The Weirwood Queen | Чардревная Королева

Середина сентября, 299 год З.Э.

Хотя на землю опустилась осень, богороща Риверрана была почти такой, какой помнила Кейтилин — яркой и воздушной, полной птиц и цветов. Однако сейчас красота только усилила гнев. Как мир мог оставаться таким прекрасным, когда её мальчиков не стало?       Кейтилин не потрудилась расстелить плащ, прежде чем сесть на траву. Платье было простым, из шерсти цвета голубого Талли, давно выцветшим. Кейтилин взяла его в свои путешествия, потому что оно уже повидало немало грязи. Руки Рикона часто были грязными, когда он тянул юбки, прося себя обнять. Маленькие отпечатки ладоней заставляли её вздыхать и смеяться в равной степени.       Глядя на стройное чардрево, Кейтилин почти видела маленькое личико Рикона в бледной коре. И всё же у Рикона никогда не было настолько печального выражения, как у вырезанного лика. Даже когда она покидала Винтерфелл, младший сын не плакал, а злился, надувая щёки и топая ногами с самозабвенностью, так свойственной детям. Ветер гнал по воздуху опавшие листья, и она мельком увидела Брана в гребнях коры. Когда Бран узнал, что больше никогда не сможет ходить, нашёлся ли кто-нибудь, кто утешил бы её милого мальчика вместо неё? Боги да простят меня, я оставила их там умирать.       Вдалеке взревела труба. Вскоре она услышала топот лошадей и звон доспехов, одобрительные крики мужчин. Эдмар, должно быть, вернулся. Она должна пойти, поприветствовать его и людей в Риверране. Но она не могла заставить себя подняться. Пусть он найдёт меня здесь. Конечно, кто-нибудь рассказал бы ему о новостях, которые ворон принёс три дня назад, но не Кейтилин.       Когда мейстер Виман её разбудил, она искренне надеялась, что сир Родрик отвоевал Винтерфелл. Но потом Кейтилин зажгла свечу и увидела выражение лица мейстера, и надежда умерла в мгновение ока.       Весь день она ничего не говорила, словно удерживание горя в себе могло сделать его менее болезненным. Сир Первин спросил, что случилось, после того как она едва притронулась к ужину, но она проигнорировала вопрос и предложила ему присоединиться к веселью во дворе. Не желая давить на мать своего короля, он ушёл, нахмурив брови.       Рыцарь мог бы оставить её в покое, если бы не тот факт, что он сидел рядом с ней за едой. Он наблюдал, как она перекусила несколькими кусочками яйца; он волновался, когда она набила полный рот хлеба. После того, как она не съела ни кусочка за ужином, рыцарь тенью последовал за ней в Септу. Кейтилин не торопилась, зажгла свечи перед каждым из Семи и помолилась в упрямом молчании. Но рыцарь был терпелив. Сир Первин опустился на колени, как и она, и зажёг перед Воином свои свечи. Как долго она стояла на коленях, она не могла сказать. Когда она поднялась, у неё заболели колени, и она споткнулась, когда мир закружился.       Сир Первин поддержал тёплой рукой, и простая доброта разрушила стены. Его лицо было маской ужаса, когда она рассказывала ему о новостях ворона, но он всё-таки попытался её неловко утешить, то и дело запинаясь и путаясь в словах.       С тех пор они не разговаривали. О, он всё ещё верно служил Кейтилин — приказал кухням принести ей простую еду, и она вежливо съела её, лишь бы не видеть беспокойства в его глазах. Да, она могла положиться на сира Первина в том, что он скажет Эдмару, где её найти. Она могла положиться на него в том, что он расскажет её брату, что сделал Теон.       Лицо чардрева изменилось, печальные губы изогнулись в хитрой улыбке. Теон. Она долго задавалась вопросом, не было ли его хитростью то, как он защищал себя. Нелегко быть забранным из домашнего очага в десять лет. Воспитание достаточно распространённое дело, но быть заложником… она никогда не доверяла мальчику, но, тем не менее, наблюдала, как он растёт. Теону было одиннадцать лет, когда родился Бран, и он всё ещё пытался приспособиться к жизни так далеко от моря. Он держал Брана, когда тому была всего неделя от роду, с мягкой улыбкой на лице, прежде чем решил, что возиться с детьми ниже его достоинства.       Он спас Брану жизнь, только чтобы забрать её позднее. Робб рассказал ей, наполовину сердитый, наполовину гордый, о действиях Теона в Волчьем лесу. Как он всадил стрелу в одичалого, который приставил кинжал к горлу Брана. В Близнецах, когда она сказала Теону, чтобы Чёрная Рыба сбил всех ворон, он пообещал принести ей их перья для шляпы. В Шепчущем лесу он сражался на стороне Робба и хвастался, как близок был к тому, чтобы скрестить мечи с Цареубийцей. Теон всегда жаждал славы.       Эдмар был на годы старше, почти верховным лордом, и всё же жаждал проявить себя перед их умирающим отцом. Даже она со всеми своими сомнениями не предвидела, как далеко может зайти Теон, чтобы заслужить одобрение отца, которого он не видел десять лет. Роббу не следовало отсылать его.       Робб. Борозды под губами древа-сердца превратились в бороду. Отросшая борода придала ему достоинства, хотя ему исполнится шестнадцать только через несколько лун. Её первенец. Её единственный живой сын. Её король. Боги, спасите нас, Робб, что ты наделал?       Ворон со Скалы прилетел вчера на закате, что было дурным предзнаменованием. Желудок уже бурлил, когда мейстер Виман принёс письмо. «Я получил стрелу в руку во время штурма Скалы», коротко написал Робб. «Когда рана загноилась, Джейн уложила меня в свою постель и ухаживала за мной, пока лихорадка не спала. Я захватил её замок, а она в ответ покорила моё сердце».       На земле позади неё хрустнула ветка. Всё ещё глядя на сердце-древо, Кейтилин нарушила молчание:       — Я хотела бы уединения, сир Первин.       — Это я, Кэт.       Она обернулась. Эдмар был забрызган засохшей красной грязью, лицо побледнело и осунулось.       — Первин сказал мне, что я могу найти тебя здесь. Он ушёл с Мартином Риверсом: для них был ворон. — Эдмар поморщился, опускаясь на землю рядом с ней. Его глаза ввалились, а борода стала клочковатой и неопрятной.       — Они тебе всё сказали? — Кейтилин страшилась ответа.       — О Винтерфелле и Скале, — кивнул Эдмар.       — Сир Родрик клянётся вернуть Винтерфелл, — с горечью сказала она. Никогда больше она не будет спать в этих тёплых стенах. Не сейчас, не тогда, когда на них водружены головы её детей. — Он говорит, что у него две тысячи человек, а у Теона всего пятьдесят. Но потребовался только один, чтобы убить моих сыновей.       Эдмар открыл рот, чтобы заговорить, но передумал. Нет слов утешения, которые могли бы облегчить её боль. Он неловко похлопал по плечу, и на платье остались крупинки засохшей грязи. Она снова посмотрела на брата, отметив, какой он худой, какой усталый.       — Как прошла битва? Переправились ли Ланнистеры через реку?       — Я отбросил их назад. Лорд Тайвин, Григор Клиган, Аддам Марбранд, я прогнал их. Станнис, хотя… — Он поморщился, обхватив голову руками.       — Станнис? Что насчёт Станниса?       — Станнис проиграл битву в Королевской Гавани, — сказал Эдмар. — Его флот сожжён, армия разгромлена. И Хайгарден выступил в защиту Томмена. Дорн тоже.       И Робб потерял Фреев, Эдмар не сказал. Во дворе раздавались крики; несомненно, ворон для Первина и Мартина принёс известие о нарушенной Роббом клятве.       — Хайгарден — это хотя и неприятно, но ожидаемо. Однако неужели Дорн?       Кейтилин покачала головой, задаваясь вопросом, сколько золота Ланнистеров ушло на оплату принцессы Элии и её малышей. Конечно, огромная сумма, потому что Роберт, каким бы смелым он ни был, никогда не осмеливался посетить Дорн, не больше, чем Мартеллы или их знаменосцы приезжали ко двору. Но они лелеяли своё горе двадцать лет; возможно, боль притупилась.       А может, и нет. Время — странная штука. Лорд Хостер стонал на смертном одре, измученный чашкой чая с пижмой, который подали так давно. Неудивительно, что Лиза не пришла, чтобы облегчить его кончину. Когда она поняла значение стонов отца, то начала писать письмо Лизе, умоляя прийти к их отцу до того, как он умрёт. Письмо всё ещё лежало в кармане неотправленным. Двадцать лет не притупили горе Лизы, в этом она уверена, и двадцати лет было бы недостаточно, чтобы притупить ярость Кейтилин.       Она посмотрела на свои покрытые шрамами ладони. Валирийская сталь нанесла глубокие раны, но это стоило того, чтобы отсрочить гибель Брана, пусть даже всего на год. Хотела бы она сама перерезать Теону горло, но эта мрачная задача не выпала бы на её долю. Либо Теон падёт в битве, либо его оставят для суда Робба, когда он вернётся. Она отправила кости Неда на Север, в Винтерфелл, но Лёд оставила в Риверране для Робба. Теон много раз носил Лёд для Неда, отдавал его ему, чтобы он мог воздать должное.       Когда Лёд будет пить кровь перебежчика, она не отведёт взгляда.       

***

       Прошло две недели, прежде чем прилетел ворон. Сир Первин принёс ей письмо в солярий и бережно положил ей на колени, прежде чем уйти. Она устала, устала от часов, проведённых с умирающим отцом, от часов размышлений о том, как они могли бы умиротворить Фреев. Лорд Уолдер не мог похвастаться отходчивостью, и женитьба Робба на жительнице Запада, из обедневшей семьи с древним именем, несомненно, стала для него неслыханным оскорблением. Мартин Риверс уехал в тот же день, когда вернулся Эдмар, забрав с собой почти всех людей Фрея.       Всех, кроме Первина. Какой бы гнев он ни испытывал по отношению к Роббу, он не показывал этого Кейтилин. Она не знала, почему он остался, и не стремилась спрашивать. Она также не просила у него совета о том, как они могли бы загладить свою вину перед лордом Уолдером. Рана была слишком свежей; она не хотела рисковать потерять и его. Иногда ей хотелось общества Бриенны, но Первин справлялся так хорошо, как мог бы справиться любой молодой рыцарь.       Она уставилась на свиток, на серую печать с рядами волчьих голов. Какие бы новости ни прислал сир Родрик, они не могли быть хуже тех, что были раньше. Она сломала печать, кусочки воска упали ей на колени.       Кейтилин читала быстро, слова расплывались у неё перед глазами. «Мы отвоевали Винтерфелл», гласило оно. «Мейстер Лювин ранен… маковое молоко… мы молимся, чтобы он очнулся. Именно он убедил Теона Перебежчика уступить и взять чёрное …»              Она встала, свиток зашуршал, когда она крепко сжала его в кулаке. Он убил моих сыновей. Он заслуживает смерти, а не службы на Стене. Кейтилин молилась, чтобы мейстер Лювин очнулся; он привёл на свет её детей, выхаживал их во время всех болезней… и всё же отказал ей в правосудии, и этого она не могла простить.              Сердитым шагом она направилась к богороще, не обращая внимания на темнеющее небо. Семеро были её богами, Септа была её местом, но она не знала, смогут ли Семеро добраться до Стены. Кейтилин подняла на скорбное лицо тяжёлый взгляд. Безымянные древние боги Неда не спасли ему жизнь, но, возможно, могли бы отомстить за его сыновей. Она молилась молча, пока не смогла больше выносить холод, затем отправилась в Септу.              В отличие от пустой богорощи, Септа была полна людей. Эдмар стоял на коленях, зажигая свечу Матери. Воины и дворяне одинаково зажигали свечи Воину и Отцу, в то время как служанки зажигали свечи Матери и Деве, даже Кузнецу.              Кейтилин начала с того, что поставила свечу Небесному Отцу, молясь о справедливости для Брана и Рикона. Матери она молилась за Лизу и её потерянного ребёнка, прося облегчить боль сестры. Она умоляла Воина защитить Робба и Бриенну от вреда, укрепить их руки и дух. У Девы искала защиты для Сансы и Арьи; у Кузнеца искала помощи для пахарей, сажающих последний урожай перед зимой. От Неведомого ничего не требовала, хотя и зажгла свечу в память обо всех своих погибших, о муже и сыновьях.              Наконец, она добралась до Старицы. Её статуя была ниже остальных, спина согнута возрастом и гнётом жизненных забот. И всё же жемчужные глаза ещё светились ясной мудростью, свет хрустальной лампы мерцал на лице. Укажи мне путь, мудрая госпожа. Потребовалась бы вся мудрость Старицы, чтобы восстановить союз с Фреями, но это можно сделать. Это должно быть сделано.