Код судьбы

      Хедель попыталась улыбнуться, придавая своему лицу милое и беззаботное выражение, словно это всё — лишь часть обычной работы. Она сделала полшага вперёд и медленно протянула руку, коснувшись кончиками пальцев груди Леви. Её прикосновение было лёгким, но Леви тут же отдёрнул руку девушки, сжав её запястье в своей ладони, не слишком сильно, но достаточно, чтобы дать понять, подобное неуместно.       — Не надо, — прозвучал его голос, низко и жёстко. Напряжённые нервы, горящий гнев на систему и мысль о том, что она здесь не по своей воле — всё смешалось внутри. Но он не мог допустить, чтобы она играла роль вещи.       Хедель отступила, опустив глаза. Её миловидная улыбка сменилась растерянностью.       — Прости, — произнесла она тихо. — Я просто… не знала твоих предпочтений. Мне казалось, что… — Она на миг замолчала, подбирая слова, — что так будет проще найти с тобой общий язык.       Леви скрестил руки на груди, отчётливо понимая, что он стоит на скользком льду: если он сейчас отпустит её с пустыми руками, она вернётся к своему хозяину, и это может обернуться для неё неприятностями. Её жалкий «подарок» себя явно не оправдал. А если он прогонит её, это будет выглядеть так, будто она не справилась с задачей. Он вспомнил угрозы и манеру, с которой говорил богач Ориан, подобные люди не прощают тех, кто не удовлетворяет их распоряжения.       — Если я тебе не нравлюсь, я могу уйти, — предложила Хедель робко. Её голос звучал безнадёжно нейтрально, как у человека, который хорошо знает свою невысокую цену в этом жестоком мире. — Я не хочу создавать тебе проблем. Просто скажи, и я исчезну.       Внутри Леви что-то дрогнуло. Он понимал: если она уйдёт ни с чем, Ориан может наказать её за плохое обслуживание. Девушка была в уязвимом положении, а он, как ни странно, тоже оказался связанным ситуацией. Негромко вздохнув, Леви посмотрел на Хедель долгим, оценивающим взглядом.       — Подожди, — он произнёс это спокойнее, чем раньше. — Просто… постой здесь. Нам нужно поговорить. Не надо меня трогать и… — Он поймал её взгляд и попытался смягчить тон. — …Не надо притворяться милой куклой. Я не дурак.       Хедель застыла, слегка приподняв брови. Она явно не ожидала подобного поворота. Видимо, думала, что всё сведётся к молчаливому выполнению приказа. Но сейчас, в полутемном номере, где звучал только их голос и дыхание, Леви давал ей понять, что не будет пользоваться её беспомощностью. Она попыталась вновь вернуть мягкость в черты лица, но уголки губ дрогнули. На секунду в её зелёных глазах мелькнул огонёк: не то злости, не то усталости от необходимости подчиняться.       — Хорошо, — ответила она тихо. Её спина оставалась чуть-чуть напряжённой, и Леви заметил это. Её видимая покорность казалась теперь чуть наигранной, словно она пыталась подавить некий внутренний темперамент, дерзость, рвущуюся наружу.       — Расскажи мне что-то о себе, — предложил Леви, и в тоне чувствовалось любопытство. Он хотел узнать, как она оказалась в таком положении, почему обладает таким талантом к пению, а при этом носит ошейник.       Хедель кивнула, склонив голову, словно принимая новые правила игры.       — Конечно. Я здесь для того, чтобы угодить тебе. Если ты хочешь разговора, я буду говорить. Если хочешь тишины, буду молчать. — В голосе звучало послушание, но скрытое между строк звучало что-то ещё, неуловимо острое, как шип у розы, спрятанный под лепестками.       Леви понимал, что она пытается вести себя так, чтобы не вызвать подозрений или недовольства. Но её глаза выдавали внутренний огонь. Ему стало интересно, кто она на самом деле — эта певица, питомец, предназначенный для чужого удовольствия, но обладающий внутренней силой, которую она старается скрыть.       Они стояли напротив друг друга в этой странной обстановке. Окна комнаты были затемнены, снаружи мерцали вдали огни прекрасного, но жестокого города света. И в этой тёплой полутьме Хедель аккуратно подбирала слова, чтобы приспособиться к неожиданному запросу победителя, а Леви искал путь к пониманию человека, который, судя по всему, тоже стал жертвой несправедливого мира, просто на другом уровне социальной лестницы.       Хедель аккуратно опустилась на низкую скамью у стены. Она держалась прямо, стараясь не слишком расслабляться. В этой комнате многое зависело от настроения Леви, и, хотя он не казался жестоким, она не могла позволить себе полной откровенности. Однако его просьба поговорить звучала необычно. Большинство тех, к кому её отправляли, не интересовали ни её мысли, ни её история. Они видели в ней лишь средство развлечения. Но Леви просил рассказать о себе, и в его голосе не было похоти или презрения. Он смотрел на неё так, будто действительно пытался понять.       — Я родилась в трущобах, — начала Хедель, стараясь подобрать тон, в котором не будет ни жалости к себе, ни вызова. Просто сухой факт. — Не знаю, помнишь ли ты, но между нижней зоной и городом света есть множество градаций. Я была не совсем в самом дне, но и далеко не наверху. Всегда хотела петь. Говорили, у меня голос от природы чистый, такой редкий тембр. Я думала, что талант поможет мне вырваться. Думала, что, возможно, если я стану известной певицей, смогу поступить в одну из их музыкальных школ, получить разрешение жить повыше.       Она на миг замолчала, отведя взгляд в сторону. В памяти всплывали картинки: разрушенные улочки, тёмные уголки, где музицирование казалось смехотворной роскошью. А она пыталась петь там, где было лишь эхо собственных слов.       — Но… — продолжила она тише, — когда пришло время сделать официальный тест ДНК, результат оказался неутешительным. Я была… бесполезной по их меркам. Не подходят мои гены для высшего общества. А без успешного результата ты просто… никто. Пой хоть до упаду, танцуй, твори чудеса — это не важно. Они поставили клеймо никчёмная на мой профиль. А значит, путь вверх закрылся.       Леви слушал молча, опершись плечом о стену. Его лицо оставалось спокойным, но он не мог не вспомнить, как сам попадал в тупик из-за этих ДНК-тестов, как его талант в боях не имел значения для системы. Они оба знали, что если твой код не благословлён, ты застреваешь в низах.       — Моя семья попыталась… — Хедель криво усмехнулась, горько и безрадостно. — Да что там. Моя семья была бедна. Они не могли меня отправить куда-то, подделать тесты, купить место наверху. В итоге я оказалась товаром. Талант певицы никому не нужен официально, но приватно богатые люди ценят разных питомцев, как они нас называют. Что-то вроде экзотических украшений или живых игрушек.       Она механически провела рукой по ошейнику, будто тот мешал ей дышать. Её взгляд на мгновение стал жёстче, но тут же потух. Уж она знала, как нельзя показывать слишком много эмоций.       — Так я стала принадлежать Ориану Хофстеду. Он нашёл меня через своих посредников. Сказали ему, что у меня ангельский голос, а если будет нужно — научусь быть и тихой, и покорной. Вот он и купил меня, словно безделушку. Теперь я пою для него и его гостей, угождаю их прихотям. Если не выложусь на полную, меня ждёт наказание.       Леви сжал челюсти. Это звучало слишком знакомо: система, в которой все мечты и таланты разбиваются о стену прописанного при рождении судьбоносного кода. Ему было противно думать, что такая девушка, способная пленить голосом, оказалась в положении рабыни. Но он не показывал жалость открыто — знал, что жалость тоже может ранить.       — Я не знал, что ты из трущоб, — сказал он негромко. Его голос прозвучал чуть приглушённо. — Я сам оттуда. Не совсем из тех же районов, возможно. Но достаточно, чтобы понять, как там всё устроено. Может, я выгляжу не так, но… — Он вздохнул, подбирая слова. Леви не привык делиться своими историями. — У меня тоже нет правильного кода. Иначе я бы не вышибал себе путь кулаками.       Хедель подняла взгляд. В её глазах промелькнуло любопытство, даже лёгкое удивление. Обычно те, кто успевает пройти наверх, всячески подчёркивают своё превосходство. Но этот боец выглядел скорее чужаком в мире элиты.       — Ты дерёшься хорошо. Очень. Я видела. — Она не стала говорить вслух, что пела после его победы. Это было очевидно. — Значит, и твой талант не смог сломать систему?       — Нет, — ответил Леви, коротко и жёстко. — Меня тоже признали… бесполезным, — он произнёс это слово с презрением, будто выплёвывал. — Я дрался в подземных аренах, чтобы прокормить свою мать, достать лекарства. Теперь вот пробиваюсь в турнир города света, чтобы вытащить её из того ада. Не знаю, получится ли.       Хедель кивнула, сжав губы. Она понимала, что это значит, хоть о нём знала мало. По крайней мере, в нём она видела человека, который не смотрит на неё, как на вещь. Это уже было чем-то новым.       — У тебя действительно красивый голос, — неожиданно произнёс Леви. Его тон был ровным, не льстивым, а скорее констатирующим факт. — Я слышал сегодня. Ты пела так, что даже мне, привыкшему к шуму боёв, захотелось на миг остановиться и слушать. Если бы мир был иным… — Он замолчал, не зная, как окончить фразу. Что толку говорить «если бы»?       Хедель улыбнулась уголком губ, пытаясь скрыть горечь за шутливой интонацией:       — «Если бы» — часто звучит, правда? Я сто раз думала, если бы тесты были честными, если бы талант имел значение, если бы можно было подняться без этих глупых предрассудков. Но видишь, где мы? Ты — в комнате победителя, я — твой подарок. Абсурдно.       Она постаралась удержать на лице спокойствие, но Леви уловил мгновенный блеск дерзости в её взгляде. Может, она мысленно спорила с судьбой, а может, с ним, а может, с Орианом. Только на миг, но Леви увидел, что за покорной маской прячется характер.       — Скажи, ты ненавидишь Ориана? — спросил Леви, не зная, почему задал этот вопрос. Может, хотел понять границы её смелости.       Хедель напряглась. Отвечать прямо было опасно. Она опустила глаза и после паузы произнесла:       — Я… должна быть ему благодарна за крышу над головой и еду. Так принято говорить. Но если бы ты знал, что такое быть живым украшением, верно бы понял мои чувства. Всё сложнее, чем просто ненавидеть. Я не могу ненавидеть слишком откровенно, мне не хочется снова получить наказание. Я просто пытаюсь выжить, как и все мы в этом мире.       Это был уклончивый ответ, но достаточно ясный. Леви слегка кивнул, принимая её осторожность. Он понимал, любое неверное слово может стоить ей дорого.       — А ты, Леви… — она впервые произнесла его имя так, будто пробовала его на вкус. — Ты можешь уйти, когда захочешь. Ты — гость турнира. Если выиграешь, получишь деньги, свободу действий. Возможно, сможешь спасти свою мать. У меня нет такого варианта. Единственный путь сбежать отсюда — слишком опасен. И куда я пойду? Обратно в трущобы, где меня найдут и вернут или убьют? Всё это замкнутый круг.       Леви чувствовал нарастающую тяжесть. Ему было трудно сохранять холодную отстранённость. Он видел, что Хедель — не просто жертва, она человек, что умеет чувствовать, мыслить, что когда-то мечтала, а теперь вынуждена служить. И эта мысль вызывала у него тихую ярость против системы.       — Возможно, когда-нибудь… — начал он, но потом осёкся. Предлагать ей надежду было бы жестоко, если у него самого нет чёткого плана. Он сам не знал, как разрушить этот мир, где ДНК-тесты решают всё. — Возможно, я найду способ подняться достаточно высоко, чтобы что-то изменить.       Он говорил это больше для себя, чем для неё. Хедель лишь пожала плечами:       — Если тебе это удастся, я буду петь твоё имя с радостью. Но пока… — Она сделала осторожный вдох. — Пока мне остаётся только подчиняться. И сейчас у меня приказ сделать твоё пребывание здесь приятным. Я не знаю, чего ты хочешь. Разговор? Молчание? Просто чтобы я сидела тихо в углу, пока не наступит утро?       В её голосе снова слышалась покорность, и опять Леви уловил тот скрытый шип. Она была не просто рабыней — она была женщиной, которую принудили к роли забавы. Но пыталась как-то сохранить свою личность, хотя бы в мелочах — во взгляде, в лёгкой насмешке над ситуацией, в осторожных интонациях.       Леви подумал, что если он просто отправит её в угол, это будет жестоко. Если заставит её играть роль, это тоже плохо. Но о чём бы они могли говорить всю ночь? Он не привык много болтать, не привык открываться. Однако обстоятельства требовали найти компромисс.       — Делай то, что не поставит тебя под удар, — сказал он мягче. — Если нужно сказать утром, что ты была полезна — скажи. Но мне не нужна ложь. Просто побудь здесь. Расскажи что-нибудь о музыке, о том, что ты любишь петь. Или просто расскажи о том месте в трущобах, откуда ты родом. Я не стану заставлять тебя делать то, что тебе противно.       Хедель удивлённо подняла брови, затем выдавила вежливую улыбку:       — Ты странный, Леви. Обычно те, кто оказывается в этой комнате с подарком, используют каждую возможность для собственной выгоды. Ты же предлагаешь мне говорить о себе, о музыке… Это рискованно с моей стороны, знаешь ли, — она попыталась состроить шутливую гримасу, но в голосе проскользнул нервный смешок. — Но хорошо, я попробую. Может, это будет самая необычная ночь в моей жизни.       С этими словами Хедель села поудобнее, скрестив ноги, и начала рассказывать ему о старой улочке в трущобах, где один музыкант когда-то выкладывал целые симфонии на самодельной скрипке из мусора. О том, как она подслушивала мелодии и пыталась повторить их своим голосом, учась контролировать дыхание и тембр. О том, как мечтала однажды выступать на большой сцене, а не в тайных подвалах.       Леви слушал её вполуха, иногда перебивая короткими репликами. Он не рассказывал о себе много — упомянул лишь о матери, о том, что она больна и ему нужны деньги. Он не вдавался в подробности о своих боях и о том, что пережил. Но уже сам факт, что они сидели, обсуждая нечто человеческое, а не играя роль хозяина и питомца, был странным для обоих.       Ночь за окнами текла медленно. Вдалеке мерцали огни города света — яркие, прекрасные, лживые. В комнате негромко звучали слова Хедель о музыке, о снах из прошлого, а Леви время от времени смотрел на неё с любопытством и сочувствием. Возможно, эту ночь они оба запомнят как редкий миг человечности в бездушном мире.       Но наутро всё может измениться.