Вишневая

      От начала сентября прошла неделя. На зеленых листьях деревьев в парках уже расползлась коррозия осени, трава под ногами потеряла цвет и уныло раскисла от часто идущих дождей. Сегодня, кажется, было первое утро за семь прошедших дней, которое началось не с традиционной угнетающей мороси. Еще по-летнему теплые лучи солнца сладкой патокой сочились сквозь легкий тюль занавесок в комнату, наполняли темные углы сливочным светом восхода и стирали уцелевшие клочки прошедшей ночи.       Есеня утро не любила: ее ранний подъем вводил в непонятное уныние. Хотя кого бы не вводил? Необходимость шесть дней в неделю вставать в семь утра и со сверкающей голливудской улыбкой переться на пары едва ли у кого-то вызывала сладкий экстаз. И даже если такие придурки на самом деле существовали, примыкать к ним она не спешила.       — А почему ты перестала ходить на гимнастику? — пока рот насильно набивался манкой и комом застревал где-то в горле, мама Сени, по обыкновению начинавшая утро с вопросов про успеваемость, именно сегодня решилась сменить тему и переключиться на нечто поинтереснее.       Вишневецкая по-партизански молчала, пробуя языком размалывать осточертевшие до рвотных позывов комочки каши. Манка все же с третьей попытки проскользнула по пищеводу вниз, а у Есени к тому моменту мозг уже сплел сплести целую сеть сопутствующих диалогу с матерью вопросов.       — Ты это к чему? — заискивающе начала она издалека, громко позвякивая ложкой по молочно-белому фаянсу тарелки.       — Да просто интересно, — Елена Владимировна отмахнулась от дочери полотенцем и вернулась к тщательной полировке посуды. — Ты уже лет пять никуда не ходишь.       — Я хожу на занятия, — аргумент был не самым убедительным, но других у Есени не было.       — Это другое, — последовал новый взмах полотенцем, — а про спорт ты совсем забыла. Глянь на себя, сидишь как знак вопроса, ссутулилась вся, бледная, как моль.       Вмиг захотелось закатить глаза в раздражении. Есеня, однако, сдержалась. У матери было не так много тем для диалога: успеваемость, учеба, институт, красный диплом. Когда скудный запас иссякал, она подключала дополнительный канал, отвечающий за придирки с пустого места. Заходил он в беседу, как правило, под соусом «у совершенства нет пределов».       — У меня есть пары по ОФП, — в этот довод Есеня верила еще меньше, чем в предыдущий.       Следовало бы прикусить язык и лишний раз болезненной темы не касаться вовсе, ведь время неумолимо утекало, а вопрос с ее долгами так и остался висеть на гвозде под названием «мудак». Один космос ведал, на какие ухищрения ей теперь придется пойти, чтобы оправдаться перед Мироновым.       Есеня в полной уверенности, что не произносила его фамилию вслух, на следующей фразе матери серьезно задалась вопросом, не открылись ли в ней способности к чтению мыслей:       — А ты почему, кстати, не сказала, что пары у тебя теперь ведет Миронов?       — Не знала, что для тебя это важно, — удивленно ответила она.       — Конечно, важно! Я ж его с пеленок знала. Мама у него замечательная была, помнишь ее?       Его маму она не помнила, да и про самого Миронова вспоминать не хотела бы, особенно за пределами университета. Давняя и малопонятная дружба между родителями ни на сантиметр не сокращала ту пропасть, что царила в их отношениях почти с момента знакомства. Даня был старше и общение с Есеней в приоритетах не держал. Да и весь разговор с матерью сейчас скатывался в сплошную патетику, которая ни на йоту не проясняла, с чего мать так прицепилась к ее физподготовке. Неужели узнала о пропусках?       — Так к чему ты вообще затеяла этот диалог?       — Когда ты собиралась рассказать о том, что тебя отчисляют?       Комок манки застрял где-то в горле и упорно отказывался соскальзывать дальше вниз. Театрально откашлявшись, сама того не желая, Сеня потянулась за стаканом воды и мучительно медленно начала цедить по глотку, пока на стеклянном дне не осталось капель.       — Откуда ты узнала?       — А какая разница? Лучше ты мне ответь, почему не ходила на пары!       Предыдущий год для всей семьи выдался непростым, в особенности для родителей Есени, чем она не преминула воспользоваться в самых корыстных целях, пуская учебу на самотек. Выведывать, как именно мать прознала о долгах, и правда не имело смысла. Важны были только факты. И факт в том, что Вишневецкая застряла в глубокой заднице.       — Мы с отцом впахиваем как ненормальные, чтобы оплачивать тебе учебу, а ты имеешь наглости брать и не ходить! Тебе диплом нужен, Еся, остальное – вещи второстепенной важности.       Если бы внезапно в квартире начался пожар или потоп, или какой другой катаклизм, первым, что схватила бы мать после папки с документами и паспортов был бы Есенин аттестат. Мама ее образование ставила в одну линию с базовыми человеческими потребностями, будто без диплома Вишневецкой грозила незамедлительная остановка дыхания и сердечного ритма. Сама Есеня к этому вопросу подходила с доброй долей скептицизма и мало верила, что отсутствие корочки непременно довело бы ее до паперти и протянутой руки.       — Я могла бы заняться репетиторством, если вас так прижимают финансы.       — Да при чем тут деньги? Я же про другое, — всплеснула руками Елена Владимировна. — У нас ведь был уговор, помнишь? Пока учишься, мы с папой тебе материально помогаем как можем, работать не надо, только учись хорошо. Разве мы о многом просим?       Упрекать, не упрекая – вот, что мать умела лучшего всего. Словно мастер по акупунктуре она с точностью знала, на какие точки следует давить и куда лучше всаживать тонкие иглы, чтобы заставить человека нервничать. Разумеется, Есеня сама была виновником своего положения и наживать долги ее никто не заставлял, но этот порицающий тон матери, словно она опозорила всю семью, вызывал внутри подспудное чувство тревоги и раздражения.       — Да я решу я этот вопрос, мам. Делов-то.       Как ни старалась Есеня выглядеть спокойно, пожимание плечами вышло скорее нервным, чем расслабленным. Мать ее показушность, само собой, не убедила.       — Знаю я, как ты дела решаешь, поэтому я сама поговорила с Даниилом Александровичем…       Оставшаяся часть фразы утонула в нарастающем шуме в ушах, в громкой пульсации крови, в частых и гулких ударах сердца.       — …И он попросил тебя подойти к нему сегодня после пар.       — Зачем ты это сделала, мам!?       Прозвучало это куда истеричнее, чем ей хотелось бы и куда громче, чем она ожидала. От волнения Есеня даже с места подскочила, больно ударив колено о столешницу. На ее неосторожность с не меньшим возмущением звякнула и посуда. Еще бы в девятнадцать лет ее проблемы с учебой решала мама, названивая преподавателям. Не просто преподавателям, Миронову, который раньше дышал и жил одними лишь издевками в отношении Вишневецкой.       — Ну, а что такого? Ты его знаешь, он тебя тоже. И он согласился тебе помочь, — без особой застенчивости пожала плечами мать. — Я все ему объяснила.       — Да я бы и сама могла, я бы… могла… зачем все это? — проглатывая воздух вместе с раздражением, Есеня начала захлебываться гневом. — Ну вот зачем, мам?       Уши и щеки запылали так, что стало жарко. Взрывная волна негодования разошлась по комнате и неосторожно задела Елену Владимировну. Не той реакции она ждала от дочери и не такие слова хотела бы услышать в ответ на протянутую руку. Есеня прекрасно понимала, что она ждала благодарностей, но выдавить из себя то, чего в ее запасах не было, она не могла. Ей будто объявили интервенцию и ждали за это искреннего и чистосердечного «спасибо».       — Ну что ты сама? Что сама? — внутри матери с тихим рокотом словно заводился старый мотор. — Не стала бы ты сама ничего делать. Досидела бы до отчисления. Я что же совсем тебя не знаю, по-твоему?       Мотор кряхтел, пыхтел и злобно побрякивал и, если бы Есеня позволила себе продолжить препирательства, непременно не выдержал бы и взорвался. Так всегда происходило, стоило попытаться вставить хоть слово поперек матери. Потому Сеня приняла мудрое решение поднять белый флаг и отступиться. Она с тихим вдохом уселась обратно за стол и подперла голову козырьком сложенных рук, чтобы мама не видела, как в раздражении закатываются ее глаза.       — Хорошо, — примирительно сквозь зубы процедила она, — схожу я к твоему Миронову.       — Сегодня же, — в довесок отсыпала мать.       Губы стянуло в плотную нить. Если от ядовитой смеси стыда, раздражения и гнева можно было расплавиться, то на месте Есени давно осталось бы дурно пахнущее, злобно побулькивающее пятно. С доводами матери спорить было бесполезно. На все Есенины «нет» всегда находилось свое каверзное «да». Быть может характером она и пошла в мать, но переспорить женщину, умудренную опытом куда более богатым, чем был у нее, приравнивалось к попытке пересечь Марс пешком и без скафандра.       Стрелка настенных часов медленно поползла к половине восьмого, за окном растекался медленно и лениво рассвет, играя бликами на сырых капотах машин, отмирающих желтых листьях и пораженных ржавчиной качелях во дворе. Через полтора часа начинались первые пары. Отсчет до встречи с Мироновым был запущен.

***

      Четверг по всем законам жанра тянулся мучительно медленно и монотонно. Сонная и меланхоличная атмосфера на парах заставляла беспрестанно зевать и терять концентрацию внимания на каждой паузе лектора. В ответ на вопросы руки никто не тянул, диалоги особо не развивались, а атмосфера в коллективе сохранялась тоскливая и подавленная вплоть до начала последней пары.       Есения стратегически выжидала до победного конца: медленно собирала с парты вещи, медленно покидала аудиторию, еще медленнее плелась по улице в сторону манежа. Делалось это из банального страха, что Миронов в разговоре с матерью просто проявлял любезность, но слово свое держать не собирался.       — Спасибо, что почтила своим присутствием наш скромный зал, Вишневецкая, — Даня обратился к ней из-за плеча, намеренно не поворачивая голову, — аж второй раз за неделю.       — Мать рассказала о вашем разговоре, — спрятав взгляд себе под ноги, лишь бы не смотреть ему прямо в лицо, неловко промямлила она.       Кишки медленно связывались морским узлом. Мозг словно не желал осознавать того факта, что ей придется упрашивать Миронова позаниматься с ней, ведь в противном случае мать дома разразится такой бурей, что лучше бы ей не возвращаться в квартиру вовсе. По закрытым трассам вен растекалась жгучая смесь стыда, злобы и бессилия. Воспринимать адекватно и с уважением человека, которого до этого косвенно знала не один год, у нее получалось с трудом. Она на подсознательном уровне помнила, что Миронов всегда был оторвой с завышенной самооценкой, который умел когда-то садиться на поперечный шпагат, клеить без зазрения совести всех носителей лифчика и делать ковач с тройным винтом. Изменился ли он за последние годы?       Есеня своей фразой смогла привлечь его внимание. Он обернул к ней профиль, медленно покосился на ссутуленные плечи, а затем, сподобившись, продемонстрировал и анфас. Она тщетно старалась не стушеваться под изучающим взором его глаз, нервно перебирая в руках уголок клетчатой рубашки. Слова с трудом сползали с языка:       — Как я могу закрыть хвосты за год?       Лицо предательски зацвело бурным румянцем. Своим блеянием она смогла вызывать только легкую усмешку на его губах. Проклятье! Не хватало только стать посмешищем в его глазах. Более униженной и уязвленной, чем сейчас, Есеня не ощущала себя давненько. И чем дольше тянулась минорная нота, тем отчетливее зудело на подкорке желание просто развернуться и уйти. Опять.       — Ну надо же! Умница Вишневецкая и с хвостом по физре. Два семестра и не вылетела? Удивительное дело!       Разумеется, издевки и сарказм. Кажется, по другому сценарию их общение никогда и не работало. В ее положении стоило бы посыпать голову пеплом и покорно молчать, хоть высказаться хотелось о многом. Гордость ее ахиллесова пята и проглатывать ее рядом с Мироновым становилось чрезвычайно трудно.       — Так как я могу закрыть хвосты, — с нажимом повторила Есеня, выдавив с ядом, — Даниил Александрович?       — Если б я знал… Тебе столько нужно наверстать, а отчисление уже в октябре.       По его лицу расползлась гадкая улыбка, которая так и просилась, чтобы ее стерли кулаком. Еще одна горькая порция гордости была проглочена. Есеня терпеливо ждала, когда он сполна насытится своей новоприобретенной властью и сподобится дать ей внятный ответ. Миронов, словно понимая это, отвлекся на группку студентов, притаившуюся у стены, заставил тех выполнять отжимания, раздал ценные комментарии по поводу техники, да и в целом делал все возможное, чтобы продлить мучительное ожидание. Когда мысли Вишневецкой начали медленно формироваться в план по стратегическому отступлению из зала, Даня, наконец, снисходительно выдал:       — В начале октября пройдут соревнования по легкой атлетике между университетами. Займешь хотя бы подиум и я, так уж и быть, поставлю зачет.       Соревнования? Подиум? Легче было откупиться, чем выполнить эти условия. Есеня с сомнением покосилась на него:       — Может, лучше деньгами?       — Ты за кого меня держишь, Вишневая?       — Разве сборную на соревнования готовит не Владимир Семенович Зубков?       — Тебя буду готовить я. Вопросы?       Он закапывал ее без лопаты и земли. Знал ведь, что она в жизни не подберется к призовым местам, да и бег никогда не был ее сильной стороной. Длинноногие подопечные Зубкова были на голову выше Сени во всех смыслах. Едва ли тот придет в экстаз от новости, что Вишневецкая собирается пополнить состав его драгоценной команды. Этот мерзкий старикан всем и каждому четко давал понять, что лишь его бестолочи имеют хоть какой-то вес в спортивной жизни университета. Остальные так, грязь под ногтями. От перспективы обречь себя еще и на вечное недовольство со стороны Владимира Семеновича под кожей прошелся озноб. Не в ее положении стоило бы торговаться, но вся эта сделка отчаянно воняла керосином.       — Допустим, я соглашусь, — размышляла Есеня, заложив руки за спину, — но ведь мне нужно время на подготовку.       — Можешь заняться утренними пробежками для начала.       — Пары начинаются в девять, — резонно заметила она.       — Успеешь, если начнешь с шести. А я ради чистоты выполнения задачи буду следить, чтобы ты не отлынивала. Назовем это отработкой. Есеня пораженно выдохнула:       — Это не отработка, а наглость!       — Мудацкий поступок, правда?       Какое же хрупкое у него эго, если до сих пор он так и не переступил через ее неосторожные слова. Все это ради мести, ради банальной, глупой мести. Как же иначе? Задать стандарты, до которых Есеня очевидно не дотянет, кажется самым верным планом действий. В ответ на это она прямо сейчас могла бы развернуться и отправиться в деканат с просьбой перевестись к другому преподавателю. Вот только ей могли попросту отказать без объяснения причин, а рисковать ей вовсе не хотелось. Она задумалась: месяц утренних пробежек в компании Миронова. Звучало не так уж и страшно. Нужно было всего-то перетерпеть и уповать на то, что в конечном счете Даня над ней сжалится.       В безвыходном положении вариантов в запасе было до смешного мало. Сдавшись,       Есеня нехотя выдохнула:       — Ладно, по рукам.       Сделку скрепили рукопожатием. Миронов, казалось, изнутри засиял от удовольствия, крепко сдавливая ее ладонь своей. Рука у него была крепкой, мозолистой — напоминание о прошлом на брусьях и перекладине, — Сеня пожала ее осторожно и недоверчиво, будто ожидая подвоха, но тот только крепче стиснул костяшки ее пальцев и быстро отпустил.       — Кстати, зачетные дисциплины никто не отменял. Можешь начать с отжиманий.       Есеня скрипнула зубами в раздражении.       — Хочешь мне что-то сказать?       О, она еще как хотела! И сказала бы, если бы ничем при этом не рисковала. Она прекрасно понимала, что ее покорное молчание развязывает ему руки, и просто так Миронов ее в покое не оставит. Всем своим видом он обещал ей, что расплачиваться придется долго и мучительно. Есеня с содроганием ожидала скорых проблем, сопутствующих этой сделке с дьяволом.