Роман без непотребств

Положа руку на сердце, Арсений сам виноват. Он всегда считал себя человеком терпеливым, воспитанным и достаточно интеллигентным. В большинстве случаев. Пропускал дам вперед, подавал верхнюю одежду в гардеробе, протягивал руку помощи в открывшуюся дверь такси и накидывал пиджак в вечерней прохладе. Настоящий набор воспитанного интеллигента. Арсений, считай, энциклопедия по воспитанию и интеллигентности. Нет, лучше: Арсений – джентельмен. Причем самый джентельменский. Ведь, так как Арсений вежлив и интеллигентен – джентельмен, иными словами, – он знает, что ни одно свидание не может обойтись без цветов. Разумеется, преподнеси он очередной букет Любе перед рандеву с Мариной Брик, упомянутый букет по итогам вечера вполне мог бы торчать у кого-нибудь из причинного места – это обстоятельство он будто бы предвидел каким-то шестым чувством. Но буря миновала, а план по цветам все еще не был реализован. Так что утром следующего же дня Арсений заказал доставку цветов на Любин адрес. Пионы ее, кажется, не особо впечатлили в вечер их первого «свидания», так что Арсений выебнулся и напихал орхидей – ну кто не любит орхидеи? Очевидно кто: вечером букет лаконично вернулся с курьером прямо в офис Импрокома – на имя Арчибальда. А так как Арсений – почетная четверть квартета, что некоторые умники называют «цветом отечественного юмора», остальные три четверти, естественно, принялись оттачивать свое мастерство высокой комедии на сложившейся ситуации. В частности, над «Арчибальдом». Пришлось выдумывать что-то невероятно идиотское, безуспешно сдерживая беспричинную широченную улыбку. Ужасно, конечно. Именно поэтому он повторил заказ, но в букет напихал уже гортензий. Непонятно, впечатлился ли адресат таким виражом, однако букет не вернулся – вернулась Люба с гневно-ядовитым звонком и поистине писательскими оборотами в сторону Арсеньевской изобретательности. Арсений очень старался не ржать. Это не по-джентельменски. Так что Арсений и правда виноват во всем сам. Надо было заподозрить все с самого начала. С того самого момента, как Любовь Николавна раскрылась во всей красе и предстала либо немного неадекватной, либо эмоционально нестабильной, либо ужасающе эксцентричной – Арсений еще не решил. А еще сумбурной. И креативной – до пугающего. И за пару дней успела Арсения подзаебать. После того, как все-таки удалось сбагрить букет успешно, Люба то ли в отместку, то ли от чистого сердца начала осаждать Арсеньевский мобильник практически ежечасно. Поначалу это было занятно – оказывается, процесс пошел, и Любина непредсказуемая голова принялась генерировать идею за идеей, сюжет за сюжетом, троп за тропом и абзацы, которые поистине можно было разбирать на цитаты. Здорово, конечно – Арсений никогда бы не отказался поучаствовать в творчестве автора, хоть и… такого, – и вот он выслушивал горячие монологи за завтраком, кивал в мутное окно такси на риторические вопросы, поддакивал по пути в гримерку, когда казалось, что от его мнения зависит исход. Но – святая наивность, – от мнения Арсения, похоже, не то, что ничего не зависело – его мнение вообще никому не уперлось. Откуда он это узнал? Люба сказала прямо. Люба – женщина прямолинейная. Чрезмерно. Так что да, в один момент такой расклад Арсения подзаебал. Но Арсений – все еще джентельмен, поэтому испытание он выдерживал с достоинством. Просто больше не вякал свое бесценное мнение – и чувствовал себя недопонятым гением. – У нас просто конфетно-букетный период. Антон глядел с толикой скепсиса, но возражать не стал – мало ли какие там у Арсения конфетно-букетные периоды. Вот и Арсений считал, что Антона, как предпочитает говорить Люба, ебать не должно. Но Антона почему-то ебало. Даже без «почему-то» – он при большом желании не смог бы обойти ситуацию стороной. Несмотря на старания легендарного Костика, в сеть все же просочилась парочка кадров позорного отступления Любови Мельницы и загадочного незнакомца во впитавшей в себя радугу шапке. Конспирологические теории закручивались невозможными орнаментами, и если в массе своей восторженным любителям сплетен приходилось выдумывать, а иногда и додумывать, то все коллеги прекрасно знали, о ком именно идет речь. Стас пытался побрюзжать на эту тему, но Арсений ловко парировал – точнее, положил на все поползновения в свой адрес огромнейший болт, – и в конце концов отмазался от навязчивого нытья о благочестии собственной репутации. Репутация Арсения и так бродит по лезвию ножа годами, какая-то там Любовь Мельница точно не собьет ее с баланса. – Да мне-то особо не принципиально, – заверяет Антон, который до этого намеренно крутил смазанное фото в разные стороны прямо перед Арсеньевским носом. – Но если реально конфетно-букетный, – выделил он, – то приводи. – Боже, нет, – поморщился Арсений, припоминая брезгливую физиономию Любы и мат через слово. – Это явно… не ее формат. Тем более… Тем более, вот уже несколько дней Люба не выходит на связь. И Арсений обнаружил этот факт совершенно случайно. И почему-то не очень-то теперь радовался собственному долгожданному спокойствию. В короткий перерыв между съемками он устроил себе марафон фильмографии Вуди Аллена. К Вуди Аллену Арсений питал особенную, ни с чем не сравнимую любовь. Если бы его попросили дать конкретные причины, он бы просто снисходительно улыбнулся и покачал головой с укором – чтобы увернуться от ответа. Потому что ответить не смог бы. Началась эта любовь, естественно, с легендарного «Матч-пойнта» – его-то Арсений был готов пересматривать сотни раз. Впитывал каждой клеточкой сознания игру актеров, узловые и переходные мизансцены, гениальные своими многочисленными смыслами фразы и особенно – немые кадры. И даже не стыдно признаться – самого себя представлял на месте Криса Уилтона. Иногда даже доходило до святотатства – Арсению казалось, что роль беспринципного Криса ему бы удалось исполнить гораздо лучше, чем это удалось Рису-Майерсу. А кого еще ему играть, если не обаятельного мерзавца, в самом-то деле? Вот так «Матч-пойнт» оказался отправной точкой бесконечного путешествия по неудержимой иронии и абсурдным сюжетам Аллена. После него, ясное дело, с Арсением случился «Манхэттен», затем и «Любовь и смерть», а следом «Римские приключения», «Сенсация» и «Магия лунного света» – он предпочитал исследовать творчество великих нелинейно. Последнее понравилось особенно – было в этом фильме что-то такое эдакое и внезапная любовь противоположностей. Что может быть лучше внезапной любви противоположностей? Потом руки, естественно, добрались до «Иррационального человека», и тут-то Арсений знатно приуныл. Преисполненный романтичным настроением – после внезапной-то любви, – он был несколько шокирован, когда в финале депрессивный профессор попытался замочить свою пассию. Короче, расстроился немного. Так что в этом марафоне было решено этого ужасного «Иррационального человека» пропустить, извинившись про себя перед могучим режиссером. А вот «Полночь в Париже» откладывал на десерт. «Полночь в Париже» казалась как никогда актуальной – тут вам и творческий кризис, тут вам и Хемингуэй, тут вам и – опять-таки, – внезапная любовь. Тут вам и трогательные улыбки, и щемящие душу приключения, тут вам и целых девяносто четыре минуты отборных цитат, потрясающего актерского состава и неповторимого мастерства кинодраматургии. И почему-то смотрелось в этот раз, словно в первый – чуть ли не с открытым ртом и с удивленными выдохами. А мерзавец Крис Уилтон внезапно отошел далеко на задний план, уступая свое место в сердце Арсения талантливому голливудскому сценаристу Гилу Пендеру – теперь Арсений хотел бы сыграть только его и никого другого. Позволил себе оторваться от сюжета лишь на пару минут – спагетти из доставки сами себя не разогреют. А потом, как гром средь ясного неба, из динамика ноутбука прозвучало: «Никто не хочет видеть писателя таким, какой он есть на самом деле», – и Арсений подвис где-то на полпути к холодильнику. И вот тогда-то вдруг понял, что Люба не объявлялась на горизонте вот уже несколько дней. Арсений всегда считал себя человеком воспитанным, терпеливым и достаточно интеллигентным. И интеллигентности этой вполне хватало и на то, чтобы не нарушать чужое личное пространство и не лезть туда, где его не ждут. И он совершенно не беспокоился о том, что Люба теперь, похоже, попросту списала его со счетов. Абсолютно не беспокоился. Это его совсем не интересовало и даже не приходило в голову. Никогда о таком Арсений не размышлял. Так что нет. Он точно не предложит Любе составить ему компанию на празднике в честь помолвки Шастуна. Точно нет. Это определенно не лучшая идея.

***

Арсений во всем виноват сам. Рассматривая прокуренные до фильтра бычки на асфальте у двери в какой-то невозможно модный лофт, Арсений, конечно, еще не думал, что во всем виноват сам. Он вообще тогда еще не думал, что в чем-то виноват. Он, если уж откровенно, вообще не думал. Просто пинал мыском мусор, теребил в кармане скомканную бумажку и мерз – красота требует жертв. Конечно, подозрения постепенно закрадывались, когда Люба слишком быстро согласилась на предложение – буквально: «Во сколько? Адрес». Подозрения уже даже мельтешили перед носом, когда она оповестила, что «на подлете» с сильным опозданием и странной искоркой в голосе. Подозрения прям-таки скребли глазные яблоки, когда пошла вторая четверть часа ожидания у двери лофта в одиноком свете какого-то излишне электрического фонаря – очень драматично, кстати говоря. А вот когда Арсений задубел при мартовских вечерних отрицательных температурах, уже никаких подозрений не осталось. Было просто плохое предчувствие. Арсений не привык сомневаться в собственных решениях. Потому что, если уж решил – то делай, и будь что будет. А если не делаешь – значит не решил. А если не решил, то мучайся потом альтернативными сценариями – а что было бы, если бы… И вообще – лучше сделать, чем не сделать. Наверное. Непонятно, какие именно силы сподвигли его на это самое решение. Может быть, высококлассные подъебы Шастуна – весь вчерашний день он выкрикивал: «Конфетно-букетный период!» – без повода и в пустоту, а потом убегал с очень довольной рожей под недоумевающими взглядами гримеров. Может, засвербило шило в одном месте. Шило в одном месте – Арсеньевская извечная беда, которую он никак не мог контролировать. И не пытался. Арсений за естественность и натуральную красоту. А может, взыграла гордость? Ну это уже глупости. Ясельная группа. С чего бы она могла взыграть? С того, что после вечера имени Марины Брик каждый не преминул обозвать его старым ловеласом? Или с того, что почетный статус старого ловеласа звучал не уважительно, а иронично-снисходительно? А может, вообще с того, что Люба исчезла с радаров без благодарностей и посвящений? Они, вообще-то, четко договорились – благодарности и посвящения, и никаких альтернатив. А что, если Арсений – альтруист? Это, конечно, тоже что-то из раздела фантастики, однако же, чисто гипотетически, на теоретическом уровне, лишь как допущение… В любом случае, Арсений торчал на улице и ежился на холодном ветру уже неприлично долго – хотя сочетание Любы и приличий кажется каким-то оксюмороном, – когда из-за поворота вынырнула черная-черная фигура в бесформенном пальто и с не очень внятной траекторией движения. Подозрения зашевелились с новой силой. – Ты сегодня удивительно поздно, – без расшаркиваний съязвил Арсений, когда Люба поравнялась с ним, спрятав свой ужасающий багровый лак в карманы. И это вообще неважно, потому что сегодня тем же ужасающим багровым цветом были измазаны губы, и Арсений у небес больше ничего не просил – только сил и терпения. – Лучше, мой дорогой Арсений, удивительно поздно, чем удивительно никогда, – удивительно спокойно отвечала фам фаталь. – Девять женщин из десяти постоянно опаздывают. – Да, это, знаешь ли, очень удручает, – кивнул он. – Особенно учитывая, что я всегда пунктуален. – Пунктуальность, милый Арсений, – да что ж такое-то, – это вежливость зануд. – Спасибо. – Всегда рада. На самом деле, – самокрутка возникает из воздуха, и вязкий дым затягивает обзор, – я вышла из такси на полпути. – Вышла из такси, – выгнул бровь Арсений. – На почве недопониманий, – внесла ясность Люба. – Недопониманий, – эхом отозвался он, получив долгожданный испепеляющий взгляд, правда, какой-то вяленький. – Могла бы предупредить. – Да брось, – рассмеялась, а бешеная искринка в голосе все крепчала. – Приятно знать, что тебя кто-то ждет. Так по какому поводу сбор? Арсений, наконец, понял – Люба определенно уже была немного во хмелю. – Так, – выдавил он и уцепился за ее руку, давя здравый смысл недюжинной силой воли, – идем. Даже лучше. Любино настроение виделось вполне задорным, готовым к куражу и веселью, а это лучшее, что можно было ожидать. Верно?

Увертюра.

Нырнуть в теплое помещение после стойкого ожидания на леденящем воздухе показалось подарком свыше. Гул музыки и разговоров толпы отогнал ненужные мысли, и после долгих секунд быстрой поступи по коридору, они и сами оказались в эпицентре вечеринки. Антон мариновал всех вокруг своей нерешительностью уже лет эдак пять, если не больше. Говорил, что он человек двадцать первого века, не приемлет общественное давление и важный шаг сделает тогда и только тогда, когда полноценно встанет на ноги и когда подвернется подходящий момент. Учитывая то, что на ноги Антон встал давненько, подходящий момент, по всей видимости, оказался неуловим и коварен и решил наступить восхитительно неожиданно – для окружающих, для прекрасной Иры и для Антона, в частности. Люба тащилась на буксире удивительно изящно и, что важно, по четкой линии, не вызывая подозрений и вопросов, а только любопытные взгляды вслед – если откровенно, это подпитывало самолюбие. Что бы Арсений там ни думал о Любиных ужасных ногтях, о ее же впечатляющем – если не пугающем, – макияже и об отвратительной склонности к эпатажу, рука такой персоны в Арсеньевской собственной ладони грела душу – особенно, когда затылком ощущалось жадное внимание окружающих. Зачем-то Люба напялила темные очки, прежде чем шагнуть в гущу событий. От вопросов отмахнулась, отметив, что Арсений нихрена не понимает – и в общем-то была права. Стащив с мадам пальто, по инерции зажмурился – сегодня акцент на декольте. Ну и на боевой раскрас морды лица, конечно. Губы – просто мрак. Вот на этой-то светлой мысли их и настиг Шастун. – Арс, – широко улыбнулся он, не скрывая заговора во всем своем естестве, – представишь нас? – А нужно? – кисло отозвался Арсений, наблюдая, как Люба приспускает на кончик носа очки и сканирует Антона с ног до головы – что-то подсказывало, что в представлении она совершенно не нуждается. Так и есть – инициативно протянутая ладонь в ужасном багровом лаке с нездоровой дрожью в пальцах и кривой оскал. Арсений вздохнул. – Любовь, – прозвучало проникновенно, а глаза закатились непроизвольно, – а лучше просто Люба. – Антон, а лучше просто Антон, – закономерно оповестил Антон, руку пожал, а потом выдал базированную базу: – Тот самый конфетно-букетный период? Арсений сверкает во все тридцать два, когда Люба со все тем же оскалом – теперь уже, видимо, желающим перегрызть сонную артерию, – на миг оборачивается и приподнимает брови. Остается только скромно пожать плечами – боже, храни театр. – Обо мне ходят слухи? – О тебе – можно же на ты, да? – а, вот так это быстро решается. А Арсений-то там танцы с бубнами практиковал. – О тебе ходят легенды. Арс… – Такой у меня романтик, – внезапно чуть ли не подпрыгивает Люба, больно ухватившись за Арсеньевское предплечье. Улыбка стала шире сама собой. – И конфеты, и букеты и – представляешь, Антон, – итальянские рестораны. Каков выдумщик! Антон смотрит на Арсения. Арсений смотрит на Антона. Антон явно давит в себе мощнейший поток подъебосов. Арсений трещит по швам от идиотской улыбки, совершенно не готовый к обороне. Люба сжимает его руку сильнее, так что мышца немеет. – Что ж, рад познакомиться, – кивает Антон, а Арсению очевидно, что разговор далеко не закончен – просто переносится на попозже. – Ирка где-то носится – чего-то там с доставкой, я не вникал, – но, надеюсь, вы пересечетесь лично. Она, кстати, очень любит твои книги. Куда ж без этого. Арсений вздыхает снова. – Как лестно, – заламывает руки Люба. Арсений вздыхать уже устал. – Бар там, – Антон машет рукой куда-то вправо. – Столы есть, но мы все на ногах. Короче, чувствуйте себя, как дома. Погнал я. И Антон действительно погнал, оставив Арсения на растерзание Любе.

Сцена первая: поиски истины

В принципе, все не так плохо. По-хорошему, надо было вначале поставить Любу в известность, что дела обстоят… вот так, но Люба не отличается сочувствием и состраданием к ближнему, зато импульсивно вполне могла послать Арсения к ебёне матери, и, может, была бы права. Но не послала даже теперь – он был благодарен. – Ты уже всем своим друзьям рассказал, в каких позах мы с тобой обсуждаем мой новый роман? – Все не так, – поморщился Арсений. Благодарность как ветром сдуло. – Ты хоть примерно представляешь, что такое «конфетно-букетный период»? Незаметно они переместились ближе к бару – это ожидаемо, но все равно как-то ускользнуло от Арсеньевского внимания. Бар ломился от обилия выбора – тут вам вина красные, вина белые, вина игристые и коварные вермуты. Дорогие вина – Антон не поскупился. – Я, Арсений, профессионал конфетно-букетных периодов, – отмахнулась Люба, проходясь вдоль выставленных на белый свет бутылок. – Конфеты, букеты, период в три свидания, а потом, наконец, то, ради чего вся эта свистопляска затевалась. У нас, кстати, эта встреча считается свиданием? А то уже третье, так-то. – Если тебе так интересно, эта встреча считается спасением моей задницы от пожизненного позора. Люба оборачивается с искренним восторгом на лице, а полуторалитровый магнум пролетает непосредственно вблизи угла барной стойки. У Арсения дергается нижнее веко и ухает сердце. – Манифик, – и черные-черные глаза блестят опасно – Арсений только что добровольно отдал над собой власть чудовищу. – Потому что все это было бы отвратительным свиданием. – Почему? – поинтересовался Арсений без малейшего интереса, стараясь пореже глядеть на орущие неестественным багрянцем губы. – Потому что я не вижу здесь ни намека на виски. Упущение, конечно. Люба рябила, точно знамя на ветру. А Арсений наблюдал. Сугубо из научного интереса. К счастью ли, к сожалению ли, но он прекрасно осознавал масштабы собственного любопытного упрямства. Поэтому даже не попытался вести минимальную внутреннюю борьбу: вскоре после посещения творческого клуба имени Марины Брик все интервью неподражаемой Любови Мельницы были изучены от первой и до последней секунды, весь интернет был вскопан по несколько раз в поисках ее же дебютного романа – конечно же, безуспешно, – все статьи в газетных изданиях были проштудированы. А ведь любое глубинное исследование объекта – Любы в данном случае, – подразумевает какие-то фундаментальные выводы. Выводы и правда были – один вывод: на интервью явно была не Люба, а кто-то другой. Женщина похожей судьбы, познавшая жизнь без семьи и достатка, упорная и очень… достойная уважения. Действительно, личные темы оказались гвоздем программы в каждой беседе, а вопросы о детстве без родителей задавали Любе чаще, чем Арсения с Антоном спрашивали, что больнее ебашит – мышеловки или шокеры. И все же – совсем другой человек. Кто-то другой. Кто-то, кто не закатывает глаза на ровном месте, не хлещет алкоголь с невозмутимым лицом и не устраивает скандалы в приличном обществе. Сходство Арсений отыскал лишь в симпатии к темным тонам и в черных-черных пристальных глазах, один взгляд которых заставлял ежиться интервьюера, что уж говорить о… самом Арсении. – Посмотри под барной стойкой, – посоветовал он, когда Любино лицо посерело и подало первые признаки недовольства. Любино недовольство чревато последствиями, а Арсений – натура тонко чувствующая, так что из двух зол предпочел выбрать меньшее. – Как роман? Продвинулся? – Продвинулся, – больше огрызнулась, чем поддержала тему она, а потом скрылась под столешницей. – Хоть сжигай. – Мне казалось, выходит неплохо. Судя по тому, что ты рассказывала. – Когда кажется – крестятся, Арсений. Закроем тему. Она продолжает копаться в шкафчиках и под баром, бормоча что-то несовсем цензурное, пока Арсений разливает многострадальный магнум по бокалам – in vino veritas.

Сцена вторая: чужой среди своих

Люба, видимо, намеревалась испариться из поля Арсеньевского зрения, но Арсений бдел, как мог – торчал у бара, как на смотровой площадке, и мониторил ее вялые перемещения по лофту. Пару раз к ней прицепились внезапные фанаты, Люба мило поворковала с одним и вызверилась на двух других – но в терпимых масштабах, так что было решено не лезть в эпицентр урагана. Теперь же она уселась в самый дальний темный угол наедине с бокалом, снова нацепила темные очки и слилась с чернотой. Не отсвечивала. Арсений расслабился и позволил себе хоть немного насладиться вечером. Наслаждаться вечером было нелегко – не тот формат. И не тот контингент. Здесь были товарищи Антона и подруги Иры – воронежская братва, к которой он, Арсений, не имеет никакого отношения. И не очень хочет иметь, по правде сказать. Они с Серегой явно выбивались из общей массы, и разница лишь в том, что Серегу радостно похлопывали по плечу, тогда как на шутки Арсения реагировали вежливыми улыбками и срочным закатом разговора. Впрочем, это не расстраивало – не первый год он варится в этом котле, – тем более самое Арсеньевское пребывание на этом чудном мероприятии являлось больше жестом вежливости и уважения к поводу. Так что потягивать мерло вдали от общего гомона под аккомпанемент из трескотни Даши из креативной группы было вполне себе сносным вариантом. Даша вообще часто трещала ему на ухо, так что осталось только научиться информацию фильтровать. По офису давно ходил слух об их с Арсением междусобойчике – Даша же этот слух и пустила, а Арсений не отвергал, загадочно ухмыляясь на вопросы и подколы по теме. Наверное, отчасти поэтому Антон и выстебывался наизнанку в отношении «конфетно-букетного периода». Но какая разница? Лучше, чем тайная роспись в Европе с Шастуном. – Извини? – пауза затянулась, а значит Даша перешла в наступление и сменила монолог попыткой диалога. – Я говорю, может, присядем куда-нибудь, где потише? – похлопала глазами. Глаза эти были подведены идеально, легкий румянец сбрасывал возраста – а ведь ей и так не больше тридцати, – а полупрозрачный блеск заманчиво переливался на губах в приглушенной светомузыке. Любо-дорого смотреть. А может… – А то там какая-то шумиха, мне даже перекричать сложно. Шумиха присутствовала. Шумиха, определенно была – когда только началась? Арсений этот момент явно упустил – частенько он последнее время что-то упускает. Что самое страшное, шумиха была вокруг Любиного стола в темном углу. Такая, что Любы за спинами столпотворения вообще не было видно. Тревога подобралась к горлу вместе с какой-то вселенской усталостью. Арсений несовсем цензурно обратил мысли к господу, а вслух произнес лишь: – Прошу прощения, Даша, – отставил бокал и поправил ворот рубашки – нервное, определенно нервное, – кажется, моя мадам нуждается в крепком мужском плече. Что там ответила раздосадованная Даша было абсолютно по барабану – Арсений буквально прыгнул в эту самую шумиху, ненавязчиво расталкивая лес из тел. А потом в неверии прикрыл глаза. – …потому что я тебе говорю, как врач, а ты смотришь на вопрос, как обыватель, – и нотки раздражения в Позовом голосе были абсолютно неприкрыты и вполне себе агрессивны. – Да мне похуй, если честно, – широко улыбалась Люба своим багровым ртом без капли агрессии. – Это все отговорки подкаблучника. – Это просто опасно для здоровья. Тем более, после вина, – отрезал Дима – остальное, видимо, подверглось тяжелой самоцензуре. Арсений, пребывая в ебейшем недопонимании ситуации, оглянулся в поисках единомышленников. Нашел только Катю сбоку – она обреченно глядела на мужа. Смирилась. А с чем? Собственно, это самое он и попытался выведать. – Решают, сколько стопок пить, – мертвым голосом пояснила Катя. Арсений, разумеется, впечатлился – как всегда. – Зачем пить? – тупо уточнил Арсений. – На спор, – послушно поделилась Катя. – Стопок чего? – решил получить все вводные Арсений. – Водки, – смиренно пояснила Катя. Он не успел сделать ровным счетом ничего – кто-то гаркнул «поехали» и махнул рукой, и вот стройная линия из наполненных до краев шотов начала убавляться. Дима явно не получал от всего этого никакого удовольствия – скорее всего, взыграл принцип. Антон наблюдал с непередаваемым воодушевлением, а Ира – о, Ира заламывала пальцы, а в ее красивых темных глазах стоял ужас. На седьмой к ряду стопке Димин взгляд заметно помутнел. И слава богу, на седьмой к ряду стопке Арсений все же пролез ближе к Любе. Дернул ее за руку, так что алкоголь расплескался по пальцам и начал выжигать ранку, полученную сегодня бесславно от страниц сценария. Люба из капкана вырвалась, опрокинула остатки, а после неожиданно оставила контур багровых губ на тыльной стороне ладони: – Золото мое, заскучал? Арсения тошнило. – Что ты устроила? – процедил он прямо в ухо, борясь с желанием вытащить Любу из-за стола за волосы. – Тебе налить? – ухмыльнулась она. Арсений уже занес руку над черноволосой макушкой. – Пожалуйста, Люба, – пришлось растянуться в идеально отыгранной нежной улыбке, чтобы ограничиться всего одним скандалом – слишком много любопытных глаз замерло в ожидании, – прекрати этот цирк. – Переживаешь за свою репутацию? – Люба потянулась к следующей стопке под пристальным вниманием обоих Позовых. – Она и так в дерьме. – Как и твоя. Не порть ее остальным. Любины ипостаси сменялись калейдоскопом, и уследить за ними было просто невозможно. От теперешней ипостаси хотелось выблевать чудесное мерло вместе с канапешками, которые удалось перехватить в промежутках между Любой и Любой. Арсений размышлял над этим, когда все же вытащил ее из-за стола, прихватив бутылку «Онегина» с собой – как выяснилось, это чудовище заказало курьера из близлежащего супермаркета. Размышлял, когда, мимо походя, Люба с Позовым обменялись прямыми оскорблениями, практически опустившись ниже пояса. И когда Катя шепнула Арсению на ухо благодарность, а после поспешила помочь ужранному в сопли Диме выбраться из-за стола. И во всем винил себя. И очень жалел.

Сцена третья: свой среди чужих

– А где мадам? Антон материализовался у правого плеча, словно черт из табакерки, однако Арсений даже не вздрогнул – нервные клетки восстанавливаются достаточно долго, а реакция очевидно притупляется при обилии вина, что он быстренько влил в себя после того, как запер Любу в туалете. Запер – громко сказано: просто порекомендовал умыться, обходя взглядом размазанную багровую помаду, и придержал дверь с минуту, когда Люба попыталась манкировать советом. Где «мадам» теперь, Арсению было абсолютно до пизды. – Пудрит носик, я думаю. – Когда допудрит, маякни – сейчас будут тосты. О, Арсений и не подумает. Последнее, что стоит доверить Любе сегодня – это тост. Тост – как Антон себе это представляет? Ах, точно. Антон и не представляет. Только Арсений, к сожалению, прекрасно понимает, каким пиздецом может обернуться Любин тост. Так что пора сваливать. Брать Любу под мышку и сваливать, пока все не стало хуже до уровня непоправимого. О чем, кстати, именно заботится Арсений? Как ловко подметила Люба, его репутация и так в дерьме, чтобы невменяемая пассия смогла бы подпортить ее еще сильнее. Любина репутация спасена быть не может – даже при наличии чудодейственного Костика в штате. О казусе с «Онегиным» воронежская братва забудет скоро – пообсасывает, конечно, но вряд ли это уникальный случай. А вот Иру было жаль. Эта мысль пришла в голову как раз при взгляде на приближающуюся Иру – она чуть не плакала. Арсений, почему-то, знал заранее, о чем – о ком, – пойдет речь. – Арс, мне очень неудобно просить, – она выглядела замечательно, настоящая хозяйка вечера. И как ей не шло такое несчастное выражение лица – тем более, в такой день, – но ты не мог бы сказать Любе, чтобы она… не курила в помещении. Мы очень много заплатили за аренду, а за нарушение правил – штраф чуть ли не пятнадцать процентов. – Я скажу, – кивает он и чувствует, что было бы здорово умереть прямо сейчас. – Извини нас, Ир. У Любы сейчас… непростые времена. – Я понимаю, – с готовностью кивает она, а пальцы от хватки друг на друге уже готовы переломиться. – Просто пускай на улице, ладно? Конечно. Арсений лично вытащит ее на улицу – за руки, за ноги, за волосы, за горло. А потом сотрет номер ее телефона из контактов, предварительно указав, как спам-звонки. Просто дотерпит до конца вечера и больше никогда, ни за какие коврижки, не полезет в это болото. Писатель, блять, мирового уровня. Заслуженный, нахуй, автор. Гений ебаной мысли. – Люба! – рявкает он, найдя пропажу у барной стойки вместе с Матвиенко. Что удивительно, Матвиенко глядит на нее тепло, словно разморенный кот, а Люба вертит в руках еще не подожженную самокрутку. И что-то вещает – до слуха долетело только странное «суицид поэтов серебряного века», от чего ровная Сережина улыбка сверкает пуще прежнего. Суицид – актуально. Но если Арсений сейчас и умрет, он обязательно утянет в могилу и Любу. Или Матвиенко. Еще не решил. – Зайчик, – восклицает Люба, игнорируя пламя из Арсеньевских ноздрей, – мы с Сережей совсем потеряли тебя в толпе. Устал? Поедем домой? – Заткнись, пожалуйста, и выйди на улицу. – Арс, полегче, ты чего, – встревает Сережа под радостный блеск в размалеванных глазах и Арсеньевскую клокочущую жажду убийства. – Здесь нельзя курить, – и это удается произнести на удивление спокойно. – Можно, – отвечает Люба, глядя прямо в глаза, а затем тянется к кнопке на вытяжке. – Смотри! И закуривает. Арсению хочется выть.

Сцена четвертая: кульминация

– Дорогие Антон и Ира… Он пытался, правда. Не вышло. – …вы оба решились на большой шаг. Хотя, на самом деле, не очень понимаю, что мы тут все отмечаем, если вы еще не расписались. Отмечать помолвку – какая-то искусственная херня. Вы друг другу что-то пообещали, еще десять раз передумаете… Арсению стоило пытаться лучше. Определенно. – …Я, кстати, считаю, что институт брака абсолютно прогнил, – Люба заглянула в свой стакан – на дне сверкал «Онегин». – Если так подумать, что дает печать в паспорте? Что меняется принципиально? Если, например, абстрактный Антон или абстрактная Ира захочет сходить налево, очень вероятно, что никто об этом не узнает… На Иру – конкретную, – было жалко смотреть. Лицо конкретного Антона было тверже камня. – …Или узнает. Тогда вообще сплошные сложности. Будете разводиться – не дай бог, конечно, – все Ирины сумочки перестанут быть Ириными. Это уже совместно нажитое имущество, будет поделено по закону. – Люба, – тихо прошипел Арсений без капли веры в светлое будущее, – заканчивай. – Но, уверена, Антону Ирины сумочки до фени. Вы, кстати, брачный договор заключать собираетесь? Нет? Напрасно, полезная вещь, скажу я вам. По статистике, в России на десять браков приходится семь разводов… Но не об этом сейчас, верно? Сил и терпения, господь. Сил и терпения. – Мы собрались здесь, чтобы поздравить Антона и Иру с помолвкой. Ира, – Люба отсалютовала почти пустым стаканом в ее сторону, – желаю доверять и никогда не ловить на изменах. Антон, – кивок в его сторону, – желаю стать подкаблучником и получать от этого удовольствие. Чин-чин! Арсений остался стоять на месте, когда Люба выбралась из полукруга и растворилась в полутьме лофта – кажется, направилась к выходу. Арсению было абсолютно все равно, что там с ней будет дальше. Он не слушал все следующие тосты, хотя краем сознания улавливал, что теплые слова сгладили Любино выступление. Отмахнулся от назойливой Даши – буквально сбежал от нее. Выкрутился из вежливого интереса о состоянии здоровья драгоценной спутницы. Послал кого-то нахуй – беззлобно, это просто вино взяло свое. Мрачнее тучи, он стоял у барной стойки вновь. Вечер постепенно заканчивался – только Дарина с Ирой продолжали миксовать хиты девяностых с песенками из голливудских ромкомов. Хотелось спать, жрать – канапе оказались не особо сытными, – а еще напиться в щи. Напиться в щи было бы замечательно. Арсений давным-давно не напивался в щи. Думается ему, возможность еще подвернется. Поэтому с толикой надежды всматривался в бодро-упитое лицо Антона, который повис на плече с определенно мужским разговором. Тут два варианта – либо Арсению сейчас абсолютно заслуженно набьют морду, либо пригласят напиться в щи. В целом, оба развития сюжета Арсения устраивали. – Ар-р-рс, – мурлыкнул Антон и крепко хлопнул по плечу, хотя вышло кривовато, – спешу сообщить – мы едем на афтерпати к нам с Иришкой. – Превосходно, – абсолютно искренне обрадовался Арсений. – Тут ключевое, – Антон качнулся, так что перегар едко засвербил в ноздрях, – мы едем. Мы – это мы. – Очень хорошо, – согласился Арсений, все еще надеясь на развитие мысли. – Да. Я, Серега, еще Серега и… Поз, кстати, отвалился. А, ну ты видел, – конечно, Арсений видел. Арсений помогал Кате заталкивать Позова в такси. – Короче, упростим эту модель, – уверенно кивнул Антон сам себе. – Я – еду, ты – тоже едешь. А она, – вялый взмах рукой в сторону выхода из лофта, – не едет. При всем уважении, Арсюх… – Я понимаю. – Уверен, она классная баба. С огоньком, так сказать… – Я понял-понял. – Арс, ну мы давно друг друга знаем, да? Ну пиздец же. Я б вообще слова не сказал, если бы это на корпоративе было или там, не знаю, на днюхе твоей. Ты, кстати, праздновать будешь? – Не буду. – Жаль, – огорчился Антон, но быстро вернулся к теме: – Короче, Арс, ждем тебя. Разбирайся со своей мамзелей и подгоняй. Адрес знаешь. – Я понял, – как попугай повторил Арсений, после чего выпутался из тяжких панибратских объятий и потащился к выходу. И молил все высшие силы, чтобы Люба оказалась там. И чтобы ему не пришлось обзванивать вытрезвители. Или морги.

Fin

Искать Любу не пришлось – она сидела на ступенях, куталась в свое необъятное пальто, покачивалась на порывах ветра и вдумчиво вглядывалась куда-то в асфальт. Молчала – просто рай. Арсений нетрезв, выжат, как лимон, но, тем не менее, взвинчен и обозлен. И хочет напиться в щи. А еще хочет оставить Любу сидеть прямо здесь, на этих холодных ступенях, пожелать всего плохого и забыть об этом знакомстве, словно о страшном сне. Поначалу было весело – эта чудаковатость, эта беспринципность, вечно мерзкое выражение лица, багровый лак и багровая же помада. Но больше что-то не весело. Теперь все это кажется театром абсурда, и как бы Арсению ни нравились театр и абсурд по отдельности, их смесь в данный конкретный момент вызывала отвращение. Абсолютно до пизды, что там у нее произошло такое, за чем последовал этот очередной концерт. Плевать, с чего вдруг она уже приехала на бровях – надо было развернуть её с самого начала. Все равно, чем закончится эпопея с её романом, выберется ли она из своей ямы – потому что складывалось ощущение, что яма эта роется Любиными собственными руками. К сожалению, Арсений все еще джентельмен. А бездействие тоже является преступлением. Поэтому он уселся рядом, с ужасом ощутив под задницей не просто холодный камень, а кусок айсберга. – Тебе бы не сидеть здесь, – непонятно зачем заметил он. – Я не могу встать, – не стала увиливать Люба. – Пыталась. – Понял, – как заевшая пластинка выдал Арсений. – Давай вместе. С трудом и странным рассинхроном они поднялись на ноги – и привалились к стене. Люба – дама изящная, но вполне себе увесистая, как оказалось, а разбалансировка сейчас была просто нещадная. А так и не скажешь. Так-то можно подумать, что именно для нее МЧС отправляет бессмысленные смски на мобилку – чтобы не унесло в дебеня единым порывом ветра. О ветре – Арсений буквально на автомате перетащил Любу за угол, подальше от сквозняка – нос у нее и без того краснее легендарных губ. – Где твои очки, Люб? – Проебала, – виновато отозвалась она. Зато честно. – Завтра разберемся. Ты вызвала такси? – Я и телефон проебала. – Роскошно, – кивнул он, уже кликая по приложению на экране. – Я вызову. А ты можешь пока попытаться объяснить, какого хуя ты устроила. – Арсений, вымой рот с мылом! – ужаснулся этот монстр. Арсений же попытался испепелить Любу взглядом. Вышло плохо, но та хотя бы стерла с лица глупое выражение. – Как по мне, все прошло отлично. Она ходит по тонкому льду. Арсению осталось вот столечко, чтобы не скатиться на благородный ор. – Люба, ты испортила ребятам праздник… – Это даже не праздник – я уже говорила… – …Ты видела вообще, в каком состоянии была Ира?.. – …А Антон мне даже руку пожал. – …Ты меня выставила полным придурком перед друзьями!И прекрати говорить одновременно со мной! – Я выставила? Да ладно тебе, – хохотнула Люба. – Они и так считают тебя придурком. Или ты не поэтому весь вечер торчал у бара с… что за швабра рядом с тобой околачивалась? – Ты сейчас серьезно? – Если честно, нет. Арсений, – и все еще импульсивные перемены в Любе были неуловимыми, а теперь еще и пугающими – если бы Арсений не отшатнулся, Люба бы точно вцепилась руками в его щеки, – не позволяй им считать себя придурком. – Почему? – счел нужным прояснить вопрос Арсений – ничего умнее не придумал, подхватывая пошатнувшееся тело под локоть. – Потому что ты не придурок, естественно. Ебнутый, но не придурок. – Большое спасибо, Любовь моя, но теперь меня считают еще большим придурком, а тебя – неуравновешенной сукой. Это, моя хорошая, цитата из первых уст. – Я такая сволочь, что из меня получился хороший писатель. Иначе стала бы художником. Арсений, – и новая идея буквально озарила два черных глазища, – знаешь почему мы до сих пор не переспали? Арсений, конечно же, не знал. Честно говоря, он об этом даже не задумывался. Честно говоря, и знать не хотел. – Потому что многовато пиздишь. Понятнее не стало, но прибыло такси, а потому звезду вечера пришлось по конечностям утрамбовывать в салон, пока не до конца отмытый от ужасной помады рот не закрывался ни на минуту. Люба обвиняла Арсения, поливала грязью новых знакомых, извинялась за свою несдержанность, а потом забирала все слова обратно. Долго вертелась на заднем сидении, пока Арсений не пристегнул её ремнем к спинке – следуя больше соображениям собственной безопасности, нежели безопасности чужой. Заткнулась Люба так же внезапно, как… как и все этим вечером. И стало очень хорошо. И очень пусто. Такси катилось по ночной Москве в переливах ночных огней – свет проникал в салон кусками, ложась на мимические морщины и все изъяны кожи. В окне из полулежачей позы было видно только глубокое синее небо и блики уличных фонарей вперемешку со светодиодными вывесками. Арсений глядел куда-то сквозь… атмосферу? Да нет – в космос, наверное. Куда-то внутрь сингулярности. А ведь выпил он всего ничего. Наверное, все дело в звонкой Агузарове, что рассказывала из магнитолы какого-то лютого китайского внедорожника про полупустой вагон метро, ночной экспресс и старый отель. Агузарову совсем никто не ждал, но вагон все равно ее вез – скорее и скорее, прямо к дверям отеля. Помнится, Жанна Хасановна в свое время улетела в космос, так сказать. Немудрено – песни у нее тоже были и остаются космическими. И совершенно космическими сейчас казались черные-черные глаза – он не заметил, когда Люба отвернулась от окна и не смог бы даже предположить, сколько времени его изучают этим пространным взглядом. Черным-черным – мрачнее ночного неба и, Арсений уверен, непрогляднее самого космоса. Ни одной звезды. – Город живет, – шепчет Люба на самой грани слышимости, – счастьем своих людей. И прикрывает глаза. Арсений отворачивается к своему окну – город все так же плывет в море цветных огней.

***

Это все, конечно, безумно трогательно и душещипательно, но собирать по кускам упитую в дребодан тридцати-хер-пойми-скольки-летнюю женщину из такси, тащить ее до подъезда, улыбаться консьержу, держать баланс полукоматозного тела в лифте, а затем искать ключи по чужим карманам – дело тяжелое, неблагодарное и утомительное. Когда все это сдабривается каким-то бессознательным бредом – просто мозговзрывательное. Арсений перевалил Любу через порог, захлопнул дверь, придерживая правой рукой ее ватное плечо. Отпустил – Люба поплыла куда-то вбок. Арсений поймал. Стянул с понурой спины пальто, похлопал по щекам – нет ответа. Стащил сапоги, подхватил под мышки – худые руки тут же уцепились куда-то за загривок. От Любы воняло спиртом, сигаретным дымом и какими-то грубыми духами – сплошная фантасмагория. Не с первого раза он с телом на шее отыскал спальню, жахнулся пару раз коленом о хаотично расставленную мебель и чуть не обрушил изящную консоль – нахрена в спальне консоль? – на пол. С боем уложил бедовое чудовище на матрас, стараясь не глядеть в на ладан дышащее декольте. Чудовище зашевелилось, заерзало, поджало коленки и обняло себя за плечи. Что-то тихо пробурчало, зарылось носом в подушку и засопело. Зло повержено. Джентельменский долг можно считать выполненным. На ходу вытягивая телефон из заднего кармана джинс, Арсений прошел куда-то, что должно было знаменоваться гостиной. Квартира, стоит отметить, была просто гигантским лабиринтом, а гостиная оказалась огромной. И засранной. В ухе пели гудки, пока он расхаживал по комнате, рассматривая интерьер. Интерьер был, что называется, нихрена себе – явно без помощи дизайнера здесь не обошлось. Впрочем, лаконично, минималистично, пусто – ни фотографий, ни хитровыдуманных картин, ваз, скульптур – только стена, облепленная несколькими шкафами с книгами, бросалась в глаза. А еще в глаза бросался кофейный столик перед диваном, ровным слоем уставленный бутылками, стаканами, тарелками и той самой антикварной пепельницей, что была вырвана зубами и купюрой из магазинчика имени Марины Брик. Это… впечатляло. Бутылки, кстати, виднелись и на барной стойке на совмещенной с гостиной кухне. Они были и на полу – стояли и валялись. А в нос бил омерзительный запах алкоголя вперемешку с никотином. Абонент не абонент – это оповестил механический женский голос. Арсений сбросил звонок и ткнул последний набор снова. Гудки шли долго, неприлично долго – музыка, наверное, веселье и разговоры. А Арсений вот тут. А они вон там. А Арсений… – Арс-с-с, – как гром среди ясного неба раздался излишне экзальтированный голос Шастуна. – Ну чего-кого? Че там твоя бестия? – Спит бестия, – Арсений подхватил одну из полупустых бутылок и рассмотрел этикетку. Емкое «нихрена себе» вновь прострельнуло мозг. – Заебок, – гоготнул Антон. – Ну, приезжай, если хочешь. Я не заставляю, но если она это самое… Арсений наперевес с бутылкой прошел к окну – вид просто сказочный. Набережная Москвы-реки, орущие отечественные хиты пробиваются сквозь оконные стекла из речных кораблей с не спящими никогда жителями столицы. И огни ночного города – немного плывут. – Да я… Он оборачивается вокруг своей оси и подмечает, наконец, букет гортензий на обеденном столе. Словно только что купленные – аж глаз радуется. Арсений-то думал, что Люба без зазрения совести отправила презент на свалку. – Я не заставляю, – повторяет Антон больно навязчиво, а за спиной слышится перемешанный смех. Арсения заставишь. Со все той же бутылкой в руках – Далмор, если не изменяет зрение, откуда только она его достала, – он возвращается в спальню, где Люба калачиком свернулась на самом краю кровати. Тяжелое вязкое дыхание отдавалось от стен, голая грудина вздымалась прерывисто, а пальцы вдавливали кожу на плечах. Помнится, Джон Бонем был найден мертвым, захлебнувшись собственной рвотой в беспробудном сне после пьяного угара. Неожиданные факты в голове Арсения всплывали где ни попадя. – Если не хочешь… – пуще прежнего настаивал Антон, и Арсений решил, что задерживать товарищей – тоже как-то не по-джентельменски. – Устал сильно. Давайте в следующий раз как-нибудь. Бутылка Далмора теперь Арсеньевский лучший друган – преступно манкировать таким шансом. Он уселся на кухне в кромешной тишине, прикрыв предварительно дверь в спальню с укутанной теперь в покрывало хозяйкой в поистине богатырском сне. Плеснул два пальца в стакан. Врубил Агузарову тихо-тихо, чтобы не разбудить. Арсения тоже никто не ждет, но он с удовольствием понаблюдает за морем цветных огней в окне Любиной квартиры.