пойми меня неправильно

      Медные кованые люстры, слегка покачиваясь под тяжестью собственного веса, заливают теплым светом зал библиотеки под Стадионом Священного пламени. Высокие, несколько небрежно сбитые полки возвышаются, царапая потолок, и они заполнены пергаментами, хаотично разбросанными записками, летописями с перечислением участников паломничеств, в общем — нефильтрованным морем информации. Третий час подряд Капитано, прислонившись плечом к одному из стеллажей, вылавливает из свитка за свитком кусочки слов и рассыпающиеся обрывки фраз. Этот свиток — кажется, пятидесятый, шестидесятый, семьдесят… второй? Он сбился со счету где-то на пятом десятке, когда среди фолиантов о Царстве ночи спрятались странички из чьего-то личного дневника, и только под конец прочтения он понял, чьей руке принадлежали эти строки. В них не было чего-то компрометирующего или постыдного: всего лишь несколько воспоминаний из первых дней, когда Мавуика вернулась в Натлан спустя пять сотен лет.       Записи начинались с простого перечисления памятных вещей — Капитано почему-то представилось, как она в полутьме пытается угадать знакомые ей силуэты, чернилами запечатывая их роль в истории Натлана, чтобы их не забыли — чтобы она не забывала. Одно за одним, имена встают в стройную очередь, и какие-то из них, кажется, он слышал раньше — рукой Мавуики они расчеркнуты широко и размашисто, но ни на грамм не живее. Она расписывает будничные дни племен, она рисует теплые искорки солнца, танцующие в бассейнах народа Родников, шутливо ругает одного малыша-юмказавра, разнесшего в пух и прах праздничные украшения в честь возвращения Архонта. Мавуика не пишет «меня», «себя», она настойчиво из раза в раз повторяет лишь титул, который оставляет терпкую горечь в горле. Капитано дочитает ее записи до конца.       Окажется, что человеку, который ничего не боялся, было очень страшно.       И в голову Капитано закрадывается мысль о том, что ему не стоило читать ее записи, ему не стоило в них что-то искать, ему не стоило, в конце концов, их находить, потому что в сердце узлами начинает заплетаться нехорошее, неправильное, ненужное и напрасное, пустое сопереживание. Он назовет его еще десятком эвфемизмов и солжет, сказав, что до этого его там не было.       Сочувствие никому из них не поможет, не сможет никого спасти и уберечь — а вот если он вернет отрывки ее дневника на место, сделает вид, что никогда их не видел и не читал повторяющееся «мне больно», если он просмотрит еще две, три сотни старых бумажек, то он — то он ничего снова не сможет изменить?       Капитано прикрывает глаза на минуту. Конечно, сможет, конечно, должен, конечно, справится, конечно, конечно, конечно, сука, оказалось, что они так похожи, что эхо прочитанных слов стучит военным маршем по перепонкам. Петля закрутится вокруг его шеи, и он будет нести ее и дальше, чувствуя, что с каждым шагом она будет сдавливать его горло еще сильнее, пока он не забудет на вкус, что такое кислород.       Ему придется убить ее, ему приходилось убивать товарищей — coup de grâce, говорят в Фонтейне. Мерзотное, удушающее чувство, которое прилипнет к тебе жженым сахаром, пока ты не захлебнешься в нем, клеймо, выгравированное в твоей памяти, просыпающееся ночным кошмаром, пока ты не дотерпишь до восхода солнца. Те, кто обозвал его «милосердным», были столь же далеки в своих догадках, сколь он — от спасения. Милосердие работало в одностороннем порядке.       Ладно, возможно, не придется. Возможно, они просто договорятся, возможно, он опять просчитывает лишь самые плохие варианты, возможно, она будет жить спокойно и без сердца бога, и без сил, оберегающих ее народ, который она столь нежно любит, и без миссии, ради которой она живет, и без цели, ради которой она пожертвовала всем, и без него самого, который…       Последнее было совсем неважно. Конечно, она спокойно проживет без него самого и, тем более, она спокойно проживет без него самого.       Мысли переключаются резким щелчком — если бы он не научился этой технике, то давно бы разлагался молча и неподвижно в собственной постели. Юный мальчик из племени Повелителей Ночного Ветра рассказал ему о этой библиотеке, высокая девушка с копной пряно-рыжих волос проигнорировала его появление в стенах Стадиона, дав свое молчаливое согласие. Между ними — хрупкий карточный акт перемирия, у него — отрицаемое сочувствие, у нее — незаслуженное доверие. Простыми словами, времени в обрез и второго удобного шанса может не быть.       Стрелки часов где-то в отдалении отсчитают еще один полный круг, пробив два ночи, Капитано прочитает еще двадцать летописей, три биографии и тридцать семь писем. Он найдет две-три зацепки, головоломка слегка повернется, и он расставит их на нужные места. Он вплетет слова Владыки ночи, и те свяжут все мелкие детали единой нитью. Он найдет правильный способ — как должно быть и как было всегда, ничего сложного.       На деле же… Все сложилось немного по-другому. Еще один час был почти столь же бесплодным, сколь и предыдущие, он трижды не сдержался и проклял отсутствие библиотекаря и четырежды — чудовищную неорганизованность. Вместо активных поисков он, пытаясь отвлечься от наступающей приливами безнадежности своей затеи, будет раскладывать все документы в алфавитно-хронологическом порядке. Дважды он будет бороться с желанием все бросить — привычное дело за пять сотен лет, знаете ли, — дважды он его одолеет — опять же, привычное дело за пять сотен лет.       И всего один-единственный раз он, все-таки заняв деревянный, недружелюбно скрипящий стул, не услышал открывшуюся за его спиной дверь и удивительно мягкую поступь высоких каблуков. Чьи-то ладони опустились ему на плечи, шутливо на них надавливая, и он слегка вздрогнул — давайте будем винить в этом неожиданность и усталость, напополам.       Кроме их схожести, лишь одна деталь беспокоила его сильнее.       Как же, сука, сильно Мавуика любила неожиданный телесный контакт.