Каждому дьяволу положен свой ангел

Хотя бы для тебя, моей маленькой, бледной принцессы

Рыл могилу, наслаждаясь процессом

И теперь я даже рад, если честно,

Что на двоих в ней достаточно места.

ЛСП - Канат

— Получается, он гей? - звучит, как гром среди ясного неба, резкий голос Чонгука. Чимин, едва не поперхнувшись кофе, тяжело сглатывает и с шумом втягивает воздух. Такие вопросы после очередной бессонной ночи, определённо, бодрят похлеще противно-горького американо. Зачем он вообще его пьёт? И без того далеко не сахарно, но, видимо, уничтожать себя, умножая боль и горечь, вошло уже в привычку. Ведь американо любит хён. А все, что любит хён - Римская империя Пак Чимина. Даже сейчас, несмотря на тотальное разочарование, презрение и дикую, выжигающую изнутри ярость, вспыхивающую с ещё большей силой из-за вопроса мелкого, все равно - чувства, зародившиеся в нежные двенадцать, продолжают жить. Покореженные, изломанные, тысячи раз разбитые и миллионы раз собранные, больные, уродливые, отвергнутые и казавшиеся всю жизнь не взаимными, они живее всех живых, как те несчастные бактерии в открытом космосе, непонятно, чем питающиеся и для чего существующие. Возможно, для того, чтобы однажды услышать это полное показной бравады, по-детски-прямолинейное: “Получается, он - гей?” в отношении отъявленного гомофоба. Вот только, что с этим теперь делать? Начать надеяться? Смешно и невыносимо горько. После двадцати с лишним лет братской заботы, поддержки и участия без единого намека на что-то сверх, даже фантазировать не хочется. Хотя кризис ориентации, как вариант, выглядит вполне убедительным и, если начать размышлять, то можно много, чего интересного накопать. Однако, суть в том, что Чимин настолько задолбался вести раскопки в собственной душе, что на чужую у него не осталось ни сил, ни желания. Да и какой смысл? У Мин Юнги было дохрелион лет, чтобы сделать шаг навстречу или подать хоть какой-то знак, но он продолжал корчить из себя сурового мужика с Сеульских окраин, невозмутимо выкатывая гомофобную дичь по типу: “Эй, кончай виснуть, что за пидористические замашки?”, а потом укатывал в Лос-Анджелес, в свою звездную жизнь, где, как выяснилось, трахал все, что передвигалось на двух ногах. Впрочем, о количестве конечностей на фоне всего пиздеца есть большие сомнения. Кто знает, до каких извращений может дойти обдолбанная в хлам звездная шушера. Чимин понятия не имеет, его до нее никогда не допускали. Держали с сыном в Корее в строжайшей тайне за семью печатями. У Мин Юнги все было просчитано: и сын под надежным крылом вдали от шумихи и любого ненужного внимания, и он сам живет свою лучшую жизнь, ни в чем и ни в ком себе не отказывая, при этом оставаясь в глазах общественности рукопожатным до недавнего времени. Удобно, ничего не скажешь. Сейчас можно даже поблагодарить за столь продуманную схему. Никто их с Чонгуком не рвет на части, не преследует, не требует комментариев и прочих ответов, которых ни у Чимина, ни уж тем более, у Чонгука нет. И пусть сегодняшнее “спасибо” максимально ядовито, к тому же вперемежку с истеричным смехом, все же это оно. Чимин благодарен, хотя когда-то соблюдаемая Юнги дистанция ранила. Так сильно ранила, что самооценка Чимина до сих пор где-то чуть выше плинтуса. Да и какой ей быть, когда он всю жизнь считал, что родной человек его стыдиться? Этого не исправить даже внезапным осознанием, что стыдились вовсе не его. Впрочем, ничего уже не исправить. Ничего и никого. Поэтому Чимин делает еще один горький глоток и, утихомиривая бурю в душе, переводит взгляд на напряженного Чонгука. Он похож на нахохлившегося воробушка, и Чимин не может удержаться, чтобы не взлохматить каштановую, густую шевелюру. — Ну, пап, прическа же, - тут же дует Гуки губы, превращаясь в привычного, милого зайчонка. — Деловой какой, - хмыкает Чимин. — Ничего не деловой, - буркают в ответ, умиляя еще больше, пока следом не раздается тихое. — Ты на вопрос не ответил. Что ж, в настойчивости и упертости Чонгуку не откажешь, и Чимин всегда поощрял “достигаторские” качества сына, но сейчас был бы рад, если бы тот иногда сбавлял обороты. Увы и ах. Что посеял, как говорится, то и пожал. Тяжело вздохнув, Пак в который раз мысленно материт Юнги. Если бы он тринадцать лет назад знал, по какому минному полю придется ходить по вине Мина, боясь за хрупкую детскую психику, ни за что бы не согласился взять опекунство над трехлетним Гуком. Хотя… Вот кому он заливает? Учитывая, что его никто особо-то и не спрашивал. Вручили с мольбой в лисьих глазах и для пущего эффекта накинули слезливую историю про сторчавшуюся бывшую, отдавшую богу душу, и только-только выпавший шанс чего-то добиться, который никак нельзя просрать. — Чимини, я понимаю, что о многом прошу. Но этот проект… Он гарантировано выстрелит, я уверен на все тысячу процентов, мне просто нужно немного времени. Пожалуйста. Я поставил на кон все, что у меня есть, я не могу сейчас заниматься ребенком. Но и оставить его в том гадюшнике… Там такой треш, Мини, ты бы видел! Это еще хлеще той помойки с какой меня забрали твои родители. О, Чимин помнит тот смердяющий притон, где его хёна постоянно бил его невменяемый папаша и цеплялись всякие ублюдки! Само собой, об отказе не могло быть и речи, Чимин даже не думал о том, чтобы отказать и поставить свои интересы в первую очередь. Что вы? Он был слишком влюблен, слишком наивен, добросердечен и настолько предан близким сердцу людям, что готов был сделать, что угодно, только бы никогда больше не видеть своего гордого хёна, не привыкшего никого и ни о чем просить, в таком отчаянии, повторяющего, как молитву, бессильное “пожалуйста”, неуклюже укачивая плачущего Гука. Ну, как ему такому откажешь, как бросишь в беде? Чимин не смог. В итоге стал родителем-одиночкой в двадцать лет, взял академ и, несмотря на наглядное доказательство, что ему с его “натуральным” хёном ничего не светит, радовался, как дурак хоть какой-то возможности видеться чаще, чем на Чусок. Кто бы ему - дурачку сердобольному тогда сказал, что проект Юнги не просто выстрелит, а выйдет на мировой уровень, и укатит его хен покорять Америку, после чего видеться они будут не то, что на Чусок, а долгие три года исключительно по видеосвязи. Такая вот насмешка судьбы. Конечно, Мин заботился, содержал и обещал, что все скоро изменится, просил в очередной раз немного подождать. И Чимин ждал, и Чимин верил. Во что? Он и сам не знает. Но своими наивными мечтами о счастливой жизнь в Лос-Анджелесе рядом с отцом наивно пичкал маленького Гука, к которому прикипел всей душой и сердцем. К счастью, Гуку было абсолютно параллельно на какой-то там Лос Анджелес и “отца”, маячащего где-то на экране телефона, поэтому, когда стало окончательно ясно, что никакой новой жизни в Лос-Анджелесе не предвидится, и вообще на них слегка так подзабили, он не сильно-то расстроился. Единственное, поинтересовался, почему у него два отца, получил правдивый ответ и успокоился. Да и чего, собственно, рефлексировать? Дефицит внимания компенсировался с избытком: роскошный дом в элитном районе Сеула, дорогие тачки хоть каждый день меняйте, обслуга двадцать четыре на семь, одежда из последних коллекций люксовых брендов, лучшие курорты мира, миллионы на счетах и, как говорится, любой каприз. Живи свою лучшую жизнь и забот не знай. Чонгук, собственно, так обычно и делал, лишь иногда расстраиваясь, видя, что расстраиваится Чимин - его самый дорогой и близкий человек, его папа. Настоящий и единственный. Мин Юнги этого звания уж точно не заслуживал, относясь к сыну просто, как к дорогостоящему питомцу, которому можно раз в год взлохматить волосы, по-идиотски воскликнув: «Ничего себе, ты вырос, мелкий, скоро меня обгонишь!». Но это в общем-то ерунда, потерпеть можно, тем более, что не часто. А вот погасший после таких визитов Чимин, напоминающий выкинутую по окончанию новогодних праздников, отсверкавшую свое, елку, заставлял все внутри Чонгука сжиматься до ноющего, придавливающего к самой земле чувства какого-то тотального бессилия и незначительности того уклада жизни, к которому он привык. Один приезд Мин Юнги напрочь обесценивал всю их с Чимином повседневную жизнь, словно выглянувший внезапно луч солнца на Чиминовом небосклоне, затянутом одеялом густых облаков серой рутины. В детстве Чонгук изо всех сил старался сразу, как взлетал самолет в Лос-Анджелес, показать, что его вполне хватит, чтобы Чимин мог быть счастливым, что Мин им не нужен. Но, видя вымученные улыбки Чимина на свои неуклюжие попытки, расстраивался. С подростковым возрастом пришла злость и по-детски эгоистичная обида на Чимина, что тот смеет тратить на кого-то еще, кроме любимого, неповторимого сына, свои душевные силы, тем более, на человека, который этого уж точно не стоит. Чонгук кричал, бил по-больному, унижал, насмехался, называя Чимина “братиком - лузером, лохом и тряпкой, на которого свесили бестолковую работенку и которого стыдятся, потому что он деревенщина и неудачник”. Чонгук еще много, чего тогда наговорил в приступе гнева, за что сразу же стало невыносимо стыдно, хоть он и делал невозмутимый вид. Честно, на месте Чимина он бы неблагодарному говнюку влепил, как минимум, отрезвляющий подзатыльник, а как максимум - отправил бы к такому же говнистому биологическому папаше, и дело с концом, но его папа Чимин не про эгоизм и тупые выходки. Он просто умеет подобрать слова так, чтобы ты почувствовал себя еще большим дерьмом, и оставляет тебя с этим чувством наедине на парочку… дней? Видимо, как горячо, любимому и единственному сыну, Чонгуку была сделана скидка. Надо признать, ему и этих нескольких дней хватило за глаза, чтобы тысячу раз себя сожрать и пожалеть о сказанном. Причинять боль самому дорогому и близкому человеку оказалось тоже очень-очень больно. Однако, Чонгук соврет, если скажет, что усвоил урок. Похоже, некоторые из них в силу темперамента, характера и чисто человеческого эгоизма усвоить просто невозможно. Но все же тема “Мин Юнги” в контексте восприятия Чимина перестала триггерить, вызывать неконтролируемый гнев, обиду и желание что-либо доказать. Наверное, сказалось взросление, а может, безответная влюбленность в старшеклассницу Хан Сохи. Тем не менее, каким-то Чонгуку неведомым чудом он стал подмечать у Чимина схожие симптомы: тот же взгляд, полный до краев чего-то бесконечно печального и невообразимо нежного, когда Мин Юнги делился какой-то очередной идеей или просто рассказывал о съеденной за ужином жареной курочке, та же едва уловимая забота в каждом слове и действии, постоянное залипание на новых фото, а еще чаще на старых, где два подростка над чем-то хохочут в обнимку, уплетая один на двоих корн-дог и еще много чего: от оправдания всякой дичи до воспитания чужого сына. Это сейчас можно фыркать что-то в духе: “Да кто бы отказался стать опекуном наследника миллиардера?!”, но, когда Чимин на все это подписался, не было никаких гарантий, что он ставил свою карьеру, свое будущее, свои молодые годы на мыльный пузырь. Конечно, можно было бы списать сию жертву на родственную поддержку, сильную братскую любовь, но камон! В двадцать, когда тебя разрывает от планов, целей, амбиций и желания покорять этот мир? В конце концов, почему бы не отдать той же бабушке - маме Чимина? Ответ Чонгук находил лишь один… И нет, он не стал для него шоком. Чимин хоть и не афишировал свою ориентацию, но Чонгук как-то сразу понял, что на редкие свидания папа ходит отнюдь не с девушками. Позже случился разговор, опять же с подачи Чонгука. Чимин, краснея, бледнея и чуть ли не заикаясь, пытался провести лекцию на тему толерантности и природе сексуальных предпочтений, но в конце попросил ничего не говорить, конечно же, кому бы вы думали, гребанному Мин Юнги. Чонгук тогда от возмущения разве что со стула не подпрыгнул. “Какого черта?!” - хотелось ему воскликнуть, но все, что он сделал - это молча кивнул и похлопал папу по плечу в знак поддержки, понимая вдруг, насколько все сложно даже не в отношениях с Мин Юнги, а с самим собой у Чимина, но опять же молитвами все того же Мин Юнги, отпускающего, как минимум, парочку гомофобных ремарок. Как его еще в Америке не отменили было большим вопросом до недавнего времени. Теперь многие вопросы отпали, зато возникли другие и, Чонгук, не зная, с чего вообще начать, задал самый тупейший и бессмысленный: — Получается, он гей? Хорошо, что Чимин - лучший папа, какого можно только пожелать, и хоть явно хотел отвертеться от незавидной участи - пояснять очевидные истины, все же с тяжелым вздохом продолжил нести родительский крест. — Полагаю, что все-таки би, - красноречиво взглянув на Чонгука, сделал Чимин еще один глоток американо и поморщился. — Не думаю, что у него тогда были деньги на ЭКО и суррогатную мать. Что ж, логично, но ни хрена не понятно. Потому что би и гомофобные шутки? Серьезно? Это вообще как? У папаши проблемы с башкой или с самоидентификацией? А может его просто оклеветали?