Меняя минуты

1. Окружение настолько часто называет его именно Бобровым (или Бобром, да, Миш?), что Юра в какой-то момент начинает сомневаться, что точно знает как его зовут. Хотя впрочем, его особо и не зовёт-то никто — с чем он весьма благополучно справляется: восполняет эту утрату тем, что везде приходит сам. И к Юре — тоже. В свете последних событий — особенно к Юре. Даже когда тот и думать о нём забывает. — Что ж вы, Юрий Иванович, опять полезли чёрт знает куда? — спрашивает он, однажды зажимая его в углу напротив монолитной стены ровной кирпичной кладки. Юра успевает вздрогнуть от того, насколько крепко Бобров вцепляется в его запястье своей рукой в кожаной перчатке, и заметить, насколько звучание его голоса кажется близким к злостному шипению — чувствует всё скопившееся напряжение между ними и тут же принимается оправдываться: — Да я, Владимир Семёныч, знаете… — Головой ударились? От света фонарей в предвечерних сумерках кожа немного желтится, оттеняя насыщенные, но малозаметные царапины на брагинской щеке — на них выразительным кивком головы Бобров и заостряет своё внимание. А Юре и крыть резко становится нечем: ранки на коже отзываются неприятно, стоит дотронуться до них ладонью — тут уже ничего не попишешь. От этого касания Брагин не сдерживает болезненно исказившегося лица, а Бобров дёргается, кажется, следом. С обреченным вздохом он предлагает: — Давайте я отвезу вас домой. И Юра знает прекрасно, что такое его «предложение» — неоспоримо и безапелляционно. 2. В некоторых моментах помощь полковника Боброва равноценна помощи свыше. И если Мише хватает вольности отвечать на эти жесты доброй воли с каким-то особенным нахальством, то Юра не может оставаться неблагодарным. — А я вам ничего не говорил, — как всегда открещивается Бобров от всей череды хороших слов. Руки в карманы поглубже засовывает, пряча замерзшие пальцы в тепле пальто, и идёт дальше — за Брагиным боковым зрением следит. — Может, за кофе зайдём? — предлагает Юра раньше, чем успевает подумать. Бобров замедляет шаг — и следователь уже ждёт того, как его секундное помутнение будет разбито отрезвляющим «вы забыли, с кем вы говорите?». Он не забыл — помнит, поэтому и предложил, увлекшись полетом мысли. — В другой раз, Юрий Иванович, — вежливо отказывается Бобров, и в его интонации Юре чудится досада. — Мы с вами ещё обязательно увидимся. До свидания. Брагин успевает ответить ему прощанием вслед: Бобров молча скрывается, как вихрь. Как тот самый эпизод из жизни, который ты никогда не захочешь вспомнить — но обязательно вспомнишь, потому что он напомнит о себе сам. Юра расценивает этот момент точкой отсчета — началом всего, что обрастает вокруг неё и становится их с Бобровым общим. 3. Бобров всегда утверждает, что называет Юру Юрием Ивановичем только в особых случаях, постоянно выделяя при этом из них два самых основных. Первый: когда хочет нарочито подчеркнуть официальность и статус их исключительно — понимаете, Юрий Иванович, исключительно! — рабочих отношений на публике. Второй: когда обращает юрино внимание на серьёзные, горящие огнём срочности вопросы — они все у него такие, в рабочее время он только по ним Брагина и дёргает. Но Юра-то лучше всех знает, что утверждения эти — пиздеж чистой воды. Бобров пиздит, как дышит, и дышит, как пиздит, без особых усилий и почти всегда по инерции. Поэтому только в исключительных случаях он называет Юру Юрой. Да что, фетиш у него на имена-отчества и официоз что ли? Против него в этом деле Брагин мало что может: бороться с фетишами любимого человека — менее эффективно, чем выводить тараканов из дома молитвой. Да и не поправлять же его каждый раз — тем более, что в некоторых… плоскостях и фактурах это задушевно-восхваляющее «Юрий Иванович» звучит чересчур уместно и вызывает мурашек по всему телу больше, чем частые прикосновения губами к чувствительной шее. Такими темпами у Юры на это обращение вскоре случится неправильный рефлекс… 4. Им обоим романтика как-то не совсем по статусу. Оттого, наверное, из Боброва и романтик небольшой — почти что мизерный. Ему и не идёт быть романтиком — думает Юра и до конца не может понять, как у них получилось то, что получилось. Как они пришли к тому, к чему пришли. И много-много-много как. Бобров весь — сплошное как. И если слово «загодочный» применимо в отношении таких людей, как он, то да, Брагин определённо считает его по-странному загадочным — в пиджачках, рубашечках с величественно серьезной аурой вокруг. Иногда Юра тихо смеется в кулак — до того Бобров ему кажется показушно-пафосным. Возможно, его загадочность — этакая чистой воды профдеформация, но, на самом деле, чёрт его знает, Брагин предпочитает не искать разумных объяснений. Потому что у Юры только от его рук в голове что-то перекашивается — от того, как буднично он переплетает свои большие пальцы с его, юриными, длинными и тонкими, когда иногда по утрам они пытаются выловить крупицы радости в чашках кофе — обычно очень обжигающе-горького. Когда в редкие спокойные ночи он придвигается ближе в постели и, как бы пребывая в неуверенности, притягивает Брагина ближе одной рукой. У Юры случаются перебои в работе сердца, когда их глаза встречаются, и Бобров не отводит взгляда, а лишь едва заметно щурится до мелких морщин и приподнимает углы губ. У Юры обязательно начнется нервный тик, если Боброва долго не будет рядом. 5. Бобров приносит к ним домой что-то вроде окончательного успокоения. Адреналин в крови уже укладывается и не волнует так сильно, а вот спокойствие с его появлением на пороге приумножается. С одной стороны — благость, что всё это безумие вокруг Веры переходит в руки Боброва, но с другой… его вмешательство лишь в очередной раз подчеркивает всю серьёзность ситуации. –… уж извините, у вас разрешения не спрашиваю — не тот случай. Юра не намерен сопротивляться — он всё понимает и даже находит силы легонько и приветливо улыбнуться. Ему совсем не до радости от прихода Боброва сейчас — тоже случай не тот. — Обувь не снимайте, проходите на кухню. Миша оказывается между ними, как меж двух огней — на Юру смотрит и не может ничего словами через рот сказать, язык в узел завязывается. Для него Бобров сейчас — какая-то опасность на особо охраняемой территории, на которую все внутренние датчики срабатывают, горя сигналом тревоги. Почему он здесь? Что он делает в вашей квартире? Как ты мог его сюда впустить? Вся эта круговерть транслируется от Шибанова невербально — остро мечет прямо в Юру, который ментально на каждый из вопросов жмёт плечами, ведь он-то нисколько не против того, чтобы Бобров был здесь. По целому ряду причин. 6. Не проходит много времени, как Миша начинает что-то подозревать. Сложно такую глубину накопительного эффекта просто взять и проигнорировать. Юре даже страшно представить какие нездоровые мысли суетятся у него в голове. Он от лучшего друга намеренно не скрывается, но и однозначного ничего не говорит — всё взвешивает и обдумывает, ищет подступы. Сочиняет способ сгладить мишину реакцию. Они с Шибановым оба до конца не готовы к этому разговору. Между ними одно отличие имеется: Юра знает, что именно они сейчас собираются обсуждать, а Миша — нет. Поэтому Бобров в качестве заголовка титульной страницы диалога и его главной темы создает небывалый эффект сюрприза. — А ты уверен, что тебе это надо, а? Миша не стесняется спросить то, о чем думает несколько минут, долго и молча Брагина разглядывая. — Уверен, Миш, уверен, — повторяет Юра в очередной раз, уже без тяжести в голосе, но с усталостью. — Иначе не сказал бы. Шибанов в глаза ему смотреть избегает, дышит звучно и глубоко — он вот-вот разразится гневной тирадой на повышенных частотах. — Просто ты, Юр, подумай ещё раз, — предостерегает он, растягивая слова. — А ещё проспись — да, лучше проспись вот, утро вечера мудренее. Мишин голос всё-таки ломается. Где-то между слогами отдаленно слышится басистый рык. Пространство вокруг начинает опасно электризоваться, что у Юры аж под затылком покалывает. Миша не совсем дурак, чтобы злиться на Боброва с пустого места: у него на это ни причин, ни статуса не найдётся. На опцию «позлиться» у него есть Брагин. И пусть Миша хоть сто раз выкрикнет «да как ты можешь?», пусть больно толкнет в грудь, чтобы Юра безвольно отшатнулся в сторону, пусть чувствует себя преданным — и за себя, и за Веру, и за детей, и за все нормы разом. Пусть посылает и отрекается вслух. Пусть ругается, пугая людей на улице своими криками. Пусть откажется — признавать, принимать, от Брагина. Пусть вскоре остынет, осев на холодный снег. Пусть рано или поздно возьмет все обидные слова назад, пусть косо смотрит и щетинится, пересекаясь с Бобровым на работе и обзывая его своей «аллергией», пусть никогда не пожелает им с Юрой «совет да любовь». Пусть-пусть-пусть — всё это так мелочно и неважно, если он в конце концов останется. 7. Бобров открывает для себя чудную вещь: уравновешенный Юра — пусть и с зудящим шилом в заднице — может вспыхивать от эмоций, как ещё не отсыревшая спичка. Он ведь молодой ещё, пылкий — в отличие от самого Боброва. И ревновать, оказывается, способен вполне себе искренне и со вкусом. Кровоточащая губа отдает сладостью металла, а от «попорченного» лица даже как-то смешно. Скажи кто раньше, что он получит от важняка-следователя хлёсткий удар по лицу и примет его со вселенским терпением — Бобров натравил бы на такого шутника своих людей без задней мысли. — Это моя жена, — цедит всклокоченный Юра сквозь сжатые зубы. Пожалуй, если бы он ревновал именно «свою жену» паззл складывался бы чуть правильнее — и каждой из его сторон было бы чуть лучше. А сейчас Вера для его ревности выходила и прикрытием, и причиной. Позже Бобров обязательно похвалит Юру за конспиративность, а Иван Петрович кратко усмехнется от шоу, отыгранного прямо на его глазах, и уже в подъезде усмирит Брагина емким «я всё знаю». Тут все притворяются, что знают абсолютно всё. 8. Юра не может привыкнуть к тому, что Вера знает о них. Порой ему искренне жаль, что такой прекрасной проницательной женщине достался именно он, принесший за собой череду недовольных разговоров на повышенных тонах и неудачный брак. Она заслужила немножко большего — а не только мужа-гея, которые ныкается со своим любовником по углам… Вера не дерзит подобными формулировками — но, даже если вдруг когда-нибудь не сдержится, будет мало в чем не права. И Юра её простит — за всё простит, только бы она когда-нибудь смогла простить и его тоже. Вера всегда провожает его за порог со смирением в позе, но с обидой и грустью в глазах — они плещутся в глубине коньячных радужек и в темноте коридора блестят особенно ярко. Она красивая, когда тени спадают ей на лицо, Брагин по привычке тянется с поцелуем к её щеке. Вера отстраняется, почти ударяя его по рукам, поджимает губы — смалчивает и проглатывает. — Пока, Юр. Когда-нибудь её «пока» превратиться в «прощай» — и это так же очевидно, как только что захлопнувшаяся перед носом входная дверь. А чего ты ожидал? — ехидно спрашивает внутренний голос. Юра крепче сжимает ключ от машины и немного тоскует по временам, когда в его руке всегда была верина. 9. Простое человеческое беспокойство — не привилегия близких отношений с другими людьми, это просто тянущее чувство. Юра осознает, что однажды или Каверин, или Миша с Верой, или Бобров воздатут ему по заслугам за все его безрассудные закидоны и следственные действия с заявкой на самоубийство, но всё равно поступает так, как считает нужным. Бобров нехарактерно для себя повышает голос на всех, кто оказывается рядом. Почти хватается за рукав юриного пальто, останавливая — не Брагина это работа, переговоры вести, находясь на самой грани, шаг через которую зависит только от непредсказуемого поведения подозреваемого. Во второй раз тот вряд ли опрометчиво промахнется — особенно если потенциальная мишень будет стоять напротив и не успеет даже взбрыкнуть. У них есть выверенный порядок действий, специально подготовленные люди и переговорщики — Юре необязательно перенимать на себя их работу и лезть в самое пекло, откуда Бобров может попросту не успеть достать его живым. Он не хочет отпускать его в эту квартиру, знай Брагин хоть десять томов информации, способной сложиться в успешный диалог. За плечами остается немного подстреленный в бок, но в остальном целый Миша и целая толпа людей, забивших собой всю огороженную территорию двора. Сумка с деньгами тяжелит руку, а ступеньки под ногами заканчиваются, медленно и верно приближая Брагина к нужному этажу. Он оглядывается назад — не буквально, а мысленно, и прикидывает, насколько многое ему выскажет Бобров, если когда они вновь увидятся под навесом парадной. 10. Из очевидного — простым человеческим беспокойством Брагин тоже не обделен. На волнение его провоцируют многие поводы — работа как-никак располагает. Но таких, ей-богу, нашлось бы гораздо больше, если бы Юра лез в дела Боброва с такой же активностью, что и тот — в его. История с киллершей Смертью для половины причастных грозится перерасти в историю со смертью настоящей. Внезапный взрыв в мусорном баке отрезвляет, а следующие за ним выстрелы и при смерти попа́давшие на землю люди пугают, заставляя Юру вцепиться в кожу руля. Силы набирает мысль о том, что и Бобров, бросившийся закрывать жертву киллера собой, тоже лежит на асфальте и возможно уже не дышит… Брагина как будто парализует. Он срывается с места, нащупывая ручку двери салона пальцами, только в тот момент, когда Бобров после небольшой заминки делает несколько выстрелов — и все мимо цели. В моменте всё — бессмысленная пыль, кроме одного. Когда Юра хватается за плечо Боброва, ударяясь коленями об укладку улицы, и заполошно спрашивает «ты как?», его не волнует то, что он может оказаться на линии огня, его гуманистическая душа не сильно беспокоится о подстреленных сотрудниках, ему не важно пробитое стекло случайной машины и убежашая за арку преступница. Последняя обретает значимость стоит лишь Брагину почувствовать уверенную крепкую хватку на своих пальцах и услышать от Боброва, проглотившего болезненный стон, сдавленное «нормально». 11. Брагин пытается сохранять трезвость рассудка и совершать как можно меньше лишних телодвижений: только по делу, только в погоне за секундами, каждая из которых может быть на счету. Почти все вокруг кажутся ему недружественными. Между ними и собой Юра прощупывает крепкую грань из принятых решений и определяет несколько разных сторон — среди них он находит одну единственно верную: мишину. Хрупкий маячок надежды — Игнатьев ничего жизнерадостного предложить не может. Мрачноватые перспективы рисует и разбивает все юрины предположения в пух и прах. Сначала обороняется стойким «я не могу с тобой это обсуждать», но потом плюет и действует наперекор сказанному. Пугает передачей дела Ухватову, по секрету сообщает о московских операх, прибывших по Шибановскую душу. Игнатьев тоже беспокоится, потому что и Мишу, и Юру знает в хорошем свете много лет, но в сложившейся ситуации может только посочувствовать, и уходит так же быстро, как и пришел, оставляя слово за собой: — Это всё, что я могу тебе сказать. Юре такого «всего» недостаточно. Ему нужны подробности и ответы. Он мечется, переступая с ноги на ногу, и не может разглядеть ни одного пути, который привел бы их с Мишей к лучшему финалу. Юра не находит причин отказаться от возможности дернуть за все ниточки, связей, которые у него есть. Он нажимает на рабочий номер в списке контактов. — Добрый день. Брагин. Встретиться можем? 12. Мягкий солнечный свет и ясный день — совсем не гаранты того, что разговор пройдет гладко. У Боброво лицо искривленное в напряжении, поджатые губы, смурные брови, сложенные на груди руки и натянувшийся на плечах пиджак. — Я бы мог сюда не приходить, — предупреждает он между делом, присаживаясь рядом на лавке. Деланная показушность — к Брагину он бы всегда пришел. При одном лишь существующем варианте выбирать не из чего. — Я знаю, — всё-таки поддакивает ему Юра, — поэтому спасибо, что пришли. У Боброва единственный вопрос на повестке дня — про Мишу. У Юры единственный на него ответ — отрицательный: он знать не знает, где Шибанова сейчас носит, хотя очень хочет узнать. — Юрий Иванович, пообещайте мне, что, как только он выйдет с вами на связь, вы незамедлительно сообщите мне, либо полковнику Ухватову из Городского Управления СК, — его голос не раз скатывался до такой поучительной интонации, но редко просил что-то настолько емкое. — Шибанов нарушил закон, вы ему помочь уже ничем не сможете, только себе навредите. Между строк он умоляет Юру поступить так, как сам считает правильным. У Боброва уже в программном коде, на подкорке, выгравирована цель: Брагина защитить — в том числе, от тех, кто тому бесконечно важен. У Юры на подобную просьбу подходящей клятвы нет: даже видеозапись, где Миша собственноручно избивает парочку намеревавшихся задержать Литвинову сотрудников, не расшатывает его веры в Шибанова — какой с него пособник, какой преступник? Только жертва обстоятельств и до луны и обратно влюблённый человек. Чуйка ясно подсказывает, в ком именно здесь дело. Он без стеснения спрашивает о Лене, а Бобров голову отворачивает и взгляд отводит, притворяется незнающим и непонимающим — да так бездарно, что Брагин бесится: — Да все вы прекрасно поняли, — но останавливаться даже и не думает, понимая, что нащупывает правду, как слепец в темноте. — Кто она? Агент или служит у вас? В какую историю мы вляпались с Шибановым? Боброва это «мы» коробит. Он Юру и его многострадального друга во всем этом фарсе рассматривает по отдельности: Шибанов в свои проблемы влез сам, незачем ему их последствиями с Брагиным делиться. — Юрий Иванович, есть вопросы, которые лучше не задавать, — осекает его Бобров, снисходительно предлагая: — Так что давайте договоримся: вы у меня ничего не спрашивали, я ничего не слышал, вам все понятно? Бобров мысленно крестится и благодарит неведомую высшую силу за то, что Юра решает заливать свои конспирологические теории в уши именно ему — неизвестно как на подобное отреагировал бы кто-то другой, и увиделись бы они с Брагиным по одному сторону тюремной камеры после. Юра преступно прав во всех догадках — Бобров проклинает его внутреннего следователя и себя самого, когда дает своим людям отмашку. Брагин только-только успевает поставить точку в хронологии собственных мыслей, как двое появляются неподалеку. — Не помню, чтобы вы раньше ходили с охраной. — Может быть, это не охрана, — пытается безуспешно припугнуть Юру он. — Может быть, это конвой… — Значит, в моих словах есть смысл. Бобров отчаянно выдыхает, напрягая челюсти: Юра за своей целью совсем не видит никаких препятствий. Остается пустой ноль из нуля шансов его переубедить и наставить на путь истинный. Но Бобров не может не попробовать, даже подозревая, с чем именно столкнется: — Все, что вы сейчас сказали — исключительно ваша фантазия и домыслы, — если бы, если бы: Юра не верит ни малейшему слову. — Я настоятельно рекомендую вам оставить их при себе, в противном случае… — Что будет с Шибановым? Лучше бы Брагин промолчал. Как сейчас, так и дальше. С Мишей всё ясно итак, а с тобой, Юр, что будет — об этом ты не думал? Терпение Боброва иссякает и он прямо по наболевшему давит всё ещё надеясь предостеречь Юру от обдуманных, но оттого не менее безумных действий. «Миша», «колония», «письма», «передачки», убеждение, что Брагин сможет сделать для своего друга больше, если останется на свободе — здорово треплют нервы им обоим. — Значит все решено? И это «всё» — кажется гораздо большим, чем просто история с Мишей. Это ещё и для чего-то их с Бобровым личного — «всё». — Закончу тем, с чего мы начали наш разговор: когда Шибанов с вами свяжется — а я уверен, что он с вами свяжется — убедите его сдаться. Это будет для него самый лучший выход. Поверьте мне. Внутри дотлевает надежда на то, что из всего множества сторон Юра выберет одну единственную — по мнению Боброва — верную: его, сторону безопасности и гарантии спокойной жизни. Но он, к сожалению, видит и чувствует, что всё будет ровно наоборот — и не удивляется совершенно, когда «птички шепчут», что Юра вместе с Шибановым попадается. Не удивляется Владимир Семёнович, и когда Юра не приходит ночью к нему домой, оставляя сообщения непрочитанными, а звонки безответными.

17.10.2023 — 25.02.2025