Девчонка со двора

      Зима 1993-го…       Собственный пульс эхом отдавал в уши. Страх, мерзкий и липкий, расползался от кончиков пальцев вверх по рукам и всему остальному телу.       Таню будто кинули в темноту, не объяснив, как включить свет.       Как выбраться из этой темноты? Бежать? Кричать?       Не поможет.

      — Чего застыла? — из оцепенения вывел голос пришедшего явно по душу отца мужика, — Обычно гостей по-другому встречают.       — А я никого и не приглашала, — хмыкает девушка, отходя всё дальше назад, к кухне. Врут люди, когда говорят, что страх кончается там, где начинается неизбежное. Страшно было по-прежнему, хотя деваться было уже некуда, — Вы ведь не ко мне пришли…       — Ошибаешься, — осклабился «гость», делая пару уверенных шагов к ней, — Очень даже к тебе, куколка.       — Я денег никому не должна, — Цветкова пыталась мысленно просчитать все пути отступления, но ни одна мысль, кроме как сигануть с окна четвертого этажа в самом крайнем случае, не промелькнула.       — А батя твой должен, — клацнул кривыми желтыми зубами незнакомец, — Точнее, был должен. Догадываешься, как он с нами расплатился?       — Ж-жизнью? — запнувшись пяткой о порожек кухонный, Татьяна чуть не упала, но на ногах удержалась.       Если отца грохнули — зачем он пришел тогда к ней?       — Да щас, как же… Такие редкостные гниды, как он, жизнь свою любят. Ты же девочка, вроде как, умная, у тебя должны быть еще варианты…       И тут до Тани дошло:       Ей. Отец мог расплатиться ей.

      — Нет… не может быть… Он не мог… — девушка на шёпот перешла, потому что вот-вот готова была заплакать от осознания всего этого. Не верила она, что Сан Саныч так с родной дочерью поступил.       — Раз я здесь, значит, ещё как смог, — вымогатель по-хозяйски в дверях кухни встал, о дверной косяк облокачиваясь, — Чё делать-то с тобой будем, красавица? — хмыкнул, мазнув по ней взглядом: бледная, худая, в домашнем халате и тапочках — не похожа она совсем была на ту, кого ему Цветков-старший прорекламировал.       — Сколько он Вам должен? — спросила Таня, прекрасно зная, что у неё наверняка нет такой суммы, чтоб погасить этот проклятый долг.       Но ведь попытка не пытка, да?       Нервы её на пределе были. Перепады напряжения в теле такие, что дотронешься — тут же короткое замыкание возникнет.       — Не забивай этим свою прекрасную голову, ладно? — мужик от косяка оттолкнулся, и Татьяна, видимо, этого не ожидавшая, на каком-то внутреннем рефлексе нож со стола схватила и перед собой выставила, — Э, ты чё это?       — Я задала вопрос. Сколько. Он. Вам. Должен?       — Нож убери, дура, — на секунду растерялся даже, потому что девчонка, хоть и запугана была, но стойко держалась, — Убери, кому говорю…       И холодное оружие из хрупкой ладони легким движением руки выбил. Металл неприятно звякнул, ударяясь о плитку на полу.       Студентка глаза свои серые, полные безысходности, на смерть свою, как она сама считала, подняла.       Слёзы горькие так и застыли в глазах. Радужка, как это часто при плаче бывает, приобрела какой-то голубовато-зеленоватый оттенок.

      Сыч, так этого «гостя» пришедшего звали, в расширенных от страха и чёрных, как ночь, девичьих зрачках, себя словно в зеркале видел.       Он прямо в глаза ей смотрел, а не куда-то сквозь них. Там, в этих безднах, пряталась маленькая беззащитная девочка, которая, от давления этого мира, держала в руках автомат и никого не подпускала к себе близко.       И его, матёрого бандита, естественно, тоже не подпустила. Застрелен был и он.       — В конечном итоге, люди такое разочарование, правда?       Спросил и получил нужный эффект. Знал, на что давить нужно. Видно было, как та самая маленькая девочка в глазах Танькиных автомат свой в истерике бросила и в отчаянии лицо руками закрыла.       Вот только сама Таня даже не шелохнулась. Сыч явственно ощутил могильный холод от её опустошенного взгляда.       Что она чувствовала? Боль от предательства? Нет.       Разочарование в самом близком и родном человеке.       Именно разочарование — очень сильное, если не самое сильное, чувство. Не обида и даже не ненависть… после них остаётся хоть что-то в душе, а после разочарования — лишь пустота.       — Что Вы со мной сделаете? — почти смиренно произнесла, без вопросительной интонации, как само собой разумеющееся. Так, как будто ещё не сдалась, но уже не боролась за себя.       А смысл?       — Ничего, — усмехнулся бандит, её реакцию отслеживая, — Или тебе мало того, что твой отец уже сделал?       Она уже осталась одинокой при живом отце. Её в буквальном смысле продал за долги самый родной человек. Это ли не самое страшное?       — Нет, — выдохнула, — Тогда… тогда зачем Вы пришли?       — Поговорить, — чувствуя, что девушка уже больше не будет хвататься за нож и пытаться отбиваться, Сыч аккуратно прошёл к столу и уселся на табурет, — Бежать тебе от твоего папаши надо, куда глаза глядят, куколка…       Всё еще опасаясь своего «гостя», Татьяна кивнула, обдумывая его слова, но не решаясь взгляд на него поднять и пошевелиться.       — Да всё уже, сядь и выдохни, — замешательство её видя, вымогатель, который, как оказалось, совсем не вымогатель, попытался обстановку разрядить, — У меня самого дочь примерно твоего возраста. Думаешь, зная, что кто-то такое может, не дай Бог, и с ней сделать, буду я вот этим вот всем заниматься?       — Н-не знаю, — её же отец, в конце концов, её не пожалел…       — Зато я знаю: не буду. Ты бы хоть чайник поставила, что ли… — уже совсем освоился бандит, — А то я с улицы, а там — сама знаешь, морозец нехеровый такой…       — Да-да, к-конечно… — от страха, что может мужика этого разозлить, засуетилась, просьбу его выполняя, — Сейч-час… — а тем временем, дрожь в голосе и заикание только усиливались. Сердце колотилось с неистовой силой, и ноги подкашивались от волнения. Цветкова даже пролила на себя воду из носика переполненного до краёв чайника.       — Если сильно напугал тебя — извини, не хотел, — неожиданно для Тани выдаёт незнакомец, — Но скажи спасибо своему однокласснику: это он меня уговорил к вам вместо Дыма, жуть как на женщин падкого, за оплатой пойти…       — Однокласснику? — недоумевала девушка: не могла она представить, что кто-то из ребят в её классе может бандитом оказаться.       — Ну, этому, Хромому… как его… Лёхой звать, кажется…       — Макаров… — упавшим голосом произнесла Татьяна, — Он что, с… с вами?       — Не совсем. Мы люди серьёзные, нам защита нужна, а он в частном охранном агентстве работает и нас, стало быть, покрывает…       — И тем не менее, вы неплохо общаетесь, раз он смог Вас уговорить, — усмехнулась. Уж кто-кто, а Лёшка вообще никоим образом не ассоциировался в её голове с криминалом: всегда рассудительный, чуткий… Чем-то он даже напоминал ей Витю.       — Да Хромой как раз по делам приходил и вообще случайно услышал, что мы батю твоего обсуждаем, — мужик о чём-то задумался, почесав седеющий затылок, — Может, я тебя удивлю, куколка, но когда тебе угрожают разборками с группировкой Белова, на уговоры как-то легче поддаваться.       Таня опешила. Не ослышалась ли она?       — Подождите… — неверящим взглядом на него уставилась, — какая еще группировка Белова? У ребят же бизнес, они цветными металлами, компьютерами занимаются…       — Хочешь сказать, что они это всё честным трудом нажили? — Сыч чуть не рассмеялся в голос, — Ты вообще в каком мире живёшь, куколка? Ни за что не поверю, что ходишь с одним из верных псов Белого и до сих пор не знаешь, что бандит он, — но поняв, что Цветкова-младшая не прикидывается, аж присвистнул, — Чё, реально не знала, что ли?       — Нет, — и быстрей поднялась закипевший чайник выключить, чтоб слёзы, душившие её и наружу рвущиеся, спрятать.

      Таня всегда задавалась вопросом, откуда у друзей столько денег на квартиры, машины, сотовые телефоны и прочие жизненные блага, но никто из них никогда не отвечал на него прямо. Космос, её лучший друг, говорил, что у них фирма серьёзная и работать приходится много. Оттого много и денег. А Пчёлкин, её любимый Пчёлкин, будучи у них за финансиста, тактично помалкивал.       Теперь всё встало на свои места. Правда Татьяну освободила, но перед этим она её уничтожила.       Кругом обман.

      — Ну-ну-ну, не реви, — хоть девушка и спиной к нему стояла, плечи её сильно дрожали, — Если сейчас это известие открыло тебе глаза, считай это победой.       Победа… А куда деть разбитое сердце?       Если до этого момента её хрупкое сердечко после всей ужасной правды об отце еще можно было как-то подлатать и склеить, то теперь оно совершенно точно разбилось на тысячи осколков и починке не подлежало.       Не зря говорят, что от тех, кого любишь, надо держаться подальше. Потому что они-то тебя и прикончат.       Цветкова налила кипяток в кружку с заваркой и поставила перед Сычом. Она до сих пор не знала ни как его зовут, ни его кличку, но ей, если честно, было на это абсолютно плевать.       — Спасибо, — «гость» отсалютовал ей кружкой, — Сама чего не пьёшь?       — Не хочу. Согревайтесь, — и к выходу из кухни направилась.       — Куда пошла? — после ножа от Тани можно было ожидать чего угодно: девчонка могла и в милицию позвонить, кто ж разберёт, что у неё в голове творится…       — Вещи собирать, — равнодушно плечами пожала, — Сами же сказали, что бежать мне отсюда скорее надо…       Сыч кивнул, убедившись, что Цветкова-младшая к телефону не кинулась, а ушла куда-то в другую комнату.       Жалко ему стало эту девчонку. За один вечер сразу два удара судьбы вынести очень тяжело. А тут ещё он сам изначально напугал её спектаклем своим.       Театр одного актёра, твою мать, устроил.

      Татьяна, тем временем, собирала не вещи, а деньги со всех имеющихся у нее тайников.       Она решила хоть как-то откупиться, выкупить себя у этого мужика: а то ощущение складывалось, будто он её просто так, по доброте душевной, не тронет.       Сумма приличная набралась: Таня её на чёрный день при себе держала.       И вот этот день, собственно, и настал.       Из комнаты своей в зал переместилась и стала тоже там по отцовым заначкам рыскать: мужчина особо и не скрывал от дочери, где у него деньги лежат, потому что она никогда их без разрешения не брала. Наоборот, даже частенько занимала ему из своих средств, а он, хоть и редко, но всё же их возвращал.       Цветкова-младшая даже знать не хотела, зачем он у бандитов деньги в долг взял. Страшно было представить, сколько он должен — явно в разы больше, чем у неё при себе имелось.       Почти ничего не найдя в двух книгах, девушка до последней отцовой «нычки» добралась. На комод залезла, оттуда — на самый верх шкафа. Наощупь по пыльной поверхности нащупала кулёчек, в бумагу завернутый.       Там деньги были. Много денег.       Таня чуть с комода прям на пол, головой вниз, не рухнула.       У отца всё это время были деньги! Но вместо того, чтоб отдать хотя бы часть, он выбрал продать свою дочь потенциальным насильникам.       Чудесно.       С трудом осознавая всё это, прижимала к себе злосчастный бумажный конверт и свои собственные, как раз-таки честным трудом заработанные деньги. Тут, возможно, была сумма, в которую Сан Саныч оценил её стоимость…

      — Вот, возьмите, — и на стол, перед, мягко говоря, охреневшим Сычом, все деньги вывалила, — Не хочу знать, сколько он должен и сколько я, по его мнению, стою, но это всё, что у меня есть.       — Себе оставь, — только и смог произнести, чаем едва не давясь.       — Ну уж нет, давайте договоримся: Вы эти деньги заберете, и больше никогда я ни Вас, ни Ваших друзей не увижу, хорошо?       — Х-хорошо, — теперь настала его очередь заикаться.       Ай да Цветков! Всё это время при деньгах был, а их за нос водил, что ему, с дочкой-студенткой на иждивении, едва хватает на жизнь.       Из того, что Сыч мельком успел посчитать, долг почти покрывался.       Вымогатель хмыкнул. Вот она, жалкая ирония 90-х: каждая мелкая, мерзкая, противная крыса отчаянно уверена в том, что она коварная и хитрая змея, способная всех обмануть и прогнуть под себя.       Но у этой старой гадины ничего не выйдет. Сыч уже дал кое-кому задание с ним разобраться. Не сразу, но чисто, незаметно и аккуратно. Счет его жизни уже шёл на недели.       Мужик деньги в кожаную куртку запрятал: под Таниным взглядом сдался. Да и предупредила девчонка, что, если он не возьмёт их, бабки эти в окно полетят.       А следом за ними, судя по её состоянию, и она сама.       — Вот и отлично, — Татьяна, если это можно было так назвать, осталась довольна собой, — А теперь, я Вас очень прошу, пожалуйста, уходите…       И Сыч её просьбу выполнил.

      Цветик-семицветик, вещи в чемодан и пару сумок собрав, сидела на кухне, не меняя позы уже часа два. Опустошенный взгляд, иногда заволакиваемый слезами, скользил по узорам на обоях.       Девушка впервые позволила себе закурить прямо в квартире. Чуть меньше десятка бычков покоились на тарелке, из которой обычно завтракал, обедал и ужинал Александр Александрович. Туда же стряхивался пепел с еще одной, недокуренной, сигареты.       Студентка о жизни своей думала, о том, чем же она заслужила всё происходящее с ней за последние несколько лет, начиная со смерти Марьи Тихоновны.       Как же отчаянно ей хотелось увидеть тёплую улыбку матери, её выразительные глаза, хотелось, чтобы она обняла её и сказала, что всё будет хорошо. Она так сильно нуждалась в ней сейчас, что ощущала от этого настоящую физическую боль, более сильную, чем боль от предательства.       Таню не оставляла в покое мысль, что родной отец поступил с ней так. Что даже пришедший по её душу бандит, и тот её пожалел. Возможно, конечно, дело было и в просьбе Макарова, и в группировке Белова, при одном только упоминании которой вымогатель менялся в лице.       Но это было и не так важно, ведь по итогу мужик этот всё равно не тронул её, не причинил никакого вреда.       Татьяна и не догадывалась даже, что является, пусть не прямой, но косвенной частью какого-то преступного сообщества. Поэтому очень сложно было рассуждать о том, что правильно, а что нет, ведь по сути принадлежность к криминальному миру спасла ей жизнь, а человек, который всегда негативно отзывался обо всём этом, предал её.       Она уже даже не в силах была осуждать ребят за их деятельность. Добро и зло, как и жизнь со смертью, всегда идут рука об руку…       Даже сейчас Цветкова пыталась найти поступку отца оправдание, но ни одно, ни одно ему не подходило. Человек, которого она из года в год оправдывала до последнего, оказался самым мерзким из всех.       — Хватит! — схватилась за голову, — Ты и так прощала многое… Сколько можно его оправдывать?       Главное правило реальности — не запутаться в своих иллюзиях. Нормальный отец — иллюзия, в которую студентка пыталась поверить сама и выдавать за действительность перед другими людьми.       А еще она поняла одну простую истину:       Герои не в книгах, а монстры не под кроватью.       Цветков-старший — самый настоящий монстр, выдававший себя за законопослушного, добропорядочного гражданина. Монстр долгое время таковым не кажется, и особенно, когда ты любишь его.       Не многовато ли столько лиц для одного, как оказалось, не самого хорошего, человека?

      Таня грустила, хоть Витя всегда всячески наставлял её этого не делать. На самом деле, грусть была местом, в котором девушка просто жила годами, стараясь перед другими представать в более позитивном амплуа.       Девушка считала грусть восхитительным чувством, помогающим отпустить отжившее, переболеть ушедшим и обрести силу двигаться дальше.       Но отчего-то именно сейчас хотелось какого-то праздника. Но единственный праздник, который Татьяне могла предложить жизнь, — это бал-маскарад человеческого лицемерия.

      Главный лицемер уже стоял на пороге их квартиры. Громко хлопнув дверью, Сан Саныч с не меньшим шумом начал стягивать с себя обувь. Кряхтя и вздыхая, он медленным шагом прошел на кухню. В руке у него была бутылка водки.       — Не знал, что ты куришь, — спокойно произнес он, ставя «горькую» перед ней на стол.       «А я не знала, что ты такое дерьмо, папочка», — мысленно проговорила Таня, не желая с ним не только разговаривать, но и вообще находиться рядом и дышать одним воздухом.       Нужно быть сильной, даже если внутри всё сломано. Пытаться оставаться целой, даже если тысячу раз разбиваешься вдребезги.       Её путь уже пролегал через её собственный ад, так почему бы не пройти его так, как будто это место всецело принадлежит ей?       — Ты прости меня, Танечка… — пьяный Цветков-старший опустился перед ней на колени и обхватил их руками.       Он так фальшиво играл, что интересно было, что будет дальше. Поэтому девушка убедительно делала вид, будто верит в эту игру.       — Я так перед тобой виноват, доченька… Прости, что мне пришлось так с тобой поступить, сделать тебе больно. Я не хотел, правда… — скупая мужская слеза пробежала по его щеке.       Невозможно было это вынести. Ну никак.       — Мне больно, — хриплым голосом отозвалась Таня, — намного больнее, чем ты думаешь…       Ведь не знал Александр Александрович, что его обман вскрылся, что деньги-то у него на самом деле были, и дочку свою он натурально продал, а не потому что, как он выразился, пришлось.       — Я просто подумал, что раз ты с Сашкой Беловым и друзьями его якшаешься, тебе ничего не будет…       — Чего? — то есть, он тоже знал о делах Белого? — И в каком это смысле якшаюсь?       — А то ты не знаешь, в каком, — хмыкнул, пренебрежительно так, — Санька от меня несколько раз деньгами откупался, чтоб я тебя с ним отпускал. А я-то думал, что он человек женатый, порядочный… И ты тоже молодец, Танька: с женой его дружишь, а сама спишь с ним.       — Что ты несешь? С чего ты это вообще взял? — вскочила на ноги девушка, как ошпаренная. Она только что новую пощёчину от жизни своей получила.       — А разве это не так? Я уже молчу про Космоса с Витькой. Сначала с одним ходила, теперь с другим… Или они тоже по очереди решают, кто из них будет тебя еб…       — Замолчи! — студентка на отца накинулась, чуть с ног его не сбивая, — Как ты смеешь так обо мне думать?       — Ну ты и дрянь… — проведя ладонью по расцарапанной щеке, Цветков-старший с такой силой дочку свою по лицу хлопнул, что она как раз-таки на ногах и не удержалась, прямо рёбрами об угол столешницы ударяясь.       Боль нестерпимая непроизвольный жалобный стон вызвала. Вдохнуть полной грудью стало невозможно: всё сдавило, словно она оказалась под прессом.       Следующий удар пришелся на другую сторону, где рёбра еще не болели.       — Больно, пап… — зашептала в надежде, что он прекратит её избивать, — Хватит, пожалуйста…       — Мне тоже больно, — не жалея сил, он колотил Таню, — что я дочь нормально воспитывал, а она шлюхой выросла.       — Это неправда… — всячески отбиваться пыталась, царапаться, но всё было тщетно: боль усиливалась, и даже просто поднимать руки вверх, чтоб закрыться, стало невыносимо.       — Ну-ну, а все эти цацки новые, подарки дорогие тебе они по доброте душевной подарили?       — Ты думаешь, я продалась кому-то из них за цацки? — Татьяна всё ближе к ножке стола жалась, надеясь дотянуться до бутылки с водкой. Это было единственное оружие, разбив которое о голову Сан Саныча, можно было защитить себя.       — А разве нет?       — Я не ты, у меня хоть какая-то гордость еще осталась.       И потом Таня сделала, наверное, самую большую ошибку:       — Ты больше никому ничего не должен, пап… Но не потому, что ты отдал меня на растерзание вымогателям… Я все деньги, которые ты задолжал, из твоих «нычек» достала, — и рассмеялась так истерично, даже на боль свою наплевав, — И пухлый конверт со шкафа — тоже.       Цветков на мгновение замер, а потом в его лице появилось что-то новое, что-то тёмное и тревожное, чего Татьяна никогда раньше не замечала.       Ледяные шершавые руки мужчины тут же сомкнулись на её шее. Он сдавливал её с такой силой, что в какой-то момент девушка почувствовала, что вот-вот отключится. Сознание начало путаться, и, если что-то не предпринять и не вмешаться, он точно её убьёт.       Бутылка водки, по-прежнему стоявшая на столе, заставляла её держаться из последних сил. Превозмогая жгучую боль в области грудной клетки, студентка дотянулась-таки до «пузыря».       Один удар по голове, и Александр Александрович замер: его тело обмякло в её руках и откинулось назад, на спину, в самую гущу осколков.       Пальцы и запястье Тани неистово щипал спирт, попавший на порезы, которые она получила, неаккуратно разбивая бутылку.       Татьяна отбросила в сторону «розочку», оставшуюся в её руке, и с трудом поднялась на ноги. На секунду ей показалось, что отца своего она убила.       Но ей только показалось. В следующее мгновение мужчина едва различимо промычал:       — Не стыдно тебе?       А за что? За то, что её сначала продали, а потом шлюхой обозвали?       Она никогда не забудет этот день. День, когда он избил её так, что она еле дышала, не могла даже плакать и кричать от боли.       — Да нихуя мне не стыдно, — отпинув подальше от прохода руку Сан Саныча, девушка поплелась к выходу.       Прав был тот бандит: надо было валить. У неё словно второе дыхание открылось. Сил по-прежнему не было даже надеть пальто и обувь, но Цветкова прихватила их с собой, в одном халате и тапочках выскакивая в подъезд.       Она не помнила, как, поскальзываясь на ледяной дороге и получая новые ссадины, бежала к первому подъезду, где жил Витя. Не помнила, как в буквальном смысле ползла к нему на третий этаж.       Хоть бы Пчёлкин был дома.       Но постучать не смогла: рухнув на колени прямо у двери двенадцатой квартиры, какими-то бездумными, беспорядочными движениями, словно мышь, поскреблась.       Организм не смог вынести такой большой эмоциональной и физической нагрузки, поэтому девушка, к холодной подъездной стене щекой прижимаясь, отключилась.

      Пчёла уже спать лечь собирался, когда непонятный шорох в подъезде заставил его напрячься. В дверь кто-то скрёбся.       Это мог быть и кто-то из соседей, возвращающихся домой ночью с какой-то гулянки и искавших таким образом точку опоры, а мог быть и кто-то из конкурентов, не очень тихо и аккуратно устанавливающих на дверь растяжку с гранатой, прямо как в день свадьбы Белова.       Взяв со стола свой ТТ-шник, в коридор вышел, стараясь не скрипеть старыми половицами под ногами.       В глазок посмотрел — никого.       Однако дверь всё же открыл: вряд ли кто-то бы стал подрывать родительскую квартиру, прекрасно зная, что Виктор давно уже на Цветном проживает. Им же надо убрать его, а не его родителей, а если с ними, не дай Бог, чего случится, бригадир вместе с друзьями своими мстить начнёт так, что мало не покажется.

       То, что он увидел за дверью, точно добавило ему пучок седых волос на голове.       К стене, свернувшись калачиком, прижималась Таня. Босая, в одном домашнем тапке, она прижимала к себе окровавленной правой рукой пальто. Рядом на ступеньках валялись разбросанными её сапожки. Лицо и колени утопали в огромном количестве ссадин. Глаза её были открыты, но казалось, что она была без сознания.       — Танюш, — он осторожно потрепал девушку по щеке, пытаясь привести её в чувство, — Танечка, милая…       Татьяна не чувствовала ничего: ни страха, ни печали, ни ощущения хода времени, ни одного воспоминания… Перед глазами и в ушах — просто черная, абсолютная пустота и… тишина. Сознание возвращалось медленно, и она с трудом очнулась, попав в призрачный мир между беспамятством и реальностью. Мысли путались, а перед глазами всё расплывалось. Но кто-то тряс её за плечи и даже что-то говорил. Кажется, звал по имени…       Цветкова сначала видела перед собой лишь какие-то очертания и тени. Одна такая тень приблизилась к ней, и пока она тупо смотрела на неё, превратилась в человеческое лицо. Глаза были добрые, знакомые, но за добротой таилось что-то ещё, очень похожее на сдерживаемое чувство страха и отчаяния.       — Витенька… — выдохнула, тут же вспоминая о сковавшей всё тело боли, — Спасибо… что нашёл меня…       Она, кажется, совсем не понимала, не соображала, что сама к нему пришла.       — Всегда. Всегда буду находить, маленькая моя, — Виктор снова ужаснулся, когда убрал её волосы, открывая своему взору тонкую шею.       Шея её была темно-синей, если не чёрной, от следов чьих-то пальцев.       Вряд ли девушка смогла бы сейчас ответить на все его вопросы, сил на это у неё точно не было. Как-то нужно было затащить её в квартиру, не причиняя ей новых травм.       Пчёлкин еще не понимал, что конкретно с ней сделали, и как далеко зашли эти нелюди.       — Где болит, Тань? Ты встать не можешь, да, маленькая?       Она что-то отрицательное промычала и, прерывисто дыша, простонала лишь одно слово:       — Рёбра…       — Чёрт.       Как-то перемещать её было опасно, но оставлять в холодном подъезде до приезда скорой помощи — еще опаснее.       — Держись за меня. Если будет сильно больно — скажи.       Цветкова неопределенно кивнула. Витя помог ей обхватить его за шею и осторожно поднял на руки. До кухни донёс, полусидя её на стуле располагая.       В подъезд снова вышел, одежду её собрал и вернулся обратно, к ней. Когда телефон взял, чтоб «03» набрать, сопротивление встретил:       — Не надо скорую, Вить, пожалуйста…       — Надо, Тань, — он даже слушать её не хочет и не будет. Его Цветик-семицветик даже встать не может, а что-то ещё пытается возникать. А что, если осколки рёбер, если они есть, ей в лёгкие воткнутся? Что он тогда будет делать?       Вызвав скорую помощь, Пчёлкин начал до девушки своей допытываться:       — Кто это с тобой сделал?       Татьяне нужно было сделать глубокий вдох, прежде чем заговорить, потому что она знала, что так сильно была близка к тому, чтобы разрыдаться.       Но даже самый обычный вдох давался ей с колоссальным трудом, поэтому слёзы градом полились из её глаз.       — Кто? — вытирая её слёзы тыльной стороной ладони, настаивал парень.       — Отец.       — Убью гада… — рыкнув, Пчёла кулаком стену ударил. Цветкова даже не вздрогнула.       — Не надо. Ты мне здесь… на свободе… нужен…       Дышать ей явно было очень тяжело, как и разговаривать, но Виктор допрос продолжал:       — Из-за чего?       — Он меня за долги продал, Вить, — хмыкнула сквозь слёзы, — А когда за «оплатой» бандит пришёл, я все деньги, которые дома были, отдала… Папа, узнав об этом, озверел и… и…       Таня ворот халата стала оттягивать, потому что воздуха как будто становилось всё меньше и меньше. Пчёлкин халат её расстегнул, чтоб дышалось легче, а сам как дышать забыл: на ней живого места не было. Совсем.       — Как давно он тебя бьёт? — в ответ — молчание, — Я спрашиваю, как давно он тебя бьёт? — бригадир постепенно на крик переходил.       — Я не помню, — Цветкова не врала, потому что оплеухи и затрещины уже давно от отца получала, — Правда, не помню, не знаю…       — А так он тебя в первый раз покалечил?       — Да. Вить, хватит меня вопросами мучить, пожалуйста…       — Таня… — строго на неё посмотрел, — Я же это не просто так спрашиваю, я помочь тебе хочу, маленькая.       — Ты мне ничем уже не поможешь. Я жить не хочу, Вить, понимаешь? А не то, что с кем-то там разбираться…       — Ты мне это брось, поняла меня? — Пчёла аптечку достал, чтоб её раны, пока скорая едет, обработать, — Чтоб я больше такого не слышал, ясно тебе?       — А то что? Тоже запугаешь меня, да? — Виктор догадываться начал, к чему она клонит, — Я не буду спрашивать, почему ты скрывал от меня, что ты бандит, просто не хочу ничего знать…       — Кто к тебе приходил? — игнорируя недовольное шипение девушки, спрашивал парень, обрабатывая её колени перекисью водорода.       — Не знаю. Какой-то мужик… с Лешкой Макаровым знаком. Это он ему сказал, что я с вами связана…       — Ладно. Выясним, — с Макарова бригадир спросит по полной программе, только позже, — Этот мужик… он успел тебе что-то плохое сделать?       — Если ты хочешь знать, воспользовался ли он мной, то нет, — произнесла Татьяна с такой интонацией, будто бы Пчёлкин общаться с ней перестал, если б что-то такое случилось, — Чаю выпил, деньги забрал да ушёл. А, ещё сказал, чтоб я от бати своего бежала, куда глаза глядят…       — Правильно сказал, — тяжело вздохнул Витя, аккуратно перехватывая Танину руку, — Потерпи немного, щас щипать будет, — Ш-ш-ш… вот так, молодец…

      Когда фельдшер скорой помощи сказал, что Таню надо везти в больницу, Цветкова запротестовала.       О том, что случилось, узнают все.       Стыд-то какой…       Пчёлу, который орами и криками её полчаса на рентген хотя бы поехать уговаривал, всё-таки убедила, что отцу её кто-то да сообщит, где она, и тогда ей точно крышка.       Виктор тогда из кармана пальто пачку денег вытащил и фельдшеру протянул:       — Вези, куда скажу.       Много вопросов решают бабки. И сейчас решили. Вместо ближайшего приёмного покоя, бригада скорой помощи из их района к центру Москвы направилась.       Пчёлкин в их с Беловым больницу поехал, только не к Борису Моисеевичу, а к одному из его талантливых, но более молчаливых коллег — Семёну Яковлевичу, как кстати, врачу-травматологу.       Осмотрев Татьяну, сделав ей рентген и всё, что нужно, поставил диагноз: множественный закрытый перелом рёбер.       Третье, пятое и шестое рёбра слева, и шестое с седьмым — справа.       Семён Яковлевич помимо кучи лекарств всяких и витаминов Цветковой медицинский корсет выписал и по возможности недели на две ограничить физические нагрузки. В идеале — ещё пару дней дома посидеть и не высовываться.       — Мне в институт надо, у меня консультация перед экзаменом… — начинала заводиться студентка, подливая масла в огонь и так нервному Пчёле:       — Тань, ну какой институт? Ты совсем дура или прикидываешься?       — А я одно с другим комбинирую… — обиделась на него за «дуру».       — Танечка, миленькая… я завтра как родителей своих из аэропорта встречу, сразу поеду в твой институт и всё решу, договорились?       — Вить, это нечестно…       — Фамилия препода и номер аудитории, — он демонстративно перед ней ручку с листочком положил, — И без разговоров.       Проглатывая обиду, девушка в очередной раз его давлению поддавалась. Хотя, по большому счету, в данной ситуации Пчёлкин был прав.       Он, черт возьми, слишком часто оказывался прав.

      Больницу покинули уже засветло.       На такси до Цветного бульвара доехали: не стал бы Виктор через весь город Татьяну трясти, да и вряд ли бы она хотела сейчас у дома своего оказаться.       Цветкова в Витиной новой квартире была раза три от силы, и то как-то… мельком. Теперь же у неё была возможность осмотреться по полной: высокие потолки, огромные комнаты… В одном только коридоре уже можно было заблудиться!       Пчёла девушку в спальню свою проводил:       — Располагайся поудобнее и отдыхай, — он бережно усадил её на кровать.       — А ты?       — Покемарю пару часиков в гостиной и в аэропорт поеду.       — Вить, это же твоя комната, я не могу так… неудобно… — снова отнекиваться начала.       — Неудобно, Танечка, на потолке спать. А единственная нормальная кровать — в моей спальне, так что ничё не знаю, но ляжешь ты здесь.       — Хорошо-хорошо. Дашь мне какую-нибудь футболку, пожалуйста?       — Конечно, маленькая, — это уже было как само собой разумеющееся, — Если хочешь, могу как раз потом за вещами твоими заехать, только скажи, что тебе привезти нужно…       — А я как раз там собрала уже всё в две сумки и чемодан. Они в моей комнате остались… — Цветик-семицветик чисто физически не смогла бы их вынести при таком количестве сломанных рёбер, — Документы, всё там сложено…       — Понял, — так даже лучше было, — Ты же не против пару дней, пока я тебе квартиру ищу, здесь пожить, на Цветном?       — Квартиру? — кивнул, — Зачем?       — Ну как… рядом с институтом любимым твоим, чтоб далеко не ездить. Можешь и тут оставаться, но сама знаешь, я тебя, пока врач не скажет, на учёбу твою не выпущу…       — Тогда я не против, — Таня мягко улыбнулась ему, — Не понимаю только, почему ты в гостиной спать собрался…       — Сама подумай, не дай Бог я во сне дёрнусь и тебя как-то задену. Рёбра побереги свои, ладно?       — Ладно, — потянулась к нему за объятиями, но передумала: больно было каждое прикосновение на себе ощущать. Да и Виктор давно уже сердцем своим её обнял, как руки его обнять никогда не смогли бы.       — Отдыхай, маленькая.       — Поможешь мне переодеться? — попросила, страшно смущаясь, — Пожалуйста… а то я руки вверх нормально поднять не могу…       Уснула Цветкова заботливо переодетой в Пчёлкинскую футболку.

      А когда Таня проснулась, за окнами был уже ясный день.       Пчёлкин к этому времени уже встретил родителей в аэропорту, отвёз их домой, забрал Танькины вещи и поехал в институт договариваться о пятёрке за экзамен.       Договорился.       Чуть позже Витя приехал на Цветной и завёз её вещи. Хорошо, что девушка не стала спрашивать, как он в квартиру попал, ведь ключей она ему не давала…       Вскрыть хату далеко не проблема, если ты Виктор Павлович Пчёлкин. Это проблема только того, кто в ней находится. Благо, Цветкова-старшего там не оказалось.       Иначе Пчёла убил бы его.       На кухне — куча неубранных осколков и размазанные следы крови, как страшное напоминание о вчерашнем. Даже подмести поленился, хрен старый…

      — Завтра съездим с тобой кое-куда, — вечером, уже ужиная, предупредил, — У тебя же паспорт с собой?       — С собой, — ответила студентка, абсолютно уверенная, что это как-то связано со съемом квартиры, — Теперь с собой…       — Возьмёшь, значит.       — Возьму.

      Следующим утром Таня застыла на пороге Витиной квартиры и не хотела двигаться с места. Девушка никогда не думала, что когда-нибудь ей будет так сложно открыть чёртову дверь, чтоб выйти на улицу.       — Ты боишься, что ли? — дошло, наконец, до Пчёлкина, который не понимал, почему Цветик-семицветик его в статую превратилась. Он дверь толкнул, и обоим открылся вид на симпатичный чистый подъезд.       — Да, я боюсь, боюсь, что выйду отсюда и не буду чувствовать того, что чувствую здесь, сейчас, с тобой, — объясняла она Виктору, дверную ручку обратно оттягивая.       — Тань, послушай меня, пожалуйста… Я обещаю, что всё будет хорошо. Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось и буду рядом возле тебя всегда, слышишь? — наклонился к ней, лицо её, запуганное и затравленное, рассматривая.       — Слышу. Спасибо, что ты рядом, Вить… — и снова глаза на мокром месте.       — Только не плачь, умоляю, — Пчёла по плечу её аккуратно погладил. Он вообще боялся её трогать после всего, что с ней произошло, — Запомни: то, что сейчас выглядит как самая страшная трагедия, через несколько лет забудется как сон. Ты, главное, сейчас не сломайся. Щас вот вообще никак нельзя, Танюш…       — Не сломаюсь.       — Тогда пойдем? — он помог ей надеть пальто и застегнул его на все пуговицы, до самого подбородка, чего Таня обычно никогда не делала, оставляя ворот раскрытым, но зато с шарфиком, — А то застудишься ещё… — самому себе, скорее, пробормотал, чем ей.       Цветкова кивнула, понятия не имея, куда и зачем он её поведёт.

      Витя вёл свой автомобиль очень аккуратно, абсолютно уверенный в том, что всё, что он сейчас хочет сделать, сделает правильно. Татьяна уставилась куда-то на бардачок и вообще не обращала внимания на дорогу.       Она так слепо доверяла ему.       Когда его машина остановилась у пункта назначения, внутри Тани всё похолодело:       — Ты куда привёз меня, Пчёлкин?

      А привёз он её к Мещанскому ЗАГСу города Москвы.