Русская сказка

Решил как-то царь-батюшка посмотреть, какая из его снох лучшая мастерица…

— Вань, я же этого не умею! — Да ты только квакать и умеешь. На дубовом столе, помнившем наваристые щи, густые борщи, заячьи почки и, вероятно, не одну сотню срамных мест хорошеньких молодых бабёнок, громоздилась охапка шерсти. Иван-Царевич вколотил клин в тем же вечером купленную прялку, обеими руками указал на неё Василисе, приглашая поработать. Та уныло вздохнула, тыльной стороной ладони столкнула на пол неотъемлемую часть жизни любой девушки её возраста. Тем же утром Иванов отец снова начал откидывать коленца. Трое царевичей были призваны под грозные очи и поставлены перед фактом: их жёны должны за сутки свить из шерсти нить, из нити соткать ткань, из ткани сшить рубашку для венценосного свёкора. Федор и Матвей не очень-то огорчились, ведь их дорогие любушки запросто могли перепоручить основную часть работы мамкам-нянькам. Ивану же на помощь рассчитывать не приходилось. Лягушка оказалась не так проста, как думалось. Каждые сутки она могла на пару часов превращаться в девушку — и, к слову, весьма привлекательную — по имени Василиса. Первое время Ивану самому в это не верилось, а ночное видение он списывал на пьяный бред. Но всё же не прибил поутру лягушку, а, перекрестившись на красный угол, посадил её за пазуху и вышел в недружелюбный и насмешливый свет. Но следующей ночью видение повторилось, и молодые супруги смогли-таки познакомиться. Василиса оказалась грамотной, а потому излишне болтливой — ведь нет болтливее бабы, чем та, которая читает без остановки. И, как выяснилось, читает она вместо того, чтобы прясть, как все приличные девки. — Хоть бы в книге какой прочитать, как это делается… — протянула она примирительно, когда Иван ещё раз демонстративно поставил перед ней прялку. Царевич почесал белокурый затылок, потом зычно гаркнул: — Степан! Эй, Степан! Верный товарищ откликнулся на зов, выбежал из своей хибарки возле кремлёвской стены и легонько стукнул в запертые ставни царевичева теремка. — Я! Стёпку единственного пришлось посвятить в тайну, окружавшую царевну-лягушку. Он, конечно, не поверил сразу, но, увидев Василису, позабыл про все свои сомнения. Иванова жена произвела на него неизгладимое впечатление, которое он не мог ни переварить, ни скрыть. Царевич, видя его отвисшую челюсть, мучительно размышлял, а так ли глупо он выглядел в первую брачную ночь или, быть может, всё-таки не так? К слову, в ту ночь ничего у них не случилось, как и после. Василиса не могла быть человеком так долго, чтобы Иван успел сообразить, на какой кобыле к ней подъехать. Их чувственные отношения ограничивались парой неловких взглядов и почти случайных прикосновений — а потом болтливая Василиса, не слушая никаких протестов, поспешно натягивала лягушачью кожу и, смущённо квакая, превращалась обратно в скользкую рептилию. А теперь царю-батюшке угодно посмотреть, какая она мастерица! — Квааа… — озадаченно произнесла царевна, перебирая пальцами шерсть, — ква-ква-ква… — Вась, ты чего так квакаешь? — обеспокоенно спросил с улицы Степан, подсматривая через щель в резных ставнях. — Случилось что? — Стёп, книгу можешь достать, как это… — Иван встал у окна, загораживая собой молодую жену. — Книгу бы нам, как прясти, как ткать и как шить. Служивый Степан даже кашлем зашёлся. — Ну ты, царевич, даёшь! Это ж бабье ремесло! — И что?! — мгновенно вспылила Василиса, которой вовсе не хотелось нести ответственность за качество будущей рубашки. — А то, — Степан подошёл к другому окну, где сумел увидеть красавицу-лягушку, — что бабы-то у нас все неграмотные. Для них на кой ляд книги писать?! — Я по-свейски читаю. Может, у свейских послов есть? — с надеждой протянула Василиса. — Вряд ли. — Иван покрепче закрепил кудель на прялке. Степан переминался с ноги на ногу за окном. Решено было пустить в ход воскресную рубашку царевица, оставшуюся в сундуке в его комнате. Степан изловчился, прокрался в хоромы, добыл её и принёс в терем. Василиса сосредоточенно тёрла пальцами клочок шерсти, наматывая на веретено неравномерную нить. — Первый блин комом, Ванюш, — виновато шепнула лягушка. — А что, сильно твой батюшка разгневается? Рубашка вышла весьма extravagante, как выражаются заморские купцы. Можно сказать, она сильно опережала своё время. Иван шилом проделал в ней множество дыр, а потом за дело взялась его прекрасная молодая жена. Сотканная Василисой нить, покрытая колтунами, густо пересыпанная неаккуратными узелками, должна была соединить эти отверстия. Таким образом создавалась иллюзия самодельной ткани, сшитой в некое подобие одежды. Иван оптимистично надеялся, что отец похвалит хотя бы за изобретательность. — Епископ Фарлентийский считал, что колючая ткань очищает от грехов, — продолжала начитанная лягушка. — А Фома Аквинский написал воооот такенную книгу о том, сколько ангелов помещается на конце иглы! — А сколько? — наивно спросил с крыльца подслушивающий и подглядывающий под дверь Стёпка. Василиса выдержала патетическую паузу и произнесла громким шёпотом: — Он так и не нашёл ответ… — Так спросил бы свою попадью, она, поди, знает! — заржал Степан. Иван-Царевич в четвёртый раз велел ему идти спать, однако бесстыжий дружка и не подумал слушаться. Василиса сидела на лавке, прямая, тонкая, изящная в каждой своей чёрточке. Её нечеловеческая и нехристианская красота, двадцать два часа в сутки скрытая под лягушачьей личиной, очаровывала безвозвратно. Не умела лягушка прясть и изъяснялась мудрёно, но так была хороша, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Иван в который раз задумался над своим положением. Ну не впору ли загоревать — отец гневается, кремлёвский люд срама его забыть не может и знай себе ржёт, жена-красавица в руки не даётся, а лучший друг на жену заглядывается… Да не замолвить ли за верного Степана словечко? — Васютка, — позвал он царевну. Та подняла голову и посмотрела на него открыто и дружелюбно. — А у тебя того… Подружки есть? Василиса расстелила на столе готовую изуродованную рубашку, непринуждённо покачала головой. — Ах, Ванечка, супруг мой, — она встала, покачивая плечами и бедрами. — Да ведь все мои подружки… Пиявки, да лягушки… — Да вот, Степана хочу на пиявке женить, — Иван услышал, как друг поперхнулся за дверью. — Но только чтоб пиявка была того, умница-красавица! — Что ты, Ваня, — Василиса уже взяла в руки лягушачью кожу, — не бывает так, чтоб всё сразу. Или умница, или красавица… Ква! Не успел Иван и глазом моргнуть, как по полу прытко проскакала лягушка. … Иван-царевич проснулся поздно, разбитый и вымотанный оставшейся позади нелепой ночной работой. Снаружи, там, откуда скупо лился дневной свет, вовсю кипела повседневная кремлёвская жизнь: лаяли псы, ржали кони, бабы тащили ведра на коромыслах, ратники бряцали оружием по мощеной площади, перекликались дозорные на стенах, бродя вдоль зубцов, выполненных в виде ласточкиных хвостов. Благолепно звенели колокола, доносился отзвук церковных песнопений. Иван презрительно скривил губы, надеясь, что царь-батюшка одумался, послал за митрополитом в лавру и теперь проведёт недельку-другую в посте и покаянии. Лягушка ещё спала. Из соображений безопасности молодые не делили постель. В первую же ночь Василиса демонстративно переложила одну подушку на лавку, обернулась лягушкой и уютно устроилась на ней. Иван повертел в руках то, что они сделали из его воскресной рубашки и, перекрестившись на красный угол, плюнул через плечо и вышел прочь. В царских хоромах его встретили любезные братья. Царевич Федор небрежно перебросил через руку отороченную собольим мехом рубашку, на которой чья-то рука успела вышить затейливый узор. О, да, у старшей царевны был изысканный вкус — всё-таки она была боярская дочка. Длинные рукава великолепной рубашки пришлось сложить вчетверо, но они всё равно так и норовили подмести пол. Царевич Матвей держал поистине ослепительную вещь. Его жене — купеческой дочке — вкуса явно недоставало, но она щедро компенсировала этот недостаток переизбытком того, что дорогого-богатого. Расшитая золотом и серебром рубашка сияла, точно второе солнце, освещая по-родственному схожие лица троих молодцев. — С добрым утром, Ваня, — поздоровался Федор, и расшитый соболями рукав всё-таки провёл по полу. — Знаешь, моя Забава успела твоей лягушке шубку сшить! Старший царевич протянул младшему уморительно-маленькую шубку, весьма искусно сшитую из обрезков собольего меха. Иван поджал губы, но подарок принял. Узнав, какая его супружница на самом деле красотка, он потерял всякое желание бить в морду в ответ на подобные оскорбления. — И ты здоров будь, Федя, — ответил он сухо. — Забаву поцелуй за меня, как отоспится. А то, чай, всю ночь трудилась. Федор наградил младшего брата надменной улыбкой, подмечая у того синяки под глазами. Иван-то действительно корпел над рубашкой до первых петухов, стараясь сделать её хоть немного получше. — А моя Любава, — подал голос царевич Фёдор, — твоей лягушке исподнее справила. Вологодское кружево с золотым шитьём! Из рук в руки перекочевало нечто невесомое, что ни при каких условиях нельзя было показать митрополиту Феородию. Иван поблагодарил и Матвея, попросил передать привет и Любаве, а потом, сам того не ожидая, произнёс: — Её зовут Василиса. — Кого?! — извмились братья, а, поняв, что речь идёт о лягушке, заржали, как кони. Они надрывались не менее получаса, катаясь по полу от смеха. Все три рубашки возложили на покатую крышку сундука в ожидании, когда их можно будет показать царю. Иван, который в отличие от братьев не смеялся, первым услышал тревожный звон колокола и выглянул в окно. По двору метались дружинники, бряцая бердышами, охали и божились бабы, заливались лаем псы, а весь рабочий люд голосил, что было мочи: — Демоны! Демоны!!! Нечистыя! — Живьём брать демонов! — басил дядька Угрюм, отвешивая дружинникам подзатыльники. — Ааа! Нечистыя! Внимание ошарашенного Ивана привлёкли два странно одетых человека, бегущие по скату лемеховой крыши. За ними гналась дюжина дружинников в красных кафтанах, а ещё десяток уже поднимался по взлазу навстречу, отрезая путь к спасению. Вдруг один из предполагаемых демонов перекрестился, приготовился к прыжку. Дружинники разом махнули вниз, а находчивый демон вцепился в своего товарища, который тоже купился на его уловку. Ивановы братья включились в суматоху. Федор, лихо взявший на себя роль главнокомандующего, отдавал распоряжения дружинникам, а Матвей велел запирать амбары и собирал ключи от висячих замков на железное кольцо, притороченное к поясу. Демоны тем временем проникли на колокольню и заиграли звонкую мелодию. Однако ж, вот что бывает, когда царь ссорится с митрополитом — нечистая сила не медлит, сразу берет за горло. С колокольни шёл ход в трапезную, а оттуда в домовую царскую церковь. Иван-Царевич смекнул, что, спасаясь от преследователей, демоны попадут в царские палаты и ту самую комнатушку, где остались приготовленные на царский суд рубашки. Вооружившись бердышом, Иван потихоньку вернулся туда, желая в одиночку захватить обоих — по всей видимости, безоружных. Демоны не заставили себя долго ждать. С натугой отворив тяжёлую дверь, они, задыхаясь, вылетели прямо на Ивана. Тот приготовился было оглушить тупым концом древка первого из них, но в последний момент отвёл удар и остановился, разинув рот. — Батюшка?! Один из двоих был никем иным, как родным отцом троих царевичей, царём и великим князем всея Вестеруси. Обряженный в какие-то диковинные и, честно говоря, нелепые тряпки, он все же оставался царем. Хоть и весьма перепуганным. Таким царевич видел отца впервые. — Это твой папаша? — незнакомый Ивану мужчина, спустник его отца, прытко подскочил к нему. — А ты кто такой?! — Да как же?! — удивился Иван ещё больше. — Я царевич Иван. А ты кто такой?! — Я… — кошачьи глаза незнакомца цепко обежали фигуру царевича. — А я, пожалуй, князь Иван. — У нас Иванов много, — царевич опустил бердыш, но подозрительно прищурился. — Кличут-то тебя как, княже? — Милославский. Не слыхал, абориген? — не моргнув глазом заявил его тёзка. Отец нервно переводил взгляд с князя на сына и обратно, то и дело шумно сглатывая. — Я слышал, князя Милославского, Ваньку-разбойника, повесили третьего дня, — протянул Иван, снова приподнимая бердыш. Князь смерил его снисходительным взглядом и хмыкнул: — А я слышал, что Иван-Царевича намедни на лягушке женили. Собака лает, ветер носит, Ванюша! Лучше скажи-ка… — Милославский внимательно огляделся, и вдруг щёлкнул пальцами, осенённый неожиданной идеей. — Скажи-ка, абориген, а какую рубашку твой любимый батюшка обычно носит? Царь и царевич наградили друг друга непонимающими взглядами. Милославский, хищно озираясь, подобрался к царю и прошептал: — Усынови паршивца, царская морда, ты посмотри, какой хороший мальчик! — Ни за что! — Батюшка, — подал голос Иван, — да ты как же забыл? Вот твоя любимая рубашка! — Вот и славненько, — заворковал Милославский, обнимая ошарашенного царя за плечи. — А теперь поцелуй батюшку и иди, иди, молодец, по своим делам. Иван попытался отдать их с Василисой рубашку прямо в руки царю-батюшке, но тот, всё ещё ошарашенный свалившейся на него новостью, не принял подношение. Милославский ловко подхватил злополучную одежонку, выпроводил царевича прочь и захлопнул за ним окованные железом двери.