(Э)Лэнзир

Вынужден признаться, нынешнее мое времяпрепровождение весьма меня увлекло. Как ни старался я быть лишь забавляющимся сторонним наблюдателем, но окружающие вновь и вновь втягивали меня в калейдоскоп повседневности. Особенно на этом поприще успешны были человеческие дети. Их потехи и непосредственность в общении были освежающи, любопытны, милы и увлекательны. Шутливые перебранки домашних вкупе с серьезностью маленькой леди Сейры и педантичным энтузиазмом Франкенштейна создавали уют. Не раз я ловил себя на мысли, что был бы не совсем не против назвать их своим кланом. Наслаждение мое этой кипучестью людской жизни отодвинуло все планы на неопределенный срок. По предварительным наметкам, до весенних каникул, что начнутся уже в этом месяце. До сих пор я не уделил должного внимания своему бледному состоянию, вместо исцеления проводя время в изучении людских наук, самих людей и занятиях со своими пауками. Не то чтобы специально, но с некой долей чувства справедливого отмщения наблюдал я недовольство брата своими решениями. Маленький мой Рейзел переживал, смотрел укоризненно, не раз пытался аккуратно вновь настоять на благоразумном, но требующем уже нескольких суток целебном сне. Использование любых сил, к сожалению, лишь ухудшало мое состояние, а я не мог позволить себе оставить беспризорно своих пауков. Этих занимательных созданий поселили в отдельной секции лаборатории, где я ускорил их время, предварительно добавив особям некоторые полезные для их паутины свойства. Они должны были передаваться по наследству, увеличивая численность полезных маленьких химер и с каждым новым поколением делаясь все более естественнее. Франкенштейн с горящими глазами изучал этих полезнейших созданий, наблюдая и периодически прося несколько особей на опыты. Впрочем, я уже создал себе костюм, устроив из процесса ткачества показательный урок для домочадцев. Зрелище и правда нельзя назвать обыденным. К паукам, в их ускоренную зону, был помещен манекен, полностью повторяющий мои очертания, после я взял всю колонию под контроль, и мои маленькие химеры стали прясть свою паутину, создавая костюм целиком, без швов, ткя его прямо на манекене. Но сколь же кропотлива была их химеризация. Внести сразу все изменения не было никакой возможности, и приходилось менять их по чуть-чуть, с каждым новым поколением наращивая изменения, приближая их к желаемому. Не все изменения были удачны и жизнеспособны, благо изменял я каждую особь отдельно и потери колонии удалось избежать. До нормальной защиты дома руки так и не дошли, тут брат был непреклонен – сначала мое полное исцеление. Но в школьную свою забаву я окунулся с головой, всё свободное время изучая данные Франкенштейном учебные материалы, собственно, вместо целительного сна. Нет, я знал о такой вещи, как печать текста, а именно в таком, напечатанном принтером виде, мне ко мне информация и попадала, но держал в руках такое впервые. Да, информация на острове безумного Лагуса хранилась или в электронном виде, или в рукописном. Нам все же куда как привычнее именно так. Рукописно. И дело не в четкости и ясности изображенных закорючек, а во вложенных образах, что в рукописи присутствуют, а вот в напечатанном тексте – нет. Напечатанное – это именно что пустые символы, что, складываясь в слова, обретают значение. У нас, к примеру, нет строго определенных знаков для обозначения звуков или понятий, просто прочитав одну книгу, ты уже невольно сам привязываешь определённые смыслы к определенному знаку, но если тебе кажется, что следует изобразить этот звук или понятие стоит иначе, то подобное не возбраняется. Ведь в процессе письма ты все равно вкладываешь смысл в этот знак. Так что наше чтение с чтением человеческим ничего общего не имеет. Тем занимательнее. Подобный способ передачи данных открывает простор для собственных интерпретаций, не обязательно верных, предлагает некую игру: додумаешься ли до того, что именно имелось в виду, или потеряешься в многообразии вариантов? Краеугольным камнем принципа познания мира человеком является так называемый научный метод познания, который предполагает скептицизм, сомнения в правильности всего изведанного и предполагаемого. Строя свою башню познаний, человечество педантично осматривает не только новые кирпичики теорий, но и педантично проверяет на прочность те, что лежат в фундаменте. Главным критерием пригодности такого кирпичика является прогнозируемость, подтвержденная экспериментально, то есть любой закон должен не только описывать уже произошедшее или происходящее, но и обязан свои теоретические расчеты процесса и итога смоделированной ситуации подтвердить в ходе воплощения этой модели в жизнь. Современная наука, так впечатлившая меня своими достижениями, своими успехами обязана именно этому принципу, и я не умаляю ее эффективности, но, право слово, для таких как я, она больше вредна, чем полезна. Постоянные сомнения в правильности своего мироощущения ни к чему хорошему привести не могут. Теперь мне стала понятна причина отсутствия нормальных школ магии у современных людей. Магу куда больше пользы принесет истовая вера в неверное, даже абсурдное, чем подобные поиски истины. Особенно начинающему. Да даже я сейчас не рискнул бы пошатнуть свою уверенность в истинности тех знаний, что являются китами моего виденья мира. В этот день было решено сразу после окончания занятий идти домой. Франкенштейн, что освоил одновременное управление третью колонии и уже сотканный таким образом пробный отрез ткани, жаждал продолжить свои изыскания на ниве сравнения различных плетений, коей увлекся после давешней демонстрации. Рейзел все еще не желал оставлять своего человека при этом процессе, хоть тот и справлялся. Дело в том, что входить в ускоренную зону было нежелательно, там была своя, так сказать, экосистема, помимо пауков, состоящая из увлажнителя, сотворенного Франкенштейном из одного из вечно пополняемых тазов с водой, нагревателя, человек сначала примостил туда эклектический прибор, но быстро стало понятно, что для его успешной работы нужно еще и генератор поместить в ускоренную зону, потому мы просто сделали нагревающий камень под причитания Франкенштейна о вечном двигателе.. Я говорю «мы», потому что брат не дал мне его сделать и взялся сам, лишь попросив совета о наилучшем источнике нужного свойства, коим был выбран обыкновенный огонь. Также в паучей присутствовали немного измененные мной бонсаи, кусок мяса, что рос сам по себе, преобразовывая любую органику в самое себя, и мухи, все изменение которых сводилось к увеличению размера взрослой особи. Мухи размножались в мясе и ели его, пыльцу цветущих на постоянной основе растений и итоги жизнедеятельности пауков, когда успевали вперед преобразования этой субстанции в мясо. А пауки, как и мухи, определили всеобщим местом справления нужды именно его. Не без нужного внушенья, но все же. Пауки, если мух, сносили свои экзоскелеты после линьки на кусок мяса, жили и размножались, меняя поколение за поколением. Планам нашим не было суждено сбыться. В процессе презентации очередного типа плетения, его достоинств, недостатков и исторической справки создания, что основательно подготовившийся Франкенштейн являл нам, раздав очередные бумаги и рисуя маркером на маленькой доске на колесиках, все мы ощутили явление в дом мисс Сейры и Региса в сопровождении гостя. Неожиданно. К нам пожаловал Геджутель К. Ландегре собственной персоной. Оставив все дела, мы принялись подниматься в гостиную. Пока мы ехали в лифте, Геджутель начал испытывать на прочность наших модифицированных домочадцев. Такое мягкое определение возникло лишь потому, что полноценной атакой простое давление духом назвать никак нельзя. Тем не менее подобное поведение не понравилось никому из нас. Франкенштейн ухмыльнулся, просительно посмотрел на брата, явно поведав ему о своих желаниях по своей связи. Брат согласно прикрыл глаза и кивком попросил меня не торопиться. Тем временем Франкенштейн уже умчался приветствовать гостя, а мы были вынуждены стать свидетелями их неловкого диалога. — И что это Вы творите в чужом доме? — Тон Франекенштейна был вкрадчивым. — ТЫ!!! — Сколько лет, сколько зим, Геджутель Р. Ландегре. — Франкенштейн. — Пожалуйста, оставьте нас. Мы давно не виделись, и нам есть что обсудить с этим строгим джентльменом. — голос хозяина дома был чересчур елейным. — Э…Хорошо. — Тао был растерянн. — Регис, Сейра. Вы тоже можете идти. — Подтвердил просьбу о уединении Геджутель. — Я-ясно. — Регис тоже не был оплотом спокойствия. Домочадцы спешно переместились на улицу, тихонько прикрыв входную дверь, и диалог продолжился. — Никогда бы не подумал, что встречу тебя в подобном месте, Франкинштейн. — А я предполагал, что рано или поздно, благодаря этим ребятишкам нам суждено встретится. — Что ты здесь делаешь? И почему Регис и Сейра живут с тобой? — О боже мой… Вы так говорите, словно подозреваете меня в каких-то тайных умыслах по отношению к детям… Ну, прямо, будто я злодей какой-то. — Хах! Я знаю с кем разговариваю, потому и спрашиваю. Ничего не изменилось. А ведь с тех пор, как ты решил скрыться от мира, минуло немало лет. — Годы действительно летят… Прошло столько веков… — Ты все еще… продолжаешь искать? — Нет. — Франкенштейн… Значит, в конце концов, ты предал своего Мастера? Позор на мои седины… А ведь я поддержал тебя, когда ты оставил все и отправился на поиски Мастера. — Минуточку. Кажется, Вы меня не так поняли. Я прекратил поиски, потому что необходимости в них больше нет. — Что? Значит… Уголки губ брата мимолетно приподнялись, и он кивнул вперед, приглашая присоединиться к разговору, устремившись подтвердить своим видом слова контрактора. Геджутель оказался слишком скоропалительным в своих суждениях. Недостойно главы клана, коему полагается быть мудрым. — Давно не виделись. Геджутель Р. Ландегре. — Брат уронил слова столь спокойно и беспристрастно, будто это не он караулил момент, давая своему человеку возможность проявить свой драматические наклонности. Ему нравиться и такое? — Да, давно… Кадис Этрама Д. Рейзел. Истинный ноблесс. — Что ж, ошарашенный вид Геджутеля действительно был достоин этих трудов. При виде брата он даже рот приоткрыл. А приветствие произносил он с закрытыми глазами. Чем и воспользовался брат, делая шаг в сторону, таким образом, чтобы, открыв глаза, глава Ландегре видел нас обоих. Что-то нынче брат весьма игрив. И мне нравятся подобные настроения. — Кадис Этрама Д. Лэнзир!? Как!? ... Почему!? ... Что происходит!? —Меня это тоже весьма интересует, Геджутель Р. Ландегре... — Говорю, устраиваясь на диване подле брата, пока Франкенштейн отошел в кухонную зону и включил чайник. — Как так получилось, что, проснувшись, я узнал о покушении на моего брата? О том, что к этому причастны шестеро глав кланов, составивших заговор? — Что?! Значит, Лорд был прав в своих опасениях... Шестеро, значит. По числу предателей... Оружие духа которых недавно появилось в их святилищах. Это был знак для нас, знак о возвращении Истинного Ноблесс. Потому и было удивительным Ваше проживание тут, среди людей. — Отвечая, Геджутель смотрел исключительно на моего брата. Так же, несмотря в мою сторону, он продолжил. — Но что он делает подле Вас? После всего, что совершил? После приговора! Хотя Вы никогда и не говорили о его смерти... Но, тем не менее! Он же собирался уничтожить всё человечество! Франкенштейн, благо успевший разлить чай по чашкам, и уже поставивший чайник на стол, одарил меня обескураженным выражением лица. — Собирался установить господство Ноблесс над миром! Это отвратительно и непростительно! — Подорожал глава Ладегре все больше распаляясь. — Тебе об этом сообщил Лагус? — Оборвал его возмущенный монолог брат. Несколько мгновений ошарашенного осознавания, и Геждутель подскакивает с пуфика, становясь на колено. — Мне нет прощенья. Я принес весть, доверившись словам предателя. Дважды. Я предал Ваше доверие. — Глава Ландегре стоял на колене, не смея подняв глаз, потому и не увидел отрицательного кивка брата. — В том нет твоей вины. — Брат был вынужден озвучивить свое решение, после чего Геджутель встал и благодарно ему поклонился. — Кадис Этрама Д. Лэнзир, я признаю свою ошибку, я считал Вас недостойным. Прошу принять мои извинения. — Повернувшись в мою сторону первый раз за вечер обратился он напрямую ко мне, склонив голову. Какая неловкая ситуация. Рейзел оставил за мной право определить степень посвященности как Геджутеля, благородного, во всех смыслах достойного и пользующегося доверием брата, так и свою собственную. Маг однозначно бы выбрал промолчать, ведь правда будет болезненна для брата, к тому же доставит мне проблем как минимум с главой Ладегре, но, скорее всего, со всей Лукидонией. Да и чисто формально сейчас не было произнесено ни слова лжи. Но я не человек. А краеугольным камнем нашего существования является Гордость. И вся моя суть восстаёт против молчания, шепчет, неужели я настолько слаб духом, что испугался заслуженных последствий собственных действий? Болезненность правды для брата? Попытаюсь ли я прикрыться заботой о его благополучии? Вот только, как я успел убедиться, Рейзел уже повзрослел, да и разговор на эту тему у нас уже был. Я готов отдать за брата жизнь, бесспорно, но в этой ситуации я выберу эгоизм. — Не будьте столь поспешны в суждениях, Геджутель Р. Ландегре. Вы всё ещё ничего не знаете. Пусть мои чаяния были далеки от какого бы то ни было владычества, тем более над миром, пусть всё человечество истреблять я не был намерен, но задумал я тогда форменную глупость, после исполнения которой мне не было бы пути, кроме добровольного ухода в Вечный Сон. Брат вовремя остановил меня. В том числе и благодаря Вам. — Глупость? Что Вы имеете в виду? Что должно было произойти? Что было Вашей целью? — Нахмурившись спросил Геджутель. Брат сидел, не шевелясь, не смея показать свой интерес или напротив, нежелательность этой темы. Франкенштейн фонил любопытством даже больше главы Ландегре. — Что должно было произойти? — Эхом откликнулся я. — Все слабовольные люди, коих большинство, должны были одномоментно погибнуть от остановки сердца. Как Вы понимаете, после подобного моя Гордость не позволила бы мне и жить и дальше. Что было целью? Людей осталось бы столь мало, что Лукидония была бы вынужденна принять меры для выживания человечества. Отыскать всех выживших, поселить их вместе, присматривать, защищая от опасностей. И в первых рядах был бы мой упрямый брат. Ему бы пришлось путешествовать по миру. Тягостная тишина повисла в столовой. Брат все так же сидел, ни движим. Кинув на него взгляд, понял, он закрылся. Он не хочет, что бы я видел его переживания. Франкенштейн был ошарашен, но ни презрения, ни осуждения, ни страха по отношению ко мне не было, более того, в нем начинало разгораться несколько противоречивое одобрение. А ведь он человек. — Это недостойно! Вы ведь и сами осознавали это, раз не собирались продолжать жить после содеянного. К чему же избирать столь омерзительный путь? Впрочем, вы и сами признали, что замыслили нечто безрассудное... Вам ведь было около пятиста, для многих это ещё юношеский возраст... Но вам, Этрама, негоже совершать подобные глупости! — Геджутель поразил меня. Несмотря на то, что он не одобрял средства, он выражал понимание значимости цели. — Как ты слышал, это дело сугубо семейное. — Вынес вердикт Кадис Этрама Д. Рейзел. Ландегре, облегчённо вздохнув, прикрыл глаза, коротко склонил голову и опустился на пуф.