольшой гормональный бардак этого скрыть не способен. Намикадзе не позволит ломаться без какого-то чувства защищённости. Лишь бы только это сработало так, как он в своей голове представляет, иначе он рискует, наоборот, страшно перегнуть. Сдёргивает с тумбочки брошенный на неё минутами ранее галстук, накидывает петлю на тонкие запястья, плотно затягивает. По пути в спальню успевает сделать ещё пару узлов, перманентно вдыхая с тёмных волос настроение, чтобы не промахнуться. Шикает строго на цокающего позади пса и без зазрения совести закрывает дверь перед острым носом. Прости, мелочь, но он только мой. Разрешаю вдали от моих глаз тихонько попрыгать по дивану. – Я закрою тебе глаза, – шёпотом предупреждает, подводя парня к одной из тумбочек, из которой секундой позже достаёт маску для сна. Омега выдыхает оборванно, безропотно позволяя надеть предмет на глаза. Напряжён, в крайней степени уязвим. – Доверься мне, котёнок, – целует под ухом, перекинув длинные волосы через другое плечо, – больно не будет. Связанные спереди руки покрываются мурашками от поцелуев по шее. Малыш подрагивает на воздушнейшие прикосновения, каждое касание ощущает вдвойне. Альфа трепетно разворачивает, медленно укладывает на кровать, поднимая над головой его руки. Ноги раскрываются податливо перед ним, Итачи несдержанно губы облизывает. – У меня для тебя есть задание, – прикасается к вздымающейся груди, оглаживает острые ключицы, – будь настолько тихим, насколько возможно, – сжимает один из сосков. Итачи дёргается от неожиданности, хватает ртом воздух, напрягает руки, немного выгибается, но приказ выполняет. – Умница, – наклоняется, чтобы ласково поцеловать, – ни звука, – шепчет, ведя носом по скуле. В следовании чьим-то указам есть определённый комфорт, как и в частичном обездвиживании. И ему не нужно через себя переступать, он и без связанных рук чувствует себя зафиксированным. Расчёт на то, что он в этом найдёт успокоение. И он не разочаровал. Даже, наверное, превзошёл ожидания. Минато двигался медленно, растягивая удовольствие на максимум и наслаждаясь видом. Трогал аккуратно соски, целовал грудь, ласково кусал иногда, невесомо проводил пальцем по напряжённому члену. Итачи с ума сходил от ощущений, но звуков, как ему и было приказано, не издавал. Лишь рвано дышал, подчистую задерживая дыхание, когда становилось слишком хорошо. Он вымученно изгибался, стальной хваткой держался за скомканные простыни, так и не опустив свои руки вниз. Пару раз кусал себя в плечо, давя стон, и, ебать, Минато крышу сносило. Такой красивый, такой покорный, такой бессильный и одновременно страшно выносливый. Его вязкий запах обнимал, пьянил, шептал попробовать на вкус его кровь. Альфа хотел его жадно, каждый его мучительный оргазм сохранял в своей памяти. Наслаждался сладкой властью над тем, кого действительно заполучить оказалось на удивление сложно. – Перевернись, – хрипло попросил после очередного оргазма, который его просто разбил. Итачи пару секунд оправлялся от собственного, потом переваривал сказанное. Приказ выполняет запоздало, но так элегантно – залюбуешься. – Подними бёдра, – шепчет и замирает, завороженно наблюдая за изгибом в пояснице, за стекающей по ноге спермой, за этой невинной открытостью. Странная вещь… Ладонь мягко оглаживает ягодицу. Альфа не фанат всяких пошлых шлепков, но, пожелав это сейчас, не стал себя останавливать. Чуть отнял руку... – Нх, – Итачи от неожиданности стонет так громко, что у мужчины темнеет в глазах. – Ни звука, Итачи, – пьяно напоминает, ведя невесомую, еле ощутимую линию пальцем меж ягодиц и подмечая свежие мурашки на коже. – Палец вверх, если было не слишком больно, – уточнит обязательно. Итачи приходится отпустить простынь, но после он выдаёт уверенный палец вверх. – Понравилось? – ещё более важный вопрос. Сразу два пальца вверх. Сука.. Минато натурально пугается силы, которую этот мальчишка имеет над ним. Такой беззащитный, обездвиженный, послушный до умопомрачения, и всё равно от него ноги подкашиваются. И это такое незнакомое чувство – когда у тебя внутри всё мягкое и ранимое. Мужчина подобное ощущает впервые, и ему кажется, будто он в свободном падении. И никто не поймает, потому что он по определению просит от омеги больше, чем он способен отдать. Из этой ситуации победителем выйти вообще не судьба. Глубокий толчок. Бессильный выдох внизу. Пальцы вновь в простыни впиваются, держатся за них религиозно. А Намикадзе темп увеличивает, позволяет себе немного отъехать на бархатном запахе, перебирает оттенки, словно гурман, каждый из них ему очень льстит. Ладонь вновь приземляется на ягодицу, ощутимо сильнее, чем в первый раз, и реакция немного пугает. Итачи напрягается, вдруг, падает полностью на кровать под внушительным весом партнёра, содрогается просто по страшному и дыхание задерживает на такой длительный срок, что у Минато сердце провалиться успевает куда-то. Но, когда он наклоняется, смахивая с лица пряди волос, парень уже сбито восстанавливает дыхание обратно. – Ты в порядке? – стягивает с его лица маску. Омега от освещения капельку щурится, отвечает на взгляд с поволокой. Губы приоткрываются, но говорить парень не смеет. Выдыхает, закусывает израненную его же зубами губу. Господи, этот мальчик… – Обязательно останови меня, если тебе больно, ты понял? Короткий кивок. Минато трогает его губы подушечкой пальца, чувствует небольшую липкость от крови. А те приоткрываются податливо, зубы ловят палец, мягко прикусывая. Нет, ему не больно. И он совсем не устал. – Иногда, – признаётся, ведя пальцем по ровному ряду зубов, – мне кажется, что ты очень осознанно манипулируешь мной. Забавно, если это действительно так, – хмыкает, чуть оттягивая губу вниз. – Порадуй-ка меня своими стонами, – приказывает, выпрямляясь обратно. Нежность и нерасторопность исчезают из действий. Им в принципе в этой постели не место после того, что Итачи ему показал. Альфа берёт его жёстко, утопает пальцами в чёрных прядях, шлёпает по ягодицам, когда настроение этого требует, и слышит своё имя снова и снова. Любой вечер чудесен, если он вот такой. «Минато» среди мелодичных стонов, полная креативная свобода, наркотический запах и твой послушный мальчик. Хн. А твой ли он, Минато? Прямо сейчас альфа готов соврать себе «да». Не в состоянии иное уложить в свою голову.

***

Капли ползли по спине. Срывались с волос и назойливо скатывались по коже, но Итачи не мог вытереть их, потому что дышал в полотенце. На нём нежный аромат стирального порошка и кондиционера. Омега надеялся, что это поможет спрятаться хоть на секунду. Душ в этой квартире он принимать не хотел, но у него не было выбора. Сегодняшняя ночь была долгой, сладкой и, соответственно, липкой. Ему было мерзко от одной мысли одеться обратно, не сходив в душ перед этим. Теперь от волос пахло его шампунем, а в памяти закрепился аромат крема после бритья, который омега из тупого любопытства понюхал. Отражение в зеркале опять совершенно обычное. Без отметин, даже без засосов. Чистый лист, ни единой улики. Тем не менее Итачи чувствует себя таким… А каким? Давай же, опиши себя в трёх словах, как учил терапевт. По самому главному. Зависимый. Опять. От глаз, от рук, от улыбки, от низкого голоса, от коротких, но властных приказов, которые выполнять хочется, будь это последним, что ты в своей жизни сделаешь. Выпотрошенный. Это когда и тело отымели, и душу. Опять всего пролистали, загнув понравившиеся странички, да так игриво, будто это вообще ерунда. Разочарованный. Ни одного умного поступка за последнее время. Влюблённые люди – глупые люди, так говорил ему дядя? Что ж, в этом случае он не исключение из правил. – Ты в порядке? – доносится из-за двери. Выдох. – Да, – отнимает от лица полотенце. Всё равно же не помогает. Сильные феромоны альфы никаким другим запахом не перебить, они в этом доме повсюду. Въелись в предметы, ауру и твою кожу. – У тебя, случайно, нет фена? – Я зайду? – Заходи, – смысла сопротивляться нет, он без разговора всё равно не отпустит. – Ты видел меня с таких сторон, с каких я сам не видел себя, думаешь, я стесняюсь теперь? – Я не спросил бы, если бы ты просто мылся, – заходит в комнату и на секунду замирает разглядеть распаренное обнажённое тело, – но ты же прячешься, – закончил фразу задумчиво. За его спиной цокал по паркету Данго. Он чувствовал себя вдвойне сирым и обездоленным, будучи выставленным за дверь практически на всю ночь. Под ней так на паркете и спал, страдая от одиночества максимально подчёркнуто, и теперь ходил по пятам за альфой, вздыхая в надежде получить извинения. Пёс подумывал прошмыгнуть к омеге в ванную, но в ней было так жарко сейчас, что трёхлапый на неё лишь неодобрительно фыркнул. – Минато. – Мм? – перехватывает взгляд, наконец. Голова очаровательно пустая. – Фен, – напоминает, всеми силами подавляя улыбку. – А, – щёлкает пальцами. Ему приходится заглянуть в несколько шкафов, но фен действительно находится, причём весьма мощный. Омега принимает его в руку, параллельно другой промокая полотенцем кончики перекинутых на одну сторону волос, и против воли задаётся вопросом, нафига альфе фен, если его собственные волосы без проблем самостоятельно высохли, пока Учиха мылся, причём тем самым очаровательным беспорядком, который Намикадзе дико идёт. Девайс, однозначно, ему ни к чему, ещё и такой, словно его аэродинамичная труба родила, а она, как мы знаем, и до двухсот пятидесяти километров в час поток воздуха разгоняет. Этот малыш, соответственно, минимум соточку может. Минато когда-то недавно был в серьёзных отношениях с каким-то омегой. Минато также нравятся женщины. Такие гости в доме холостого и крайне любвеобильного мужчины вполне ожидаемы, но, почему-то, только сейчас стало не плевать, как часто они здесь появляются. Он спит только с Итачи сейчас или… Боже, какая разница? Не «спит» же. Переспал. – Любопытно – спроси, – советует со спрятанной в тоне усмешкой. – Мне не любопытно, – утверждает омега как можно прохладнее, но под этим взглядом держаться вообще не выходит. Намикадзе с удовольствием изучает обнажённое, чистое тело, и Учиха заявлял, что совсем уже не стесняется, но это, ребята, не так. Ему неловко, вообще-то, до кончиков мокрых волос. Если бы в этом помещении имелось окно, он бы, может, вылез в него прямо так. Похуй пневмония, похуй сверкнуть голым задом перед прохожими, только бы скрыться от этого взгляда, под которым таешь, как поставленное в духовку мороженое. – Окей, – хмыкает. Если можно смешать равнодушие и насмешку в однородное нечто, то это и было оно. Прямее прямого текста показывает, насколько он не поверил тебе, и насколько бесполезно убеждать его в том, что тебе наплевать, с кем и в каких количествах он спит с другими людьми. А ты на носу заруби, что тебе именно плевать с большой буквы. Не твой мужчина, не твоё дело, некого здесь ревновать. Суши уже свои волосы и уматывай из этой квартиры, пока британский колонизатор и на тебя под шумок не поставил свой флаг. Такая же стратегия, нет? Хей, привет, давай дружить, мне так интересно, как ты живёшь, и послушай, как красиво я разговариваю, а потом херак, и ты тоже так разговариваешь, весь твой образ жизни служит ему, и ты какого-то хуя покупаешь чай по угодной его королеве цене. Сюрприз, блять, пока ты верил, что к тебе с миром подходят, он, улыбаясь, строил планы по твоему порабощению. Ну уж нет, Соединённое Королевство, не сегодня. Намикадзе выходит из ванной, его даже просить не приходится. Данго хвостиком убегает за ним. Интересно, можно ли ребёнка научить, к каким дядям точно не надо подлизываться? Или это такая кобелиная солидарность? Типа, с омегой няшкаться под пледом – очень круто, но он всё же не один из наших, некоторых вещей вообще не сечёт? Итачи дымится от раздражения, пока сушит свои длинные волосы. Он, конечно же, понимает, что это совершенно детские чувства. Что он дуется совсем не на это, но тогда на что? Воображаемый диалог с воображаемым Асумой ни к чему не приводит. Он один ещё так не умеет. А, может, чувства ещё слишком свежи, чтобы смотреть на них трезво. Голышом шлёпать до кухни – ещё одна неловкая вещь. В следующий раз надо либо раздеваться возле кровати, либо не забыть прихватить свои шмотки, пока в неё перемещаешься, чтобы не гулять в чём мать родила в усладу блондинчикам. Минато на одежду, впрочем, тоже не особо заморочился. Варил кофе в одних брифах, повышая риск наблюдающих захлебнуться слюной. Брюнет как-то не успевал никогда разглядеть это тело в деталях, и, сука, этого делать точно не нужно, чтобы не снилось потом. Но, чёрт побери, какой же горячий. Перманентно навевает мечты опуститься перед ним на колени и отсосать ему прямо здесь, укусить за эту охрененную задницу, обвести пальцами каждый перекат этих мышц, сомкнуть его руки на своей талии и до крови вцепиться в эти бицепсы, пока он будет брать тебя, как тряпичную куклу. – Снова сбежишь от меня? – уточняет альфа, занимаясь приготовлением кофе и позволяя спокойно одеться у себя за спиной без внезапных инсультов. – Мне нужно домой, – гнёт эту линию. Это, так-то, тоже побег, но звучит капельку благороднее. – Трусишка, – мурлычет себе под нос, закручивая крышку на термосе. – Держи, – разворачивается как раз к моменту, когда свитер закрывает последние неприкрытые участки тела, – на дорогах, пока, никого, но ты же ни минуты не спал, так что всё равно поезжай аккуратно, – передаёт парню термос. – Я всегда езжу аккуратно, – ведёт бровью. – Но не всегда понимаешь, когда за руль садиться не стоит, – добавляет, не тонко поднимая в контекст всем известный вечер. – Когда мне понадобится лекция – я дам тебе знать, – не собирается слушать претензии. – Не лекция, котёнок, – улыбается, метко щёлкая по кончику носа, – проверял, что ты ещё не забыл, как шипеть. Хн, с учётом того, какой кайф он от этого шипения ловит, разумно было бы как раз перестать это делать. – Мне пора, – отступает к коридору поближе, – спасибо за… – чего? Ты что мелешь, болван? – Кофе? – подсказывает с усмешкой. Омега кивает, решая, что с этой секунды не скажет больше ни слова, потому что какие-то фильтры, походу, не до конца прогрузились. Пятится из кухни в коридор, натягивает на себя обувь, жестом собаку к себе подзывает, чтобы подхватить его на руки. – Постой, – альфа шагает к нему, вплетает пальцы в волосы на затылке, сжимает их так крепко, что парень, покрывшись мурашками, едва не издаёт стон. Минато целует его плавно, глубоко, с чувством. Забирает себе вкусный момент на прощание, разбивает обратно то, что омеге удалось худо-бедно по кусочкам собрать. – Когда мы увидимся? – низким шёпотом прямо в губы. Самое время сказать ему, что это точно в последний раз. Что не «увидитесь», а просто отец Наруто и брат Саске, которые вынужденно пересекаются, потому что друг друга попросту не избежать. – В субботу, – выдыхает. – Хорошо, – цокает, но ответ принимает. Отпускает. На улице ещё темно – всё-таки, четыре утра. Ветер буквально ледяной, проникает под каждую ниточку свитера. Омега ёжится, бегом добираясь до своей хонды. Данго устраивается на коленях, пока парень пристёгивается, греет собой и греется сам. Охранник уже не удивляется. Ни появлениям, ни побегам. Открывает ворота, почтительно кланяется и взмахивает рукой, мол, бог с тобой, дурачок, ничему же ты не научишься. Но Итачи учится. Не удивляется в этот раз тому, как волшебно себя чувствует его тело, привыкает, что секс отходом не сопровождается, осознаёт, что вот таким можно заниматься хоть каждый день без вреда для здоровья, причём никто в окружении и не заметит, ведь ты работаешь лучше, чем когда-либо, кушаешь вовремя, даже немного порхаешь. Ты расслаблен, удовлетворён и ощущаешь себя прямо чертовски привлекательным. Это даже как-то не честно. По приезде домой на телефоне ждёт сообщение. Минато: «Мадара вернулся?» Брюнет печатает «нет», стоя в пустом коридоре, и, опустив телефон, замораживается, не понимая, куда ему теперь себя деть. Ложиться спать поздно, на работу ехать рано, душ он уже принял. С Данго погулять – десять минут, он на таком ветру прямо у крыльца все свои дела сделает. Завтрак – ещё десять минут, а потом? Видимо, сидеть наедине с псом и думать бесполезные мысли.

***

То, что просыпался Мадара любопытно, это ещё мягко сказано. Обнажённым, в чужой кровати, с альфой практически в обнимку. Четыре утра на часах, а сна как не бывало. Задница болит так, будто он ей пару метров по асфальту проехал, но помимо этого, представляете, ничего не болит. То есть… Его вчера брали, в основном, очень нежно. Хотя он прямым текстом сказал, что хочет жёстко, хочет так грязно, чтобы его от этого дома тошнило. Тобирама улыбнулся на это, сказал «перехочешь» и всё равно взял так, как ему захотелось. И ведь действительно не заставлял, был готов в любой момент остановиться. Чтобы ты помнил о том, что всё по согласию. Ей богу, было бы проще, если бы связал по рукам и ногам. Но нет же, блять, в этом мальчишке очень много жестокости, но насилия в нём нет совсем, как назло. Ещё один, к которому хочется прикопаться, но нет основания. Лет десять назад таких альф было нигде не сыскать, а теперь посмотрите: повылезали, как черти, откуда-то. Рычишь – улыбаются, посылаешь – возвращаются, угрожаешь – им, сука, смешно. Что с такими делать, мм? Мадару с такими существовать не учили, в его времена мужики были простыми, как пара пальцев, и эгоистичными до тошноты. Альфы, точнее. В бетах ни грамма вкуса, хоть розмарина им напихай по карманам. Тобирама спит чутко, из его рук выползти незамеченным – не вариант, но, разнеженный долгой ночью, он легко отпускает омегу. Сонным взглядом следит за тем, как Учиха собирает по полу даже не свои вещи, а те, в которые Сенджу в ресторане его облачил. Ему льстит, должно быть, безумно: зверушка и в руки далась, и во время занятий любовью не рыпалась, до утра грелась под боком, а теперь ещё и будет бегать красивая, как ты её сам одел. Жирно будет, короче, надо настучать бы по морде, да слова как-то совсем не находятся. Мадара моется быстро, еле выносит тёплые капли по своим ягодицам, но использует эту боль, чтобы скопить в себе яд. Мылом промывает каждую ранку, каждый укус, потом из принципа не включает на кухне подогрев полов, мёрзнет на них босиком с мокрыми волосами. Невесомый шёлк не греет совсем, да его тут так до смешного мало, что Данго было бы в пору: закрывает лишь ягодицы и грудь, а на спине совершенно открытое. Самое то, чтобы радующая глаза шлюха крутилась рядышком в усладу тебе. И посмотреть есть, на что, и потрогать можно легко, и раздеть – не квест: потяни за верёвочку, всё и откроется. – Тебя не хватает на моей кухне, – тянет альфа довольно, явившись на первый этаж в идеально отглаженной рубашке и брюках. Сексуальная тварь. – На твоей кухне дохуя чего не хватает, – парирует прохладно, поставив перед ним свежую чашку кофе, которая, будто по сговору, была готова ровненько к его снисхождению на эту грешную землю. – Мм, обратно в скорлупу? – интересуется, опускаясь на высокий стул. Взглядом облизывает и чёрный шёлк, и всё, что он не закрывает. – Я думал, ясно твоё место вчера обозначил. – О, зайчонок, – улыбается жутко, – ты вчера могилу себе раскапывать начал, даже ещё не заметил, как глубоко в ней стоишь. У тебя был один шанс разойтись со мной на дружеской ноте. Ты его проебал. Очень красиво и бесконечно глупо. – Я в предвкушении, – заверяет, вроде бы, искренне. – Зря ты так, Тоби-чан. Это мой брат, может, играет по-честному, а мне эта честь нахуй не сдалась, особенно когда какой-то сопляк возомнил себя невесть кем. – Сопляк – это, видимо, я? – усмехается, не задетый комментарием. – Нейтральная территория, окей? – рукой стол обводит. – Кофе, давай, хотя бы допьём. – Что ж, – ведёт острым плечом, – почему бы и нет. В память о том, что ты был милейшим ребёнком. – Скажи честно, Мадара, ты выёбываешься, потому что действительно хочешь, чтобы я отступил, или понравилось, как я ставлю на место? – Я когда-нибудь определюсь, – рассуждает, не считая себя обязанным выбирать, – или нет, – едкий смешок. – Я существо спонтанное, могу делить с тобой кровать, а потом решить, что ты заслуживаешь уничтожения. И всё до первой чашки кофе, – салютует ей показательно. – А ты прицепился не потому ли, что игрушкой с братом не хочешь делиться? – Вот и нейтралитет пошёл по пизде, – хмыкает, теряя дружелюбный настрой. – Что ж, если тебе интересно, – подаётся плавно вперёд, – я не делюсь. Ничем. Особенно с братом. Очень хорошо подумай прежде, чем выбрасывать эту карту. Трахаться с Хаширамой не будет в половину таким страшным наказанием мне, как тебе самому. – Ты, щенок, кем себя возомнил? – оскорбился на полном серьёзе. – Я не притронусь к Хашираме ради спасения собственной жизни, ради твоего разбитого сердца – тем более. – Разбитого сердца, – смеётся, – кажется, это ты кем-то себя возомнил. – Вот здесь ты не прав, – качает головой, – я как раз очень ясно вижу и свои карты, и твои. Не знаю, заметил ли ты, но твоя холёная гордость целиком вся стоит на материальном. Материальное, Тоби-чан, отобрать очень просто. Это допотопное, меркантильное счастье стереть в порошок – нефиг делать. Так что, ради всего святого, не борзей за зря. – А почему бы и нет? Тебе, что ли, жалко на моё допотопное счастье руку поднять? – Жалко, – признаёт, потому что кофе ещё не допит, и территория ещё типа нейтральная, – у меня на детей рука не поднимается. Один из минусов моей чудесной природы, – пожимает плечами, мол, что тут поделаешь, – но в этот раз я как-нибудь уж перешагну через себя. Ради твоей гнилой породы. – У-у, – протягивает издевательски, подпитываясь переходом на личности, – признаю, меня восхищают неразумные пропорции твоей храбрости. И упрямство, с которым ты продолжаешь гнуть свою линию. Тем вкуснее будет ломать, – запивает мысль глотком кофе. – Ты не стал связывать себя с Хаширамой из-за принципиального желания послать своего отца нахуй. Много дерьма хлебнул из-за этого, я не сомневаюсь. Невыносимо, должно быть, скулить в моих руках, зная, что твой отец был бы в восторге от такого союза. Такой кайф, должно быть, ловил, сопротивляясь его воле, таким чистым был, держась от моей гнилой породы подальше, – заключает с насмешкой, задев так глубоко, как давно уже никому не удавалось. Оскорбил в прямом смысле. Мадара не хотел ему это показывать, но чашку всё равно не смог на стол нежно поставить. – Моё счастье весьма меркантильно, в этом есть доля правды, – признаёт, выдержав паузу, – твоё, наоборот, не материально. Тебе показалось, что до него в этом случае добраться труднее? Отличный вопрос. Обычно, до чувств вообще никто, кроме нескольких самых родных, дотянуться не мог. Учиха позволил себе думать, что он защищён, но у некоторых пиздюков, по всей видимости, иммунитет к некоторым барьерам имеется. В конце концов, их взращивали в одном и том же обществе. А там что ни фраза – всё прямо в цель. С ядом ещё каким-нибудь, со слащавой улыбкой, под покрывалом этикета и прочей херни. – Ты отыгрываешь роль, как и все мы в той или иной степени. Но я вижу тебя, Мадара, и ты не бездушная стерва, как бы сильно ни хотел ею быть. Нет, – улыбнулся, – ты романтик, забитый собственным страхом в угол. Пиздишь о том, что никто тебе не нужен, но тащишься ведь, когда тебя подчиняют. Тебя так качественно научили быть хорошей, послушной девочкой, что ты ничем это из своей натуры не вытравишь. – «Сукой» хотел сказать, да? – уточняет бесцветно, всеми силами держась за эмоции, феромоны и слёзы, чтобы ни единым жестом не показать, как он трещинами идёт от этих слов. – Моей сукой, – от его рокота холод по полу стелется. Пробирает дрожащее тело до самых костей. – Не твоей, Тобирама, – произносит ровно, хотя хочется выплюнуть. – Не все сразу принимают своё место, – кивает бесяче, – это очень тормозит процесс, но я к этому в каком-то смысле толерантен. – Орден хочешь за это? – шипит, не удержавшись. – Хочу, – соглашается. – Некоторые люди вообще не сопротивляются, когда ты им КПД повышаешь. Итачи один из таких. Ни косточки в нём нет, чтобы встать тебе поперёк горла: лепи не хочу, – честно, от упоминания племянника был порыв всадить ублюдку куда-нибудь нож. Потому что угрозы и оскорбления в свою сторону Мадара вытерпит всегда, но своих детей трогать никому не позволит. Сенджу спас лишь тот факт, что ножей на его кухне попросту не было. – И есть сопротивляющиеся, – продолжил таким тоном, будто на языке реально горчило, – их бы сразу в мусорку всех, – придирчиво морщится, – но у некоторых есть потенциал – признаю. И орден был бы супер, но благодарность за моё терпение – это минимум. – Благодарность от меня точно не услышишь, но пару ласковых найду, если надо. – От тебя благодарности и не жду, ты особый случай. Подход к тебе подберу исключительно индивидуальный. С намордником и прививкой от бешенства на всякий случай, – основательно втянулся в сучью аналогию. – Чего же сразу не эвтаназия? – вздёрнул бровь. – Порода чересчур приглянулась, – тянет ублюдок, и Мадара не выдерживает: швыряет в него своей чашкой, не допив толком кофе. Сенджу, будучи с виду абсолютно расслабленным, уворачивается с поразительной скоростью. И от керамики, и от горячего кофе. Даже рубашку не помял, понимаете? А Итачи всегда говорил, что меткость тем хуже, чем дальше ты от спокойствия. Но как эту ебучую нирвану включать, Мадара не в курсе. – Ты понимаешь, надеюсь, что убирать это всё буду не я? – уточняет альфа почти равнодушно. – Конечно, не ты, ты и подтереть за собой лишний раз не снизойдёшь, – процедил, поднимаясь. Из принципа не оставит это всё на плечи уборщицы. Нет, он привык самостоятельно убирать дерьмо за собой, даже если дерьмо это было кем-то абсолютно заслужено. – Когда фамилию мою возьмёшь, можешь модифицировать жизнь в этом доме как душа попросит, прелесть моя, – хмыкает, наблюдая, как омега агрессивно отрывает несколько бумажных полотенец и выцепляет совок с метлой из узкого шкафа в коридоре, – а пока придержи свой фидбек. Учиха молчит, признавая победу за альфой. Кого задело – тот и в проигрыше, верно? Тобираму вообще не задело, а Мадара еле может дышать. Его собственным же ядом топит. К счастью, он не из тех, кому необходимо наказывать сразу. Он готов на очень продолжительный матч, потому что знает, что все самое лучшее остаётся в руках у тех, кто имеет терпение и не торопит события. Он успеет наказать этого привилегированного кобеля, спешить действительно некуда. Ему как раз было в Токио скучно. Поэтому, собирая осколки по полу и вытирая пролитый кофе, он возвращается к своей роли, составляя мысленный список всего, что этому мужчине дорого. – Поехали, – прерывает тишину Тобирама, – мне уже Намикадзе написал, чтобы я выпустил тебя из подавала. Хн, Намикадзе. Ещё один альфа, возомнивший о себе хуй знает что. Но тот на контрасте омеге даже, пожалуй, нравится. Тоже наглый, но в допустимых пределах. Очаровательно придурошный, можно сказать. Если Итачи себе хочет такого, пусть будет. – Отлично, я поведу, – расцветает, не особо нежно съездив совком по краю мусорного ведра, куда сваливал осколки. – Права есть? – Американские, возможно просроченные и даже не с собой, – не стал врать, – но, если я хочу сесть за руль, ты, разве, откажешь мне в этом удовольствии? – Сначала завещание, пожалуй, составлю, – хмыкает сам себе, – будь благодарным, что не в багажнике. – По шкале от одного до десяти, – начинает доёбывание, – как сильно ты любишь эту машину? – Люблю на десять, – пропускает омегу вперёд, любезно придержав входную дверь, – но расстроюсь на ноль, если с ней что-нибудь произойдёт. Итачи с Сасори мне сделают новую. Лучше этой, вероятно. Запущу новую модель, сделаю себе кучу денег. Так-то, если подумать, держи, – звенит перед носом ключами. – Дерзай. – Ладно, значит не машина, – цокает, дрожа на холодном ветру, но его мгновенно заворачивают в тёплый пиджак и подхватывают на руки, чтобы он три шага босиком по гальке не делал. – Итачи с Сасори, говоришь? – осведомляется, выпутывая одну руку из пиджака, чтобы обнять альфу за шею. – Ооноки по ним локти, должно быть, грызёт. – Грызёт, – подтверждает, – полезешь к нему – ремнём не отделаешься. – Нашёл, чем пугать, – фыркает, пока его сажают в пассажирское кресло. – Пугать не этим и буду, – заверяет перед тем, как прикрыть дверь. Обходит внедорожник за несколько шагов, садится за руль, – не физической болью, мой маленький мазохист, не волнуйся, я креативный. Но, раз уж мы заходим вперёд, не хочешь составить мне компанию на ежегодный благотворительный вечер? Будешь пить за мой счёт, отправлять мои деньги всяким сердобольным организациям, выбешивать важных личностей и марать моё честное имя. – Вот ещё, – отказывается как можно равнодушнее, хотя омерзительный страх внутренности пережёвывает. Он ведь знает, что за благотворительный вечер, присутствовал на нём подростком ни раз. По именам, можно сказать, знает всех мразей, кто приедет туда очищаться ноликами со своих карт от грехов, – колоноскопия более приятное времяпровождение, даже с маранием твоего честного имени. – С этим не спорю, – вздыхает, временно стирая противостояние этой открытостью. – Нафига ездишь на них? – не понимает. – Хаширама заебёт, мои маркетологи сверху добавят, – закатывает глаза, заводя двигатель хонды. – Благотворительность покруче дорогущей рекламы? – усмехается, прекрасно зная, что это так. – К сожалению, – медленно подъезжает к воротам, нажатием кнопки их открывает. – Фу-чан тоже ездит? – честно, в душе не ебёт. – Нет, – усмехается, – у него Япония в кармане и так. – А у тебя нет, – бровки домиком делает, – плохая тойота все лопатки отбирает в песочнице? – Тебя к Ооноки домой подвезти? – уточняет. – Тебе, смотрю, в душу запал. Он дома сто процентов, ему в офисе подгузник не умеют менять. Шутка не в тему совсем. Меткая, блять, Мадара смеха не сдерживает, и это, увы, альфе значительно настроение поднимает. – Нет, его на крайний случай оставлю, – раскрывает эту карту на каком-то щедром порыве. – Не твой брат, но тоже ведь выбесит. – Позволь обозначить: когда ты меня действительно выбесишь, игра прекратится, и начнётся война, которую я не остановлю, даже если будешь на коленях меня умолять вместе со своим кислым братцем. Я терпеливый, но точно не всепрощающий. Так что, ещё раз, хорошенько подумай прежде, чем тянуться к своим козырям. Выбросишь раз – обратно уже забрать не получится. Брюнет на предупреждение фыркает, но действительно, вообще-то, прислушивается. И без этого, в принципе, знал, где черта, разделяющая горячего любовника и настоящего врага. Пересекать её пока не планировал. Тобирама не сдерживается в словах, в действиях, соответственно, тоже. И он заинтересован, но далеко не влюблён, это не Намикадзе, на которого можно глазками хлопнуть, попросить робко прощения и быть прощённым за все грехи этого мира. Нет, здесь счёт ведут. Не поднимают за его неважностью, но не забывают. Переборщишь – в реальные влипнешь проблемы. Учиха проблем, так-то, совсем не боится. Но и из воздуха как бы предпочитает их себе не создавать. Так что, пока, аккуратно. Разгоняемся медленно, чтобы успевать прощупывать почву. До Итачи добираются в тишине, и Мадара не хочет её нарушать даже чтобы спросить, откуда альфе по памяти этот адрес известен. Но молча распрощаться ему, увы, не судьба. – Иди сюда, – зовёт Сенджу мягко, цепляя брюнета за шею. – Какого... – упирается ему в грудь, но альфе похуй. – Да не рычи ты, не рычи, – смеётся, целуя глубоко, до онемевших ног плавно. Боже, Мадара сел бы на этот язык, на эти чёртовы грубые пальцы. Его всего воспламеняет от простейших касаний этого гада. – Беги к малышу, – советует, отпуская, – не хочу, чтобы он опоздал на работу. – Ты понимаешь, надеюсь, что я кастрирую тебя без подручных средств, если ты хоть пальцем тронешь его? – решает этот момент разъяснить, пока удобная возможность имеется. – Это и без твоего гонора было заманчивым, не соблазняй меня сверху. – Я не шучу, – нацепляет свою персону жуткого крёстного. – Детей трогать не смей. – Трогать не буду, – обещает, – но напугать-то можно чуть-чуть? Не отнимай все мои радости. – Пожалуется мне – ремнём по заднице получишь уже ты, – рисует рамки. – Пожалуется он Намикадзе, скорее, – поправляет резонно. – Хм, – тянет, – в этом ты прав. Есть какое-нибудь дерьмо на него? – на всякий интересуется. – На него искать не доводилось, – покачал головой, – с ним довольно просто сотрудничать: по непринципиальному легко договаривается, по всему остальному «нет» – это «нет». Не выёбывается особо, я с такими дружу. А тебе с него что? – Рядом с Итачи ошивается, давай без тупых вопросов. – Заботливая мамочка, да? – улыбается. – А ты почему не заботливый папочка? Это у тебя к твоим какой-то нездоровый интерес. – У меня и к тебе нездоровый, но я и тебя не пасу, вроде бы, – усмехается. – Я не лезу, если считаю, что малыши справятся самостоятельно, в конце концов, в нерабочее время они все свободны проёбываться как им угодно. – Этим мы отличаемся, – хмыкает брюнет, – я люблю проёбы предвидеть заранее. – Что ж, раз так, – достаёт телефон, чтобы два слова кому-то отправить. Имя с фамилией, – позвоню, если что-то найду. – Да ты настоящая прелесть, – тянется потрепать по белоснежным волосам, таким бесконечно мягким, что тяжело оторваться, – но учти: сосать тебе за это не буду. – Конечно, нет, отсосёшь ты мне за просто так, – усмехается, выходя из машины. – Вот же наглый щенок, – улыбается самому себе по секрету, пока альфа обходит хонду, чтобы открыть ему дверь. Мамочки родные, до самой двери на руках. Прям до подъезда, по лестнице и до момента, как племянник открыл ему дверь. Тогда можно стало уже поставить босиком на чистый пол коридора под совершенно охуевший взгляд ещё домашнего Итачи, который на работу собираться ещё даже не начал. Ещё бы, в пять-то утра. – С добрым утром, – мурлычет Тобирама самым тёплым своим голосом, – собирался предложить до работы подбросить, да у кого-нибудь от такого случится инсульт, – не сдерживает комментария о прекрасном малыше, у которого под толстовкой младшего брата либо вообще ничего, либо что-то по типу костюмчика его дяди. – Ты в нос, что ли, хочешь? – уточняет пресно Мадара. – Однозначно, хочу, – абсолютно бесстыже разглядывает стройные ноги своего подчинённого. На умный ответ решено не запариваться – Мадара просто хлопает входной дверью у пиздюка перед носом. Итачи ещё в таком осадке, что просто пялится в эту дверь с распахнутым ртом. А Данго, с запозданием спрыгнувший с дивана, разочарованно замирает в конце коридора, понимая, что поприветствовать нового гостя уже не получится. – Кхм, ты, – отмирает племянник, – в порядке? Ха. Очень смешно. – Я в жопе, малыш.