Шестнадцать.

Всё же не зря говорят, что юношеская любовь — самая пылкая. Особенно это становится понятно, когда ты застрял в этом возрасте. Аристократическая рука в чёрной аристократической перчатке мягко ложится на чужие плечи в парящем жесте. Прикосновение оседает тёплым бархатом, волнением внутри желудка. Плотные стенки мышечной ткани сжимаются не столько от физического контакта, сколько из-за нежности во взгляде принца. В глубоком и бесконечно искреннем взгляде. В по-детски наивном, но преданном взгляде. Он с годами не меняется. Тонкие руки отрываются от тела рыцаря, оставляя того всего лишь ненадолго: указательный и большой пальцы хватаются за кончик перчатки, легко стягивая аксессуар с длани. С некой игривостью и небрежностью откидывают ткань на стол. Свободная от «чехла» ладонь мягко ложится на щёку спокойного на вид лица напротив. Погладить бы этот бархат против шерсти. Да и погладить бы принца против шерсти. Подразнить, если переводить на людской язык. А то распоясался. Желаний не сдерживает, дразнит: ненавязчиво тянет принца за ворот рубашки, помогает ослабить официальный галстук и убирает руки, мол, не причастен. Да и умудряется их спрятать важно за спину. В ответ лишь полуоткрытые, намазюканные тёмными тенями, веки. И кивок скорее для себя, чем для смотрящего. Леон, тепло дыхания которого пробиралось даже сквозь плотную маску, окончательно снимает этот выглаженный галстук, и настолько нервно растёгивает верхние пуговицы у горла, еле руководя запутывающимися пальцами, что чуть ли не рвёт на себе белый предмет, характеризующий его «чистоту». Смешно, получается. Но Алон не смеётся. Не до этого. Белоснежная шея, привлёкшая внимание нарочно, гипнотизирует нестерпимо. Теперь его очередь дразнить. Чем-то похоже на цвет варёной куриной грудки, оттого и слюни. Это так себя оправдывает рыцарь, припадая к скульптурной шее завороженно, разглаживая языком выступившие вены. — Милорд, Вы неотразимы, — вырывается у Алона откуда-то из груди. От официального обращения внутри что-то затрепетало. Совсем рядом, на ушко, слышится тихое капризное хныканье, подталкивающее королевского гвардейца на вкушение искушения. И кто такой Алон, чтобы сопротивляться этому? Потому и черкает сверкающими в темноте клыками, специально в опасной близости к артерии, слыша довольный протяжённый вдох со стороны и отдышку, будто принц вынырнул из-под толщи воды. И, кажется, у Леона слегка кружится голова, ненароком напоминая, что ему уже не шестнадцать, чтобы задерживать дыхание на такой длительный промежуток времени.