me and the devil

Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить.

Евангелие от Матфея, стих 5:17

      Он сидел в каминной, попивая свой крепкий кофе, пока пламя мирно окутывало поленья, пронизывая комнату успокаивающим треском древесины. Внимание мужчины привлекло сообщение, где оценщица кратко описала место своего нахождения и заверила, что с ней всё в порядке. Губы Давида тронула лёгкая, такая мальчишечья улыбка, когда на экране высветилось его родное «Ведьмочка». Он не скрывал от себя, что в данный момент завидовал той таинственной подруге и церковным прихожанам, что увели у него в этот вечер его ворожею.        Письмо в Верховный суд было давно составлено, и мужчина успел даже набросать требование о взыскании моральной компенсации с семейства Кладис. Одри, конечно же, не просила его об этом и едва ли заикнулась бы, но, глядя на её измождённый вид, который та тщательно скрывала и держала себя молодцом на заседании, он намеревался содрать с истцов последнюю копейку, если не нитку.        Порой слова девушки не выходили из его головы, они перебивали все прочие предубеждения, что нашептывали рогатые черти один за одним. Одри искренне верила в новую жизнь, горела неудержимым стремлением добраться в свою спокойную гавань, где полноправной владелицей могла быть только она. Давид знал, что осыпать жалостью и сочувствием было пустым делом, ровно как и не в его стиле. Оценщица перешагнула своё прошлое и нашла в себе силы идти дальше, пусть и в полном одиночестве, и это очень отзывалось в нём. С каждым днём, что он познавал Одри, с каждой минутой, пусть и недолгой, когда на нём задерживался её взгляд, мужчина погружался в неё. Будь то бескрайний океан или непроглядная пропасть, Давид не хотел даже мысли допускать, что ему надобно на поверхность. Он хотел следовать за ней, быть подле и встретить любое начало, а если потребуется, то выстроить его самостоятельно. Кирпичик за кирпичик.        Для его сущности это было непохожее состояние, быть может, именно о нём предрекали старшие, грозя пальчиком всем бессмертным подросткам и детишкам. Давид не слушал всякие глупые россказни, потому как вовсе не верил, что подобное могут испытывать они. Несколькими столетиями ранее он лишь грезил о безмятежной жизни, где-то вдали от отцовского наследия и праведного дела, на котором держится всё живое. Мужчина грезил жить для себя одного и в своё удовольствие, что смертная земля ему дала с лихвой. Вот только сейчас, сидя у камина и перелистывая книгу, которую он вместе с Одри дочитывал в её спальне, он не находил больше радости в праздной жизни. С появлением оценщицы, с первых её правильных слов в его мире что-то пошатнулось. Потому что в нём Давид уже не хотел жить лишь для себя.        — Ты всё тот же сын своего отца, не видать тебе жизни с чистого листа, — бросил Кассиэль и скрылся в коридорах поместья.        Он уже привык жить с клеймом сына предателя, словно это было родимым пятном, от которого нет смысла избавляться и которое было частью его сущности. Слова были схожи с теми, что ему повторяли на каждом шагу, напоминали о происхождении из раза в раз, как и о проступке отца, к которому сам Давид уже давно не имел никакого отношения. Мужчина корил себя за то, что не смог быть рядом, когда оценщице нужна была помощь. Её внимательный взор, поглощающий каждое изменение на его лице, едва уловимая морщинка меж бровей, что та успела нахмурить, дрожащие уголки губ, не решающиеся первыми сбросить с себя блуждающие слова, — всё в ней завладевало им. Отравляющие разум голоса становились тише, а присутствие Одри рядом, пусть и в нескольких шагах от него, ложилось исцеляющей негой на его пылающую от эмоциональной лихорадки грудь.       — Давид, — тихо позвала его девушка, приблизившись, — мы не есть ошибки наших отцов. И никогда ими не будем.       Она осторожно коснулась его плеча, совсем невесомо погладила его напряжённые мышцы, давая понять, что здесь с ним его поддержка. Взгляд мужчины вернулся к девушке, он заметно потеплел, к лицу прильнули былые краски и даже колечко в носу заиграло игривым блеском. В глазах его уже не бесновались злые черти, метающие во все стороны молнии и грозы. Давид улыбнулся так мягко, словно впервые пробовал эту эмоцию по-настоящему. Потому что такой улыбки была достойна лишь она.  Одри ещё не понимала, какую веру вселяла в него одним своим существованием рядом и одним своим неподдельным искренним взором.        Мужчина был готов вновь прижать её к себе, но не с целью утешить, а лишь ощутить, что Одри действительно в порядке. Руки сами потянулись к её лицу, лаская нежную кожу, когда как ледяные пальцы оценщицы обжигали не хуже бушующего пламени. Это краткое мгновение, где они стояли посреди кухни, Давид готов был запомнить и проматывать в своей голове вновь и вновь. Ему нравилось, как тревога покидала её лицо, оставляя царствовать безмятежность и спокойствие. Слабая улыбка легла на её губы и шатен был готов пустить весь мир в пекло, лишь бы эта улыбка оставалась при девушке как можно дольше.       — Я очень счастлив, что с тобой всё в порядке.       Вечернюю идиллию юриста прервал истошный крик о помощи, доносящийся из коридора. Голос принадлежал Рафаилу, потому это ещё более насторожило мужчину. Выбежав из своей «комнаты отдыха», он тут же определил, что звали из спальни оценщицы. Перед глазами сразу предстала картина, как обмякшую девушку вносил в дом Кассиэль с не менее безжизненным лицом. Тогда он готов был порвать парня в клочья и рассыпать пепелом над садом, ведь тот не смог выполнить свои единственные обязанности должным образом. Чудом его уняла Фелония, заверяя, что Одри в тот день просто отравили.        Незнакомое чувство одолевало всё тело Давида, ноги сами неслись к спальне, куда подступали и остальные обитатели поместья, но краем сознания мужчина понимал, что боится встретить то, что так отчаянно рисовали бесы в его голове. Комнату обдавал полумрак, лишь маленькая лампа у кровати освещала помещение. Под цепкий взгляд мужчины сперва попался Рафаил: юноша выглядел растерянным, его обдавала дрожь, а белоснежная рубашка была в крови, успевшая пропитать собой и трясущиеся руки коллеги.       «Это не его кровь,» — сразу понял Давид.       Всего один поворот головы и явь сразила его, представ во всей своей кошмарной красе. Юноша уложил на постель девушку, израненную и без сознания, а сам отступил в сторону, оставаясь в нервном оцепенении. Веки Одри были закрыты, бледное лицо отторгало все возможные краски, спуская их в багровые чернила, что уже  пропитали собой не только одежду, но и постель оценщицы. Давид не мог пошевелиться, ровно как и остальные астрейцы, что возникли на пороге комнаты. Растерянность каждого отбирало по минуте жизни у девушки, чья грудь даже не вздымалась.        Мужчина окинул беглым взглядом Микаэля, что, пересилив себя, первым подошел к оценщице и принялся нащупывать её пульс.        — Это сделали они, — подал свой голос Рафаил. — Рут заманила её в церковь, чтобы они завершили прерванный ритуал…       — Какая ещё Рут? — грозно прорычал Давид.       — По всей видимости, подруга детства Одри, — ответил на сей раз начальник. — У них получилось? — обратился к младшему.       — Не знаю, — Рафаил обхватил себя руками, дабы унять дрожь, — я почувствовал плохое предзнаменование, и направился навстречу этой энергии. Когда я оказался в той деревне, понял, что именно там должно было произойти…       — Я спрашиваю: явился ли он к ним после ритуала? — со всей строгостью в голосе прервал его Микаэль, продолжая исследовать раны девушки.       — Получилось ли у них? Ты себя слышишь? — возмутился Давид. — Они пускали ей кровь, измывались и вспороли живот, как какому-то скоту, — он тяжело выдохнул.       Мужчина не видел смысла пререкаться далее, ни одно слово не могло утешить его, как и успокоить бурлящий в крови гнев. Он приблизился к кровати, на которой неподвижной куклой лежала его ведьмочка, и опустился на колени перед ней. Руки девушки были по-прежнему холодными, только уже не отзывались на проявляемое к ним тепло. Давид обвил хрупкую ладонь своими, не взирая на засохшую кровь, осторожно, совсем невесомо принялся целовать каждый пальчик, каждую линию изгиба, взывая мольбой во взгляде к оценщице, что так и не открывала своих глаз.        «Прошу, держись, ведьмочка. Мы всё исправим, я исправлю, только держись,» — мысленно пытался достучаться до неё мужчина.        «Ха-ха, вы это тоже видите? Сын самого Соломона склонил колени перед смертной,» — назойливый голос вновь выбрался из клетки, в которую Давид тщетно отправлял каждого, кто норовил отравить его думы. — «Ну попробуй, попробуй её воскресить.»       «Она не мертва!» — отчаянно сопротивлялся им его собственный голос.        «А ты заплачь!» — вызволил себя иной голос.        «Заплачь, а лучше разнеси всё здесь! Сожги их всех, а-ха-ха-ха! Сожги всё вокруг!» — целый легион голосов переплетался меж собой в его голове, настырно выкрикивая одно за другим проклятья и подстрекательства.

🕷️🕷️🕷️

      Микаэль же продолжал исцелять оценщицу, не проронив ни слова за всё время нахождения у постели раненой. Он даже бровью не повёл, когда Давид припал к ногам девушки, прижав к сердцу её ослабленную руку. Начальник агентства презирал подобного рода сантименты, но в моменте, когда перед ним оказалось окровавленное тело подчинённой, осознал, что просто обязан спасти её. Не ради вечного отступника Давида, который рано или поздно должен будет принять свою учесть, а ради неё самой. Им многое не известно о Звере, потому терять такой ценный экземпляр, связанный напрямую с ним, было просто непозволительно, как выразились бы вышестоящее, но Одри была больше, чем просто инструментом в борьбе за свет. Она жила вопреки судьбе, и это его, так покорно следовавшего этой самой воле судьбы, трогало и даже восхищало, пусть ни в его природе было испытывать сие эмоции.        Казалось, что совсем недавно он аналогичным образом держал в руках её ладонь и старательно вычищал кровь девушки от яда. Тогда сердце напоминало о себе, стоило ему только приблизиться к ней, но сейчас оно и вовсе замерло, как и время вокруг каждого из агентства. Кожа оценщицы всё ещё оставалась бледной как мел, а слабое тело отказывалось подавать признаки жизни. Микаэль впервые позволил посеять внутри себя зерно отчаяния, допустив мысль, что может не справиться. Оно прорастало в нём стремительно, заставляя всё больше сомневаться в себе. Будто вместе с духом мисс Дюваль на её место вновь возвращалась непроглядная дымка безысходности.        — Микаэль, — позвал его хриплый голос Давида, — скажи мне, она будет жить?        Глаза мужчины наливались кровью, в них бушевал не один демон, не сотня, в них полыхал ад и он готов был восстать, стоило только тому приказать. Начальник устало прикрыл глаза.       «Только не сейчас,» — он ругал себя уже в который раз, что не сумел предотвратить подобной привязанности меж бессмертным и человеком. — «Нужно сперва спасти её, а всё остальное – потом.»       Он окинул изучающим взглядом Рафаила и Кассиэля: те сторонились от каких-либо комментариев и молча наблюдали за происходящим спасением своей коллеги. Они и не замечали, как рьяно цеплялся за жизнь девушки юрист, будто уже приняли этот факт и отбросили в сторону всякие речи о последствиях.        Жизнь девушки ускользала из рук Микаэля, он не мог зацепиться хоть за одну нить, связывающую каждого смертного с этим миром. Потерять на руках оценщицу означало потерять последний шанс на отпор пробудившемуся злу. На правах ответственного он никак не мог отбросить в сторону циничные суждения, что шли в разрез с уже породнившимся людским мышлением. Микаэлю было тяжело признавать, насколько сильно изменило его долгое пребывание здесь, как убавился его пыл, и как часто он на противоположную чашу весов вместо совести возлагал сердце.        — Выйдите все! Живо! — почти криком приказал мужчина.       — Я не уйду, пока ты не ответишь на мой вопрос, — упёрся Давид.       Микаэль проклинал тот день, когда его отправили сюда, но ещё более он проклинал тот момент, когда ему на попечительство отправили трёх тёмно-крылых оборванцев, за которыми приходилось каждый раз следить. Начальник выдохнул и со всей грозной внушительностью посмотрел на подчинённого.       — Давид, если ты сейчас же не выйдешь из комнаты, я сделаю только хуже, — он прекрасно знал, что не посмеет так распоряжаться жизнью мисс Дюваль, но предпочел воспользоваться объявившейся слабостью юриста.        Кассиэль без всякий раздумий и лишних реплик вывел коллегу из спальни, когда как Рафаилу директор «Астреи» приказал остаться. Ещё одна головная боль, от которой ко всему прочему также зависила судьба мироздания. Он жестом указал юноше подойти ближе к изголовью кровати. Дрожь сошла с него, теперь брюнет лишь выглядел растерянным, что отчётливо подчёркивала его природная бледнота. Сам же Микаэль не мог ручаться, как выглядел со стороны, потому что с подобным сталкивался впервые, и то, с какой скоростью кровь покидала тело девушки, никак не играло на руку ему.        — Что она видела? — спросил мужчина.       — Меня, — понуро прошептал тот.        — Все остальные, как я понимаю, тоже видели тебя, — он не смотрел на собеседника, лишь бросал фразы в ожидании такого же быстрого ответа.       Между ними повисло молчание.       — Я чувствую её пульс, но очень слабый, — признался Микаэль. — Мы спасём Одри, но тебе нужно будет стереть ей память. Она ещё не готова к тому, чтобы познакомиться с нашим миром.        — Ей нужно забыть всё? — осторожно, почти страшась, спросил юноша.       — Этот вечер, ничто не должно ей напоминать об этом.       Руки Микаэля источали холодный, почти ледяной свет, который так жадно впитывало тело оценщицы. Каждый целительный луч проникал в плоть, следуя за кровотоком прямо к сердцу. Пальцы мужчины жгло, силы развивались словно песчинки на ветру, но он продолжал своё дело. Всё внутренне естество мисс Дюваль с недоверием относилось к оказываемой помощи, как и ранее, тело сопротивлялось, отторгало далёкое от обыденной медицины воздействие.       «Ну же, прошу, Одри, не оставляйте нас,» — умолял он подчинённую.       Приказывая себе не сдаваться, мужчина не отпускал её холодные руки, что сжимал в своих. Он продолжал напитывать раненную светом, который та могла уже и не увидеть. С каждым новым потоком энергии, исходящей из его ладоней, Микаэлю казалось, что хрупкие пальцы начинали теплеть. Совсем постепенно, не так быстро, как хотелось бы в их ситуации. Страшная рана внизу живота девушки стала затягиваться, оставляя лишь багровые следы на рваных кусках одежды и запёкшиеся лепестки на коже.        «Раны сойдут с её кожи, но внутри я излечить их никак не смогу,» — обречённо подметил мужчина, вдыхая, когда кровь стала подступать к лицу девушки, возвращая той живые краски.       Она всё ещё была бледной, но слабое биение сердце уже можно было прочувствовать, как и вновь обретённое дыхание. Микаэль впервые за это время поднял свой взгляд на названного брата и коротким кивком обозначил, что следующее действие за ним. Тот коснулся лба девушки, совсем невесомо, боясь ей ещё больше нанести вреда. Глаза юноши заволокла белая пелена, унося его в чертоги памяти оценщицы.        Микаэль лишь наблюдал за поисками, производимыми Рафаилом, что так трепетно обходился с воспоминаниями девушки. Сам мужчина не рискнул бы прикоснуться к ним, зная, что и здесь совершит оплошность и не поскупиться на непозволительное сострадание. Человечество веками губило себя и возрождало из-за различных чувств, чаще всего низменных, что так противоречили должному, когда как он и все подобные ему отказывался от эмоций и вручал себя службе. Жалость, сочувствие, даже толика дружеских эмоций разрушали бессмертную броню, обрекая каждого из них на поражение. Увы, но даже такому расчётливому Микаэлю суждено было однажды оступиться, допустить себе привязаться к соратникам, и, потеряв их, обречь себя на общество удушающей вины. Она, подобно дамоклову мечу, следовала за ним, напоминая о себе и прошлом в самые уязвимые для мужчины моменты.        И сейчас, глядя, как подрагивали ресницы подчинённой, он испытывал самое настоящее чувство вины. Его делом было препятствовать появлению Зверя на земле, оберегать смертных, но никак не подводить одну из них к алтарю ложного божества. Возложенная на него некогда ответственность походила больше на удавку, что сжимала шею Микаэля ещё сильнее с каждым его промахом. Потому что таким как он ошибки не прощались.       Чем дольше юноша блуждал по воспоминаниям Одри, тем отчётливее проявлялись её бессознательные метания на постели. Рафаил готов был выудить злополучный вечер из памяти оценщицы, избавив тем самым её от грядущего шока, но рука той неожиданно крепкой хваткой вцепилось в горло брюнета. Девушка распахнула глаза и впилась ими со всей несвойственной ей злобой в коллегу. Её лицо поморщилось, словно пред ней было жалкое подобие паразита, чьё общество она никак не смогла бы вынести.       — Только попробуй, — прорычала та не своим голосом, — не по масти я тебе, чтобы ты менякасался.        Эти слова забрали у неё последние силы, потому оценщица вновь погрузилась в беспроглядный сон, оставив астрейцев наедине с услышанным. Юноша не спешил дотрагиваться до покрасневший кожи, его обеспокоенный взгляд встретился с задумчивым лицом Микаэля. Мужчина перебирал каждое слово, каждый напряженный мускул на лице девушки, когда та пришла на краткий миг в сознание. Ничто из замеченного не сулило добрых вестей.        Положив пальцы на её запястье, директор агентства удостоверился, что пульс оценщицы постепенно приходит в норму. Физически она была в порядке, о свершённых истязаниях могли свидетельствовать лишь разорванное платье и пятна крови на одежде и постели. Заглянуть в её душу после чудотворного исцеления не было возможным, любое повторное вмешательство могло навредить мисс Дюваль и мужчина не считал, что вправе так скоро рисковать ею. Им всем предстояло вновь поговорить начистоту, но только тогда, когда девушка будет готова к этому.        Рафаил приоткрыл слипшиеся губы, готовясь произнести волнующий его вопрос, но начальник прервал того, отрицательно покачав головой.       — Мы не можем пока делать выводы. Последователи Зверя дважды пытались призвать его. Одри не была случайной жертвой, — мужчина поднялся со своего места, не спуская сожалеющего взгляда с подчинённой, — её родили с целью дать плоть Зверю. Её рождение изначально должно было стать плохим знаменованием для человечества, но всё пошло совсем иначе. Нам остаётся лишь сделать то, чтобы его царствование никогда не наступило.       Они покинули комнату девушки, оставив Фелонии все хлопоты пред её пробуждением. Та, конечно же, не задавала лишних вопросов, как только получила короткое сообщение от Микаэля. Это был исключительный случай, когда мужчина готов был поблагодарить за содействие вечно беснующуюся брюнетку. Уже в коридоре он обратился к Рафаилу:       — Отец всё ещё молчит?        — Да, — кротко ответил тот на пороге уже своей комнаты. — Он всё ещё сердится на меня, боюсь, что ответов от Него мы не дождёмся и нам придётся блуждать на этом пути вслепую.        — Ты не единственный Его сын, на кого Он сердится, — равнодушно подметил Микаэль. — Впрочем, это в интересах Отца, чтобы мы получили ответы… — он не стал развивать тему, первым скрылся с глаз юноши в своём кабинете.

🕷️🕷️🕷️

type o negative — santana medley 

      Он не допускал и задней мысли о пощаде тех смертных. Как только мужчина узрел измученное тело дорогой его опальной душе ведьмочки, он решил поквитаться с каждым, кто посмел причинить ей боль. Подобную вольность Микаэль бы тут же назвал слабостью, но это был тот случай, когда потайным голосам вторило его истинное желание. Оно было пропитано ненавистью и злобой, пламенем ярости и жаждой крови.        Пожар в деревне не стихал, люди метались во все стороны, в жалких попытках собрать самое необходимое и скорее спастись. Радужка глаз Давида налилась алым, ему противила мысль о том, что кто-либо из них сможет уцелеть и остаться в живых. Мужчина сделал первый шаг к церкви и земля в округе задрожала. Жители затрепетали и стали оглядываться, ожидая очередного неведомого толчка. За них Давид не спешил браться, но и давать шанса на побег он, конечно же, не собирался. Ворота в миг были заперты, а забор заволокло диким пламенем, сквозь которое нельзя было разглядеть ничего.       «Уверяю, это будет не быстрая погибель,» — хмыкнул он, приближаясь в дверям горящей церкви.       Прихожане и организаторы проклятой службы не могли найти себе места, их глаза были сожжены, пустые глазницы кровоточили и не давали покоя смертным. Их страдания приносили удовольствие Давиду. Но то была лишь малая цена, которую тем должно было заплатить. Своим обезумевшим от жажды возмездия взглядом мужчина выискивал главного, что занёс свой гнусный меч над его любимой. Он уже принял, что оценщица была далеко не мимолётным увлечением, не смертной для услады глаз, она стала той самой драгоценностью, которую ему захотелось оберегать, радовать, дарить самый мельчайший повод для улыбки и разделять каждый миг наслаждения. Ради неё он не поскупиться открыть душу, разорвать все замки, вручить их обломки в её нежные руки и припасть вместе с сердцем к её ногам. Ради своей задумчивой ведьмочки Давид был готов разорвать пространство подобно полотну тончайшей ткани, чтоб разошлось оно по швам, и отправить в самое пекло каждую душу, что посмела навредить девушке.        Молодой человек в рясе пытался отползти от алтаря, где некогда была прикована гвоздями Одри. Давид не мог стерпеть обилие крови, что они успели пустить из её тела. Он схватил за волосы названного пастыря и принялся бить того головой о мраморные ступени храма. Его крики выделялись среди прочих, но мужчина не этого хотел услышать. Каждым своим ударом он выбивал из культиста веру в благой исход, как ток по его пальцам сходили голоса и проникали прямо в голову молодого человека. Они впивались в него, калечили не мозг, а всё сознание, осыпали не просто мерзостями, а предстоящими истязаниями, что ждали мученика.       «А может ты хочешь, чтобы мы тебе вспороли живот? Ему это понравится, видишь, как он старается ради своей красавицы?» — шептал один. — «Там, где нет пощады, мы запустим тебе под кожу сотню тараканов, муравьёв и пчёл, они будут бегать, прыгать по твоим внутренностям,» — радостно оповещал другой. — «А когда им надоест, они станут пожирать тебя изнутри! Твоя душа будет чувствовать это вечность, потому что твоё тело вот-вот превратиться в кашу. Целую вечность, только представь!»       — Прошу, помилуйте! — кричал в предсмертных мольбах пастырь. — Я служил ему верой и правдой…       — Вот и получай за свою службу, — выпалил на исходе Давид, проникая одним точным ударом в грудную клетку своей жертвы и вынимая оттуда сердце.       Такое тёплое, ещё источающее аромат жизни, оно кровью обливалось в его руке. Это жалкое, никчёмное сердце по своей природе было аналогичным, что билось в груди той самой, что привела юриста в эту деревню. Вот только её должно было биться и как можно дольше, встречая самые счастливые моменты своей жизни. Бездыханное тело Одри не выходило из его памяти, оно было окрашено страхом потери и невозможностью больше услышать её дыхание. Давиду следовало сидеть подле неё и выжидать выздоровления, но безнаказанными этих трепыхающихся тварей он никак не мог оставить. Он хотел заглушить их криками свой собственный, что внутри разрывал его нутро. Страх потери и беспомощность мужчина заглушал страданиями смертных, которым воздавал должное.        — Спасибо тебе, Давид, ещё раз.  И за помощь ребятам, и за этот вечер.        Мысль не услышать более её голоса была невыносимой, потому он быстро взялся за другого парня. Впрочем, Давид уже сбился со счёта, если вообще считал. Он разламывал кости ещё живым культистам, доставал из открытых ран органы, втаптывал в пол одних и швырял в огненные стены других. Страшнее смерти в адском пламени была лишь та, что пришла под руку с разъярённым Давидом. В его глазах смешалось всё, он создавал симфонию из воплей людей и нескончаемого треска древесины, что извещала о падении храма ложного бога. Руки, что были по локоть в крови, писали не красками, а багряной кровью, создавая свой неповторимый пейзаж мести.       Он не помнил, сколько времени провёл в деревне, как долго расправлялся с остальными жителями, которых не было на службе. Давид вошел в былой кураж, какой испытывал не так часто, но что одолевал его стремительно и не отпускал ещё очень долго.       «Так стараешься, но излечит ли её это? Ха-ха, смотри, ты выпотрошил девчонку, что так похожа на твою!» — его спутники вернулись к нему, оглушая с новой силой. — «Как по мне, он всё правильно делает! Но очень скромно, нельзя ограничиваться одной деревней. Уничтожь их всех, пусть молящих не останется на этой земле вовсе!» — подстрекал ещё один бес. — «Ты так любишь её, но готов ли ты сжигать города в её честь?»       Ему не нужны были лишние подсказки, ещё когда он покинул стены особняка, мужчина решил, что не оставит и камня на этом месте. И если потребуется, он осыпет солью эту землю, лишь бы ни одна живая душа больше не смела появиться здесь. Деревья вместе с домами примерили на себя новые наряды, что губительным жаром разрушали их в один миг. На земле лежали беспорядочно разбросанные куски тел — некоторых Давид разрывал на части голыми руками, не вдаваясь в изящество своих экзекуций. Всё основное делали его пособники, что уничтожали в человеке самое ценное — душу. Они обрекали каждого на страдания ещё до подступов к Чистилищу.        Вышагивая сквозь пламя, что даже язычком не смогло коснуться его, Давид одним ударом ногой о землю превратил в пепел все горящее постройки. Он не глядел на своё творение, потому что не оно приносило ему облегчение. Весь чудовищный процесс возмездия был способом отвлечься от переживаний. Состояние ведьмочки в корне отличалось от того, что было после отравления. Давид надеялся, что та будет жить, потому что Микаэль обязан был сделать всё возможное. Но чувство потери на краткий миг застигло его врасплох. Мужчина готов был рисовать им будущее в самых разных тонах, предоставить девушке любые варианты, лишь бы она была рядом, когда как весь остальной мир мог и подождать. Но что делать ему, если Одри не станет? Вновь бродить по поместью, искать одержимых и гоняться за предвестником конца Света? Это было мучительно и невыносимо, ведь после неё все последующие старания теряли смысл. Давид существовал по наитию, выполнял работу и наслаждался тем, что мог ему дать этот мир, но с ней… Рядом с ней ему хотелось жить, чувствовать и испытывать. Не просто гореть, а именно согревать. Ради такой, что пробудила в нём настолько незнакомое, не жалко было окрасить и океан в багровый цвет.        Стоило ему вернуться на второй этаж и направиться к комнате оценщицы, как в коридор гарпией вылетел Микаэль. Его не обрадовало внезапное отсутствие сотрудника, как и его внешний вид. Окровавленная рубашка, брюки, руки с запёкшимися бурыми пятнами — Давид и не думал приводить себя в порядок, он даже не придал значению, кровь скольких людей на нём осталась.        — Где ты был? — сразу начал с допроса начальник.       — Выбегал по делам, не заметно? — он равнодушно пожал плечами.       — Ты же понимаешь, что наверху это так не оставят, — Микаэль срывался на грозный тон. — На этот раз я не смогу убедить наше начальство, ты понесёшь наказание… — блондин проследил за взглядом Давида, что так и рвался к двери в спальню девушки. — И не только за содеянное сегодня.       — Они измывались над ней и пускали кровь! — чуть ли не криком выдал из себя тот. — Понимаю, вам с вершин своих принципов тяжело понять таких, как я, у вас там холодно и напрочь отморожено всё. Но я не намерен мириться с тем, что кто-то посмел тронуть её! Её, Микаэль! — в голосе мужчины впервые были слышны нотки усталости, даже отчаяния. — Я приму любое наказание, мне плевать…       — Давид, нам не положено… — попытался напомнить ему начальник.       — Плевал я на то, что положено, а что нет! — он смотрел с презрением на Микаэля, что так упорно отстаивал тысячелетние уставы. — Я никогда не вернусь туда, им пора бы с этим смириться. Могут меня пытать, могут посылать на очную ставку со Зверем, я от своего не откажусь. И от неё тоже.       Его визави тяжело выдохнул, по его лицу было понятно, что он сам за несколько часов претерпел не одно метание. Микаэль был без сил, препираться с таким подчинённым он более не мог. А имея на руках расклад сегодняшнего дня, он и вовсе готов был махнуть на свои обязанности блюстителя порядка. Давид наломает дров с завидной скоростью — его было нисколько не жаль, а вот несчастную смертную хотелось поберечь от злой участи.        — Если она стала тебе так дорога, найди в себе силы отказаться от неё ради её же блага, — совсем тихо произнёс Микаэль.       — Я выбрал её, а не весь мир, потому пусть горит всё, — юрист направился к заветной комнате. — Благое я сотворю и своими руками.       — Тогда сотри с них кровь, если не хочешь, чтобы она увидела перед собой чудовище.        Мужчина осмотрел свои руки и решил действительно отмыть их от следов нечестивых. Меньше всего ему хотелось испугать своим видом девушку, если та очнётся в его присутствии. Пока он сменял одежду, Фелония успела появиться на пороге поместья и моментально переодеть оценщицу. Капитан сидела у её постели и осторожно проходилась влажной тряпкой по запятнанным местам. Ей были чужды помыслы остальных, но, сама того не зная, разделяла сочувствие начальника к Одри. Девушка методичными движениями проходилась по рукам, ногам и шее мученицы, стараясь как можно тщательнее стереть запёкшуюся кровь и избавить ту от мрачном напоминании. Давид же наблюдал у дверей за процедурой, отдавая должное коллеге, что с заботой подходила к этому. Даже не смотря на частые осуждения в её взгляде, юрист знал, что эту отречённую лучше него никто не поймёт. Они оба были близки к смертным больше, чем кто либо, просто потому, что жаждали свободы.       — Дальше я сам, — прервал Фелонию мужчина, протянув руку за влажной тряпкой, когда та приступила к лицу оценщицы.       — Давид… — завела не менее устало капитан.       — Оставь нас, Фелония, — в его взгляде читалась лишь надежда, весьма отчаянная, на снизошедшее понимание. — Прошу тебя.        Девушка, подобно директору агентства, покачала головой, но предпочла не комментировать стремление и порыв мужчины. В отличие от остальных она не видела в этом предосудительное, но читала выведенные отчётливыми буквами последствия. Она презирала Давида за его былой статус и взбалмошность в юности, но время в этом мире изменило их обоих куда сильнее, дало переосмыслить многое, и в отличие от белокрылых судей наследник Соломона отличался куда большей человечностью. Возможно, потому ей хотелось прикусить свой язык за сказанные колкие слова о его новой жизни. Фелония молча покинула комнату, отправившись на ковёр к начальству, что не носило земных погон.       Оставшись наедине с Одри, мужчина совсем ласково стал поглаживать её пальцы, что лежали поверх одеяла. Он не смотрел на её ночную сорочку, какую уже успел несколько раз запечатлеть своим взором, Давид безотрывно глядел на её средне лицо. Такое безмолвное и спокойное, словно она вот-вот должна открыть глаза или вовсе притворялась спящей. Его рука медленными движениями убирала застывшие багровые мазки на её лице, возвращая тому безупречный тон. Мужчина так мало знал её, но вероятность потерять девушку и больше никогда не увидеть её утренней улыбки за завтраком была подобна сокрушению всего сущего. Давид плевал на мироздание, на баланс и порядок во всём живом и неживом, он отрёкся от продолжения дел отца, сбежал на встречу своей новой судьбе. Блуждая среди заданий, что были сродни забавы и компромисса для небесных существ, мужчина не подозревал, что то самое, ради которого он бросил всё, будет лежать в его руках как подарок для той, что лежала с сомкнутыми веками. Ладонь девушки едва отдавала теплом, но он решился взять её, робко целуя, словно она и вовсе была хрустальной, прильнул щекой к ней и, не смыкая глаз, оставался подле неё.        — Мы справимся, ведьмочка, — шептал он, — мы с тобой точно со всем справимся.

🕷️🕷️🕷️

      Она стояла посреди тёмно-красной реки, небо застилали подобные воде кровавые облака. Одри не знала, где она находилась и как оказалась здесь. Температуру воды её ноги никак не могли определить. Тело само двигалось, ведомое слабым светом алой луны. Ступив один неровный шаг, девушка споткнулась о нечто хрупкое, покоившееся на самом дне. Нащупав то, что нарушило её равновесие, она подняла на поверхность и обнаружила осколки человеческого черепа в своей руке.        «Малышка Одри,» — раздалось возле неё, но оценщица никак не могла разглядеть владельца этого тихого, почти шипящего голоса. — «Всё бродишь в надежде найти ответы? Очень зря ты связалась с этими блюстителями порядка. Ты для них очередная пешка…»       — Кто ты? — нерешительно спросила она, продолжая оглядываться по сторонам и всматриваться в каждую ветвь близ растущих деревьев. — И где это я?       «Ты там, где и должна быть. У меня дома,» — тихий, будоражащий всё нутро смех. — «Прошу простить, у нас дома. Я ещё не свыкся с новыми обстоятельствами. Но если ты мне поможешь, тебе здесь понравится.»       Оценщица продолжила неспешно шагать по мелководью, игнорируя острые предметы и останки то животных, то людей, что мешались с песком у её ног. Она хотела найти место, в которое могла бы впадать река, выйти хоть куда.        «Поверь, вам не остановить меня. Всем правящим рано или поздно приходится сложить свои бразды, и это время настало. Думаешь, чего так твои дорогие коллеги переживали о неком божестве, возникшем из неоткуда?» — голос продолжал шептать, проникая не просто в её голову, а в самое сердце, заставляя прочувствовать, как отскакивали его слова от стенок женского тела. — «Вот взять, например, Микаэля, твоего праведного начальника. Думаешь, пост директора был пиком его карьеры?» — снова смех. — «Он вёл за собой армию, целые батальоны бравых солдат на верную смерть и лишь бы достичь высот, что приблизят его к заветному солнцу. Увы, места папочкой давно были распределены. Его ошибки измеряются не сотнями, а тысячами смертей. Его амбиции донимали всех на небесах, вот он и оказался в этом гнусном месте при первой подходящей оплошности,» — Одри показалось, что говорящий подступил ещё ближе к ней, оттого слова стали звучать громче. — «Он спасает мир не ради мира, а ради звания. Того, что у него так несправедливо отняли.»       Девушка не спешила оборачиваться, всей полуобнаженной спиной она чувствовала, что никого за ней не было. Она лишь продолжила свой путь, не ведая, куда её приведут багровые воды.        «Ха-ха, вижу, тебя не столь интересует твой начальник? И кто же затуманил в этом клоповнике твой разум?» — она не видела его, но лёгкий ветер, что обдал её тело, подсказал, что говорящий обошел девушку со всех сторон. — «Младший сыночек Рафаил? Нет, не твой темперамент. Его сердце давно принадлежит одной покойнице, за слёзы по которой его дражайший отец и сослал к вам. Не повезло детям с отцом, но тебе ли не знать, что родителей не выбирают,» — последнее отчётливо выпало издёвкой прямо ей в лицо.       — Покойнице?.. — не слыша саму себя, произнесла Одри. — Я не понимаю, где я, не понимаю, о чем ты говоришь, и кто ты вообще… Почему ты не выходишь из моей головы?       «Не всё сразу, моя родная, не всё сразу,» — голос грудным бархатом распределял слова так, чтобы Одри не могла разобрать, с какой стороны на этот раз они последовали, ведь были уже в её голове. — «Грозный рыцарь Кассиэль? Нет, не в его характере плестись за девицей на край света, если только это не его дражайшая… Ох, и этого ты тоже не знаешь? Дитя, не тем ты доверила себя, совсем не тем.»       Вода стала постепенно подниматься, выходя прямо к стволам деревьев, поглощая мелкие кустарники. Одри медленно наблюдала, как и её завлекает в свою глубь река. Кончики пальцев уже скрылись за красной краской, что подкрадывалась и к её животу. Былой шрам детства отдавал резкой ноющей болью, словно он вновь ожил и стал глубже. Девушка прижала руки к болезненному месту.        «Стоило сразу догадаться, кто пленил твои девичьи грёзы! Да-а-ви-и-д! Как много извлекли из этого имени людишки. Вы действительно схожи,» — голос замер, но лишь на мгновение, — «но не думай, что наше с ним общее начало дарует тебе счастливый конец. В нём легион таких, как я. Слабее, но не менее проворнее. Как думаешь, сможешь ли ты после этого спокойно засыпать с ним на одной подушке?»         — Откуда ты их всех знаешь? — ей очень хотелось использовать слово «чушь», но каждое последующее сказанное слово всё больше отдаляло критической мышление. Одри не стремилась спорить, ей нужно было выбраться из этого места.        «Я был в самом начале и я буду в самом конце,» — после этой фразы девушка ощутило привычную пустоту, будто её плоть покинул посторонний, оставив наедине с услышанным.       А вода всё поднималась, давила на её грудь, тянула к самому дну, где уже плавали отчётливо выраженные силуэты знакомых ей людей. Вместо былого голоса пространство вокруг заполнили крики. Множество криков, что не утихали, а надрывающейся мольбой взывали её. Вокруг оценщицы плавали искаженные лица четы Кладис: грудная клетка была разодрана, а на шеях супругов весели, подобно христианскому кресту, языки. Одри зажмурила глаза, продолжая идти вперёд, когда вода уже стучалась о её подбородок.       Совсем рядом проплыл Давид, в глазах которого не было ничего кроме пустоты. От этого её сердце болезненно сжалось. Тела мучеников не вселяли в неё больше того горя, на которое она прежде распалялась. Руки её тянулись к тому, что, как она верила и знала, отправится за ней и в огонь, и в воду. Одри рвалась к мужчине, хоть течение было сильнее и беспощаднее. В ноги впивались старые обломанные кости и острые камни, но девушка не решалась остановиться, ей нужно было прикоснуться к нему хотя бы здесь. Вновь ощутить его исцеляющее тепло на своей коже.        Открыв глаза, Одри нашла себя посреди дороги в полном одиночестве. Тело обдавала дрожь, но она не могла определить, от чего та возникла. Кожа на костяшках обеих рук была стёрта в кровь, как и босые ноги, что еле удерживали её ослабленное тело. Взгляду попалась машина, что врезалась прямо в электрический столб. Из-под капота автомобиля исходил небольшой дымок, предвещающий его неисправность. Взяв себя в руки, она добралась до транспортного средства в надежде найти владельцев в живых. В воздухе смешались хвоя и кровь, все они разом ударили в ноздри оценщицы, из-за чего глаза той начали слезиться. Металический привкус не отпускал её, пленив собой всю полость рта. Обнаружив дверцы машины распахнутыми, девушка поспешила помочь пострадавшим выбраться из салона. Она действовала по инерции, совершенно не пропуская вольной мысли в своей голове.        Когда руки добрались до тела на пассажирском сидении, Одри обнаружила, что на нём располагалась миссис Кладис. В аналогичном положении был и её супруг — мистер Кладис. У обоих, как стоило догадаться оценщице, были выпотрошены грудные клетки, а языки подвешены у зеркала заднего вида вместо машинного ароматизатора. Лица умерших застыли в едином страдальческом выражении, которое обычно примеряют на себя те, что уже в конец отчаялись перед самой смерти и смиренно принимали все муки. Их резали, пока те ещё были в сознание, и, как бегло могла констатировать Одри по следам крови на одежде и ранам, органы вкуса были изъяты далеко не ножом. Их вырвали голыми руками. Как в бреду, девушка отстранилась от убитых и поплелась обратно к дороге, оставляя позади место преступления.       «Я всё ещё сплю, это всё не по-настоящему,» — твердила она себе.       Было чувство из сна, где она торжествовала над смертью отца и всех его прихожан, вновь подступало к её горлу. Жалость более не стучалась в грудь оценщицы, она приняла исход родителей своего нерадивого пациента как данность. Это пугало Одри и в тоже время часть её сущности ликовала от того, что все заняли свои места. Девушка не знала, как победить эту отраду, что так и жаждала вырваться из неё в довольной усмешке.       «Я должна принять это,» — уговаривала себя Одри. — «Как только я приму это в себе, как только перестану бояться… Но каким же чудовищем я тогда стану?»       Раны на ступнях давали о себе знать, но оценщица продолжала бежать прочь. Она по-прежнему не знала, где находилась, насколько далеко от поместья и где сейчас были её коллеги, но девушка ступала через боль, через слёзы, что проступали в её глазах. Одри чувствовала, как всё внутри неё рушится, как ломается прежнее и выстраивается то, чему она не в силах была препятствовать. Сейчас ей хотелось убежать от самой себя.        Когда тело в конец изнемогло, она упала коленями на дорогу, что окружали одни деревья и лесные обитатели. Она была одна среди всей этой тьмы, где не было ни проблеска света, ни маяка, способного направить её на путь, к которому рвалась израненная душа. Одри не могла поверить, что встретит свой конец здесь: без сил, вся в крови, ссадинах и в полном опустошении и беспамятстве.        Как только её глаза оказались прикрытыми, неподалёку раздался шум приближающейся машины. Судя по неспешной езде, то не была полиция, потому девушка решилась повернуться ей навстречу и разглядеть позднего путника. Авто остановилось в метре от неё, ослепляя своими фарами. Одри едва смогла приподнять руку, чтобы прикрыть ослабленные глаза. Навстречу ей вышел мужчина, чья походка уже успела запомниться оценщице за то короткое проведённое время. Она не спешила задавать вопросы, лишь позволила укрыть себя дорожным поедом и усадить на пассажирское сидение подле водителя.        — Полагаю, нам по пути, — произнёс Малек не без улыбки.