Знакомые лица

Меня с тобой ничего не связывает

Меня с тобой ничего не связывает, нет!

Потому что я бы с собой так хуёво не поступила,

Из-за тебя я возненавидела этот город!

      С момента разговора с доктором Морнингстар прошло около недели. Энджел продолжал прилагать усилия к становлению «счастливого человека», сделав это своей задачей номер один. Номером один он так же возглавлял список на доске почёта, вызывая противный шепоток больше среди персонала, чем среди психов. Те полагали, что ничегошеньки в нём не поменялось, что притворщик он и этим всё объяснено, но Дасту, уверенному в своей правоте и идущему к своей цели, на это уже было всё равно. Говорят — так и пусть. Пусть распространяют между собой и завидуют, значит, он лучше и выше их, значит, у него действительно получается.       Хаск продолжал рефлексировать, втайне от всех, кроме Энджела, конечно, играя с припрятанной колодой карт. И как он только пронёс её с собой? Пусть даже он и был работником этого дурдома, всё равно не мог проскочить мимо этих симпатичных здоровяков с сильными руками. Про палец Энджел так и не смог забыть.       — Эх, пидорок, пидорок... — мечтательно вздохнул он, лёжа на застеленной кровати и болтая перевешенной через колено ногой, чем привлёк внимание вошедшего в комнату соседа.       — Надеюсь, ты это не про меня, — злобно зыркнул на него Хаск.       — Не обольщайся, милый мой, ты — сухарь.       — Чё?       — Говорю, ты не похож на пидора.       — То-то же, — фыркнул Хаск и завалился на койку. — Тебе там, кстати, письмо какое-то пришло. К постовой иди — отдаст.       — Кто в наше-то время письма пишет? Старые извращенцы небось, хах! — Энджел прыснул.       — Ты забыл, где находишься? Давно телефон в руке держал?       — А, бля, точно... Рили, забыл, — Даст раздражённо закатил глаза и с наивысшим нежеланием поднялся с кровати.       Лениво переставляя ноги, Энджел зашаркал по коридору. Салютуя по пути персоналу и некоторым собратьям по недугу, он добрёл до поста медсестры и, спросив по поводу письма, получил от девушки конверт. Полностью белый, без подписей и марок, вскрытый на предмет лишних элементов, он напряг Даста. «Точно не от родственничков», — иронично подметил парень, пока в груди бешено колотилось сердце. Он отошёл в сторону, подальше от заинтересованных наблюдателей, и, открыв его, сразу же уловил знакомый аромат парфюма, исходящий от аккуратно сложенного листа. Приторно-сладковатый, карамельный, такой, от которого у него тут же свело желудок и скривился в отвращении рот.       — Твою мать... — вырвалось у него с таким отчаянием, что казалось весь мир замер в ожидании своего конца.       Затаив дыхание, он вынул письмо и, развернув его, принялся читать:       «Здравствуй, мой милый Энджел. Давненько я не писал письма. Выглядит это как какая-то сопливая хуйня, но не суть. Знаю, начало вышло грубым, честно, я не хотел, но твоя ебучая выходка попросту не оставляет мне выбора! Скажи мне, милый мой ангел, о чём ты думал и чем, когда решил поступить так? Думал, что сбежишь от меня и сможешь уйти из нашего дела? Да я, блядь, никогда тебя не отпущу! Никогда, ёбаная ты шлюха! Запомни это, сука, запомни хорошо. И постарайся сделать всё возможное, чтобы эта уважаемая мисс Морнингстар выписала тебя как можно скорее».       Даст не заметил, как осел на пол. Земля словно сама ушла из-под ног. До конца письма ещё было несколько абзацев, но ему не нужно было их читать, чтобы убедиться в том, в какой же он был заднице всё это время. Только он обрёл в себе уверенность, только он понял, что находится на верном пути, что ему нужно было лишь немного, чтобы стать в кои-то веки человеком счастливым, как в его жизнь ворвалось это письмо, разрушившее все его надежды на хэппи-энд и напомнившее об этой ёбаной реальной жизни, от которой не сбежать никуда!!!       Он сделал над собой усилие, заставил себя подняться и, вопреки горьким слезинкам, что успели скопиться в уголках глаз, постарался придать себе собранный вид. Светиться в отделении с мокрым лицом не хотелось, прятаться в туалете было чертовски унизительно, в холле для посетителей слишком много глаз, оставались столовая и палата. Вот только в столовой он тоже был бы на виду, а в палате был только Хаск, которого он с лёгкостью мог выгнать.       Энджел перебегал взглядом от одного объекта к другому с целью не дать слезам пуститься рекой. Пару раз нервно улыбнулся, поймав на себе взгляд персонала, и, дойдя до заветной двери, с порога без лишних церемоний сразу же объявил:       — Хаск, тебя там одноглазая... — он замер в дверном проёме. Сердце упало в пятки, а его самого внезапно захлестнула волна разочарования. — Ты что творишь?.. Ты чё, бля, сука, творишь?!       Он не заметил, как его голос с хриплого шёпота сорвался на раздирающий глотку крик. Хаск отложил флакон спирта в сторону, подальше от поганого рта, в который до этого заливал его, и, выставив руки в примирительном жесте, попросил Энджела успокоиться.       — Пошёл на хуй из моей палаты, алкаш сраный!!!       На его крик сбежался весь свободный персонал и особенно «неравнодушные» братья по недугу.       Письмо, зажатое в руке, давно превратилось в смятый клочок. Глаза неприятно щипало, а поперёк горла то и дело вставал мерзкий комок, не дающий возможности сказать что-либо вразумительное. Хотелось неистово реветь и орать, орать на каждого, посылать каждого, забить до смерти каждого, но всё, что он смог сделать, — это бросить этот сраный клочок бумаги в лицо хмурого Хаска, прежде чем оказался схваченным крупным санитаром.       — Отпусти, блядь, пидрила! Отпусти, сука!!!       Все попытки вырваться из захвата были тщетны. Пока он дёргался, пару раз макушкой долбанув по твёрдому лбу амбала, Вегги, ещё сохраняя самообладание, немедленно разогнала непрошеных зрителей и встревоженный персонал.       — Куда его? Опять в острое?       — Не надо!!! Не надо в острое!!! Я нормальный, блядь!!! Нормальный!!!       — Под струю его! — скомандовала она.       — Какая ещё, блядь, струя?! Не надо никаких струй!!! Вы оглохли, блядь?! Я же сказал, я нормальный!!! — заорал Энджел, уперев стопы в дверной проём.       Ослабленные мышцы не удержали его и, соскользнув с косяка под жёстким толчком санитара, он в одно мгновение оказался в коридоре. Зеваки высовывали свои головы из палат и прятали их при виде злой одноглазой медсестры, что нагнала санитара и схваченного пациента.       — Да отпустите меня, вашу ж мать!!! — продолжал надрываться Даст, пока не столкнулся лицом с холодным кафелем и не ощутил на себе резкий, хлёсткий и болезненный поток ледяной воды из шланга.       Теперь он орал не от злости, а от холода, пробравшего его до костей. Обливания долгими не были, но ему этого хватило, чтобы сползти на пол и сжаться в клубочек в попытке хоть как-то согреться. Былая ярость сменилась беспрерывным потоком слёз.       — Ну вот, ничто не угомоняет так, как холодный душ. Лучше всяких говёных транквилизаторов, — хмыкнула Вегги.       Она что-то сделала — послышался скрип резиновой подошвы её обуви, который сменился щелчком и парой тяжёлых шагов. В холодной комнате долго сохранялось молчание, прерываемое звучным постукиванием зубов Даста. Позже к нему присоединился сочувственный вздох.       — Вегги, оставь нас.       — Вернись к себе.       — Оставь. Нас.       — Ты не при...       — Да поебать мне, санитар я или пациент. Я здесь единственный, кому он доверяет и кого побаивается. Дай нам возможность поговорить наедине.       — Хорошо, но только из уважения к тебе, — с явным нежеланием произнесла медсестра.       Она ушла, а он остался. Подошёл к Энджелу и, недолго постояв над ним, сел рядом.       — Эй, Энджел, — обратился он к нему тихо, пока тот, борясь с непрерывным потоком слёз, пытался успокоиться.       — Пошёл на хуй...       — Не выйдет. Иначе сюда одноглазая придёт. Или пидорок, — он нарочито произнёс последнее слово с акцентом, присущим Энджелу.       — Блядь, хорош. Смеяться — это последнее, что я хочу сейчас делать.       — Прости. Херовый из меня утешитель. Но, знаешь, ты лучше не психуй так. Поори на меня, раз так хочешь, но без этих фокусов. Со стороны это реально выглядело как то, что обычно бывает... Сам понимаешь... Тебе ещё повезло, что ты на хорошем счету у Чарли.       — Блядь, я ведь даже и не думал об этом. Мне просто стало невыносимо тяжело. Эта Клементина, Пентиус, письмо, а теперь ты... Сука, да как же ж тут вообще можно вылечиться, когда со всех сторон давят?       Хаск вздохнул, долго молчал, вероятно, не зная, что и сказать, как ответить. Послышался шелест развёрнутого листа. Энджел уже собрался подорваться, чтобы выхватить это письмо и разорвать его в клочья, но друг его опередил и сделал это сам.       — Зачем? Зачем ты это сделал? — Даст утёр слёзы тыльной стороной ладоней и, присев, уставился на соседа.       — Потому что пошёл он на хуй. Мы хоть и неудачники, но до мусора ещё не опустились. И ты явно выше этого, — он поднял на уровне лица зажатую между пальцами маленькую толстую стопочку из клочков письма.       — Ты пиздишь. Как и все. Говоришь эти слова, чтобы утешить меня, но на деле тебе поебать. Как на всех, так и на себя самого.       — Может и так. Ты можешь думать что угодно. Вряд ли я смогу найти себе оправдание.       — Да, ты тот ещё говнюк... — запальчиво протянул Даст.       Хаск пожал плечами. Отрицать не стал.       — Спасибо, что не предал это огласке.       — Я не шестёрка, — буркнул Энджел и, прижавшись затылком к холодной настенной плитке, закрыл глаза.       — Это заметно. Правда, не шучу.       — Иди в пизду со своей правдой.       — Ну, можно было бы. Только... справишься без меня? Нам ведь нужен диалог. А со стенами говорить как-то не хочется.       — Ничего. У меня это получалось.       — Ага, конечно... Ты не говорил, ты кричал, обещал, что отымеешь каждого, кто испортил тебе жизнь. Я... — он запнулся, стоило ему поймать на себе косой и предельно внимательный взгляд Энджела, и опустил глаза в пол. — ...видел тебя.       — Только не говори мне, что ты нажрался из жалости ко мне. Блядь, это самое хуёвое, что можно услышать вместо извинений.       — Не зазнавайся, ты далеко не первая причина. Но эффект на меня произвёл.       — Какой? Добивающий? — Энджел издал горький смешок.       Хаск усмехнулся.       — Достаточный, чтобы впасть в кураж.       — Блядь, ну как знал. Лучше б ты извинился.       — А есть толк? Ты уже запомнил это, и вряд ли забудешь.       — Может и забуду. Если напоминать не будешь.       — Не обещаю, но молчать буду.       — А ты не молчанием — ты делом докажи, — Энджел посмотрел на него прямо, с явным требованием и свойственным ему блеском в глазах — вызывающим, дерзким, броским.       Улыбка сползла с лица Хаска. Энджел понял — всё он понял, только ссался. Не хотел бросать, не хотел лишать себя последнего счастья, и плевать, что оно таковым и не было.       — Давай вернёмся в палату. Стены холодные, застудишься, — предложил Хаск, нахмурившись.       «Ну да, мысль неприятная, поэтому ты предпочтёшь соскочить с неё», — подумал Энджел, но вслух лишь согласился.

***

      Одежду сменил тут же. Вегги не упустила возможности доложить об этом инциденте доктору и по просьбе той привести парня в кабинет, по пути сканируя его своим фирменным тяжёлым взглядом. Мисс Морнингстар, естественно, тактично поинтересовалась причиной его внезапной вспышки агрессии, на что Энджел пожал плечами, ответив неопределённо и скованно. Обсуждать с ней вот так сразу после диалога с Хаском эту ситуацию не хотелось совсем. И она, будучи явно не слепой и не мало-мальски сострадательной, отпустила его, дав ему время.       — Сказала, что такое у всех случается. Тип, в себя приду и потом сам всё выдам, — рассказал он Хаску больше от скуки, чем откровения ради.       Хаск на удивление слушал его внимательно. Не отводя взгляда, не играясь с картами, даже не бурчал себе под нос, осыпая соседа матерными обзывательствами. Уже второй день подряд он замечал за ним такое... странное поведение. Пахло лестью и таким тяжким чувством вины, из-за которого Даста порой на жалость брало и в итоге немного отпустило. Удивляться тут было мало чему — два дня тишины сыграли свою роль.       — Есть какие-то комментарии по этому поводу? — осведомился Энджел, устав от его молчания, и приподнялся на локтях с постели.       — Она врач — ей виднее. Но чутьё мне подсказывает, что имел ты все эти её заключения в одну щель. По крайней мере, после этого привета от жизни.       — Думаешь, я не смогу?       — Сможешь, но ей не расскажешь. Не захочешь. Шутканёшь хуйню и уйдёшь, как дива.       — По твоим словам, я прямо клоун какой-то.       — А это разве не так?       Хаск снисходительно выгнул бровь.       Энджел ответил недовольным выражением лица.       — Хорошо, проехали. Ну что ты ещё от меня хочешь услышать? — спросил Хаск, не выдержав на себе давления этих колких разноцветных глаз. — И скажи мне, на кой хер ты сделал татуаж левого глаза? Народ пугать вздумал?       — А тебя ебёт? Сделал и сделал.       — У всего есть причина.       — Блядь, на хуй иди со всеми этими причинами почему. И не увиливай от темы. Я у тебя спросил изначально что?       — А я тебе уже ответил.       — Хуёво ответил. Давай по новой. С аргументами и всеми этими профессиональными знаниями. Раз ты тут работаешь, то тоже у мозгоправов чему-то да научился.       — Блядь, то ты меня на хуй шлёшь по этому поводу, то наоборот просишь аргументировать. Человек, определись.       — Но-но-но, — запротестовал Энджел, выставив указательный палец и поводив им из стороны в сторону. — Я тебе сказал ко мне в башку не лезть, а вот всё остальное, да пожалуйста, делай. Это всё-таки разные вещи.       — Тогда не называй меня мозгоправом.       — Не могу, зная, что ты один из них, — он кивнул головой в сторону двери. — Привилегиями ты не обделён, красавчик. Даже в палате умудряешься ключи хранить и в карты резаться. А про спирт я вообще молчу. Что дальше будет? Нажрёшься в хламину и меня тогда стопудняк за белку воспримешь? Я хоть тут и не работаю, но инфой какой-никакой обладаю. Вы в делирии такую хуйню видите и творите, похлеще нариков будет.       — То есть весь этот разговор был чисто ради того, чтобы ты пожаловался мне на моё положение? — брови Хаска взметнулись ввысь и резко опустились к переносице, стоило Энджелу недовольно скривить губы.       — Есть немного, пиздун.       — Хорошо, — отрезал Хаск и резко подорвался с койки. — Хочешь ключи? Бери. Гуляй по лечебке, пока не засекут, а я уверен, что тебя, дылду, засекут. Хочешь в карты порезаться? Давай сыграем. Бахнуть градус хочешь? Валяй. Я не жадный. Мне ничего не жалко, бери да пользуйся, вот только согласишься ли ты на это? Это же всё — путь будет просран. А ты не из тех, кто любит делать тяжёлую работу да ещё и дважды.       — Не из тех? — оскорблённо переспросил Даст, задетый этими словами, и, встав с кровати, подошёл едва ли не вплотную к Хаску, глядя в его полузлые-полуусталые глаза. — А ну перетасуй колоду. Сыграем.       Они расположились на полу. Хаск делал всё быстро и ловко, как дилер за столом во время партии в покер. По нему и нельзя было сказать, что он давно забросил это дело — уж больно профессионально себя вёл. Энджел всё глядел на его лицо, пытаясь найти хоть какую-то новую эмоцию, но ничего, кроме глубокой сосредоточенности, не обнаружил. «Вошёл в режим, говнюк. Лишь бы и во вкус не вошёл», — заключил он, думая над предстоящей игрой. Карт хватило на «Дурака».       Козырной картой стала дама пик. Хаск дал возможность начать игру Энджелу, как бросившему вызов. Первые пару ходов вышли в размен. Последующие два увенчались неудачей для Даста, вынудив взять брошенные карты к себе.       «Вот сука, маску натянул. Ничего не вижу», — Энджел недовольно прищурился, всматриваясь в лицо противника. Даже руки не выдавали нервности — держали себе спокойненько картишки и выбрасывали на игровое поле последующую.       — Смотрю, ты навыки не растерял. Так как же так вышло, что продул ему? — задал вопрос Энджел.       — Просчитался, — немногословно ответил сосед.       — А, понятно. Перенервничал, — иронично протянул Даст и бросил на поле восьмёрку бубен.       Хаск на провокацию не ответил. Воплощая собой полное равнодушие, он отбился десяткой той же масти.       — Ух ты, отбился. Молодец. Прямо восхищение вызывают мужчины, способные решить всё за один ход. А что насчёт тебя? — Энджел перевернул брошенные карты рубашкой кверху и положил на колоду «бито».       — Похуй.       — Нет, ты не понял. Ты себя относишь к ним или ты обычный лох?       — Я лох, ясно? Ты, кстати, тоже. Из всех доступных профессий выбрал стать шлюхой на камеру.       «Вот сука», — нахмурился Энджел, притормозив с ходом.       — И чё? Да, я ушёл туда. Потому что мне это было по душе.       — Раздвигать жопу перед амбалами?       — Что, если и так? Знаешь, какой кайф от этого получаешь.       — Боже правый, бедная твоя срака...       — А срака моя тоже в порядке. Не переживай за неё. Хочешь, можешь даже проверить, — Энджел провокационно осклабился.       — Я, пожалуй, воздержусь, — Хаск отбился и взглянул на соперника, ожидая последующий ход.       — Жаль, очень жаль. Пидорку понравилось, — Энджел выкинул червового валета.       — Говоришь так, словно он тебя уже попробовал на вкус.       — Ещё нет, но если я приложу усилия, то вполне.       — Какой же ты конченный...       — Я знаю, сладкий, я такой. А ещё мне нравится, когда меня берут силой. Знаешь, чувствуется это полное подчинение.       — Тебе нравится быть униженным?       — Нет, нравится быть под кем-то. Или под чем-то… — он многозначительно заиграл бровями.       Хаск нахмурился, взял из колоды три карты, Энджел повторил.       — Тебе ведь тоже нравится быть под кем-то, да? Будь это алкашка или этот великий важный хуй — не важно что, главное, что ты подавлен.       — Я не мазохист, как ты. Да, я люблю выпить, нажраться как скотина, но подавить себя и свою волю, извольте, идите на хуй.       — До первой горячки, — усмехнулся Энджел. — Знаешь, под галлюциногенами мир в разы лучше — не такой серый и страшный. Когда захочешь бухнуть, воспользуйся лучше этим.       — Сказал же, я не мазохист.       — А ещё лучше, принять их перед тем, как почувствуешь, что тебя сейчас возьмут целиком и полностью. Расслабиться и плыть по течению. Впустить и отпустить. Двигаться если и не в такт, то хотя бы крайне осторожно, повторяя его, или вообще не двигаться.       — Да я лучше застрелюсь, чем позволю этому случиться.       Энджел его уже не слушал, вошёл в раж и, широко улыбаясь, продолжал вдохновенно и безумно шептать:       — А после ещё раз принять, чтобы почувствовать беззаботную лёгкость. Увидеть раскинутые поля цветов, искривлённых форм и найти в этом поистине искусном творении великую красоту. Вдохнуть её поглубже, уйти к прериям, полным свободы, и погрузиться в этот океан незабываемых ощущений. Почувствовать себя птицей, высоко парящей над пустошью. Разве это не величайшая радость, Хаск? — он раскинул руки в стороны и, всё так же улыбаясь, глубоко вдохнул.       Блаженно выдохнул и умиротворённо взглянул на Хаска. От былого покерфейса ничего не осталось, на его место пришли ужас и шок.       — Ёбаный в рот... — промолвил он, обронив все свои карты. — Так вот что случилось... Ты... Валентино... Бля-я-я...       Энтони посмотрел на него с отрешённой улыбкой. Опустил руки и взглянул на карты— у Хаска было много козырей, — он в любом случае бы проиграл ему.       — Агась, таков он я. Надеюсь, теперь ты доволен, мозгоправ, — едко изрёк он и со вздохом швырнул все карты на поле.       Уже собирался встать, чувствуя, как к горлу подступает вновь этот пресловутый комок из предстоящих удушливых слёз, но Хаск его остановил, крепко заключив в объятия.       — Ты сильный... Ты знаешь, насколько ты сильный человек? — низко, словно давился эмоциями, проговорил он.       Энтони глупо заморгал, не понимая происходящего, и, ощутив внезапную слабость, сжавшую его грудную клетку, болезненно сморщился, не сумев удержать шквал хлынувших слёз. Он обнял Хаска в ответ и уткнулся ему лицом в плечо, в глубине души даже радуясь, что сумел этим с кем-то поделиться.