Historias de zorro

***

      Находиться со Стюартом во Франции для Натаниэля было уже привычно, ибо мальчишка катался с дядей по свету лет эдак с шести.

      Впрочем, стоит упомянуть и о том, что было чуть раньше.

      Натаниэль, отправленный в возрасте четырех лет к дяде, после очередного случая жестокого отцовского обращения с ним и матерью (почившей после нескольких месяцев пребывания Ната в Англии), был воспитан в лучших традиция британской аристократии. Письмо, верховая езда, иностранные языки, этикет (столовый, общественный, деловой) — лишь немногие предметы из списка уроков.       Однако, Натаниэль не жаловался. Благодарный за то, что его вытащили из «того ада на земле», как позже он сам выражался, мальчик усердно занимался и работал над собой, чтобы оправдать ожидания учителей и дяди, который, впрочем, хотел лишь счастья для племянника. За ежедневной рутиной, мальчик совсем забыл об оставленных шрамах, которые остались на коже, а позже решил, что обязательно перекроет их такими же рисунками, как у одного из подчинённых дяди.       В общем и целом, к своим одиннадцати годам Натаниэль вырос всесторонне развитым мальчиком, чем радовал дядю, но не растерявший и капли своего интереса к миру и желания найти приключения. (А вот этим он порой добавлял дяде седых волосков на голове).

***

      Натаниэль выказывал интерес к языкам, поэтому Стюарт решил возить его в некоторые поездки к деловым партнёрам. И именно в одной из таких поездок во Францию, Нат встретил его.       Жан Моро. Он был старше Натаниэля на два года, жил в Марселе, любил лаванду и закаты, мило картавил, когда смущался, теребил темные кудряшки, завораживающие подпрыгивающие, когда старший мальчик смеялся. Жан был сыном партнёров Стюарта по бизнесу и стал первым другом младшего Хэтфорда (если не считать миссис Долсон — гувернантки, которая о нем заботилась, когда он только приехал в дом дяди). С Жаном можно было обсуждать машины, искусство, цветы, животных и вообще все-все на свете, как казалось тогда Натаниэлю.       Они стали друг для друга константой, а письма были для них самым ценным сокровищем, сохранившемся в красивых коробках. Эти письма они перечитывали в плохие моменты, ведь красивый почерк и слова французские успокаивали получше молока с медом. Даже когда у них появились телефоны, письма не канули в небытие, они лишь множились, некоторые листы и конверты желтели со временем, но не было ни одного письма, которое было выброшено.       Конечно, с течением времени многое менялось: времена года, окружения, цели. Чувства тоже не остались неизменными.

***

      — А может?.. — Звучит голос другого конца комнаты.       — Нет, — перевёрнутая страница книги шелестит.       — Но я даже не сказал что! — Возражает парень, и стул на колёсиках отъезжает от стола.       — Mon cher, после твоего последнего «а может» умоего отца на голове прибавилось пара седых прядей, а ты просидел под домашним арестом около месяца.       — Это было давно и не правда! Кто сказал тебе это? — возмущается парень и складывает руки на груди.       Жан вздыхает:       — Что ты задумал?..       Натаниэль улыбается, а в глазах его пляшут черти.

***

      — Что вы забыли в Праге?! — кричит Кристиан Моро на смиренно сидящего сына.       — О, а я и не знал, что мы были в Праге, — улыбается невинно Жан. И что-то Натаниэлевское есть в этой улыбке и во всем Жан в целом.       А младший Моро выглядит довольным с растрёпанными кудрями, в какой-то непонятной футболке и с заживляющей пленке на запястье, непонятно что скрывающей. Кристиан тяжело вздыхает и садится в кресло.

***

      Уже было упомянуто, что парни стали друг для друга чем-то неизменным, а вот их дуэт среди работников резиденций обеих семей успел прославиться как искатель приключений.       Мальчишки падали с лошадей и приходили все измазанные в траве и земле, взбирались на деревья и возвращались с листьями и ветками в волосах, сбегали в Лондон, если были в Англии, и в Париж, если были у Моро. Неизменным было то, что всегда они делали все вместе и наказания принимали тоже.

***

      Когда Натаниэлю исполнилось семнадцать, пришло осознание. Вернее сказать, понимание для ускоренного пульса, краснеющих щек и желания быть рядом.       Пришло оно вместе с Жаном, который все так же картавил, теребил темные кудри в смущении и смотрел так нежно-нежно, что Хэтфорд плавился под таким взглядом. Тогда Нат просто взял лицо друга в свои руки и прижался губами к чужим; а Моро только ласково погладил по щеке и улыбнулся ласково, отстранившись. Натаниэль улыбнулся в ответ и обнял крепко, вжавшись в чужую грудь, и ему казалось, что так должно быть всегда, ведь родные руки на спине ощущались так правильно и хорошо.

***

      «И мы имеем, что имеем» — думает Стюарт, глядя на сидящих в обнимку у камина Жана и Натаниэля.       — Мы скажем им, что делали в Праге в ноябре? — уточняет тихо Моро, сжимая теплую ладонь.       — Может позже, — улыбается Хэтфорд, чувствуя на безымянном пальце руки Жана металлический ободок, идентичный тому, что есть у него.

Это обещание. Обещание быть константой друг для друга вечно.