Девчонка со двора

      Зима 1992-го…       Декабрь — хороший месяц. Это словно подарок, возвращающий всех взрослых в маленький кусочек их беззаботного детства на тридцать один день.       Взрослая жизнь — это оковы от этого самого детства и осознание того, что за всё в этой жизни требуется плата. Где-то — деньгами. Где-то — душой.       Ступени во взрослую жизнь не всегда ведут наверх. И Таня прекрасно прочувствовала это на себе: ощущение было, будто её за шкирку взяли и с лестницы вниз столкнули, неплохо так в спину пихнув напоследок.       Двенадцатый по счету месяц в году с каждым днём нравился Цветковой всё меньше и меньше. А началось всё ровно с того момента, как поздно вечером 16 декабря за спиной девушки дверь входная закрылась.       Отец видел её с Пчёлкиным.       Видел, но не сказал ничего. Буркнул только, что салют этот всему их двору с близлежащими домами лицезреть довелось. А потом посмотрел так, что никакие слова не нужны были: глаза его серые, дочери по наследству передавшиеся, сами за себя говорили, всеми возможными эпитетами назвав, девушке лёгкого поведения подходящими. Не слышала, конечно, их Татьяна, но на лице отцовом отчётливо прочитала.       Страшно было неимоверно. А ужинать с Александром Александровичем в гробовой тишине — жутко. Он вёл себя так убедительно и невозмутимо, что Тане казаться начинало, точно она в самом деле — такая.       Но ничего не происходило. Мужчина, равнодушным взглядом окинув дорогущие украшения — подарок Оли и Томы, сдержанно дочку с днем рождения поздравил и ушел спать. Утром на цветы Витины у двери тоже никак не отреагировал, когда девушка, смущаясь, в квартиру их заносила. На занятия уходя, чувствовала, что случай этот ей бесследно не пройдет, и права оказалась.

      До конца недели было затишье. Цветкова ходила себе спокойно на учёбу, оттуда — в общежитие или на Котельническую набережную, к Ольге.       В субботу Татьяна увиделась с Космосом, который день в день — в среду — лично ее с совершеннолетием поздравить не смог, поскольку по общим делам бригады куда-то ездил. Почти весь выходной они провели вместе, пока вечером девушка в общагу не засобиралась.       И тут началось самое интересное.       Таня узнала, что её наглым образом выселяют по распоряжению какой-то комиссии: всем студентам, имевшим московскую прописку, до понедельника необходимо было съехать. Всех несогласных москвичей стали под разными предлогами выгонять: кого якобы за порчу имущества, кого — за появление на территории общежития в нетрезвом виде. Цветковой «досталось» за курение в комнате, будто бы видели её, дымящей в форточку. Ни для кого ведь секретом не было, что девушка табачком периодически балуется. А это, между прочим, серьёзное нарушение внутреннего распорядка…       Зинка Говорухина, Танькина староста, до последнего пыталась, так сказать, отстоять подругу, но не смогла: саму чуть не выселили.       Татьяна спорить не стала и судьбе своей покорилась. С гордым видом вещи в большую спортивную сумку скидала и домой, в родное Бирюлёво Западное уехала.

      Это был один из первых ударов, на которые оказалась так щедра взрослая жизнь. Прям как Сан Саныч, не пожалевший парочку тумаков для вернувшейся блудной дочери при очередной ссоре.       Три с половиной месяца, проведённые в общаге на жесткой кровати, сейчас казались Тане настоящим курортом. В жизнь студентки вернулись постоянные склоки, споры, недопонимания, которые до этого времени, при виде отца лишь в редкие выходные, мало-мальски избегать удавалось, а оплеухи и затрещины медленно, но верно превращались в самые настоящие побои.       Однако сердце девушки до последнего отказывалось понять и принять то, о чем кричал разум: всё шло к тому, что когда-нибудь Цветков-старший, если не калекой дочь свою оставит, то вообще… убьёт её. Но вместо того, чтоб убежать от него навсегда или хотя бы рассказать кому-то, что происходит, Татьяна ждала какого-то чуда, всё время оправдывая плохое отношение к себе.       Она прекрасно понимала, что жить так дальше было нельзя, и в то же время понимала, что именно так жить дальше и продолжит. Студентка чувствовала себя кем-то вроде марионетки, которая, в отличие от кукол, видела нити, за которые была подвешена. Роль злого кукловода как раз очень подходила её отцу — впрямь похожему на самого настоящего Карабаса-Барабаса…       Тане не хотелось что-то менять, не хотелось исцеляться от всего этого, потому что боль, которую она чувствовала — единственная оставшаяся связь с тем, что когда-то ей довелось потерять: ни любимого брата, ни мамы… единственной и неповторимой, рядом не было. А Александр Александрович — вот он, живой и здоровый, а кроме него у нее из родных никого больше и нет.       И тем не менее, было безумно больно и обидно: девушка ведь в отце всегда поддержку, опору и защиту искала, а защищаться, как оказалось, приходилось от него самого — уже просто озверевшего от своей вечной пьянки старого автомеханика.       Экая неприятность.

      А сегодня Сан Саныч превзошел все ожидания и разбил-таки хрупкое сердце единственной дочери. И на этот раз, против обыкновения, сделал это, даже не дотронувшись до неё и синяков на теле не оставляя.       Если б уставшая после учёбы студентка знала, в какой конфликт выльется очередная, похожая на все остальные, перепалка, молчала бы в тряпочку, не пытаясь даже начинать защищать свои интересы. Но увы. Чему быть — того не миновать. Сильно Цветков-старший её обидел. Очень.       После скандала мужчина, громко дверью хлопнув, на работу (а может, и не на работу) ушел, оставляя Татьяну одну бороться со своими мыслями. Девушка, пытаясь успокоиться, всю квартиру до блеска выдраила. Осознала, что не помогло это, и на балкон вышла мозги проветрить. Таня курила, вперив совершенно пустой взгляд куда-то в чернеющее небо. В голове навязчиво крутилось стихотворение Анны Ахматовой:

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.

Очертанья столицы во мгле.

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле.

      

И от лености или со скуки

Все поверили, так и живут:

Ждут свиданий, боятся разлуки

И любовные песни поют.

      

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина…

Я на это наткнулась случайно

И с тех пор всё как будто больна.

             По иронии, сегодня тоже и двадцать первое число было, и понедельник. День зимнего солнцестояния, когда на город опускается самая длинная ночь в году. И хотя по времени до неё было ещё далеко, в тяжёлом воздухе уже соткалась густая мгла.       Отвратительно.       Иногда бывают такие дни, когда хочется просто сесть и заплакать, и у Цветковой сегодня день был именно такой. Но Таня сдерживалась из последних сил: невдомек девушке было, что нормально это — проявлять свои эмоции, не думая ни о ком, кроме себя.       Непроявленные эмоции в виде накопленной тревоги постепенно разрушали изнутри её душу. Безумно хотелось отдохнуть от себя. От своих постоянных сомнений, страхов, мыслей, воспоминаний. Хотелось выйти из своей больной головы.       Студентке удавалось занимать себя кучей дел настолько, чтоб вообще не было времени хоть на какие чувства. За эти несколько дней Татьяна окончательно перестала себя понимать: было ощущение, что она не то, что не в своём теле или не в «своей тарелке» находится, а вообще даже не в своей галактике…

      Цветик-семицветик нервно курить продолжала. Ей было, что рассказать, вот только того, кому — не было. Всю внутреннюю борьбу Таня только сама с собой вела: пока все думали, что с ней всё в порядке, душа её на части крошилась.       Она привыкла каждый раз зажимать себе рот руками, чтобы никто не слышал ни звука, и кричала безмолвно. Сдерживаемые слёзы душили её, с каждой минутой оставляя всё меньше воздуха в лёгких.       Нельзя, нельзя держать всё в себе.       Татьяна не заметила даже, как собственными слезами вдруг стала захлёбываться. Кристально прозрачные дорожки по щекам заструились, изредка в рот попадая. Обкусанные от нервов губы пощипывало от соли, но эта боль была мизерной в сравнении с болью душевной.       Захотелось вдруг разреветься еще больше, распустить волосы, что тугой прической давили на голову, вдохнуть, наконец, полной грудью и выдохнуть. С самой первой частью тут же возникли небольшие проблемы: мокрые щеки от холода неприятно покалывать начало. Перед тем как окно на балконе захлопнуть, девушка резким движением резинку с волос своих сдернула, и тяжёлые пряди, до этого в высокий пучок собранные, ей на плечи легли.       Руки от мороза, спящий двор окутавшего, уже успели замерзнуть. Негнущимися от холода пальцами Цветкова окно всё-таки закрыла. На стекле, перед глазами возникшем, собственное отражение увидала. Его ей каждый день в зеркале в ванной наблюдать доводилось: девочка… маленькая, ранимая, маску бесстрашия на глаза испуганные нацепившая. Но ведь бесстрашные люди тоже кричат, порой даже громче, чем все остальные…       Таня в волосы крепко вцепилась, обреченно опускаясь на холодный балконный пол. Благо, на ней были надеты штаны тёплые и свитер с высоким воротом, спасавшие сейчас от неминуемой простуды. Голову на руки уронив, зашептала:       — Хватит! Никаких чувств, блять, никаких чувств…       Обычно студентка придерживалась позиции, что хорошо воспитанная девушка не ругается матом, ей достаточно только на кого-то матом смотреть. Но не сегодня.       Обняв саму себя за плечи, встать попыталась. На ноги кое-как поднявшись, в квартиру поплелась — отогреваться. Поплакала, конечно, но надо идти дальше, как и положено любой хорошей девочке, которая в конце сказки всё равно получит своё. Вот только, даже не смотря на прозвище — Цветик-семицветик — Татьяна не в сказке находилась, а в жизни. Именно поэтому нужно было вставать и разносить проблемы к чертям, несмотря ни на что.

      У Вити Пчёлкина сегодня тоже был насыщенный вечер. После работы он провел его в компании Белова и дорогущего коньяка: Белый утром повздорил с Олей и в честь этого предложил Пчёле напиться. Вот только быстро что-то Саню, упорно холостого друга убеждавшего, что нормальный крепкий алкоголь лучше всяких нормальных крепких отношений, сон сморил.       Полусонный бригадир на предложение отвезти его домой, к жене любимой, отреагировал отказом, поэтому пришлось тащить его к Татьяне Николаевне. Сашка в кои-то веки про мать вспомнил, и Виктор не мог ему отказать: помнил, как тетя Таня переживала за сына в далёком восемьдесят девятом году, и как тот переживал за неё — тоже.       После чудесного воссоединения родственников, Пчёлкин домой к родителям пешком побрёл, недалеко же идти, но на полпути об этом пожалел сильно. Замёрз так, что аж протрезветь умудрился.       К дому своему подходя, уже на автомате взгляд бросил на Танькины окна. Каково же было удивление, когда Витя её на балконе увидел, сначала курящей, а потом в истерике бьющейся и горько плачущей.       Окликать Татьяну не решился, как и сразу идти к ней (если вдруг Сан Саныч дома окажется, ей же хуже будет от такого внезапного визита), хоть и очень хотелось: в последнее время ни дня не было, ни минуты, чтоб парень не думал о ней. Цветкова стала единственной девушкой, о которой Пчёла хотел думать исключительно красивыми и трогательными словами.       Он уже давно понял, что у Цветика-семицветика большие проблемы, о которых она предпочитает умалчивать. Что на самом деле она эмоциональная очень, но чаще всего эмоции свои скрывает, прячет куда подальше, а почему — непонятно.       Ему нужно было разобраться, что случилось. Что такого произошло, что Таня в понедельник вечером не в общаге, а дома, внаглую курит и на балконе рыдает. Из своей квартиры наберёт ей на городской, а если трубку никто не поднимет, то к ней помчится, ни на что уже невзирая.

       Татьяна от телефонного звонка, раздавшегося в коридоре, невольно вздрогнула. Разговаривать с кем-то желания не было никакого, и всё же девушка пересилила себя и к телефону всё-таки подошла: вдруг что-то важное?       — Алло.       — Привет.       — Привет… — Пчёлкинский хрипловатый голос услышав, заулыбалась тут же.       — На пару минут спустишься? Увидеть тебя хочу. Очень.       — Нет, Вить, не выйду, холодно, — студентка сипеть начала так, что даже откашляться пришлось, — Приходи лучше сам ко мне. Я одна дома.       — Хорошо, — так, действительно, даже лучше было, — сейчас приду.       — Буду ждать, — и трубку повесила.       Цветкова чайник поставила и борщ, который сварила сегодня, решила разогреть — вдруг Пчёла голодный?       Быстро умылась, но глаза всё равно выдавали, что сильно и много плакала. Смирившись с этим фактом, девушка к окну прильнула, знакомый силуэт в темноте высматривая.       Витя хочет её увидеть.       А Таня-то как хочет! После её дня рождения они ещё в пятницу на Котельнической виделись, когда студентка вещи свои, которые на концерт тащить не пожелала, от Ольги забирала. Бригадир любезно предложил ей помочь донести «тяжелый» пакет до общаги, и она, конечно же, согласилась. Молодые люди почти не разговаривали, лишь изредка друг на друга с улыбкой поглядывали. А когда до места назначения добрались, Татьяна бригадира в щечку чмокнула на прощание. Невинно так, будто пару дней назад не целовались они на заднем сиденье его «Вольво».

      Как только Пчёлкин в подъезд зашел, Цветкова сама из своей квартиры, прям в тапочках, навстречу ему выбежала. У неё такое настроение сейчас было, что, даже если бы в два часа ночи её разбудили и сказали, что он пришёл, она не раздумывая побежала бы его встречать.       Таня на площадке между вторым и третьим этажами на гостя своего налетела, тут же в руках его сильных оказываясь. Она боялась признаться себе, что всё это время хотела обнять Виктора и носом в щеку его уткнуться.       Жизнь ведь прекрасна, когда чьей-то щеке нужен твой нос.       — Витя… — девушка испытала, наверное, одно из лучших чувств в мире — когда обнимаешь человека, который тебе очень нравится, а он обнимает тебя ещё крепче. Словно попадаешь в объятия, в которых всегда должен был находиться…       А вот сам Пчёла насторожился: видимо, Цветику-семицветику настолько плохо, что она готова даже на него с объятиями наброситься. И плевать ей, что он только с мороза, в ледяном пальто, прижавшись к которому заболеть можно. Всё равно Витя потом согрел бы её любую — разбитую, грустную и потерянную…       — Танюш, ты чего выбежала?       Танюша. Пчёлкин очень редко её так называл. По фамилии, или Таней, Танечкой — да, но не Танюшей. Даже прозвищем своим любимым, и то чаще окликал, чем так.       После такого обращения обычно следовало насторожиться, что, собственно, Татьяна и сделала. Парень не знал ведь, что её из общаги выселили, не знал, что она домой вернулась…       Значит, он видел ее на балконе. Рыдающей. Заволновался, поэтому и пришел.       Классно. Просто замечательно.       — Пойдем-ка, не будем мёрзнуть, — Виктор выпутался из объятий и, приобняв девушку, повёл её вверх по лестнице.

      В квартире Цветковых аппетитно пахло едой.       — Проходи, чувствуй себя как дома, — Татьяна забрала у бригадира пальто и повесила в шкаф на вешалку, — Ты не голодный? Я борщ приготовила, будешь?       — Буду, — односложно ответил, наблюдая, как она суетится. Бдительность его усыпить пытается… — Тань, ты почему плакала? — поинтересовался всё же, за кухонный стол садясь.       Не ожидала она, что он так сразу об этом спросит. Видно было, как всем телом напряглась, пока ответ судорожно в голове подбирала.       — С чего ты взял? — жалкая попытка убедить его в обратном, конечно же, успехом не увенчалась.       — Видел. И не вздумай врать, что тебе соринка в глаз попала, ни за что не поверю, — ведь в ней плакало всё, кроме красных глаз, уже избавившихся от жгучих слез.       Девушка к Пчёлкину медленно повернулась. Тарелку горячую перед ним поставила, ложку дала, но промолчала.       — Тебе хлеб нужен? Сметана?       — Тань, — с нажимом проговорил Пчёла.       Замерла. Поняла, что не отстанет он от неё.       — Вить…       — Что у тебя случилось? Ответ «ничего» не принимается.       Чёрт.       — Меня с общаги выселили, — протараторила быстро, надеясь, что дальше общежития разговор не зайдет и Виктор глубже копать не станет, — за курение, — не стала про комиссию объяснять: ни к чему это.       — А я уж подумал, что ты совсем страх потеряла, раз на балконе в открытую смолить вздумала. И как ты докатилась до жизни такой? — хмыкнул парень, наглой ухмылкой студентку одаривая.       — А я люблю кататься, вот и докатилась, — хохотнула нервно, что аж глаз задергался, — Ты ешь-ешь, остынет ведь…       — Ты мне, Цветкова, зубы не заговаривай. Не будешь ты так слезами захлебываться из-за какой-то общаги, — Пчёлкин всё же отправил себе в рот пару ложек борща, — Очень вкусно.       Таня очень вкусно готовила.       Он посмотрел на нее с прищуром. Девушка шумно опустилась на стул напротив, прячась от Вити за вазой с белыми розами. Бригадир напомнил себе про цветы спросить, но позже. Сейчас у него другая задача была.       — Я с отцом поругалась. Сильно.

      Лёд тронулся. Татьяна потихоньку сдаваться начала. Её «поругалась» — это лишь верхушка айсберга, но уже лучше, чем ничего.       — А поподробнее?       — Суп весь съешь — тогда расскажу, — она тоже принялась Пчёлу воспитывать. Ловко, однако, придумала, — Мне с мыслями собраться нужно, поэтому не дави на меня, пожалуйста.       — Извини.       — Ничего, — снова за вазой спряталась.       — Тогда, пока с мыслями собираешься, расскажи, какие ты цветы любишь, — Виктор оглядел розы, — Отец подарил?       — Космос, — Пчёлкин чуть не подавился, — Позавчера с ним виделась. Он всегда мне белые розы дарит, это уже что-то вроде традиции, — губы Татьяны дрогнули в лёгкой улыбке.       — А ты какие любишь?       — Про войну Алой и Белой розы слышал? — бригадир кивнул, — Какая победила, знаешь?       — Не знаю, — как-то не сильно его история английской знати интересовала, чтоб помнить такие подробности.       — Алая.

      «Война роз» между Ланкастерами, у которых на гербе была изображена красная роза, и Йорками (с белой розой соответственно) в самом деле завершилась победой Генриха Тюдора, происходящего из побочной ветви рода Ланкастеров.       Тане всегда почему-то нравилось читать именно про эту войну. Цветочную. Было ли дело в её говорящей фамилии, она не знала.

      Пчёле, 16 декабря подарившему девушке букет из красных роз, эта история тоже понравилась. Да и что далеко ходить: в Гражданскую войну победу именно Красная армия одержала. И тоже над белыми…       А вот Белову вряд ли бы все эти сравнения по душе пришлись. Но ведь и не о нем речь, верно?       — Если говорить про розы, то алые мне, конечно, нравятся больше… — смутилась, видимо, тоже аналогию, как и Виктор, провела, — Розы — это классика. Но по большому счету, из цветов мне нравятся одуванчики и тюльпаны.       — Одуванчики?       — Ага. Потому что они растут в дикой природе и их не купить, — Татьяна, продолжая смущаться, заправила светлую прядь себе за ухо. Никакого кокетства.       — А тюльпаны почему? — не унимался Пчёлкин, параллельно с расспросами съевший уже две трети тарелки вкусного Таниного борща.       — Тюльпаны… По древним греческим легендам тюльпан считается символом красоты и целомудрия. А все из-за одной истории:       Однажды в Греции жила прекрасная девушка по имени Тюльпан. Она была красива и целомудренна. Бог осени Вайльцум влюбился в нее, но девушка осталась равнодушной к его чувствам.       В попытках избавиться от назойливого ухажера Тюльпан обратилась богине Артемиде. Та превратила прелестницу в прекрасный цветок, чтобы сохранить целомудрие и красоту девушки.       — Так ты у нас, выходит, Тюльпан? — заключил парень, — Красивая и целомудренная…       — А еще костлявая как Баба-Яга и длинная, — прыснула со смеху Цветкова, взгляд свой отводя куда-то в сторону, — Тебе чаю налить?       — Давай. И ничего ты не костлявая…       С чего она вдруг решила, что выглядит как-то не так? Пчёла тут не мог нормально мысли свои сформулировать от того, какая Таня красивая, а она…       — Вить, а ты сам тут какими судьбами? Ты же вроде сейчас на Цветном обитаешь… — перевела тему Татьяна, расставляя перед гостем кружку горячего чая и вазочку с конфетами и печеньем.       — Спасибо, — бригадир за угощения поблагодарил, — Я у Белого с тётей Таней в гостях был, а потом к своим вот зайти решил, — от Оли студентка знала о ее ссоре с Сашей, поэтому лишь кивнула, ничего не уточняя, — Иду, гляжу — ты на балконе стоишь, смолишь…       — Ты только поэтому мне позвонил?       — Нет. Соскучился по тебе.       От его слов у девушки на душе потеплело. Цветкова поближе к Виктору пересела…       — Я тоже, — и замолчала, в упор на него глядя.       Витя голову свою ближе к ней наклонил. От него пахло одеколоном, табаком, теплом и мужественностью. А ещё… рядом с ним было необъяснимо спокойно.       — И чего замолчала?       — Потому что мне, Пчёлкин, даже молчать с тобой комфортно, вот чего.       — Тебе всё равно придётся рассказать о том, что произошло, Тань, — и тем не менее, ему было очень приятно об этом узнать.       — Я знаю.

      И Татьяна рассказала ему все подробности их с Сан Санычем ссоры. Хоть ей и было очень сложно описать свои чувства, будто проще было бы пешком дойти до другого края страны, чем рассказать всё то, что уже долгое время стояло комом в горле.       Александр Александрович часто спорил с дочерью по поводу её будущей профессии. Мужчина считал её не совсем престижной, как, например, врач или адвокат… Отец упорно убеждал Таню, что если она будет трудиться честно, как и планирует, то максимум, кем она будет — это обслугой, бегающей с булавками вокруг тех же бригадиров за три копейки. Если же нет, то девушке суждено стать кем-то вроде Лены Елисеевой, которая, Белова из армии не дождавшись, ради шмоток красивых и денег по рукам бандитским пошла.       И почему-то Цветков-старший видел для Таньки только второй путь, где она обязательно будет вынуждена перед кем-то ноги раздвинуть. Якобы дочка его только время теряет в своем институте, и надо бы перепоступить или перевестись куда-то в другое место, пока не поздно…       Студентка тогда притворилась лишь, будто бы слова папины для неё ничего не значили, но на самом деле они разбили ей сердце. Как оказалось, наиболее грозное оружие — это не кулаки, а слово, которое разрушает чью-то жизнь, не оставляя следов крови, и её раны никогда не зарубцовываются.

      — Теряя время с удовольствием, ты его не теряешь, Семицветик… — грустно подметил Пчёла, видя, как её могут безумно ранить чужие слова. Шитьё ведь было всем для неё, и учёбу в институте по специальности никак нельзя было соотнести с потраченным впустую временем.       — Как… как он может обо мне так думать, Вить? Я не понимаю… — она развела руками в стороны, — Да я вообще ни с кем, никогда… понимаешь? Я даже целовалась по-настоящему всего один раз, с тобой… И то в восемнадцать лет уже, когда точно можно!       — Понимаю, я всё понимаю, маленькая… — Пчёлкин в объятия её крепкие свои заключил, теплыми руками по спине гладя. Наверное, даже в самый лютый мороз его руки будут теплее, чем её.       — Я не знаю, как мне от этого убежать… — парень почувствовал, как его рубашка стала намокать от горьких женских слез, — Я так устала, Вить. Я всего лишь хочу делать то, что я люблю, а не то, что модно, престижно или положено…       — Всё, от чего ты бежишь, находится у тебя в голове, милая, — по ее длинным волосам рукой провел, — Твоя голова — самая худшая тюрьма, где тебя пытают твои собственные мысли. От них не надо бежать, от них избавляться надо.       — Как? — чуть отстранившись, спросила заплаканная Цветкова.       — В первую очередь, тебе себя полюбить нужно. Только тогда ты сможешь исцелиться от вещей, о которых предпочитаешь не говорить другим людям.       — Кто тебе сказал, что я себя не люблю? — хотела возмутиться Татьяна, но была остановлена:       — А если бы я попросил тебя назвать всё, что ты любишь, то через сколько пунктов ты бы назвала себя, а?       — Я бы не назвала. Не подумала бы даже себя назвать…       — Вот видишь, Тань, в этом и проблема, — Виктор снова привлек ее к себе, — Но я даже не буду тебе говорить, что нужно быть сильнее обстоятельств, что ты сама сильная и со всем справишься… Я лишь скажу тебе, что, если что, я рядом и помогу тебе. Только ты ничего не бойся, ладно?       Девушка кивнула, вытирая мокрые от слез глаза рукавом свитера. Рядом с Витей она чувствовала себя увереннее.

      Чай давно остыл, но чуть теплый борщ Пчёла всё-таки доел. Не хотел расстраивать гостеприимную, но такую ранимую хозяюшку.       Парень очень надеялся, что он смог поддержать Цветика-семицветика. Что она больше не позволит страхам управлять своими решениями и никогда не откажется от того, что действительно любит.       Молодые люди продолжили сидеть на кухне и разговаривать. Казалось, что в этом небольшом помещении теперь находилась целая жизнь, ведь они обсуждали всё, что только можно: психологию, философию, смысл жизни и тонкие материи.       Спустя несколько кружек горячего чая, Витя заметил, что Таня вот-вот уснёт, уткнувшись носом в его плечо: ссора с отцом отняла у неё много сил.       — Ложись спать пораньше, хорошо? Ты устала сегодня…       — А ты… ты к себе домой пойдёшь?       — Я не уйду и буду рядом, пока ты не заснёшь, — пообещал Пчёлкин, — если ты, конечно, хочешь…       — Хочу.       — Хорошо. Я думаю, что…       Но Татьяна не дала ему договорить. Точнее, она просто так мило улыбнулась Пчёле посреди предложения, что он и вовсе забыл, что хотел сказать.       — Не надо думать, Вить, — бригадир почувствовал её тонкие пальчики на своих плечах, — лучше… давай поцелуемся? — сама щеки свои вогнала в краску, глаза стыдливо опуская. Может, и не знала о том, что после этого действия Пчёлкину крышу чуть не снесло, но эффект нужный, определённо, достигнут был.       Кого-кого, а его дважды уговаривать уж точно не было нужно. Виктор тут же пересадил девушку к себе на колени. Цветкова в руках его таять начала, когда он за талию её крепко взял. Шумно выдохнув ему в губы, инстинктивно вперёд подалась, руку в волосы его запуская и к себе притягивая, в поцелуй вовлекая. Вторая рука хаотично блуждала по широкой груди, а пальцы изредка сминали ткань чёрной рубашки.       Таня чувствовала, что ладони мужские всё ниже с талии к бёдрам ее опускаются, но не спешила Пчёлкина останавливать, привыкая к чему-то новому, ранее не испытываемому.       Пчёле, в свою очередь, нравилось открывать в ней новые грани, доступные только ему одному. Если б на месте Цветковой была какая-то другая девчонка, он давно бы уже взял её прямо на этом кухонном столе. С Татьяной так было нельзя, хоть и её податливое тело, кажется, не было против продолжения.       Подобные ощущения девушка испытывала впервые. Хотелось снять с Вити рубашку и самой избавиться от свитера, хоть и стыдно было за такие мысли.       Целовалась она по-прежнему неуверенно, но её самоотдача Виктора покорила. Как, в общем-то, и она сама.

      Контроль над ситуацией взял сам Пчёлкин. Остановился, когда чуть сдавленный тихий стон с Таниных губ сорвался. Если бы она ещё немного поёрзала на нем, то через брюки явственно ощутила бы, чего он хочет:       — Танечка, ты у меня спать вообще не собираешься, да? — хрипло произнес парень, восстанавливая сбивчивое дыхание.       — Собираюсь, — его вопрос выбил остатки воздуха из ее легких.       Ты у меня.       Что всё это значит?       — Вить, — тихо позвала, аккуратно.       — М?       — Почему ты всё это делаешь?       — Что именно? — он нервно щекой дернул, одним уголком губ слегка улыбнувшись.       — Возишься со мной, вопли мои слушаешь, успокаиваешь, целуешься… — последнее слово девушка чуть ли не шепотом произнесла, жутко краснея.       — А ты не догадываешься?       — Нет.       Ну коне-е-ечно.       — Сама-то неужели просто так со мной целуешься?       — Витя… — руки в предупредительном жесте вперед выставила.       — Что? Ответить боишься?       — Я боюсь, что влюблюсь в тебя, а потом ты сердце мне разобьёшь.       Необязательно ему знать, что влюбилась она давно, окончательно и бесповоротно. Но факт остаётся фактом: разбитое сердце — такое себе удовольствие…       — Я, Тань, конечно, тот еще раздолбай, но не до такой степени, чтоб боль тебе причинить. Почему ты не хочешь поверить в то, что просто-напросто нравишься мне?       — Так быстро? — Татьяна брови в недоверии изогнула.       — Быстро?! Цветкова, да я тебя всю жизнь знаю! Разве ж это быстро? Мне полтора года потребовалось, чтоб осознать это… Веришь?       Она лишь коротко закивала, пытаясь слезы сдержать. Пчёлкин к выходу с кухни её потянул.       — Мне еще посуду надо…       — Я сам вымою. Иди отдыхай, — и никакие возражения, разумеется, не принимались, — Иди, я сказал.

      Со стола всё убрав, Виктор в комнату к Тане отправился. Девушка не спала: уже в пижаму переоделась и в кровати на спине лежала, до шеи одеяло на себя натянув.       — Ложись давай, как тебе удобно, и спи, — сказал он, присев на краешек кровати, — а я поохраняю твой сон.       Татьяна на левый бок повернулась и руки под голову положила. Видно было, как с сонливостью борется, как глаза слипаются, а всё не сдается, глазеть на Пчёлкина продолжает… Вот ведь упёртая.       — Ты мне тоже нравишься, Вить, — пробормотала она уже сквозь сон, — Только пусть пока это будет секретом, ладно?       — Пусть. Спи уже.       А у самого улыбка до ушей. Так и расцеловал бы все щеки этой девчонке! Но лучше пусть она выспится.       Пчёла вещь одну понял: за ледяной маской, которую для всех остальных Таня Цветкова носила, билось её по-настоящему огненное сердце.

      Когда девушка под утро проснулась, бригадира уже в её квартире не было: входная дверь была захлопнута, вся посуда вымыта, а со стола убрано.       Непременно кто-то должен быть рядом, когда гаснут фонари внутри. И тогда зажигаются новые.