Переплетено

Учитель: Большинство людей исправятся. Это неизбежно.

———

Неизвестный поезд.

Ранняя осень.

— Какая красота! — протянул попутчик, посмотрев в окно. — Леса, реки, небо голубое! А ведь в Раю ничего этого не было. Бог не предусмотрел. И только благодаря мне существует вся эта красота! Священник, что сидел напротив, сжал пальцами нательный крест и осторожно покосился на соседа. Странно одетый мужчина с тонкими, аристократическими чертами лица и внимательным, проницательным взглядом. Высокий лоб, тёмные волосы, лёгкая улыбка — нечто тревожное возникло в речах сумасшедшего. Диавол? Серьёзно? Мужчина не верил. Сколько таких «сатанюг» по миру бродят? Даже родители часто называют детей всякими «Люциферами», что, несомненно, противоречило не то что вере, а даже здравому смыслу. Тем не менее, стоило разобраться. — Простите, сударь, — медленно проговорил мужчина. — Что вы хотите этим сказать? Попутчик повернулся к нему. — Вы ведь священник? — Да, служу Господу. — Это так, — кивнул мужчина. — Отец Павел. Родился в маленьком городке, с детства стремился к праведности, так, что даже родители порой диву давались. Священник выпрямился, напряжённо взглянув на странного попутчика. Больше он не казался ему простым дурачком. — Вы меня знаете? — О, гораздо лучше, чем вам кажется. Помните, как в семинарии вас за усердие прозвали «маленьким ангелом»? Как вы, будучи совсем юным, отдали последний кусок хлеба нищему, а сами потом постились, доводя себя до изнеможения и пролежали в больнице? Отец Павел вздрогнул. — Кто вы? — Ах, как же это утомительно — каждый раз представляться, — протянул брюнет, устремляя взгляд обратно в окно. — Но давайте лучше о вас. Ваша праведность... частенько выходила вам боком, не так ли? — Доброта не может быть во вред, — парировал священник. Попутчик лишь усмехнулся. — Ну конечно... Забыли тот случай, когда вы приютили бездомного в церкви, а он, благодарный, украл серебряное распятие и сбежал? Или когда вы защитили юношу, которого обвиняли в кражах, а он, выйдя на свободу, тут же ограбил лавку? Или когда из жалости вы не рассказали женщине о похождениях её мужа, а она узнала позже и наложила на себя руки? Священник побледнел. — Это не... — ...ваша вина? — продолжил попутчик, лениво проводя пальцами по стеклу. — Возможно. Но задумайтесь: если бы вы были чуть менее праведны, позволили бы себе усомниться, посмотреть на мир шире — разве не спасли бы больше душ? Отец Павел молчал и тоде уставился в окно. За окном проносились осенние пейзажи, золотые листья, что в неудержимом танце разлетались в голубом небе, словно огненные перья с ангельских крыльев. — Вы искушаете меня? — наконец спросил он. Брюнет улыбнулся. — Нет. Я лишь помогаю вам думать. Наступила тишина, прерываемая лишь характерным стуком колёс. — Вы боитесь меня, проклинаете и гоните... но ведь без меня вам неинтересно, — посерьёзнев, заговорил брюеет. Священник усмехнулся и качнул головой. — Полно вам, сударь! Никто не хочет зла. Люди стремятся к свету. Попутчик склонил голову, глядя на него с лёгким любопытством. — А что такое свет без тьмы? Как узнать, что ты добр, если не с кем себя сравнивать? Как стать праведником, когда вокруг нет греха? Священник сжал губы, но промолчал. — Без меня у вас не было бы выбора. Не стало бы героев. Не существовало бы и самих вас. — Гордитесь своей ролью? — в голосе послышалась лёгкая насмешка. — Скорее удивляюсь. Вашему лицемерию. Вы любите говорить о милосердии, но жаждете кары. Проповедуете прощение, но не можете простить даже себя. Хвалите Бога, но чаще говорите обо мне. Нахмурившись, священник покачал головой. — Это неправда. — Ах, отец. Сколько проповедей посвящено борьбе с грехом, а сколько — радости праведной жизни? О чём шепчутся чаще — о святых или о дьяволе? Кого винят за собственные слабости? Тишина. За окном лишь расплывался осенний пейзаж. — Почему так? — тихо спросил священник. — Потому что я честнее. Не обещаю рая за красивые слова. Не даю ложных надежд. Не закрываю глаза на вашу природу. — Но ты же... искушаешь. — Я? — он изобразил искреннее удивление. — Отнюдь. Я всего лишь подношу зеркало. Священник отвёл взгляд. — Люди всегда жгли книги, гнали тех, кто говорил правду. Строили стены вокруг иллюзий. Но потом, в моменты боли, страха, одиночества... они сами шепчут моё имя. Зовут. Просят сделку. Хотят лёгких путей. — И ты даёшь их? Попутчик покачал головой. — Я? Нет. Не вмешиваюсь. Даже не толкаю в пропасть. Просто стою рядом... и жду. Священник сглотнул. — Потому что, в конце концов, каждый приходит ко мне сам. Отец Павел задумчиво провёл пальцем по краю подлокотника. Вопросов было много, но ответы... настораживали его куда больше. — Значит, ты искушаешь, но не принуждаешь? Попутчик усмехнулся, сцепив пальцы в замок. — А разве я могу заставить человека выбирать? — Можешь подтолкнуть... — Могу, — согласился он. — Но я этого не делаю. Просто предлагаю. Даю возможность. Открываю дверь, но не тащу за руку. Всё, что творится в этом мире, — дело рук его обитателей. Люди сами ежедневно совершают выбор. Сами подписывают сделки. Сами идут на преступления. Сами закрывают глаза на несправедливость... и так же сами могут её остановить. Священник покачал головой, но в его взгляде не было категоричности, лишь сомнение. — Ты хочешь сказать, что у тебя совсем нет власти? — Есть, — поправил попутчик. — Но не та, о которой принято думать. Я не творю зла — его достаточно и без меня. Просто проверяю. Даю людям выбор. Устоять... или пасть. — Но зачем? Брюнет посмотрел священника очень пристально, словно оценивая, готов ли тот услышать ответ. — Потому что таков замысел, — наконец произнёс он. — Я здесь, чтобы как можно больше людей избрало путь праведности. Священник приподнял брови. — Странное у вас представление о миссии. — Разве? — попутчик наклонился вперёд. — Как проверяют золото? Огнём. Как проверяют силу веры? Испытанием. Если человек пройдёт через меня и не свернёт с пути, значит, он действительно праведен. А если соблазн разрушает его, получается, его добродетель была лишь иллюзией. Разве вам, как священнику, это не понятно? — Тогда скажи мне... что значит быть праведным? — Не вредить себе и другим. — Ключевое слово здесь — «себе»? — Именно. Видите ли, отец, вы привыкли думать, что праведность равняется самоотречению. Но если человек разрушает себя, оправдывая это добродетелью, он грешит. Вот вы принимаете в храм вора. Даёте ему кров, хлеб, надежду... а он уносит ваш крест. Вы простите его, скажете, что это испытание, и такова ваша доля. Но в чём смысл? Вы не помогли ему. Только позволили ему снова украсть. Вы навредили себе и не спасли его, а значит, совершили грех. — Но ведь... милосердие? — Это когда помогаешь тому, кто действительно хочет измениться. Кто пусть и грешен, но стремится к праведности. А не тому, кто делает вид. — Значит, по-вашему, помогать можно не всем? — Не всем, — кивнул попутчик. — А только тем, кто готов принять помощь. Остальных... остаётся лишь оставить. Он улыбнулся, но в этой улыбке не было ни насмешки, ни злобы. Только лёгкая ирония над осознанием устоявшегося положения. Священник замолк, печально уставившись в окно, словно пытаясь найти там ответ. — Думаете, я пришёл обвинять вас? — брюнет слабо улыбнулся. — О нет, отец, напротив. Вы честны перед собой. Живёте так, как верите, не торгуясь и не ищя оправданий. За это я вас уважаю. Священник перевёл на него настороженный взгляд. — Тогда кого же вы осуждаете? — Тех, кто зовёт меня Злом, но сами творят его своими руками. Кто лжёт, предаёт, прячется за словами о милосердии, а в сердце носит лишь жажду кары для врагов. Кто вещает о свете, но живёт во тьме. Священник нахмурился. — Люди слабы... — Именно. Но слабость — не порок, если её признавать. Я не виню тех, кто падает. Только тех, кто делает вид, что не падал. Кто носит маску праведника, а сам сжимает в кармане нож. Кто громче всех кричит о вере, но первым отвернётся, когда её испытают. Священник вздохнул. — Но ведь не все такие. — Конечно. И такие, как вы, дают мне надежду. Парадокс, не находите? Ведь мне не нужны грешники. Мне интересны те, кто борется с грехом. — А те, кто не борются? — Они уже проиграли. И знаете, что самое забавное? Эти боятся меня, но не самих себя. Боятся признаться, что Ад — это не я, а они сами. Их жадность, трусость, гордыня... Я ведь не строил этих стен. Не давал им оружия. Они всё сделали самостоятельно. Священник задумчиво провёл пальцем по краю подлокотника. — И что же... вы жалеете их? Попутчик снова посмотрел в окно. Осенний лес промелькнул золотым пятном, пролетев прямо возле окна. — Иногда. В вагоне на мгновение стало тихо. Священник задумался.

***

Ученик: Знаешь, какой-то грустный вайб у этой поездки. Учитель: Таким он и останется, даже когда исправятся люди. Но знаешь... Лучше дикая эра останется воспоминанием, нежели настоящим моментом. Весьма красиво, ты согласен?